ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПЕРЕКРЕСТКИ
Первым приезжим литератором, с которым я познакомился в жизни, а точнее соприкоснулся в раннем детстве, был Григорий Поженян. Это – поэт-фронтовик, писатель, дважды лауреат Государственной премии России, автор нескольких киносценариев. Он служил на Черноморском флоте и с первых же дней Отечественной войны принимал участие в боях. Обладатель большого комплекта орденов и медалей, как за военные заслуги, так и за заслуги в области литературы. Человек, безусловно, неординарный. Об отчаянной смелости Григория Поженяна на войне есть свидетельство адмирала Ф. С. Октябрьского:
– Более хулиганистого и рискованного офицера у себя на флоте я не встречал! Форменный бандит!
После войны Поженян поступил в Литературный институт, но окончил его лишь в 1952 году, его два раза исключали...
Он сочинял тексты ко многим песням, из которых многие стали весьма популярными. Например, песня с припевом:
Я ждала и верила
Сердцу вопреки,
Мы с тобой два берега
У одной реки.
Встреча моя с Поженяном произошла в середине 50-х годов в квартире, где обитала пожилая пара: Лев Иванович Кондрашов и Мария Федоровна Архарова, дружившие с моими родителями. Они написали несколько пьес, которые были поставлены и шли в крымских театрах. Наибольший успех выпал на долю спектакля «Дочь Севастополя» о времени первой Обороны города с главной героиней легендарной Дашей – сестрой милосердия. Григорий Поженян был у них в гостях в доме на Профсоюзном переулке (ныне – Героев Аджимушкая).
Бывшего моряка я запомнил в тельняшке. Сильный и крепкий, он не без гордости продемонстрировал мне свои бицепсы. Я их пощупал даже, они заслуживали всяческого уважения...Видимо, я через некоторое время начал капризничать, потому что Григорий пообещал мне:
– Будешь баловаться, я тебя в луже утоплю...
Угрозу будущей знаменитости мне потом часто напоминала мать.
Из произведений Поженяна единственное, что я читал впоследствии – это роман-пародию на шпионский боевик: «Джин Грин – неприкасаемый". Эта вещь была написана в 1972 году под псевдонимом Гривадий Горпожакс (комбинация имен и фамилий реальных авторов) совместно с Василием Аксеновым и Овидием Горчаковым. Помню, что довольно забавная...
***
Среди близких друзей моих родителей были крымский поэт и писатель Б. Е. Серман с женой Элизой Львовной. Борис Евгеньевич вместе с моей мамой ходили в школу в г. Ялта, а потом до войны они вместе учились в Пединституте им. Герцена в Ленинграде. Знаю про несколько ей посвященных стихотворений. Она хранила большую пачку довоенных писем Сермана, после смерти матери я их вернул поэту.
В мои школьные годы две семьи проживали не очень далеко друг от друга и часто встречались. Вместе, как правило, отмечали праздники и дни Рождения. Дядя Боря был невысокого роста, крепкого сложения, яркий сангвиник по темпераменту. Сейчас бы его назвали харизматичным. Такой себе еврейский вариант Пушкина... Жена же его "тетя Эля" была более рациональной и сдержанной, с трезвой головой и рассудительностью в действиях. В зимнее время она носила муфту, видимо у нее легко мерзли руки. Дочка их Ира Явчуновская пошла по стопам отца. Она – известный детский поэт и переводчик, живет в Израиле.
Борис Евгеньевич, будучи военным корреспондентом, все время находился на передовой, был участником обороны Севастополя, Кавказа, освобождения городов Прибалтики, Будапешта, отмечен несколькими боевыми наградами. А будущая жена его Элиза Бабушкина работала в Краснодаре, где был Крымский Обком партии и радиокомитет. Оттуда звучал ее голос, обращенный к жителям Крыма, к партизанам и подпольщикам, передавались короткие сводки с фронта. Яша Бабушкин – родной брат Элизы Львовны погиб на фронте. Он дружил с юной Ольгой Берггольц, был организатором знаменитого исполнения 7-й симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде. Теперь на доме, где Яков с сестрой жили в Евпатории, установлена мемориальная доска.
