ТЕПЕРИЧА НЕ ТО, ЧТО ДАВЕЧА…
Моей талантливой внучке
Софье Сергеевне Сафроновой –
с любовью.
1
- Деревенька наша Марьинка, сам знаешь, небольшая. Не то, что твоя, Савелий, Дальние Бугры. Зато наша речка Марья-Краса была в самом широком месте, как море разливанное…(Помолчал) Да-а-а! Теперича, право слово, не то, что давеча. (Задумчиво) И куда всё девается? Почто мельчает? Утекает куда нито?
Сын мой Иван об ту пору был уже женатый. Народили они с Надюшкой девчонку. Справная такая девчонка! Улыбчивая. Наташкой назвали. Любили и её, и друг друга, и нас с Лукерьей истово. Со стороны глядеть – любо-дорого. Засыпая, жадно ждали зорю утреннюю. Она придёт, мол, вместе с радостью. А новый день разбудит солнце. И всё-то в руках у них спорилось. И всё-то вместе да рядышком. Видать из нашего леса папоротник волшебство своё употребил, перед свадьбой-то счастье им посулил.
И рыбачить выезжали на лодке, Иваном сработанной.
Тут Егор Кузьмич сделал остановку и поглядел в сторону реки. Как вечерняя зоря, тихая да покладистая, Марья-Краса несла себя в даль-дальнюю, не помня и не беспокоясь об том, что было да утекло.
- Так вот я и говорю,-продолжал Егор Кузьмич,- откуда он взялся, водоворот-то этот, прах его побери?! На той неделе погоды стояли тёплые, зачарованные. Иван с Надюшкой решили порыбачить. Сосед сказывал, клёв примечательный, такого давно не было.
Дом-то наш ближе к реке, чем к лесу. Наблюдаем мы с Лукерьей Ивановной, как пойманная рыба то и дело поблескивает в воздухе. Незаметно как-то поднялся ветер. Он волну пригнал. А наши-то знай рыбу таскают. Увлеклись. Да и не заметили, как оказались вблизи воронки. Закружила она лодку, а набежавшая волна не пощадила. Перевернула лёгкое судёнышко в одночасье и накрыла Ивана с Надюшкой. Почитай, у нас на глазах. Нашли их потом далеко, в низовье Марьи-Красы. Прибило к берегу обоих близко друг ко другу. Наташке-то родителей не показывали. Похоронили, почитай, тайком от неё. Так-то вот… Несчастье это Судьбой называется. Она супротив папоротника сильней оказалась.
Лукерья Ивановна потухшим взором скользнула по реке. Слёзы покатились привычно, сами по себе.
- Да не плачь, мать, вернуть не дано, - сказал Егор Кузьмич, - права ты, конечно: теперича не то, что давеча.
А вот я тебе ещё поведаю. Русские-то деревни бывалоча ставились чаще всего возле реки либо возле тракта. Это нынче подале отодвигаются. Потому выхлопные газы душат. А раньше-то по тракту не автомобили, а лошади людей везли. Экология-то другая вытанцовывалась. Касательно-же Марьи-Красы…Воду берегли. Сточную канаву из реки делать никому в голову не приходило. Потому рыба от огорчения кверху брюхом не плыла. Вот половодья случались.
Тут и Наталья подошла к разговору:
- Дедушка, ну расскажи, как наша Марья-Краса вышла из берегов!
- Да уж сказывал я. Почитай, не раз.
- Ну, расскажи ещё один-единственный разочек! Ну, дедушка, - не унималась Наташка.
- Не гордись, Егор Кузьмич, сказывай. Вот и гость наш Савелий хочет послушать, - встревает Лукерья Ивановна.
- Ладно уж, Савелию разве что. Поскольку Ивана друг. Ну, слушай.
Снегов накопилось об ту зиму немысленно. По самую крышу. Ни из дома выйти, ни в дом войти. Тропку прокопать в снегу – мудрёное дело. А как солнце припекло, ручьи в реки преобразились, да все в Марью-Красу и ринулись. Деревенские-то наши стали поговаривать: быть половодью. И кое-кто кутули начал загодя готовить к перемещению наверх, под крышу.
Большая вода подобралась неслышно, ночью. Погреб уж затоплен был. Быстро стали собираться, чтобы к лесу отступить. Вещички кое-какие прихватили. Да из хозяйства кое-что. Покуда большая вода не уйдёт.
- Велико ли теперь твоё хозяйство, Егор Кузьмич? – спрашивает Савелий.
