Начало Руси история глазами дилетанта

 
                ПРИЗРАК РУССКОЙ ИСТОРИИИ
              (версия исправленная и дополненная)
   В отличие от  князя Рюрика, историчность которого, по-прежнему, остается предметом  дискуссий и споров, существование Вещего Олега, казалось бы,  ни у кого, по крайней мере, в России , сомнения не вызывает. Еще бы,  если верить  «Повести временных лет», именно, Олег подчинил руси славянские племена Поднепровья,  нарек Киев «мати городам русским», совершил удачный  поход на Византию, прибив на ворота Константинополя свой щит.     Но так ли все было на самом деле, как об этом  пишут летописцы? Увы, как ни парадоксально это звучит, однозначного ответа на данный  вопрос у историков  до сих пор нет. Дело в том, что византийским и западноевропейским хроникам имя Олега, практически,   неизвестно.  Неизвестен им и поход руси  на Константинополь в 907 году, так красочно описанный автором ПВЛ,  в то время как  о набегах руси 860 и 941 года они помнили и писали на протяжении нескольких столетий. Попытки ряда российских историков объяснить сей прискорбный факт желанием  греков умолчать о своем поражении, ничего кроме улыбки не вызывают. В истории Византийской империи случались и куда более серьезные разгромы, нашедшие отражение в хрониках. Да и франкам, незачем было это скрывать.     Не так все просто, с основателем Киевской Руси, обстоит и в самих  русских летописях. По версии ПВЛ, Олег родственник князя Рюрика, ставший регентом при малолетнем Игоре. В Новгородской  первой летописи младшего извода,   которая, по мнению А.А. Шахматова, наиболее близка  к  гипотетичному Начальному своду 1093 г., дело обстоит несколько иначе. Здесь Олег воевода при взрослом Игоре, без намека на родственную связь. Имеются разночтения и хронологического  порядка. Согласно ПВЛ, Олег совершает поход на Византию в 907 году, согласно  Н1Л,  в 922 году.  Соответственно, разняться и даты смерти то ли воеводы, то ли князя. По утверждению ПВЛ  умирает Вещий Олег в  912 году, от укуса змеи вылезшей из черепа коня, на который князь наступил. В  Н1Л данное событие приходится на 922 год, вскоре после возвращении Олега из византийского похода. Причем,  вопреки  утверждению ПВЛ, в новгородской летописи говориться, что умирает Олег не в Киеве,  а в Ладоге, а возможно даже за морем . В итоге, киевляне хоронят Вещего князя в Киеве, на горе  Щековице, а новгородцы в Ладоге. Где именно, летопись не сообщает, но народный фольклор помещает «Олегову могилу» в урочище «Сопки», что на левом берегу реки Волхов.    Современные исследователи относятся к хронологии Н1Л с  изрядной долей скепсиса, обоснованно указывая на то, что  большинство дат в русских летописях имеют искусственное происхождение, проще говоря, если не выдуманы, то рассчитаны исходя каких-то, одним летописцам известных ориентиров и представлений. Кроме того, считается, что  достоверность датировок  ПВЛ подтверждает договоры, заключенные  Олегом с греками, поскольку  приведенные в них календарные даты соответствуют времени правления упомянутых в договорах византийских императоров Льва, Александра и Константина. Автор же Н1Л, по мнению исследователей, текстами договоров не располагал, поэтому и датировал походы руси на Константинополь, как Бог на душу положит. Однако,  с договорами  Олега с греками, тоже не все так гладко, как хотелось бы. Среди историков имеются, до сих пор, не преодоленные  разногласия и по языку оригиналов договоров, и по времени их перевода на русский язык. Но больше всего вопросов и споров вызывает  договор заключенный Олегом в 907 году. Для одних исследователей, это подлинный документ, составленный сразу после осады русью Константинополя, а для других, это более позднее изложение на бумаге устного договора между русью и греками. Третьи считают договор  907 года фальшивкой, сочиненной летописцем, неправильно понявшим текст договора 911 года.   Наиболее последовательно данную точку зрения отстаивал  А.А. Шахматов. Известный историк и лингвист, полагал, что летописец,  ознакомившись с текстом договора 911 года,  обнаружил в его заглавии указание на какой-то иной, неизвестный ему русско-византийский договор, который, как посчитал летописец, был заключен  сразу  после похода Олега на Константинополь. Дату заключения этого договора, как полагал Шахматов,  летописец высчитал, опираясь на народное предание, гласившее, что смерть князя наступила через четыре года на пятый после возвращения из Византии. То есть, банально, отняв от 911 четыре года, автор ПВЛ получил 907 год .  Но и это еще не все. Шахматов, также,  был убежден  том, что, не имея под рукой настоящего первого договора Руси с греками, летописец, фактически, его выдумал. Подтверждение  своим выводам историк нашел в договоре князя Игоря, заключенного им с греками в 944 году. Согласно тексту этого документа, послам князя Игоря было поручено: «возобновить старый мир, нарушенный уже много лет ненавидящим добро и враждолюбцем дьяволом, и утвердить любовь между греками и русскими».   Ссылки на статьи  этого «старого мира», в договоре Игоря, считал Шахматов,  ведут к договору 911 года, но поскольку в тексте упомянутого договора данных статей нет, значит,  их искусственно перенесли  из 911 в 907 год. Следовательно, договора 907 года не существовало.   В пользу предположения сделанного Шахматовым говорят и некоторые другие аргументы и факты, а именно, практически, дословное совпадение, по форме и содержанию, приведенных ниже отрывков из договора 907 и 944 гг.
«Договор  907
Если русские явятся не для торговли, то пусть не берут месячное. Пусть запретит русский князь людям своим, приходящим сюда русским, творить бесчинства в селах и в стране нашей. Приходящие сюда русские пусть живут у церкви святого Мамонта, и пришлют к ним от нашего царства, и перепишут имена их, и тогда возьмут полагающееся им месячное, — сперва те, кто пришли из Киева, затем из Чернигова, и из Переяславля, и из других городов. И пусть входят в город только через одни ворота в сопровождении царского мужа, без оружия, по пятьдесят человек, и торгуют сколько им нужно…»
«Договор  944
Если же русские придут не для торговли, то пусть не берут месячины. Пусть накажет князь своим послам и приходящим сюда русским, чтобы не творили бесчинств в селах и в стране нашей. И, когда придут, пусть живут у церкви святого Мамонта, и тогда пошлем мы, цари, чтобы переписали имена ваши, и пусть возьмут месячину - послы посольскую, а купцы месячину, сперва те, кто от города Киева, затем из Чернигова, и из Переяславля, и из прочих городов. Да входят они в город через одни только ворота в сопровождении царева мужа без оружия, человек по 50, и торгуют сколько им нужно…»
  Часто приходится читать, что процитированные отрывки есть некий стандартный формуляр, которым пользовались при составлении русско-византийских договоров. Но с этим трудно согласиться.  В свое время еще В. И. Сергевич (1832 — 1910 гг.) высказал довольно любопытную мысль, суть которой сводилась к следующему. Было ли грекам, в то время, когда русские войска стояли под стенами Константинополя, до торговых договоров, да еще ущемляющих русских купцов? Как справедливо замечал известный историк права: «Предложение таких ограничительных статей победителю, который еще занимал греческую территорию, представляется мало вероятным» .   И, действительно, трудно представить, что греки в столь тяжелой для них ситуации вели речь:  о порядке приезда руси в Грецию; об остановке их у св. Мамы; о входе в город после описи в количестве не более 50 человек. Да еще только через одни ворота. Им бы думать о том, как выплатить дань, да уговорить русов, поскорее покинуть византийскую землю. Диктовать условия мог лишь победитель. Либо, как в случае с походом руси  943 года, тот, кто не пустил врага на свою территорию, что снова нас возвращает к договору  заключенному в 944 году.    Не подтверждают содержание договора 907 года  и археологические изыскания. Так,  если в существовании, в рассматриваемый нами период,  Киева,  Любеча и Чернигова, хотя и с некоторыми оговорками,  особо сомневаться не приходится , то вот  самые древние археологические слои Переяславля датируются концом Х в. Наиболее же вероятная дата основания города 988-992 год.  Так что сомнительно, что и в 944 году, как город, он уже существовал.   Не лучше ситуация и с двумя другими, упомянутыми в договоре 907 года, городами  - Ростовом и Полоцком.   Археологические слои Ростова  не уходят глубже 60-80 х гг. Х века.  Несколько иначе дело обстоит с Полоцком.  В 907 году, это довольно рядовое  городище,  весьма скромных размеров.  По мнению археологов,  его не только нельзя поставить в один ряд с такими раннегородскими центрами и городами Руси  как Киев, Ладога, Рюриково городище, Псков, Чернигов и Любечь, но и нет никаких оснований  утверждать: « что в конце IX – начале Х в. обитатели …. Полоцкого городища и двух селищ у его подножия имели какие-то самостоятельные и регулярные торговые дела в Константинополе».      Кроме того,  вплоть до 980 года Полоцк был вне юрисдикции Киева и Руси в целом. В нем сидел независимый от рюриковичей князь Рогволод  принадлежащий к иной, чем рюриковичи,   династии, хотя и, тоже, пришедшей из-за моря.  В итоге, исходя из археологического материала,  а также здравого смысла, становиться очевидным,  что Ростов, Переяславль и Полоцк, по определению, не могли быть упомянуты в договоре 907 года.  Следовательно, они были вставлены в текст договора позже, в процессе его создания самим автором Повести временных лет.  Вызывает вопросы и другое известие, помещенное в договор.  Прибив щит на ворота Константинополя,  Олег, через своих послов, потребовал от греков выплаты дани: «на две тысячи кораблей по двенадцати гривен на уключину» .   По подсчетами,  сделанным  Н.Д. Знойко,   аппетиты русов вылились византийцам в сумму равную  1 209 600 золотых солидов.   Это не просто много, как показал  М.В. Левченко  : «такой контрибуции Византия никогда не уплачивала».  Впрочем, интересно данное известие не только  суммой контрибуции. Не менее существенно и другое.  Только в договоре 907 года, причем, всего лишь один  раз, в  приведенной выше цитате,  упомянута древнерусская денежно-весовая единица – гривна.  Допустить, что в начале Х века русы пользовались своей собственной денежной единицей, теоретически, можно. Слово «гривна» у  славянских народов известно давно . Однако доказательств этому нет. Гривнами  денежные единицы Руси стали называть только  в  XI веке,  что нашло отражение  в Русской Правде и ряде других письменных источников, включая берестяные грамоты. А.В. Назаренко высказал предположение, что в IX-X вв. термин гривна мог использоваться для обозначения  выраженной в серебре стоимости золотой монеты: арабского динара или византийской номисимы, вес которой (4.3 г.) послужил основой для русского златника. Но, поскольку гривна упомянута в текстах договоров всего один раз, в договоре 907 года, есть все основания полагать, что  требование  Олега  выплатить  воинам по 12 гривен «на уключину»,  также,  целиком и полностью на совести самого летописца. Вероятно, таким незатейливым способом, он решил придать достоверности сочиненному им документу.  В полной мере данное утверждение относится  и к летописному рассказу о том, как  Олег повелел своим воинам сделать колеса и поставить на них корабли. После чего русы подняли паруса и с попутным ветром: « пошли со стороны поля к городу».  Близкие рассмотренному фольклорные сюжеты известны у многих народов, включая самих греков.  Так что воспринимать сей фантастический рассказ, как описание неких реальных событий нет никаких оснований. Все это не более чем басня, вкупе с упомянутыми ранее сюжетами, сочиненная исключительно для того, что бы придать достоверности рассказу о походе 907 года, информацией о котором летописец не располагал. Сам же поход летописцу был нужен, вероятно, для того чтобы   объяснить читателям почему был заключил договор  с греками в 911 году, если в это время войны между Византией и Русью не было.  Впрочем, следует признать, что приведенные выше доводы и рассуждения не в состоянии опровергнуть  предположение Малингуди: « что  в распоряжении Нестора, помимо текста договора 911г., имелась еще особая грамота-нотиция о клятве князя Олега в 907 г.».    Но это и не принципиально, поскольку, по мнению, исследователя,  именно эта грамота-нотиция, а также неправильное прочтение вводной фразы договора, побудила летописца предположить, что по окончании русской-византийской войны был заключен договор, который  он и сконструировал вычленив: «из текста договора 911 г. те статьи, которые лучше всего соответствовали фактам, упоминаемым в грамоте-нотиции».  То есть, в любом случае получается, что договор 907 года это реконструкция самого летописца, а не подлинный документ.