Одним из главных дел своей жизни Серман считал исследование и увековечивание памяти героев Аджимушкайских каменоломен в Керчи. Среди первых, кто поднял эту тему были его друзья: поэт Илья Сельвинский и писатель Сергей Смирнов. Опираясь на материалы исследователей и ветеранов керченских событий 1942 года, Серманом был выпущен сборник воспоминаний и документов "В катакомбах Аджимушкая" (Симферополь, издательство "Крым", 1966). Впоследствии книга выдержала еще три издания (1970, 1975, 1982), используя все новые документы и публикации. Сам Борис Евгеньевич на эту тему написал множество стихов, рассказов, очерков и пьесу.
В 70-х годах некоторое время я жил в Бондарном переулке, там же, где некогда поэт Илья Сельвинский (здесь ему теперь открыт музей). Это место почти рядом с Троицкой церковью. Интересное совпадение: моей соседкой по двору была Майя Рощина, также знавшая Сермана и написавшая недавно живые рассказы о своей симферопольской жизни. Интересна ее заметка о том, как она школьницей, где-то в начале 60-х годов, ездила в Керчь и увидела местные катакомбы. Она справедливо отмечает неоцененность усилий поэта и его огромного вклада в прославление героев Аджимушкая:
"Мокро, холодно, грязно. Автобусы буксуют. Вышли. С нами совершенно обыкновенная женщина. Идём за ней. Куда – непонятно. Какие-то скалы. Через пару сотен метров она подводит нас к невидимой трещине, уверенно наклоняется и ныряет туда. Мы кое-как следом. Женщина раздаёт нам свечи. Их немного, но что-то видно. Она рассказывает о защитниках каменоломен, об их подвигах. И вдруг я слышу знакомое имя: «Борис Серман». Она с восхищением говорит о нём. О том, что он пишет письма в самые высокие инстанции, подключает самых известных писателей и поэтов (поэт в России больше чем поэт), собирает деньги на памятник. Или хотя бы на какие- нибудь защитные ограждения, чтобы вандалы не глумились над этими святыми, пропитанными кровью, катакомбами. Да, тут уже видны современные осколки... от бутылок.
Кто эта женщина? Как её звали? Бывшая подпольщица? Нет, не помню. Ужас свой помню. Страшные её рассказы. Неужели вот этот закопченный угол пещеры был госпиталем? Здесь кого-то оперировали? Приспособление для сбора воды. По капелькам собирали. И делили: детям, раненным и больным, старикам и старухам. А это дырка, через которую немцы пускали газ? И остатки кирпичной маленькой стенки – кто-то из горожан предупредил, они замуровались…
Знают ли нынешние керчане, кому они обязаны высоким званием «Город-герой»? Думаю, нет. Кто на этой безжалостной земле замечает «маленьких» героев?".
И еще процитирую М. Рощину:
"Чтобы память о защитниках керченских каменоломен была оценена Серман не жалел ни времени, ни сил, ни денег. Что уж там, в высоких сферах диктовалось – не знаю. Но молчали. Не говорили. И не разрешали. Более того, знакомые чуть не падали в обморок от смелости этого отважного человека: «Боря, куда ты лезешь? Тебя ж посадят!». Не посадили. Даже из партии не исключили, хотя собирались. Но строгий выговор за дерзость получил. Поддерживали и помогали писатели. Не только крымские. Автор «Брестской крепости» Сергей Смирнов".
Со своей стороны могу подтвердить, что решающую роль в этом деле сыграла поддержка писателя С. С. Смирнова. Человека, получившего широчайшую известность выступлениями по Центральному телевидению с рассказами о неизвестных героях.
***
Может быть мне мерещится, но по-моему я видел Александра Ткаченко еще когда он играл в футбол за команду "Таврия", и было это на стадионе "Локомотив". А вообще-то мы познакомились в 70-х годах. Тогда он уже закончил свою бурную, но короткую футбольную карьеру из-за серьезнейшей травмы позвоночника. Один на один мы общались с Сашей (его все называли "Ткачом") не очень часто, больше в кругу компании друзей. Хотя я не раз бывал у него в доме на Севастопольской улице. Точнее в небольшом домике, расположенном наискосок через дорогу от теперь бывшего Симферопольского военно-политического строительного училища. Хорошо помню его мать, принадлежавшую к исчезающему иудейскому этносу крымчаков. Ткаченко впоследствии напишет книгу об истории этой группы крымского населения почти поголовно уничтоженной нацистами.
