Можно записать парочку вспомнившихся из жизни смешных происшествий, но они в голове мелькнут, а пока буковки выползут - усохнут, увянут, поблекнут. Жизнь просто эксперимент, удачный или не совсем - смешные определения, никто не оценит, как растёт ивушка на твоей могилке или ссут коты, или муравьишки ползают туда-сюда. Всем как-то плевать. А душевные душные вздрагивания тебе по барабану.
В восемь лет, сидя на полу, листать "Капричиос" Гойи, сидеть в завале книг - Босх, Брейгель, Веласкес, Эль Греко, Рембрант, Дюрер, ощущая не ужас - величие мира и мизерность человека. Потому и не обняла старенькую свою маму, и не вспоминали вы своих родных ушедших, вой стоял бы до неба, Он вышел бы и свирепо глянул на наше вытьё, закрылся бы облаками, как Хопкинс безлико и мощно - никто вас не пожалеет, потому что жалость мешает и жизни, и выживанию, всё должно быть вовремя и соразмерно.
Очень много людей в голове, и настоящих, и персонажей книг-фильмов, герой всегда одинок, ищет болезненно и не находит то, что найти невозможно, или попросту выживает - борется всю жизнь за жизнь в разнообразных интерьерах и пейзажах.
Чтение перестало быть упоением, ударом шаровой. Осталось уважение к труду писания и к труду жизни. Но должно мне ещё повезти, и меня занесёт в какую-нибудь яростную и ускользающую, как шустрая змейка страсть, как Маркес или чёртов Кундера.
И кому какое дело до того, что мой дед Иван Павлов был начальником трёх Московских вокзалов во время войны и заместителем Кагановича, а жили они семьёй вместе с кем-то в коммуналке и отдельное жильё получили лишь после войны, две комнаты на 5 человек, но потолки великолепные высокие, на Краснопресненке и дом основательный, там у нас с балкона котёнок прыгнул с пятого этажа, за птичкой, больше котят нельзя было. Бабка была сурова неласкова, но очень редко ставила -"Ах, Самара, городок" и мы плясали и пели, как подружки. Она врала, что была правнучкой турецкого офицера, а дед её был дворник в Колязино. Может, и была. Всё это так же можно доказать, как то, что мой папа был не сыном, а внуком своего отца Емельяна Попова - директора детского дома в Игарке Туруханского края. До Игарки они жили в Симбирске. А кто же был его папаша, какой ссыльный, или всё ерунда. Но красавчик мой папа был отменный, и какое-то дикое стремление ко всем этим книгам и холодность австийская и прочая фигня.
С другой стороны моим сыновьям тоже нахитрили. Прадед Альняных был в революцию послан раскулачивать крестьян, но пожалел их, сбежал, сменил фамилию на Бессонов и женился на кубанской казачке Троц. А у жены Юрия - деда моих детей - Савченко папаша был героем, имел орден Славы, но вернулся домой с войны с фронтовой женой. Жена же его, Фая, была поваром у Когановича пресловутого на его Ставропольских отпусках что-то такое в разговорах мелькало, как рыбка ставридка. Муж то возвращался к Фаине, то к своей новенькой. Бил жену. Умерла она, терпеливица, засунув голову под матрац в больнице, чтобы воплями от боли не беспокоить соседей по палате.
Ма моя должна была бы стать каким-нибудь профессором и преподом в столичном ВУЗе, но моталась всю жизнь за отцом, давая уран Родине, сначала в Чехословакии, потом в Германии потом по всем закрытым городам. Была, конечно, крутым спецом, но за всю жизнь рядом с ней не слышала ни одного лишнего слова о работе. Она была, наверно, "радиоактивна", часто спала не больше 3 часов в сутки. От её силы характера и активности мне достались крошки, но достались всё же, не зря ведь мой друг свирепо однажды сказал, что крышку, которую сорвало у реактора в Чернобыле тоже называли Елена.