    Известную проблему для исследователей представляет и язык договоров. Причем не только язык договора 907 года, но и всех остальных,  заключенных между Русью и Византией и помещенных в ПВЛ.  Ряд историков полагали, да и сейчас полагают, что  тексты соглашений были составлены на двух языках -  русском и греческом.  Грамоты с русским текстом хранились в канцелярии русских князей, в Киеве,  а грамоты, составленные  на греческом, соответственно, в Константинополе, в канцелярии византийских императоров. По другой версии, изначально, тексты договоров были составлены на греческом, но русские послы, помимо греческого оригинала, получили и копии договоров, переведенные на болгарский язык и уже перевод с болгарского на русский и вошел в текст ПВЛ. В пользу данной точки зрения, якобы, свидетельствует фраза из договора  911 года  – «… мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях…».  Считалось, что Иоанном звали византийского посла, составившего обе хартии договора. В рамках рассматриваемой версии, так же высказывалось предположение, что переводчик договора не правильно истолковал греческое  ;;; ;;;;;;;;;;; - «киноварью». То есть, под «Ивановым написанием» следует понимать указание на то, что обе хартии были написаны красными чернилами.  Существуют и другие точки зрения. В частности, некоторые исследователи были убеждены, что под «Ивановым написанием» следует понимать скандинавские руны или «готское письмо».  Логика подобных рассуждений понятна, на каком еще языке писать русам-норманнам,  как не на скандинавском или   готском. В противовес данной точке зрения А.Ю. Чернов  высказал мысль, что «Иваново написание», это Глаголица,  которая была переведена на Кириллицу, в процессе включения текстов договоров  в летопись.  Точку, в этом, затянувшемся, споре в конце ХХ в.  поставила все та же  Я. Малингуди.  В процессе изучения русско-византийских  договоров и сопоставляя их с  договорами Византии с другими странами, греческая исследовательница высказала, на настоящий момент, наиболее обоснованное  предположение, - под «Ивановым» следует понимать неправильно истолкованное  переводчиком греческое слово  ;;;;;;;, в значении «вечным». В итоге, рассматриваемая нами  фраза, по версии Малингуди,  должна читаться:  -  «мирный договор этот сотворили мы вечным написанием на двух хартиях»,  что, как утверждает исследователь, вполне, соответствует византийской дипломатической практике. Отметив наличие  в текстах договоров  «темных мест», с трудом поддающихся пониманию, поскольку:  «переводчик  сильно… погрешил против  славянской грамматики»,   Малингуди обратила внимание и на ряд других, существенных моментов. В частности на то, что в  текстах договоров имеется достаточно большое количество не переведенных, или неправильно переведенных  грецизмов и болгаризмов, что прямо указывает на качество перевода.   Но главное,  исследователь удачно объяснила, до этого спорную и мало понятную для многих, фразу  -  «равно другаго св;щани;», зафиксированную в договорах 911, 945 и 971 года.   Византийцы были достаточно щепетильны в вопросах дипломатии, поэтому, на случай утраты подлинников договоров заключенных с иностранными государствами, поступавшие в канцелярию документы дублировались в копийной книге. Каждый раз, когда  писец  добавлял в книгу копию очередного договора, он снабжал его стандартной надписью, заглавием, которое оставалось  неизменным  на протяжении столетий. Именно такое заглавие, считает Малингуди,  и представляет  собой  вводная фраза всех трех помещенных в ПВЛ русских договоров. В греческом оригинале, пишет исследователь – «оно должно было гласить: ;; ;;;; ;;;;;; ;;;;;;;;;, ;;;;;;;;; ;;; ;;; ;;;;;;;;;;;; — «Копия другого соглашения (симфонии), которое состоялось при императорах...».    В договоре же 911 года стандартная фраза несколько изменена: «Копия другого соглашения, которое состоялось при тех же императорах».  Объяснение, этому, на первый взгляд, незначительному отклонению от канона Малингуди видит следующее. Приступая к копированию договора 911года, византийский переписчик обратил внимание на то, что предыдущий, вписанный  в копийную книгу договор был заключен во время правления тех же самых, что и в копируемом им договоре,  императорах, Льве, Александре и Константине. Это и позволило писцу добавить в стандартный заголовок слова ;;; ;;;;; («т;х же»).
  Для чего я столь подробно рассматриваю этот, казалось бы, не принципиальный и не имеющий прямого отношения к Олегу аспект русского летописания? Ответ достаточно прост, благодаря изысканиям Малингуди, в настоящее время, имеются все основания утверждать, что помещенные в ПВЛ договоры руси с греками были переведены с греческих копий,  привезенных на Русь из Византии. Следовательно, тексты договоров, включая оригиналы,  были написаны на греческом, а не на славянском или скандинавском языке.  При этом до конца остается не ясным, на какой язык были сделаны переводы, сразу на русский или через посредство болгарского. Не выяснено так же и время переводов, кто был их автором, сам летописец или некие иные люди, в той или иной степени совершенства,  знавшие греческий, русский и болгарский.   Очевидно лишь одно, переводы договоров не были аутентичны времени их составления. Малингуди полагает, что они были осуществлены между 971 и 1046 гг. Максимович отодвигает это событие к первой половине XI в., по причине отсутствия письменного языка, грамотных людей на Руси до 988 года, да и особой нужды в таких переводах.  Вслед за Истриным, он убежден в том, что переводы сделаны кружком русских книжников сформировавшихся вокруг Ярослава Мудрого во второй период его княжения. Относительно этих книжников сам Истрин высказывал предположение, что, по греческому образцу,  в XI в. ими был составлен  хронограф, в котором византийская история была продолжена русской. В рамках создания этого хронографа, вместе с другими греческими документами, привезенными греками, приехавшими на Русь по приглашению Ярослава Мудрого,  были переведены и русско-византийские договоры.   Несколько иначе на проблему смотрит А.П. Толочко.    По его версии переводы были сделаны в  XII веке. На это указывает рассказ летописца о том, что после обмена грамотами  византийский император  приказал своим царедворцам показать руссам «церковную красоту, золотые палаты и хранящиеся в них богатства: множество золота, паволоки, драгоценные камни и страсти Господни – венец, гвозди, багряницу и мощи святых, учаих вере своей и показывая им истинную веру».  Сюжет рассказа, считает Толочко,   автором ПВЛ был заимствован из Продолжателя Амартола и не мог попасть в летописный текст раньше 1106 г., когда реликвии «страстей Христовых» - венец, гвозди и багряница были перенесены в Большой дворец.   Кто-то скажет - какая разница, на каких языках были составлены договоры руси с греками, так ли уж важно,  когда они были переведены на русский язык, главное что они были. На первый взгляд все верно, но только на первый взгляд. Потому что, от ответа на эти вопросы напрямую зависит понимание  сути  договоров,  так сказать, их духа и буквы. А без этого  невозможно понять  цель их заключения а, главное,  степень участия или, наоборот, неучастия в событиях русской истории тех или иных исторических персонажей.  В особенности,  это касается  Вещего Олега.   Выше было показано, насколько сомнителен,  с археологической и историографической точки зрения, договор 907 года. Теперь давайте,   рассмотрим договор 911 года.  Поскольку, как выясняется, с трактовкой этого договора у историков,  тоже хватает  проблем.  И лежат эти проблемы как раз в области перевода и понимания  текста.   Сегодня многие исследователи убеждены, что, несмотря на некоторые «темные места»,  договор 911 года, вполне, достоверный дипломатический документ, целиком и полностью составленный  от имени Руси. Но так ли это на самом деле, и есть ли основания для подобного  оптимизма? Увы, нет. Еще Шахматов сомневался если не подлинности договора, то в том, что он был вставлен в ВПЛ  в первозданном виде. Более того, основоположник исторического изучения русского языка прямо указывал на то, договор 911 года это: « не рабский перевод с греческого оригинала, а сознательная его переделка в определенных редакционных целях».  По мнению знаменитого историка и филолога, переводчик специально: « изменил внешнюю форму своего оригинала, стремясь к тому, что бы договор на слав. языке говорил от имени русского князя и его послов». Но:  «редакционная  переделка была не особенно тщательно проведена; местами она имела характер механический »,  что и привело к появлению «темных  мест», над которыми, по сей день, бьются исследователи.  К литературной обработке текста переводчиком Шахматов относил и, для многих, ключевую, если не сказать, сакральну фразу «Мы от рода русского»,  за которой следовал список имен послов отправленных в Константинополь князем Олегом, а в договоре 944 года  -  Игорем.   Шахматов писал: «Греческие оригиналы договоров, первые, основные экземпляры договоров не могли иметь такого начала. Вопрос сводится разве только к тому –был ли изготовлен греческий текст с измененною внешнею формой для перевода его на славянский язык, или внешняя форма была изменена одновременно с переводом, самим переводчиком….   В следствие этого перед нами в славянских переводах оказывается в большинстве случаев не первоначальный текст договоров, а текст видоизмененный, переделанный».  Не вдаваясь в подробности обсуждений испорченного, по мнению Шахматова, заглавия договора,  сразу перейду  к разбору,  куда более интересной и, на мой взгляд, не менее важной части этого документа.   Речь русских послов, поясняющих цель своего приезда, заканчивается фразой: «Наша светлость превыше всего желая в Боге укрепить и удостоверить дружбу, многократно соединявшую христиан и русских, рассудили по справедливости, не только на словах, но и на письме, и клятвою твердою, клянясь оружием своим, утвердить такую дружбу и удостоверить ее по вере и по закону нашему. Главы же договора, которым мы себя обязали по Божьей вере и дружбе, таковы».  Титул «Наша светлость» давно не дает покоя исследователям. А.Л. Никитин, отмечая, что ни до, ни после Олега, вплоть до времени Петра I, данный титул не применялся к русским князьям,  видел в титуле прямое указание на западноевропейское происхождение князя. По версии историка, Русь Олега располагалась в Центральной Европе, на Дунае, где встречаются летописные топонимы и этнонимы «смоляне»,  «древане»,  «словене»,  «поляне»,  «северцы».  Именно эти племена, согласно ПВЛ, Олег последовательно и воюет.  Не противоречит точке зрения Никитина и сообщение арабского историка  Ибн Русте, в Х веке  писавшего о том, что правителя славян именуют Свийт.м.л.к.  Однако востоковеды полагают, что, вероятнее всего, речь у Ибн Русте идет о Святополке Великоморавском. Но даже если это не так, Свийт.м.л.к в любом случае локализуется в Центральной Европе, поскольку главный город славян у Ибн Русте именуемый Дж.р.ваб  многие исследователи считают искаженным названием Моравской столицы,  Велиград. А значит, к славянам Восточной Европы титул «наша светлость», равно как и «светлые князья» отношения не имеет. В отличие от Никитина, И. Мыцко помещает столицу князя Олега не на Дунай, а на Западный Буг, в древний город Плеснеск, известный своими связями с Великой Моравией, что, кабы, тоже дает право Олегу именовать себя «наша светлость».  Однако, упор в построениях исследователя делается, в основном, на наличие в Плеснеске скандинавской вуали, позволяющее  записать Олега в скандинавские викинги. Несколько иначе на титул русского князя смотрит Малингуди. Отмечая, что никакие другие источники, кроме ПВЛ, не подтверждают версии об использовании титула «великий князь» на Руси, ранее XII в., исследователь приходит к выводу, что данный титул: «служит переводом какого-то выражения из греческого текста договоров».   Наиболее вероятными, Малингуди видятся греческие эпитеты ;;;;;;;;;, ;;;;;;;;;;;;;;, ;;;;;;;, ;;;;;;;;;;;, поскольку в старославянской литературе  они часто переводятся:  «то как «великий», то как «светлый»».  При всей привлекательности и обоснованности точек зрения Никитина, Мыцко и, в особенности, Малингуди, выводы  исследователей не дают ответа на вопрос - почему составитель договора Олега с греками использовал, именно, эти эпитеты, применительно, к правителю довольно аморфного и археологически, практически,  не уловимого государства, будь оно хоть в Центральной Европе, хоть в Поднепровье, хоть в Покарпатье? Если дело в дипломатической номенклатурной лексике, то почему титул  «светлость» греки  и летописцы не применяли к  Игорю и Святославу, походы которых в греческих хрониках зафиксированы и описаны? Связанно ли это с тем, что Олег «прибил щит» на ворота Константинополя, а Игорь и Святослав, нет,  или причина в другом, например в том, что эти титулы греки применяли к правителю или представителю иного, чем Русь государства, скажем той же Болгарии? Еще более непонятно, почему в договоре 911 года упомянуты и другие светлые и великие князья, находящиеся под рукой Олега. Впрочем, к вассалам, да и послам  Вещего Олега, мы еще вернемся. Пока же давайте задумаемся  над другими  предложениями из интересующей нас фразы, а именно над словами -  «превыше всего желая в Боге укрепить и удостоверить дружбу, многократно соединявшую христиан и русских…. Главы же договора, которым мы себя обязали по Божьей вере и дружбе, таковы ».  