- Да семь душ всего: нас вот трое…
- Дедушка, подожди, дальше я расскажу. С нами петух по фамилии Кукарекин с курицей в крапинку по имени Дождичек; пёс дворовый Трезор да кот Василий. Петух с курицей у бабушки подмышками помалкивают от неожиданности. Трезорка впереди бежит, лаем радостным заливается, одобряет приключение. И на нас любознательно оглядывается – поспевает ли семья за ним. Отступление замыкает Василий. Странно ему: что это делается? Не понимает, почто из родной избы двинулись. Всё по сторонам оглядывается с опаской. Дед вещички несёт. Ну и я кое-что по мере сил.
Наталья вспоминала да и хохотала с удовольствием.
- Избу-то свою старый лесничий давно забросил, - продолжал Егор Кузьмич, - перебрался по нездоровью в город к родственникам. А новый – в другом месте обосновался. Вот мы к старой избе путь-то и держали. Не столь далёко. Обустроились кое-как. Живность совместно с собой на ночь в избе приютили, потому как – лес. Кабы чего не вышло. Знакомство-то у нас с ней, с живностью, давнее, близкое. Будто родня… Зверьё-то не токмо любить. Его уважать надобно.
Чтоб закон соблюдали, на то егерь поставлен. Был у меня знакомец, Михаилом звали. Егерь от Бога. И повадки знал лесных жителей, и был их заступником. Ненависть к нему у браконьеров была великая. А почему? А потому, зачем службу несёт честно.
- Егор Кузьмич, неужто сейчас находятся, которые честно? – спросил недоверчиво и с улыбкой Савелий.
- На Ладоге это было. Красную рыбу ловить запрещено. Ежели она случайно в сети попадёт, следует обратно в стихию определить. Вот егерь за этим наблюдал строго. Потачки никому не давал. Чтоб всё – по закону.
Однова видит, лодка с уловом прибивается к берегу. Помимо прочего-то в сетях – лосось. Заставил рыбаков вернуть его туда, откудова прибыл. Подчинились браконьеры нехотя. Михайло, с места не сходя, наблюдал, чтоб всё было исполнено чин по чину. Засим отъехали мужики на лодке недалече. И тут один из них встал, вскинул ружьё и выстрелил в егеря дробью. Далековато было для дроби поразить человека на берегу. Однако, устрашить желали. Михаил не из пугливых оказался, службу свою нести продолжил. А вот ещё был с ним случай. Отъехал он по делам в город. А возвернулся и видит: машина его каменьями заваленная выше крыши. Все кабели обрезанные. На вековой ели, что возле дома, чучело прилажено дробью простреленное и подожжённое. Уж и нижние ветви горят. Того гляди, дом займётся. Сельские мужики помогли пламя унять. Дом отстояли. Из груды камней машину выручили и кабели восстановили.
- Дедушка, а скажи, страшен ли вепрь, ежели в лесу с ним повидаться?
- Есть такая охотничья байка: кабан, ежели тверёзый да сытый – вовсе неопасный, - улыбнулся в усы Егор Кузьмич.
- Шутишь, дедушка?.. А медведь?
- С медведем – дело другое. Однако, интересный случай однова обозначился с двумя сельчанами. Муж с женой пошли в лес по грибы. А тут – гроза. Да такая! Остаться б живу. Гром грохочет над самой что ни на есть головой. Молнии лес освещают, будто день-деньской. Под деревом спрятаться нипочём нельзя. Вспомнили про яму, в которой заготовляли древесный уголь. Его уж вывезли, яму прикрыли, чтоб никто туда не свалился. Глубина-то нешуточная. Спустились осторожненько, и рады, что нашли, где от грозы спастись. А как молния-то осветила округу в очерёд, видят, что тут они не одни. В другом конце длинной траншеи – медведица с медвежонком тут же нашли укрытие.
Сельчане до утра сидели-все глаза проглядели-сторожили- ждали-боялись нападения. Однако, под утро сон сморил. А проснулись – уж полдень, солнце светит. Поглядели в дальний угол, а там – никого. Стало быть, проспали, не видели-не слышали, как со своим ребёнком медведица-то удалилась восвояси. Она нутром чуяла, что одолеть это неудобство одно на четверых можно. Но ежели друг ко другу с уважением.
- Иван мне сказывал, что Вы, Егор Кузьмич, с медведем однажды повстречались, по лесу шастая, - подал голос Савелий, - правда ли это?
- Истинная правда. Носом к носу, как говорится. Ходил по лесу долго да вот приустал. К берёзе прислонился и чую, будто кто на меня смотрит. Повернул голову – медведь меня изучает со вниманием. Я ружьишко вскинул да тут и вспомнил, что оно дробью заряжено. Супротив хозяина леса дробь-то бесполезная. Ежели только в упор. Держу зверя на мушке и сквозь прицел за ним наблюдаю. А он пытается обойти меня то с одной стороны, то с другой. Близко не подходит – ружья опасается. Видать, учёный. Походил так-то не слишком долго да и пошёл своей дорогой. И я цел, и медведь жив. Жаль было бы лишить жизни такого-то красавца.