Очевидно, что данную фразу составлял не язычник, а христианин, ибо как справедливо заметил А. Чернов: «Как можно удостоверить «дружбу в Боге», если сам ты язычник и в Бога не веруешь?».   Объяснить возникшее противоречие пытались неоднократно. Чаще всего, упор делался на то, что переводчик или сам летописец, ввиду не актуальности договора, на момент его перевода или внесения в ПВЛ, был, не особо заинтересован  в точности передачи текста.  Не были заинтересованы в этом и читатели. Поэтому летописец, делая редакционную правку, путал местоимения  «мы», «вы», «наш, «ваш», что, собственно, и создает проблемы при понимании,  кому из договаривающихся сторон принадлежат те или иные слова и фразы. Следовательно, фразы, в которых говорится о Боге и Божьей вере, принадлежали грекам, а не русам.   Противники данной точки зрения обращают внимание на то, что  весь текст договора 911 года составлен от имени русской стороны. Тем непонятней, в таком случае, становится другая фраза, из заключительной части договора,  где от имени князя Олега говорится: «В удостоверение и неизменность, которая должна быть между вами, христианами, и русскими, мирный договор этот сотворили мы Ивановым  написанием – царя вашего и своею рукою, – скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и Святою Единосущною Троицею единого истинного Бога вашего   и дали нашим послам».  К слову сказать, в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях написано «Бога нашего»,  исправление  на  «вашего» произошло стараниями современных переводчиков  текстов летописей, по вполне понятной причине. Иначе получается, что правитель Руси клянется христианскими символами веры, а не языческими божествами,  как в договоре 907 года.    А. Чернов  полагает, что крещение  Олега было одним из условий заключения договора.  Косвенное подтверждение этому он видит в  известии персидского философа и поэта аль-Марвази (1004 – 1088 г.) утверждавшего, что в 912 году русь приняла христианство.  Но тогда возникает резонный вопрос, если Олег крестился сам, то почему он  не крестил своего подопечного,  Игоря?    Ряд исследователей полагает, что крещение Олега было фиктивным и имело, исключительно,  меркантильный интерес. Дескать, как и подобает настоящему викингу,  русский князь крестился  ради богатых даров, торговых и политических преференций, а впоследствии, также легко поменял одну веру на другую. Косвенно это подтверждает все тот же аль-Марвази, написавший, что русы не долго оставались христианами и вскоре приняли ислам.   Вместе с тем, странность с вероисповеданием Олега,  да и титулом «Наша светлость», намного проще объяснима, если допустить, что рассмотренные выше слова принадлежат не русскому князю, а византийскому императору. В пользу данного допущения говорят следующие аргументы.  В византийских дипломатических документах и прочих  письменных источниках, доступных исследователям, правителей Руси именовали исключительно архонтами, не прибавляя к этому иных эпитетов, в отличие  от императора франков, обращаться к которому, согласно  дипломатической номенклатуре следовало,  «его светлость». «Наша светлость» именовали себя и сами византийские императоры, свидетельство чему имеется в речи Константина IX Мономаха (1000 – 1055 гг.) адресованной ученикам основанного им юридического училища: «услышите живой голос законов, которому наша светлость позволила раздаться среди вас».  На мой взгляд, приведенная цитата, из речи византийского императора, более чем достаточный аргумент, в пользу того, что разбираемый нами отрывок  из договора, Олега с греками  принадлежал  византийскому императору, а не правителю Руси.  Особенно если рассматривать этот отрывок  в контексте всего договора в целом.    Как видим, выводы Шахматова, о сознательной переработке текста договора  переводчиком, или, что более вероятно, самим летописцем, с целью предать ему видимость составленного от имени Руси, находят еще одно подтверждение.  Подкрепляют выводы Шахматова и изыскания Малингуди, хотя сама исследовательница, вряд ли, с такой оценкой ее работ согласится. Но, тем не менее,  в цитируемых мною работах Малингуди прямо говорит, что  договор 911 года не совсем стандартный документ. От остальных, изученных ею договоров, он  «отличается рядом существенных особенностей». Суть этих особенностей заключается в том, что:  « С одной стороны  - договору -  присущи признаки посреднической грамоты  ….  С другой стороны, договор не содержит обязательства по ратификации. Вместо этого помещена формула вручения, которая, в свою очередь, является признаком заключительных грамот или заключительной грамоты».   Объясняя, сей, в некотором роде, юридический казус, исследователь  приходит к выводу, что посредническая часть договора, в которой,  и это особо подчеркивает Малингуди,  нет ни слова о переговорах, заключении или обновлении договора,  а есть лишь указание на засвидетельствование ранее достигнутого соглашения, имеет формулу не наделения полномочий, а формулу засвидетельствования. Проще говоря, в  911  же году 15 уполномоченных  Олегом послов прибыли в Константинополь,  для того, что бы завершить  второй этап переговорного процесса. Суть этого этапа сводилась к следующему…  Византийские договоры  составлялись по определенным правилам. Сначала каждая сторона готовила свой документ, в котором излагались обязательства, принимаемые ею по отношению к партнеру. Далее шло согласование условий договора  правительствами стран ведущих переговоры. По завершении согласования и редактуры текстов составлялись новые грамоты, в которые, для предотвращения  возможных споров,  целиком или частично, включались  и обязательства  партнера. После этого следовал обмен грамотами и ратификация договора. Именно такую заключительную грамоту, по мнению Малингуди, русские послы и передали византийской стороне.    В чем же тогда подвох, если договор 911 года, пусть с некоторыми изъянами, но, в целом, соответствует византийским договорам  XI-го  и последующих веков?   Дьявол, как известно, кроется в деталях. Проблема договора 911 года заключается в том, что по убеждению Малингуди, начиная со строк: «Главы же договора, которым мы себя обязали по Божьей вере и дружбе, таковы», и заканчивая фразой:  «То же самое пусть сделают и русские грекам, если случится  такое же»,  то есть, практически, вся содержательная  часть договора,  это инсерт  из византийской императорской грамоты. И прописаны в этой вставке:  «материальные обязательства греков», а также «предписания о юридической силе русско-византийского договора».  Русской стороне, в договоре, помимо заглавия,  в котором перечисляются имена византийских императоров, самого Олега и приехавших в Константинополь послов,  а также пояснение о цели приезда,  принадлежат лишь обязательства хранить мир.   Именно об этом и писал Шахматов. Переводчик договора или сам летописец, исходя из, одному ему,  ведомых целей, сознательно изменил инсерт византийской грамоты, помещенной в русско-византийский договор, так,  что написанные от имени греков статьи  выглядеть как  написанные от имени руси. Причем, сделано это было настолько небрежно, что некоторые главы договора до сих пор не имеют внятного объяснения.  Как уже говорилось выше, в конце XIX в.  профессор В.И.  Сергеевич  предпринял попытку взглянуть на русско-византийские договоры сквозь призму юриспруденции. Выводы известного специалиста в области древнерусского права, оказались для сторонников русского происхождения договора мало утешительными. Как и Шахматов, Сергеевич был убежден, что текст договора не полон и в некоторой степени, подпорчен. Кроме того,  оказалось, что большинство статей договора были составлены в соответствии  с  византийским и римским правом и касались лишь взаимоотношения греков и русов на территории Византии. Единственная статья, в которой речь идет о территориях за пределами Византии, относится к морскому праву, и обязует  русов и греков оказывать взаимопомощь в случае крушения кораблей. Оговаривается в статье также наказание, если одна из сторон будет уличена  в присвоении товаров  с потерпевшего крушение корабля  и убийстве его команды. Само появление данной статьи в договоре 911 года вызывает массу вопросов. В начале Х века Киевская Русь еще не вышла к побережью Черного моря.  Но, пожалуй, самое главное тут другое. В договоре 911 года нет статей, напрямую, касающихся торговых операций между Византией и Русью. Основные положения договора посвящены уголовному и имущественному праву и оговаривают условия пребывания руси на территории Византии, а так же условия найма русов на службу империи и условия выкупа пленных.  Кроме того, выкуп пленных, независимо от их этнического происхождения,  производится в византийской валюте (золотниках) и по принятым в Византии расценкам.   В Византийской валюте (литрах серебра) выплачивался и штраф за совершенные русами правонарушения. Возвращаясь к статье о морском праве, хочется обратить внимание на ее инородность относительно остальных статей договора. Даная статья куда более уместна для договора 944 года, в котором речь идет о русско-византийской торговле, порядке прихода русских кораблей в Византию, условиях пребывания русов в Корсунской стороне.   В договоре 944 года эта статья тоже есть, но в подозрительно сжатом виде. Что наводит на некоторые размышления.    Но вернусь к изысканиям Сергеевича. Рассматривая вопрос относительно «закона русского», на который имеются ссылки в договоре 911 года, историк приходит к выводу, что при составлении договоров  греки принимали во внимание русские обычаи, особенно если они, существенно,  не расходились с  их собственными законодательными актами. Более того, Сергеевич полагает, что в ряде случаев, грекам  «полезно было даже прямо сослаться на "русский закон", как это договоры не раз и делают, чтобы северные варвары видели, что в договорах содержится их право. Но если русские обычаи были совсем неприменимы к культурной жизни греков, их надо было искусно обойди и заменить началами греческого права».     Не стремясь оспорить точку зрения ученого, хочу отметить лишь, что в договоре 911 года  «закон русский» упомянут всего лишь один раз, в статье посвященной штрафу за удар мечем или каким либо иным орудием. И здесь хотелось бы обратить внимание на следующее,  данная статья, это чуть сокращенная калька аналогичной статьи из договора 944 года,  что, опять-таки возвращает нас к вопросу о прямых заимствованиях из договора 944 года в договоры 907 и 911 года.  Сопоставление стаей договоров, также,  показало, что из 25 пунктов, договора 911 года, 10-ть имеют  полное, если не сказать, дословное, совпадение с 10 –ю пунктами договора 944 года. У остальных пунктов прямых совпадений и соответствий нет, а один  пункт  из договора 911 года, по неизвестной причине,  остался не законченным. Следовательно, сопоставить его не с чем.    В принципе, ничего удивительного и «криминального» в том, что имеются совпадения между статьями договоров, нет. Это может служить лишь подтверждением  актуальности и преемственности озвученных в них вопросов.  С другой стороны, это не исключает и заимствование данных статей из договора 944 года в договор 911 года, в процессе его редактуры переводчиком или летописцем.  В любом случае, очевидно, что договоры Олега с греками еще требует досконального изучения, поскольку их происхождение и содержание по-прежнему вызывают слишком много вопросов, ответов на которые до сих пор нет. А это существенно снижает доверие ко всей канве летописного повествования касающегося жизни и смерти, а главное, деяний Вещего Олега.  На этом, собственно, обзор инсерта договора 911 года можно закончить.  Перейдем к рассмотрению его заключительной части.   Заканчивается договор клятвой. Той самой, в которой говорится: «В удостоверение и неизменность, которая должна  быть между вами, христианами, и русскими, мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях – царя вашего и своею рукою, – скрепили его клятвою».  И, из которой следует, что  правитель Руси клялся: «предлежащим честным крестом и Святою Единосущною Троицею единого истинного Бога вашего»,   а согласно подлинников Лаврентьевской и Ипатьевской летописи – «Бога нашего».    Очевидно, что процитированные мною  слова не могли принадлежать русскому князю. Это клятва византийского императора, которой заканчивался текст грамоты отправленной им для согласования на Русь.  Олегу принадлежит клятва, помещенная  в тексте договора ниже: «Мы же клялись царю вашему, поставленному от Бога, как божественное создание, по закону и обычаю народа нашего не нарушать нам и никому из страны нашей ни одной из установленных глав  мира и любви. И это написание дали царям вашим на утверждение, чтобы договор этот стал основой утверждения  и  удостоверения  существующего  между  нами мира».    Этой клятвой русский князь подтверждал, что работа над текстом договора закончена и зафиксированные в нем соглашения стали обязательными для обеих сторон.   В самом конце договора стоит дата: «Месяца сентября 2, индикта 15, в год от сотворения мира 6420».  Означает ли она время подписания договора русской стороной  или это дата передачи договора в дип. канцелярию византийского императора, сказать трудно. Можно так же предположить, что 2 сентября 911 года, это дата ратификации договора, либо она была придумана  самими летописцем, таким образом, стремившимся придать переделанному им договору большую достоверность.   Но так ли это, мы никогда не узнаем. Очевидно только одно, дата написана в  византийской системе летосчисления, и она соответствует времени правления упомянутых  договоре византийских императоров  Льва, Александра и Константина.  Не узнаем мы и кем были  находящиеся под  рукой Вещего Олега светлые  и великие князья, от имени которых в Константинополь приехали: Карлы, Инегелдъ, Фарлофъ, Веремудъ, Рулавъ, Гуды, Руалдъ, Карнъ, Фрелавъ, Рюаръ, Актеву, Труанъ, Лидуль, Фостъ, Стемиръ. Да и существовали ли они в действительности. Сами летописи ничего не говорят не только об них, но и  о  каком-либо многоначалие  на Руси, в период правления Олега. Единственное исключение,  тексты договоров,  достоверность которых, как мы убедились, вызывает большие сомнения.  Есть и другие нюансы, не упомянуть о которых,  я не имею права. По мнению филолога С.Н. Николаева: «Несмотря на то, что договора являются переводами с греческого,  имена, очевидно, не являются транслитерациями   с греческого».   Проще говоря, записанные  кириллицей имена послов не являются точным  отражением имен зафиксированных в договорах на греческом. Но этого, считают исследователи, сторонники норманнской теории и не требовалось. Поскольку, в их представлениях, летописец или переводчик достаточно хорошо владел древнескандинавским языком, знал значительное количество древнескандинавских имен и даже понимал их «морфологическую  структуру», т.е. умел отделять имена от прозвищ и отчеств. Следовательно, передача скандинавских имен соответствовала  «их реальному звучанию» и  «была фонетической».    Понимать это надо следующим образом, при переводе текстов договора, переводчик, независимо от того кем он был, сразу вычленял в греческом  тексте скандинавские имена и записывал их так, как они звучали в его время. Солидарен с выводами Циммерлинга и Николаев, в статье «К этимологии и сравнительно-исторической фонетике имен северогерманского (скандинавского) происхождения в Повести временных лет» написавший:  «Скандинавские имена, упомянутые в грекоязычных русско-византийских договорах Х в., по-видимому, были вписаны в летопись или надиктованы летописцу человеком, знавшим  «варяжский» диалект или хотя бы уверенно знавшим «варяжские» имена.  Буквальная древнерусская передача греческой транскрипции германских имен привела  бы к их значительному искажению. Судя по всему, летописные транскрипции приблизительно отражают звучание этих имен на рубеже XI-XII вв.».     Переводя с русского на русский мысль филолога, получается, что какие имена были  зафиксированы, в написанных на  греческом языке  договорах руси с Византией, по факту, неизвестно. Те же имена, что помещены в летописи, не более чем попытка прочтения их соавтором летописца, знавшим «ранее не  известный  науке», но, по убеждению Николаева, отделившийся от древне-германского языка в VI-VII вв. н.э. «раннесредневековый  восточносеверогерманский   диалект».  На этом диалекте, полагает филолог, вплоть до XII в.  разговаривали «местные ("русские") северогерманцы, которые составляли основную часть "скандинавской" дружины южнорусских (киевских) князей».  Для чего  исследователю понадобилось воскрешать, а точнее реконструировать неизвестный, да к тому же,  не признанный другими филологами  диалект, если подавляющее большинство аутентичных рассматриваемому периоду источников говорят о том, что русь разговаривала на славянском языке, вполне понятно. Оказывается прочтение большинства помещенных в договоры имен послов с скандинавского затруднительно, поскольку: «Фонетика этого языка по ряду признаков заметно отличается от фонетики древнедатского, древнешведского и древнесеверного (древненорвежского и древнеисландского) языков».     Несколько иначе на проблему смотрит А.В.Циммерлинг, но и он признает, что: «Ни один из списков ПВЛ не дает абсолютно надежного чтения, необходима их сверка и выбор вариантов, наиболее близких вероятному прототипу… Следует  вначале  как  можно  точнее  определить  лингвистические  соответствия древнескандинавских имен и их славянизированных отражений в ПВЛ, и лишь затем делать выводы историко-филологического плана».    Такая вот лингвистическая загогулина получается.    Объяснение сему  вопиющему факту может быть только одно,  имена послов были искажены в ходе неоднократных переписок ПВЛ.  В таком случае,  как тогда, вообще, можно всерьез рассуждать о том, какие имена были зафиксированны в подлинниках договоров руси с греками, если  в процессе перевода и переписок текстов договоров в рамках ПВЛ с именами произошли, прямо скажем, существенные искажения и метаморфозы?    Не меньше вопросов, вызывает и само имя Олег.  В договорах это имя записано в славянской, а не скандинавской огласовке  Helgi/Helge, что  следовало бы ожидать, если как нас убеждают,  переводчик  знал древнескандинавские языки, имена и саги.  Впрочем, это далеко не единственная проблема с именем. Антинорманисты, в лице Л.П. Грот, давно обращают внимание то, что прилагательное helgi, скандинавами использовалось исключительно в значении  «святой», «священный». А это, ну ни как, не вяжется с имеем конунга- язычника. Оппоненты Грот, в свою очередь,  упирают на то, что прилагательное helgi  своими корнями восходит к древнеисландскому корню hail, в значении  - "целый, здоровый,  неповрежденный", а также - «удача, везение». Предполагается, что прилагательное heilagr/helgi у язычников-скандинавов  имело  сакральное значение и служило для обозначения понятия  «наделенного удачей». Но вот ведь какое дело. Известный специалист в вопросах скандинавского присутствия на Руси, а заодно и наиболее последовательный норманнист  Е.А. Мельникова с сожалением отмечает: «Казалось бы, апеллятив с таким семантическим полем должен был бы быть широко употребителен в качестве личного имени уже в древнегерманское время. Однако основа *hail- в древнегерманских, а затем и древнескандинавских личных именах встречается редко и в строго ограниченных позициях».   Более того, по сути, пишет Елена Александровна: « в древнескандинавском именослове  корень hail - дал только одно личное имя - Helgi (в женском роде Helga, др.-англ. Halga), употребляемое исключительно в качестве одноосновного имени. Но и это имя не было распространенным в языческое время».   По словам историка, в западноевропейских и скандинавских текстах, освещающих события до начала II тыс. н.э., «насчитывается всего около 10 персонажей,  носивших это имя, причем их подавляющее большинство так или иначе связано с героико-эпическим контекстом, но не общегерманским, а собственно скандинавским (северогерманским)».     Не буду перечислять всех славных носителей  имени Helgi скандинавской эпической литературы, желающие могут и сами обратиться к тексту статьи, но смею заверить, нашего Олега среди них нет. Как нет его и среди тех немногих действительно реальных персонажей скандинавской истории, существование которых у исследователей не вызывает сомнения. На мой взгляд, это, по меньшей мере, странно. Особенно если учесть, что, по утверждению Мельниковой, « в древнегерманском и древнескандинавском дохристианском мире имя Helgi/Helga не принадлежало к числу рядовых, обыденных имен. Им могли обладать, прежде всего, представители знатных родов, т. е. оно относилось к сравнительно небольшой категории "княжеских" имен (ср. такие имена, как H;kon, R;gnvaldr, Yngvarr и ряд других).»   Фактически,  получается  обладатель не просто родовитого, но и легендарного имени, состоящий в родстве с правящими династиями Дании и Норвегии, совершивший беспрецедентный поход на Византию, прибивший щит на ворота Константинополя, а главное, основавший не самое захудалое государство в средневековой Европе, Helgi/ ;лгъ/Олег, скандинавским сагам был не известен. Вообще,  НЕ ИЗВЕСТЕН.   Пытаясь хоть как - то сгладить данное противоречие, исследователи скандинавского эпоса давно обратили внимание историков на норвежца Одда, героя «Саги об Одде Стреле», порою видя в нем даже не прототип, а реального князя Олега. Хуже того, стремясь еще более обосновать это тождество, некоторые товарищи, совершенно бездоказательно, стали приписывать Одду  Стреле еще и титул-прозвище Helgi, которым эпический герой, судя по сагам, никогда не обладал.    Чего только не сделаешь лишь бы  найти хоть какой-то прототип  русскому князю в скандинавской мифологии и тем самым подвести под него пусть шаткую, но историческую платформу и базис. И не важно, что деяния Одда Стрелы   и близко не родня деяниям Вещего Олега, описанным в ПВЛ, а единственное совпадение в их биографии, это смерть от укуса змеи выползшей из черепа коня предсказанная волхвами.
 Не смущает сторонников тождества Олега и Одда и то обстоятельство, что придания о смерти правителя от укуса змеи имеются у многих народов. Более того,  как уверяет К. Тиандер, сербская сказка, в которой от укуса змеи, вылезшей из черепа коня, погибает турецкий султан так и вообще:  «настолько близко подходит к сказанию об Олеге, что можно было бы подумать, что она является заимствованием».   Очевидно, что эта сказка появилась у сербов отнюдь не под влиянием скандинавских преданий о приключениях Одда, да и русские летописи тут вряд ли причем.   Предпринимались попытки найти и другие скандинавские прототипы летописному князю. И. Мыцько, опираясь на скандинавские саги и другие западноевропейские источники, видит в Вещем Олеге предка датского конунга Свейна II,  Heiligona (Хейлигона) из династии Скьольдунгов.  Предполагается, что  Heiligon (Хейлигон) правил Данией в  891  –  900  гг., но после захвата Дании шведом Олафом  сбежал на Русь где и стал известен под именем Вещего Олега. Мельникова  так же видит в Олеге некого Helgi не нашедшего себе места в Скандинавии и ушедшего в Восточную Европу, причем, напрямую с Рюриком этого  Helgi она не связывает.   Несколько  иначе на проблему  смотрели С. Франклин и Д. Шепард.  По версии английских историков,  имя русского князя, вероятно, вообще, отсутствовало в тексте договора,  или там могло стоять  какое-то иное имя, неизвестное летописцу и  которое он, сознательно,  изменил на имя Олег.  Под знаком вопроса у упомянутых исследователей, остаются  не только имена, но и статусы  послов. Не исключено что они могли действовать от своего собственного имени и формально не представлять никого из существующих правителей Руси.      Что же в итоге у нас получается? Да, в общем-то, и не много.  Есть некий договор, который с  одной стороны,  на чем настаивает Малингуди, является переводом с копии оригинальной грамоты.  С другой, очевидно, что в процессе перевода или  внесения текста договора  в  ПВЛ,  он  претерпел значительную редактуру, цель которой, изменить  содержание договора  так, что бы он имел вид грамоты написанной не просто от имени Руси, но и конкретно, от имени Олега. Для чего это понадобилось переводчикам или летописцам, сказать трудно. Предположения могут быть самые разные: начиная с патриотизма и заканчивая желанием, за счет Олега, заполнить  хронологическую лакуну, образовавшуюся между смертью Рюрика и началом правления Игоря и тем самым,  протянуть связующую нить между этими двумя разноплановыми и разновременными персонажами русской истории. Очевидно лишь одно, договоры Олега с греками трудно назвать  на сто процентов достоверным источникам, подтверждающими факты его биографии.  На этом можно было бы поставить точку и заняться изучением биографии  летописного князя, опираясь на другие источники и сведения самой ПВЛ. Но прежде,  для чистоты эксперимента, давайте рассмотрим договора 907 и 911года сквозь призму археологии.   