Егор Кузьмич коротко глянул на реку – полнокровную да смиренную. Вздохнул:
- Ты бы, Лукерья, нам поесть спроворила. Ведь разговорами-то сыт не будешь. Наталья, бабушке помоги. Вечерять будем здесь, на воздухе. День-то какой отстоял! Душа празднует.
- Дедушка, ты без меня ничего не рассказывай! Я мигом, - уже на бегу крикнула внучка.
- Наташка, не беги шибко! Не ровён час, веснушки по дороге растеряешь, - засмеялся вслед Савелий, - Егор Кузьмич, того гляди, Наталья-то в город уедет учиться. Куда ж от этого денешься?
- А ещё грозится, что опосля жить будет в человейнике. А к нам с Лукерьей станет наезжать иногда только, - грустно сказал дед и на реку сызнова посмотрел, - куда она всё уносит? Об чём заботится?.. Наталья-то – надёжа наша, опора. Как мы без неё будем? Один Бог ведает.
- Не горюй, Егор Кузьмич, соседи помогут, в беде не оставят. «Люди злы, но Человек добр». Пойдём! Лукерья Ивановна за стол кличет.
- Дедушка, ну теперь-то расскажи, как ты, сидя на берёзе, топтыгина понапрасну дожидался.
- Да-к ведь ты, чай, наизусть эту историю знаешь?
- Но дядя Савелий не знает. А мы с бабушкой сызнова послушаем.
- Неугомонная ты, Наташка. Ну, слушайте. Медведей в том краю расплодилось немысленно. Того гляди, им кормиться будет нечем. Вот я к егерю знакомому и подъехал. Позволь, мол, нам с приятелем на толстопятого поохотиться. Ладно, говорит. Только медведиц с медвежатами не стреляйте, такое моё условие. Ну, мы это условие и без него ведаем. Не глупее вашего! Чай, различаем. Не вороги какие-нито, не звери. Стали мы с приятелем готовиться. Договорились: я на берёзе расположусь, а он в кустах обоснуется. И присоветовал он мне подушку из сена сделать, чтоб на ветке удобней сидеть было. Не так жёстко, стало быть. А надо сказать, что овсы в тот год уродились на славу. Стеной стояли. Медведи здоровьем своим озаботились. Повадились ходить в овсяное поле на зорьке. Сижу я на берёзе и слышу, как на опушке возле леса что-то происходит. Вниз посмотрел, а топтыгин уж подо мной. Останавливается возле овса и всё принюхивается. Видно, меня на дереве чует. Я в сторону опушки-то поглядел, а там – два медвежоночка сигнала родительницы послушно ждут, с места, где мать их оставила, двинуться не смеют. Густой волной запах человечий осторожного зверя с толку сбивает, а видеть меня – не видит. И решила многодетная мать, что жизнь её детей дороже всех злаков на свете. Ушла вместе с ребятишками от греха подале. Видно, в другой раз решила попытать овсяного счастья... А знаешь, Савелий, ведь истинно: теперича не то, что давеча. Народец балованный пошёл. Особливо городские. Сказывали, двое на машине гонялись за медведем. Трижды по живому зверю прокатились. Судили их потом. А и поделом!
Однова в лесу возле большого города встретил я интересного человека. Он один приходил каждый день в лес, чтобы очистить его от разного хлама, от «подарков» городских жителей. Незнакомец посмотрел на меня с улыбкой доброжелательно и говорит:
- В лесу природа одаривает чистотой нравственной. Вся подлость в городе по главной улице ходит.
Сказал и продолжил свою работу. А я его рассуждения запомнил на всю жизнь, поскольку с ним согласный. Приедут из города отдыхающие, закидают лес полиэтиленами да консервными банками. Оборвут первоцвет в большом количестве. Да вместе с корнями, больше не растёт. Как сказал один неумный: после меня – хоть потоп. Папоротник вместе с его волшебством «утонул» в мусоре. Костёр развели однова такой, что испугались мы: лес запалят! От огня едва отбились. Охотники (все – с разрешением!) птицу со зверьём бьют не по закону, а когда задумают.
Погляжу я на одних, на других – вчуже жаль. А первоцвет-то с белой берёзой – это всё родиной зовётся.
Заговорил я вас, поди. А ты, Савелий, нас не забывай. Наведывайся когда-нито. Мы с Лукерьей будем тебе благодарные.