Вдруг да найдутся, какие-либо материальные следы, подтверждающие дипломатические и торговые сношения Руси с Византией,  в первой четверти Х века, а заодно и реальность похода 907 года. Увы, пока таких следов не обнаружено. Археологи с сожалением констатируют: находки византийского круга первой половины — середины X в. на территории Руси единичны. Ранние византийские импорты в княжеских резиденциях Х века  на Старокиевской горе  не обнаружены, на Новгородском городище в слоях  IX –XI вв. их найдено менее десятка.  Не лучше ситуация и по другим крупным городищам первой половины, середины Х в., таким как Гнездово, Шестовицы, Ладога. Все это позволяет историкам говорить о том,  что: «даже после заключения договоров 907 и 911 гг. русско-византийскую торговлю нельзя назвать процветающей».   Объяснение сему прискорбному факту обычно видят в том, что на Русь в это время поступали предметы и вещи, не оставившие после себя следов – ткани, вина, иные скоропортящиеся и не фиксируемые археологией материалы.   Ассортимент  импортов заметно, изменяется лишь со второй половины Х века, т.е. после заключения договора 944 года. Некоторые вопросы, правда,  вызывают  византийские свинцовые печати, датируемые IX-X вв.   На основании этих находок, высказываются предположения о довольно развитых дипломатических и политических контактах Руси и Византии уже с первой половины IX в.  Не исключают исследователи и вероятность того, что византийские чиновники приезжали в Восточную Европу для найма русских воинов на службу в византийскую армию и флот.   Версия, кстати, вполне себе обоснованная. Особенно, если вспомнить, что 700 русов участвовали в Византийском походе на Крит в 911 году.  Задействованы,  русы были в других военных мероприятиях империи. В таком случае, возникает резонный вопрос, а не права и обязанности этих русов,  на территории Византии оговаривал заключенный в 911году договор?  И так. Если договора заключенные Олегом с греками, на поверку, оказались не столь уж, скажем так, убедительными доказательствами историчности этого летописного персонажа, то какие еще аргументы говорят  в пользу существования князя, кроме свидетельства ПВЛ?    Вне зависимости от своего отношения к договору 907 года,  рад  исследователей высказали предположение, что поход Руси на Византию,  все-таки,  был. Только состоялся он не в 907 году, а на три года  раньше. Поводом для данного утверждения  послужила  Хроника  Псевдо-Симеона,  в которой есть небольшой фрагмент посвященный, неким, росам-дромидам.  Объективности ради,  на чем, кстати, постоянно  акцентируют внимание противники включения  сочинения Псевдо-Симеона в пакет доказательств реальности похода руси на Константинополь что в 907, что в 904 году, текст хроники не содержит в себе даже намека на вторжение русов. По своей  сути, «Хроника», это всего лишь перечень географических названий некоторых городов и областей на территории Европы, Азии и Африки,  с кратким пояснением их этимологии и обстоятельств основания упомянутых поселений. Русам, точнее росам в ней посвящено несколько строк, следующих сразу за упоминанием Фороса:  «А; росы,;носящие; также; имя; дромитов,;прозвались;в;честь;некоего;могучего;Роса,; распространившись отголосками;того,; что;было ;предсказано; по; наставлению; или; некоему; божественному; гласу; и; превзошло; их.; Дромиты; они; оттого,; что; им; свойственно; быстро; передвигаться;; происходят ;же ;они ;от ;рода;франков».      В таком случае, что же   заставило исследователей,  апеллировать к сочинению Псевдо-Симеона? Оказывается,  отрывок, посвященный росам, автором хроники включен в статью, повествующую о  походе на Византию арабского флота возглавляемого Львом Триполийским.  Произошло данное событие летом  904 года. Читая Псевдо-Симеона, Р. Дженкинз   обратил внимание на то, что географические названия предшествующие фрагменту, посвященному росам-дромидам, почти полностью, хотя и в несколько иной последовательности,  совпадают с географическими названиями, упомянутыми  Псевдо-Сименоном и авторами ряда других хроник семейства Симеона Лагофета  в рассказе о походе князя Игоря в 941 году.  Все это позволило английскому историку высказать предположение, что  Псевдо-Симеон, составляя свою хронику,  вместе с рассказом о вторжении флота Льва Триполийского включил в нее и рассказ о походе русской эскадры, возглавляемой князем Олегом, по известной только анонимному автору причине названым могучим Росом.   При этом  Дженкинз  полагает, что  поход руси состоялся не в 907,  а в 904 году. С выводами исследователя согласились многие как зарубежные, так и советские историки. Особенно те, кто считал помещенный в ПВЛ договор 907 года, плодом литературного творчества летописца.  Несколько иной токи зрения на свидетельство Псево-Симеона придерживался В.Д. Николаев. По его версии,  поход 904 года совершили росы–дромиды, но не Олега, а некая: « славяно-варяжская вольница, обитавшая в устье Днепра и на побережье Черного моря».   Имя же дромиды, полагал Николаев, росы получили не потому что могли быстро бегать или передвигаться, как иногда трактуют слово ;;;;;;; переводчики, а потому что обитали в устье Днепра, с древнейших времен известного как  ;;;;;;;; ;;;;;;, т.е Ахиллов бег.  Резоны во взглядах и аргументах Николаева, безусловно, имеются, и мы к ним еще вернемся, однако, заметной поддержки у историков, тем не менее, его точка зрения не получила. Вероятно, потому что версия Дженкинза, по вполне понятным причинам,  для них выглядит более привлекательной. Относительно недавно, к ней снова обратился  П.В. Кузенков.      Сопоставив содержании трактата Льва VI Мудрого  «Тактика»,   в котором византийский император дает наставления, как воевать с росами на море,  с общеполитической ситуацией на Балканах и в Причерноморье, историк пришел к выводу, что весной 904 года, заключив договоренность с болгарским царем Симеоном, во главе огромного флота, Олег вполне мог  отправиться в набег на Константинополь.  Двигаясь вдоль фракийского побережья русская эскадра  добралась до Иерона.  А когда обнаружилось, что вход в Боспор заблокирован цепью и сторожевой флотилией греков,  русы высадились на берег, подвергнув грабежу и разорению близлежащую округу. Кузенков полагает, что, не удовлетворившись  результатами грабежа, Олег: « предпринял эффектный маневр, организовав волок судов в обход византийского заслона»,  что впоследствии послужило основой для красочного рассказа, помещенного в ПВЛ. Результаты маневра превзошли все ожидания, флот руссов оказался у стен Константинополя.  Ввиду того, что, практически,  все морские силы империи, в тот момент, занимались отпором арабского вторжения, Лев VI был вынужден заключить  с русами не выгодный для Византии мир, выплатив значительную дань и пойдя на, как пишет Кузенков: «беспрецедентные торговые привилегии русским купцам».   В целом, построения Кузенкова довольно интересны и вполне обоснованы. Действительно, вероятность того, что поход был совершен в 904, а не в 907 году достаточно высока.   Летом 904 года Византия находилась, практически, в том же положении, что и летом 860 года, когда  император Михаи;л III  вынужден был оставить Константинополь и вместе с войском и флотом отправится на войну с арабами.  И оба раза, русы не преминули  воспользоваться  моментом. Данное обстоятельство, кстати,  указывает не только на хорошо поставленную разведку или, скажем так, осведомленность русов относительно ситуации в империи, но и  на достаточно близкое расположение их баз от побережья Черного моря, что, в некоторой степени, подкрепляет выводы В.Д. Николаева.    Не упустили свой шанс и болгары, отношения которых с Византией, после войны 894- 896 года, продолжали оставаться напряженными.    В конце июля 904 года, Лев Триполийский захватил и разграбил второй по значимости город Византии, Фессалоники. Не сумев отстоять город, греки, традиционно, откупились от пирата, заплатив ему 100 фунтов золота. Но едва арабы ушли, как в  Фессалоники  захватили болгары,  что, в итоге,  вынудило византийцев заключить новый мирный договор с царем Симеоном, на весьма выгодных для болгар условиях.  Подписание договора, состоялось в августе, того же, 904 года. И это еще один, причем, довольно веский, аргумент в пользу версии Кузенкова. Поскольку, как справедливо замечает историк, после 904 года и вплоть до 913:  «сухопутный поход руси на Константинополь через территорию Болгарию был бы невозможен, а морской вдоль ее берегов — затруднителен».  А, как нам известно, из ПВЛ,  поход Руси  в 907 году был совершен «на конях и кораблях».  Вот здесь то и начинается самое интересное.   В конце XIX в. близь Салоник,   в деревне Нарыш-Кей была обнаружена каменная колона с выбитой на ней надписью на греческом языке. Археологи высказали предположение, что колона использовалась в качестве пограничного столба, поставленного на границе Византии и Болгарии в 904 году. На это, недвусмысленно, указывал сам текст: «При Симеоне князе болгарском по милости Божией, при Феодоре Олге тархане, при комите Дристре».   Ф.И. Успенский, изучавший колону сразу после ее обнаружения, обратил внимание, что вторая, составная  часть, как считал историк,  двойного имени болгарского боярина Феодора Олгу Тракана (;;;;;;;; О;;;; Т;;;;;;;), созвучна имени летописного князя. Это позволило известному византинисту утверждать, что Олег: «языческое имя и притом старославянское, ибо трудно предполагать присутствие норманнскаго элемента в тогдашней Болгарии».  Тракан (Т;;;;;;;) же, считал историк: «звание… татарского происхождения и указывает на следы болгарских учреждений в славянской жизни».  В настоящее время, предположения о славянском происхождении имени Олег у лингвистов вызывают сомнения, а ;;;;; ;;;;;;;;, в большинстве случаев, трактуется как «великий правитель».  На этом о пограничном столбе и выбитой на нем надписи можно было бы забыть, как о историко-лингвистическом казусе,   если бы не одно маленькое «но». Идею Успенского о связи болгарского имени/титула ;;;;; с именем русского князя подхватил и развил другой, известный византинист А. Грегуар (1881–1964). В статье «Легенда об Олеге и экспедиция Игоря», написанной Грегуаром в 1937 году,  бельгийский историк утверждал, что личность Вещего Олега не просто легендарна, она эпиграфична, то есть, заимствована летописцем из упомянутой выше надписи на пограничном столбе. Помещенный в ПВЛ рассказ о походе  907 года, византинист объявил компиляцией из эпических произведений, сочиненных по мотивам других, реальных походов руси на Константинополь в 860 и 941 году. Близкой позиции историк придерживался и относительно договоров Олега с греками. По версии Грегуара, имеющиеся в ПВЛ тексты договоров 907 и 911 года летописцем сочинены или списаны с болгаро-византийских торговых договоров. Тех самых, в заключение которых принимал участия Феодор Олгу Тракан,   что, вероятно, и ввело летописца в заблуждение.    Надо ли говорить о том, что статья Грегуара вызвала яростную критику как со стороны советских, так и ряда зарубежных историков, в том числе и византинистов. Но так ли сильно, в действительности, ошибался Грегуар?    Если прав Кузенков и поход русов состоялся не в 907 году, как утверждает ПВЛ, а в 904 году, то тут Грегуар не ошибся, похода 907 года не было, а значит, не было и договора заключенного в 907 году. Следовательно, его текст целиком и полностью на совести летописца. Но об этом, и гораздо раньше Грегуара, писал А.А. Шахматов, да и многие другие исследователи ПВЛ, о чем уже говорилось выше. Прав Грегуар и в том, что в рассматриваемый нами период главную угрозу для Византии представляли, отнюдь, не русы, а арабы и болгары, неоднократно подходившие к стенам Константинополя. С ними греки и заключали договора, в  подписании которых  принимал участие  болгарский сановник.    По сути своей, договора болгар с греками мало чем отличались от договоров Византии и Руси. Те же клятвы в любви и дружбе и обещания не причинять друг другу зла. Как и русы болгары требовали от греков выплаты ежегодной дани и торговых льгот,  оговаривались условия выкупа пленных, разрешались территориальные споры.  Словом, стандартный набор обязательств, актуальный в те времена.   Для чего мною отмечены  все эти, казалось бы, незначительные  совпадения и параллели? Ответ очевиден, болгаро–византийская торговая война, закончившаяся мирным договором подписанным, помимо болгарского царя, неким Феодором Олгу Траканом, появление росов-дромидов в Черном море - звенья одной цепи. Косвенное указание на это дает и сама ПВЛ.  Когда флот Олега подошел к Константинополю, «со стороны поля» на поставленных на колеса кораблях, по утверждению летописца греки испугались: « и сказали: «Это не Олег, но святой Дмитрий, посланный на нас от Бога»». Святой Дмитрий, это Димитрий Фессалоникийский, христианский святой, родившийся, живший и проповедовавший в IV в. в тех самых Фессалониках возле которых в 904 году был найден столь интересующий нас пограничный столб. О причинах сравнения князя Олега с Димитрием Фессалоникийским историки спорят, но как справедливо заметил М.В. Левченко: «одно  это обстоятельство наводит на мысль о балканском происхождении источника  летописного рассказа».   И этот рассказ, на мой взгляд, имеет отношение не к Вещему Олегу, а к все тому же Феодору Олгу Тракану. А теперь давайте  займемся исторической реконструкцией.  О дипломатических отношениях и возможном союзе между Болгарией  и Русью в начале Х века писали многие исследователи.  Указывают на это и сами русские летописи. Так, например, в датируемом XV в., «Летописце Еллинском и Римском»  прямо говориться, что Олег, отправляясь в поход  на Византию, «мстил грекам за обиды Симеона». Под обидами, следует понимать начавшуюся в 894 году войну, причиной которой стало ущемление болгарских купцов в Византии. Отголоски этой войны нашли отражение и в ПВЛ. «В лето 6410 (902), - пишет летописец -  Леон царь нанял угров против болгар. Угры же, напав, попленили всю землю Болгарскую. Симеон же, узнав об этом, возвратился на угров, а угры двинулись против него и победили болгар, так что Симеон едва убежал в Дерестр».   Летописные даты, традиционно, не совпадают с действительностью. Описанные  события произошли в 895 году. Но уже в 896 году, заключив договор с печенегами, Симеон разбил венгров, после чего вновь двинулся на юг. В битве возле города Булгарофигон   болгары разбили византийскую армию и осадили Константинополь. Византии, пришлось подписать мир, уступить Болгарии территории, между современной Странджей и Чёрным морем и возобновить выплату ей ежегодной дани. Болгарские купцы вернулись в Константинополь. Следующая кратковременная болгаро-византийская война, как уже говорилось выше, состоялась в 904 году. И вот что любопытно, в ПВЛ сразу же за рассказом о  болгаро-венгерской войне, идет сообщение о женитьбе Игоря: « В лето 6411 (903). Игорь вырос и ходил в походы под началом Олега, слушаясь его. И привели ему жену из Пскова, именем Ольга».  Несколько иначе эта история рассказана в Кратком Владимирском  летописце,  по версии которого: «Игоря же жени в Болгарех, поят за него княжну именем Олгу, и бысть мудра велми».  Известие Летописца послужило платформой для предположений о болгарском происхождении княгини Ольги. Рассматривать их мы не будем. Это тема для другого исследования. Для нас важно лишь то, что между событиями, происходившими в Болгарии, Византии и на Руси в промежутке между  895-904 годах имеется определенная связь. Попробуем проследить ее.   Как было показано выше, не сумев, самостоятельно, справится с венграми, Сименон нанял печенегов. Битва состоялась на Южном Буге, на территории нынешней Украины. В 922 году, очередной раз, осадив Константинополь, он  отправил послов к арабам, в надежде получить от Фатимидского халифа Убайдаллаху аль-Махди поддержку с моря. По ряду причин миссия не удалась. Но, опираясь на приведенные факты можно предположить, что  в 904 году отправляясь в Фесалонники болгарский царь обратился за помощью к русам, скорее всего, тем самым, которые, по предположению В.Д. Николаева обитали в устье Днепра,  дабы они воспрепятствовали  греческому флоту подойти к городу. Или, что более вероятно, отвлекли греческий флот и армию и не позволили им уйти от  Константинополя. Естественно, ни о какой осаде руссами византийской столицы речи идти не может. Иначе, как и в случае с походом руси в 860 году, это событие стало бы достоянием гласности и вошло в раннесредневековые исторические хроники и анналы. Вероятнее всего, русы грабили побережье, держа в напряжении византийскую власть,  и как только болгары добились своего, вернулись домой. Отголоски всех этих событий, по всей видимости,  и нашли отражение в летописях.   И здесь, я снова  вернусь к версии А. Грегуара считавшего, что об Олеге летописец узнал из надписи на пограничном столбе. Вне всякого сомнения, это не так. Не видел, да и не мог видеть автор ПВЛ пограничного столба. Зато, как полагает Малингуди, в распоряжение летописца, действительно, могла попасть нотиция (сообщение) о заключении, некоего, предварительного, возможно даже, устного  договора. Только, на мой взгляд, это был договор  не между греками и русью, а  между греками и болгарами. И подписывал этот документ, от имени болгар, судя по пограничному столбу, Феодор Олгу Тракан. Скорее всего, попавшая в распоряжение летописца, нотиция  и послужила поводом для изобретения договора  907 года, сконструированного летописцем путем совмещения статей из договора 911 и  944 года.    Если моя версия верна и верны предположения англичан Франклина и Шепарда, допускавших, что  имя князя Олега могло  отсутствовать в тексте договоров 907-911 года, либо там стояло какое-нибудь иное имя, возникает вопрос – для чего, в таком случае,  имя ;лгъ/О;;;; понадобилось вставлять в тексты этих договоров летописцу? Только ли потому, что некий О;;;; принимал самое активной участие в событиях 904 года, у летописца имелся договор, заключенный между Византией и Русью в 911 году и ему были известны отголоски каких-то болгарских легенд о походах руси?   Для ответа на эти вопросы обратимся к другим, доступным для изучения источникам, а так же посмотрим, что представлял из себя Киев в конце IX - начале Х века. Источников в нашем распоряжении осталось, прямо скажем, не так уж и много, чуть лучше дело обстоит с археологией. Но и  тут, как выясняется, тоже, особо, похвастаться нечем. До конца IX в. в Среднем Поднепровье, как пишут С.А. Щавелев и А.А. Фитисов «наблюдается почти полный экономический вакуум».  Проще говоря, в это время Киев и его округа  территория вне торговых путей. Да и самого города, по факту, на киевских холмах еще нет, а есть гнездо из четырех небольших славянских поселений принадлежащих носителям Лука-Райковецкой культуры. Ситуация меняется лишь в последней четверти IX в., когда, возникает Подол,  застройка которого, судя по домостроительным и фортификационным особенностям,  производилась пришедшими с Днепровского Левобережья, северянами  и выходцами из Приладожья, и Приильменья - словенами.  Именно с этого периода Киев, условно, можно отнести к торгово-ремесленным поселением, ориентированным на Днепр, как на торговую артерию. При этом хочется обратить внимание на  один весьма примечательный факт – следы северной славянской домостроительной традиции на Подоле в конце IX в. присутствуют, а вот  предметы, бесспорно скандинавского или «северного» происхождения, нет, что, невольно, заставляет задуматься, почему так?      Изучая труды историков, я давно обратил  внимание на одну довольно странную вещь, если не сказать – нестыковку. Рассказывая о становлении Древнерусского государства, никто из них даже не пытается затронуть вопрос, а какая, собственно, нужда заставила  Вещего Олега,  прихватив с собой малолетнего Игоря, уйти из Ладоги? Этой первой, по Кирпичникову, столицы  Руси. Богатого, знаменитого города, крупного центра «экономических и культурных контактов между Северной Европой, Арабским  халифатом и Византией».  Города, в гавани которого по Мачинскому «теснились морские суда», а правители этого важного центра восточноевропейской торговли «опираясь на свой флот, могли контролировать северные  ветви великого Волжского, а затем и Днепровского военно-торговых путей».    И куда уйти?  В никому неизвестный, провинциальный городок на семи холмах, с неотраженной инфраструктурой и в стороне от торговых магистралей.  Да еще сделать его матерью городов Русских. Неужели Олегу и сопровождавшим его русам стало, вдруг, холодно и неуютно на севере, и они потянулись  в теплые края, поближе к теплому морю? Очевидно, что нет. Значит, есть какое-то иное объяснение этому.    Археологи, изучающие Ладогу, установили, что между 865 и 871 годом поселение подверглось тотальному разгрому, сопровождавшемуся мощным пожаром.  В итоге, как пишет С.Л. Кузьмин: « поселению пришлось вновь поменять не только хозяев, но и подавляющую массу обитателей».  Чаще всего данные событие исследователи связывают с изгнанием варягов, которое в ПВЛ датируется 862 годом.  Версия вполне обоснованная, хотя и не до конца аргументированная. К тому же, события, происходившие в этот период в Приладожье, исходя из имеющихся в распоряжении археологов данных,  позволяют связать пожар уничтоживший Ладогу и ряд других поселений Приладожья и Приильменья, напрямую,  с приходом Рюрика.  Косвенно, на это указывают следующие обстоятельства.  На протяжении достаточно длительного времени, после погрома, порядка десяти лет,  Ладога переживала не лучшие времена. Пережившие погром жители  ютились, в основном, на окраинах городища. Прежняя жизнь стала налаживаться лишь к 890 году. Именно в этот период  Ладога стала напоминать типичный скандинавский вик, а на рубеже 1й и 2й четверти Х века вступила в пору своего расцвета. Однако Олег и Игорь, если верить рассказу ПВЛ, к восстановлению Ладоги и тем более ее расцвету рук своих не приложили. В 882 году они уже обосновались в Киеве. Возникает вопрос, почему?   О том, что хронология ПВЛ имеет мало общего с реальностью, пишут практически все историки. Наиболее последовательно данную точку зрения отстаивает К. Цукерман, по версии которого Рюрик пришел в Ладогу в последнем десятилетии IX в., примерно в 895 году.   Ранее мною высказывалось предположение о том, что Рюрик  мог оказаться в Ладоге несколько раньше, в 876-77 году.  Сразу после того как Людовик III Младший ввязался в войну со своим дядей, Карлом II Лысым, и пожилому викингу надо было выбирать на чью сторону в этой войне он станет. Датировка ладожского пожара между 865 и 871 годом не противоречит  данному предположению, а наоборот, только его подтверждает. Но для нас важно не это. На период с 865 по 899 год приходится заметный спад поступлений серебра в Скандинавию, а в самом Поволховье и Приильменье в это время было зарыто в землю самое большое количеств кладов за всю историю региона.  Анализ найденных в кладах дирхемов показал,  что большинство из этих монет попало в Восточную Европу до 860 года. Следовательно, причину появления кладов надо искать не в увеличении торговой активности, росте экономики приведшей к  избытку  монет, как полагают некоторые исследователи, а,  наоборот, в военной нестабильности в регионе заставившей людей прятать свои сбережения до лучших времен. И здесь самое время вспомнить Никоновскую летопись (XVI в.), по свидетельству   которой, не все новгородцы с радостью восприняли приход Рюрика,  створившего много зла  им. Возглавляемые неким Вадимом Храбрым  они  подняли  бунт, закончившийся разгромом восставших и гибелью их предводителя. В.Н. Татищев, опираясь на имеющиеся у него источники, высказал предположение, что спасшиеся от разгрома соратники Вадима Храброго бежали в Киев.  Не они ли, в таком случае,  принесли ладожские архитектурные традиции в Среднее Поднепровье  в конце IX века, а не Вещий Олег,   как это предполагают историки и археологи, опираясь на ПВЛ?  Если мое предположение верно, то, в  80-х годах IX в., в Киеве появилось новое население бежавшее в Поднепровье спасаясь от захвативших Ладогу викингов Рорика Ютландского. Судя по отсутствию скандинавских вещей  население это было  в большей степени славянское, хотя исключать присутствие скандинавов живших в Ладоге до изгнания варягов не приходится. Обосновавшись на Подоле, пришельцы из Приильменья, вместе с появившимися здесь одновременно или чуть раньше,  роменцами, вероятно, и занялись обустройством Подола,  как пристани ориентированной на торговлю строительство и ремонт кораблей.  Кто стоял во главе переселившихся в Киев «ладожан» мы вряд ли когда- нибудь узнаем. Есть конечное соблазн написать, что это был некий Олег, не имевший отношения к Рюрику и рюриковичам,  типа упомянутого у Мыцько Heiligonа. Но, с таким же успехом это мог быть Игорь I, отец  летописного князя Игоря,  возможность существования которого допускают некоторые историки,  или  какой-то иной, неизвестный летописям вождь или князь, о чем, писали Франклин и Шепард.  Очевидно лишь одно, именно эти пришельцы участвовали в заключении договора  911 года,  как бы мы его не трактовали в свете изложенных выше соображений.   Прежде чем мною будет высказано предположение о том, кем мог быть настоящий Вещий Олег попытаюсь объяснить, почему именно в  Киев бежали разбитые Рюриком ладожане.  Вероятнее всего, свою роль сыграло удобное географическое положение поселения. Оно позволяло контролировать южный участок   древнейшего торгового пути, проходившего по Дону и Донцу. Одним крылом, по рекам левобережья   через Днепр и Двину, этот путь выходил на Южную Балтику, другим, через Оку и Волгу, на Волхов и Ладогу.   Летопись показывает, что все действия Олега, едва он обосновался в Киеве, обусловлены как раз стремлением захватить контроль  над  этой торговой магистралью. Сначала Олег воюет с древлянами.  Причины этой войны закономерны. По свидетельству ПВЛ, после смерти Кия с братьями древляне стали примучивать полян. Естественно новый киевский князь первым делом решил устранить потенциальную угрозу и тем самым  обезопасить тылы. Следующий шаг Олега, он  покоряет северян.  При этом  киевский князь не грабит потенциальных партнеров по бизнесу,  а накладывает на них легкую дань,  сказав, что он противник хазарам, взимавшим с северян дань, а не самим северянам.  Вслед за северянами Олег подчиняет себе радимичей, обитавших в междуречье Днепра, Десны и Сожи, вплоть до земель кривичей.     Но, увы, грандиозный замысел киевского князя не удался. Точнее, он не оправдал себя в той, полной мере, на которую рассчитывал князь. Пока Олег покорял славянские племена Поднепровья, стараниями  хазар и печенегов в конце IX – начале Х века гибнет  салтово-маяцкая культура, или Русский каганат, городища которого контролировали  движение торговых караванов по Донцу и Дону. Торговля по Дону замирает. В итоге киевлянам пришлось искать новые источники дохода и вольно или невольно переориентироваться на Византию.  Точнее, заняться освоением маршрута по Днепру с выходом в Черное море, из которого русы могли попасть не только в Константинополь, но и  в Азовское море, на Дон и дальше на Волгу и  Каспий. В целях переподчинения себе этого маршрута киевские русы начинают войну с сидевшими на нижнем Днепре и Южном Буге  уличами и тиверцами. Под  контролем этих племен находилось  северо-западное побережье Черного моря с впадающими в него реками Днестр, Прут, Дунай.  Если верить Н1Л, уличей русам удалось подчинить только в 922 году, но и после этого они продолжали устраивать восстания, пока  окончательно не были вытеснены печенегами из Поднепровья на север, к волынянам, в среде которых уличи вскоре и растворились.   И так, причины, по которым ладожане завязанные на торговле по Донскому пути после прихода Рюрика бежали в Поднепровье становятся более-менее понятны. Это экономический коллапс и военная напряженность в  Прильменье, на десятилетия, разрушившие торговые связи. Однако есть в нашей истории и другой любопытный момент. Как показали исследования,  родовым знаком «рюриковичей», как минимум с конца IX в, т.е. со времен если не самого Рюрика, то Олега, был двузубец, прямые аналоги которому имеются на территории Хазарского каганата и непосредственно СМК. Попытки норманистов объяснить это странное совпадение банальным заимствованием не выдерживают никакой критики. Просто так родовой знак не заимствуют. Несанкционированное  использование родовых знаков другими кланами, родами и племенами, по мнению  известного специалиста по истории и культуре кочевников, С.А. Яценко: «неизбежно и немедленно приве¬ло бы к войне или иному серьезному конфликту».  Существовало лишь несколько условий позволявших заимствовать знак. Первое - смерть последнего представителя из древнего, знаменитого клана, в этом случае его тамгу присваивал один из соседних кланов для повышения авторитета и получения его Фарна (благодати, удачи). Второе - династический брак. Третье,   пользоваться родовой тамгой позволялось племенам заключившим клятву дружбы или лично зависимым от аристократа, обладателя тамги.  По какой причине «рюриковичи» заимствовали тамгу, да и титул каган сказать трудно. Любой из рассмотренных вариантов мог возобладать. В конце  IX – начале Х века в Киеве, на территории Копырева конца появляется укрепление, построенное с соблюдением  роменских и салтовских традиций, прямые аналоги которому встречаются  на территории СМК. Помимо самого укрепления к салтовской культурной традиции археологи отнесли и помещения хозяйственного назначения, найденные на территории оборонительного сооружения. Все это дало основание историкам утверждать что «Исследованные археологические объекты как оборонительного, так  и  хозяйственного  назначения,  имеют  прямые  аналогии  на памятниках, относящихся к салтово-маяцькой культуре», а само укрепление: «могло быть крепостью Х  в.,  которая  упоминается  Константином  Багрянородным  под названием Самбатас».  Интерпретировать появление крепости можно следующим образом, после гибели Русского каганат в Подонье и Подонцовье часть русов вместе с славянами роменской культуры ушло на запад, к Киеву. Славяне - роменцы обосновались на Подоле, а русы-салтовцы построили свое укрепление на Старокиевской горе. Здесь они и смешались со славянами лука-райковецекой культуры, обитавшими в Киеве до прихода «ладожан»,   роменцев  и салтовцев –русов.  Указывает на это и сама ПВЛ, по версии которой, в Киеве с Олегом, помимо словен и варягов, были некие прочие, прозвавшиеся русью.   В ходе этого смешения, возможно, подкрепленного династическим браком, салтовская тамга, вероятнее всего,  и стала родовым знаком «рюриковичей», просуществовавшим вплоть до бастарда Владимира , который изменил родовой знак отца с двузубца на трезубец.
  А теперь давайте снова вернемся к Вещему Олегу. В начале главы уже говорилось  о том, что в Новгородской первой летописи младшего извода несколько иначе, чем в ПВЛ, трактуется роль рассматриваемого нами  персонажа в русской истории. Согласно этого источника,  Олег был воеводой при взрослом Игоре, а не великим князем, как это показано в ПВЛ.  Шахматов считал, что Н1Л наиболее точно отражает содержание Начального свода, датируемого им 1095 годом.  Следовательно, можно предположить, что наиболее точно она отражает и иерархию русских князей. Что же, в таком случае, подтолкнуло летописца  возвести воеводу до уровня великого князя? Только ли перевод договоров руси с греками, как на этом настаивают историки? Очевидно, что нет, более вероятно, что и сами договора были переделаны именно под Олега, на что недвусмысленно указывали Франклин и Шепард. Можно предположить, что в процессе работы над своим трудом автор ПВЛ получал дополнительную информацию как из болгарских источников,   о чем уже говорилось выше, так и из русских фольклорных преданий, дружинных песен, саг, в которых фигурировали имена Рюрика, Синеуса, Трувора, Игоря и Олега. Вольно или невольно,  летописец был вынужден систематизировать, все эти свалившиеся на его голову знания, чтобы потом  встроить их в намеченную им канву русской истории.  Причем делал это он с оглядкой на  даты, почерпнутые из византийских хроник и, вероятно, с поправкой на присущую тому времени «магию», или по Толочко,  «символику чисел», рассчитанные им самим.     Останавливаться на хронологических манипуляциях летописца я не буду. Проблема эта, хотя и имеет прямое отношение к Вещему Олегу,  но вряд ли сильно поможет нам разобраться во всех хитросплетениях исторического сюжета,  скорее, наоборот, его еще больше запутает. Поэтому, попытаемся выяснить происхождени Олега без привлечения дат, тем более что они все равно не имеют ничего общего с исторической реальностью. Большинство  историков считает, что Вещий князь: «был героем обширного цикла сказаний»   бытовавших как на севере, в Ладоге и Новгороде, так и юге, в Киеве. При этом, правда, доказательств в пользу данного утверждения не приводится , кроме неких общих рассуждений из которых следует, что именно Олег, а не Игорь, как это утверждается в Н1Л и Начальном  своде, захватил Киев, назвав его матерью городов русских. Он же начал ставить города и воевать соседние племена. Парадоксально звучит, но единственным обоснованием всем этим построениям служит  хронология ПВЛ, согласно которой Олег с малолетним Игорем пришел в Киев в 882 году, да пресловутые договора Олега с греками, разбор достоверности которых мною был произведен выше. Относительно даты 882 год можно сказать следующее, Лушин достаточно убедительно показал, что появилась она исключительно в ходе нумерологических ухищрений летописца и в математической прогрессии  связана с датой первого упоминания Руси  (852 год), которая, впрочем, также была рассчитана самим автором ПВЛ.  Следовательно, точную дату начала правления Олега, как впрочем и Игоря мы никогда не узнаем. К, Цукерман, опираясь на археологию и сопоставляя тексты летописей, высказал предположение, что Олег захватил Киев не раньше 911 года, а возможно даже в конце второго десятилетия Х века.  Но и это тоже всего лишь предположение, хотя и достаточно обоснованное. По крайней мере, гипотеза Цукермана способна объяснить ряд существенных нестыковок  летописной хронологии, касающихся времени жизни  Игоря. Но и здесь Цукерман исходит из устоявшихся представлений историков о достоверности именно той версии русской истории, что изложена в ПВЛ и согласно которой Олег был великим князем, правившим от имени малолетнего Игоря. Причины столь трепетного отношения к, более чем спорному, в контексте исторической достоверности, источнику историков мне понятна - лучше уж такая история, чем никакой. Вместе с тем, если мы сопоставим летописные рассказы о жизни и деяниях этих двух персонажей, то увидим их несуразность. При всей симпатии к Олегу летописца, в ПВЛ, это насквозь эпический герой. Олег не женится, не заводит детей. Единственное что он делает, на протяжении всей своей жизни – воюет и  строит города. Причем, о последнем в летописи упомянуто всего один раз, под 882 годом. И надо сказать, упомянуто весьма своеобразно: «Именно Олег начал ставить города и установил дани…».   Создается впечатление, что летописец спорит с неким оппонентом считающим иначе. Оппонент это, автор Начального свода, у которого города ставить начинает не Олег, а Игорь. Войны Олега в ПВЛ описаны тоже довольно лаконично: «пошел  в  поход», «начал  Олег  воевать». Единственное исключение, захват Киева совершенный при помощи хитрости и война 907 года. Вот тут фантазия летописца развернулась в полную силу. Развернулась она у летописца и при описании им смерти Вещего князя. Но тут дело иное, назидательное, не искушай судьбу.   Совершенно иначе, в ПВЛ освещена жизнь князя Игоря, в отличии от Олега, реального исторического персонажа,   упоминание о котором помимо русских летописей имеется, также, в  греческих и западноевропейских источниках. Казалось бы, тут летописец должен быть более многословен, есть источники, да и Игорь пусть на 30 лет но ближе ко времени написания первых русских летописей. Ан  нет, история правления Игоря в ПВЛ довольно скучна: женился в 903 году, в 913 году начал править самостоятельно,  хотя, если следовать хронологии ПВЛ, Игорю на тот момент было порядка 33 лет. Возраст не только Христа, но и Ильи Муромца, который, как известно, 33 года сидел на печи, пока калики перехожие не сподобили его на ратные подвиги. В 914 году Игорь воюет с древлянами, в 915 заключает союз с печенегами и до 941 года, вероятно, продолжает сидеть на печи. В 941 Игорь совершает неудачный поход на Византию, достаточно хорошо освещенный в ПВЛ исключительно благодаря византийским источникам. В 942 у Игоря рождается первый и единственный сын, Святослав. В 944 году он начинает новый поход на Византию, закончившийся на Дунае относительно выгодным для Руси договором с греками. А уже в 945 году Игорь от жадности и по глупости гибнет от рук древлян. Скажем прямо, с описанием  жизни Игоря у летописца не густо. То ли потому что источников мало было, толи потому что личную антипатию летописец испытывал к князю. Но как есть, так есть. По крайней мере, в летописи это живой, а не эпический персонаж. На что еще хочется обратить внимание, сопоставляя Олега и Игоря. Игорь, которому как уже говорилось выше, в 913 году было за тридцать, практически не принимает участия в деяниях Олега, не ходит в с ним в походы, невнятная фраза летописца от 903 года: « Игорь вырос и ходил в походы под началом Олега, слушаясь его», не в счет, ибо более нигде в летописях нет даже намека на то, что Игорь в походах был вместе с Олегом. А ведь он сын Рюрика и в отличие от регента, Олега единственный легитимный князь. Даже женится Игорь в возрасте хорошо за 20-ть, что по тем временам немыслимо. В общем, как я уже говорил, несуразность рассказа ПВЛ, очевидна. Но может быть, возможно, какое-то иное объяснение указанным мной нестыковкам? Действительно, оно есть.  В распоряжении историков имеется еще один, не летописный,  источник, в котором,  упоминается имя Вещего Олега. Речь идет о так называемом Кембриджском документе.  Чем интересен он для нас? В «документе» имеется рассказ о том, как некий ХЛГУ (HLGW),  правитель Руси, сначала подстрекаемый греками,  грабит хазарский город  SMKRYY (С-м-к-рай),  а затем уже, принуждаемый  хазарами, нападает на Византию. В ходе этой русской византийской войны, по версии Кембриджского документа, продолжавшейся на море четыре месяца,  ХЛГУ потерпел поражение и, устыдившись, вернутся на родину: « бежал морем в FRS, и там он и все его войско пало».   Происходили описанные события в период правления византийского императора Романа I Лакапина,  между 920-944 годом.  Споры по поводу кем в реальности был упомянутый в документе ХЛГУ, среди историков не прекращаются. ХЛГУ объявляют правителем Причерноморской Руси, независимой от Киевской, правителем Черниговского княжества и даже  одним из имен Игоря.  Также высказывалось и предположение, что ХЛГУ это воевода Игоря, упомянутый в Н1Л и не имеющий отношения к Вещему Олегу. Все эти предположения отвергались, в основном, по двум причинам. Первая, в Кембриджском документе ХЛГУ назван правителем, царем Руси. Вторая, воевода Игоря Олег, согласно Н1Л,  умер в 922 году, а описанные в «документе» события наиболее достоверно отражают неудачный поход Руси 941 года, который, согласно русским, византийским и латинским источникам, возглавлял  князь Игорь. Вместе с тем, очевидно, что ХЛГУ Кембриджского документа и есть Вещий Олег, что по версии ПВЛ, что по версии Н1Л. Дата смерти воеводы  в 922 году, по версии Н1Л, в 912 году великого князя, по версии ПВЛ не должна нас смущать. Ранее уже говорилось о том, что большинство дат в русских летописях условны. Они, или высчитаны исходя из каких-то мистико-нумерологический концепций летописцев, или подогнаны под значимые даты византийской и болгарской истории, например, привязаны к датам восхождения на престол или смерти византийских императоров. Так что особо уповать на летописную хронологию не приходится.  Тоже самое и с титулом царь (малик). Ибн Фадлан,  описывая царя русов, говорит следующее:  «У него есть заместитель, который командует войсками, нападает на врагов и замещает его у его подданных».  Исходя из этого, есть все основания полагать, что на ранней стадии становления Древнерусского государства, на Руси существовало двоевластие, близкое по форме к двоевластию, существовавшему в Хазарском каганате. Косвенно, на это указывают и сами русские летописи. Воевода Игоря Свенельд имел собственную дружину, не подчинявшуюся Игорю. Ряд историков полагает, что Свенельд контролировал  и часть территории Руси, взимая с нее дань. Именно это и стало причиной смерти князя Игоря. Летопись сообщает,  дружинники  жаловались князю: «Отроки Свенельда разоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, да и ты добудешь, и мы».   Как известно, поход Игоря, внявшего просьбам подчиненных, закончился его убийством возле Искоростеня. На высокий статус Свенельда указывает и договор заключенный Святославом с греками в 971 году. Лишь  имя воеводы стоит в тексте договора с русской стороны, вместе с именем самого Святослава.   Все это дает основание полагать, что статус Олега при Игоре был тоже не ниже.  Вероятно, поэтому хазарский хронист, не особо посвященный в социально-политическое устройство Руси и назвал Олега, возглавлявшего набег на хазарский город в Крыму, царем.  Теперь рассмотрим время и обстоятельств смерти Олега. Не те, что в фольклорном ключе описаны в летописях, а исходя из известия Кембриджского документа и событий, происходивших в интересующий нас период. В отличие от ПВЛ византийские и латинские хроники достаточно подробно, хотя порою и весьма противоречиво, освещают войну 941 года с Русью. К тому же в ПВЛ, причем, вероятно, сознательно искажена последовательность событий. Но мы не будем останавливаться на деталях, похода Игоря,  проясним лишь некоторые принципиальные  моменты. Н.Я. Половой в работе «К вопросу о первом походе Игоря против Византии (Сравнительный анализ русских и византийских источников)» высказал довольно убедительное предположение,  суть которого сводится к следующему: на подходе к Константинополю войско Руси разделилось. Часть воинов, возглавляемая Игорем, сойдя с кораблей, в пешем порядке принялась грабить предместья Царьграда, флот же отправился дальше и был разбит у Иерона  византийцами применившими «греческий огонь».  Игорь, узнав о поражении флота, вернулся в Киев, оставив на произвол судьбы остатки своей армии.  Именно поэтому, полагает Половой, летописцы и исказили события скомпоновав их так, что флот руси был уничтожен лишь после того как русы ограбили предместья Константинополя и натворили много бед грекам на  малоазиатском побережье Византии. Не будем касаться моральной стороны вопроса, нас больше интересует, кто возглавлял потерпевший поражение флот Руси. Ответ очевиден, Олег- ХЛГУ Кембриджского документа. Византийские источники сообщают: после разгрома у Иерона и бегства Игоря на Русь остатки русского флота,  вплоть до осени   продолжали грабить Малую Азию, огнем и мечем пройдя через Вифинию, Ираклию, Никомидию и Пафлагонию. Но в сентябре греки подтянули в Малую Азию свою регулярную армию и флот, у русов заканчивалось продовольствие, и они решили вернуться домой. Ночью 15 сентября суда русов попытались проскользнуть мимо греческого флота к европейской части Боспора, чтобы отправиться дальше во Фракию, а затем домой, но были обнаружены. Завязалось морское сражение, в результате которого флот русов был снова  разбит. Лишь немногим кораблям русов удалось спастись, прижавшись к скалистым берегам Килии   и с наступлением ночи уйти от преследования греками.  Куда ушли корабли русов неизвестно. Лев Диакон,   правда, упоминая о бегстве Игоря, писал, что корабли русов после поражения отправились к Киммерийскому Боспору. Но об этом чуть позже. Пока же хотелось сказать следующее. Трудно представить, что разбитый у Иерона русский флот остался без руководства. Слишком слажены действия русов в Малой Азии. Да и попыткой прорыва, и, вторым, неудачным сражением русского флота с греческим, тоже кто-то должен был руководить.  На мой взгляд, ответ очевиден, это мог быть только Олег.    И здесь начинается самое интересное. В ряде арабских хроник XI и последующих веков помещены рассказы о набеге русов   на столицу древней Кавказской Албании  г. Бердаа.  Набег, по разным источникам, состоялся в 943-944 году. Откуда пришли русы неизвестно, но судя по рассказу Ибн Мискаве;йха, пришли они в Бердаа не для того чтобы разграбить город, а для того чтобы нем остаться и править.  Мискаве;йх ссылаясь на свидетеля событий Абу-Аббас –ибн- Нудара пишет что войдя в город русы объявили жителям: «Нет между нами и вами разногласия в вере . Единственно чего мы желаем, это власти. На нас лежит обязанность хорошо относиться к вам, а на вас — хорошо повиноваться нам».  Однако жители города, за исключением знати,  не захотели подчиниться пришельцам и стали оказывать сопротивление. Закончилось противостояние избиением горожан и захватом в плен: «больше 10.000 мужчин и юношей вместе с женами, женщинами и дочерьми».  Русы предложили пленникам выкупить самих себя. Попытки эмира Марзубана ибн Мухаммада победить пришельцев в открытом бою также закончились неудачей. Но то, что не сумели сделать воины, сделала эпидемия, разразившаяся в городе и сильно сократившая численность нападавших. Поняв, что удерживать город дальше не получится, русы под покровом ночи забрав с собой то, что они могли унести, отправились к реке Куре. Там их поджидали оставленные под охраной корабли, на которых русы  и уехали. Большинством исследователей каспийский поход 943/44 года расценивается как некий, неизвестный летописцам эпизод русской истории, не привязывая его к русско-византийской войне 941 года. Вместе с тем, очевидно, что это не так. После разгрома 941 года  русь собирала силы для реванша, который, согласно ПВЛ состоялся в 943 году. Можно, конечное, допустить, что не получив желаемое, приглашенные Игорем варяги после заключения мира между греками и русью совершили самостоятельный поход на Бердиаа. Но изложенные в Кембриджском документе события позволяют отбросить данное предположение. Более вероятно, что набег на Бердаа совершил Олег/ХЛГУ, решивший не возвращаться на родину, дабы не испытывать гнев Игоря, который мог, да и скорее всего, обвинил своего воеводу в разгроме русского флота. Обрести новую родину русам  Олега не удалось. Большая часть их с Олегом погибла, о чем и сообщает Кембриджский документ. На Русь вернулись лишь не многие, ушедшие в  поход на Бердаа вместе с Олегом.  Это предположение, кстати, подкрепляется некоторыми поздними  летописями, где говорится, что «возвратившася Русь во свояси без успеха, по том же, лете перепустя, и на третьее лето приидопга в Киив».  Едва ли в данном случае, речь идет о воинах, вернувшихся в Киев с Игорем. Близкой точки зрения придерживался и Половой.      Показателен тут и еще один момент, в договоре Игоря с греками нет ни Олега, ни, что еще более удивительно, Свенельда, игравшего существенную роль в русской истории. Объяснить это можно лишь допустив, что к моменту заключения договора Игорь, вероятно, возглавивший поход 943 года сам, еще не знал о гибели Олега и поэтому не назначил на должность своего заместителя (воеводы) Свенельда. Ситуация изменилась лишь после того, как в Киев вернулись воины ушедшие с Олегом в «Персию», которые и сообщили Игорю о смерти своего предводителя. Еще одним, хотя и косвенным, указанием на смерть  Олега в Бердаа, может служить свидетельство Н1Л, автор которой помимо классической версии о гибели Олега от укуса змеи в Ладоге  оговаривается: « Друзии же сказають, яко идущю ему за море, и уклюну змиа в ногу, и с того умре».  Стремление некоторых историков связать данное сообщение Н1Л исключительно с сагой об Одде Стреле, далеко не безупречно. Более вероятно что тут мы имеем дело с наслоением разных летописных традиций знающих разные варианты рассказов о смерти Вещего князя. Перед тем как буден подведен итог изыскания, несколько слов относительно дат русского похода на Бердаа. Арабские источники датирую набег на Бердаа 943-944 годом. Учитывая то, что рассказ о событии Ибн Мискаве;йхом был записан через 80 лет после происшедшего, можно допустить хронологическую неточность в один-два года. Но более вероятно, что русы не сразу, после разгрома на Черном море отправились в Каспий. Скорее всего они где-то отсиделись, например на том же Дону или в Приазовье, пополнили состав войска за счет упомянутых Абу-л-Фараджем аланов и лезгов, построили новые суда, прояснили обстановку, договорились с хазарами и лишь после этого направились в самый богатый город восточного Закавказья, где русы собирались закрепится. Так что событие, действительно, могло произойти и в 943 году.    А теперь суммируем все выше рассмотренное и написанное. Археологические данные позволяют предположить, что около 887 года в Киеве появляются выходцы из Прильменья бежавшие от разгрома учиненного норманнами в Приладожье, и беженцы из Русского каганата на Дону, разрушенного хазарами. Закрепившись в Поднепровье и поняв, что торговля по старому торговому пути уже не возможна либо  несет мало прибыли, киевские русы прокладывают новую торговую магистраль по Днепру все больше и больше ориентируясь на Византию. Обосновавшаяся в устье Днепра русско-славяноско-варяжская вольница участвует в болгаро-византийской войне 904 года  на стороне Болгарии, чем заявляет о себе грекам. После стабилизации отношений между Болгарией и Византией русы не могут совершать набеги вдоль Черного моря  в результате вектор взаимоотношений Руси и Византии перестраивается в сторону торговли и наемничества, что и закрепляется договором 911 года. Кто возглавлял в это время Русь, я не знаю. Летописцу имена правителей Руси стали известны только со времени Игоря, из греческих источников и Начального свода, в котором русским князем назван был Игорь, а Олег числился его воеводой. Вместе с тем, летописцу были известны и устные предания, в которых Олег и Игорь  фигурировали отдельно друг от друга. Это создало у него иллюзию разновременности их правления. Присовокупив к русским «былинам» балканские рассказы, в которых упоминалась русь и персонажи носившие   имена-титулы Олгу, Алого, автор Повести временных лет  изменил содержание Начального свода, сделав Олега великим князем, регентом при малолетнем Игорем, определив каждому по 33 года правления.  А потом уже под эту, новую конструкцию он создал собственную хронологию, внутренне не противоречивую и соответствующую его мистико-нумерологическим представлениям.  Впрочем, вполне возможно, сначала была хронология, а  уже под нее писалась история и вписывались имена. Попытки ряда историков  объявить Вещего Олега выходцем из Скандинавии, обосновавшимся в Киеве между 882 и 911 годом не находят подтверждения в археологических материалах Среднего Поднепровья,  да и в самих скандинавских источниках, оставивших вне поля зрения персонаж, носивший, без преувеличения, культовое, эпическое имя и совершивший деяния достойные того, то бы о них были  сложены саги.  Вместе с тем, данное обстоятельство не исключает возможность  скандинавского происхождения Олега,  воеводы Игоря, деятельность которого приходится на период между 920 и 943 годом. Археологические материалы Киева не препятствуют данному предположению. В любом случае,  как оно было на самом деле мы вряд ли  когда-нибудь узнаем.