Наши контакты продолжались до отъезда Александра в Москву на Высшие литературные курсы. Прозвище "крымский мустанг", данное Андреем Вознесенским Ткаченко очень меткое, а мне он напоминал д'Артаньяна из "Трех мушкетеров". Большое впечатление производила его цельность, открытость и искренность при скрытом большом внутреннем напряжении. Невозможно представить, чтобы он мог лицемерить. Нас сближали любовь к поэзии, диссидентские настроения и интерес к науке. Я к тому времени закончил мехмат ХГУ, а Саша имел в своем активе два года на физ-мате в симферопольском Пединституте. Помимо всего прочего, его интересовали вопросы, связанные с ядерной физикой, теорией относительности, математическим понятием безконечности. Они каким-то образом переплетались с поисками духовной сущности, первоосновы мира. Эти темы нередко всплывали в его стихах.
Толкать ядро? Спортсмен толкнет.
А кто ядро земли толкает,
ядро Вселенной, мирозданья?
Писал он в ту пору азартно и много. А еще упорно занимался самообразованием и читал книги, заполняя свои лакуны в гуманитарной области. Конечно, в этом плане ему сильно помог поддержавший его Андрей Вознесенский. Они стали близкими друзьями, вместе часто выступали, совершали круизы по Южному берегу Крыма. Часто к ним присоединялся будущий писатель, драматург и режиссер кино Виталий Павлов. В конце 70-х годов Ткаченко стал руководить ЛИТО при Союзе писателей Крыма. Стало это возможным благодаря ходатайству Вознесенского и Евтушенко. В те застойные, как в экономике, так и в культурной политике времена казалось, что свершилось невероятное... Мне довелось участвовать в работе литобъединения, читать свои стихи, слушать других авторов, участвовать в критических разборах. Все происходило совершенно неформально, очень интересно и живо.
При подготовке своего второго сборника стихов "Обгоняя бегущих", приуроченного к Олимпиаде в Москве в 1980 г. Александру пришлось столкнуться с особо жесткой цензурой. Там ведь, кроме спортивной темы, (обязательная программа) ему удалось опубликовать и лирические зарисовки, и свои философские размышления, и стихи острой гражданской направленности. Приведу пример:
Осень в Крыму
Сегодня небо холоднее,
разрыв серьезней, боль острей –
наверно, осени виднее,
что делать с улицей моей.
Дверьми захлопать, выбить стекла,
людей по свету разбросать,
и Дантовы круги, как срезы свеклы,
мне молодому показать.
А может быть, смирившись с тем,
что всюду этого полно,
не трогать ничего совсем,
но –
сегодня небо холоднее,
разрыв серьезней, боль острей –
наверно, осени виднее,
чем мне и улице моей.
На подаренном мне экземпляре на полях в двух местах исправления: вместо улицы стоит Родина. И тогда строчки обретают изначальный смысл: чуткой сердечной тревоги, поэтического предчувствия лихолетья грядущих 90-х годов...
Из ранних стихов Ткаченко мне особо запало в память стихотворение "Пластинка", посвященное Константину Симонову:
Заедает пластинку на каждом шагу,
Что с пластинкою этой
я поделать могу?
...
И, рвущие душу слова, идущие рефреном, как припев в песне:
"Жди меня, и я...
Жди меня и я...".
А из лирики сборника стихов "Обгоняя бегущих" особенно нравятся строчки:
Возьму я лист осеннего покроя,
как птицу на ладонь,
едва способную на крик...
В Москве Александр Ткаченко вполне оправдал шутливую кличку "крымского мустанга", резво поднявшись на литературный Олимп. Он публикует кроме сборников стихов книги прозы, несколько лет возглавляет журнал «Новая Юность» (1993-1996). С 1994 г. до своей ранней смерти в 2007 г. Ткаченко был генеральным директором Русского ПЕН-центра. В этой должности не раз выступал в качестве правозащитника.
ПЕДИНСТИТУТ – ТАВРИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
Главное высшее учебное заведение в Крыму – Таврический национальный университет имени В. И. Вернадского (ТНУ). За время своего существования статус и название его не раз менялись. Как университет он пребывал с 1918 по 1925 годы, а с 1925 по 1972 гг. был Крымским Пединститутом. Причем с 1921 г. и по август 1999 г. носил имя М. В. Фрунзе (!). Понятно, что в советские годы имя полководца мог носить и балет, но уж "либеральные" 90-е годы подобный факт явно не украшает. Кстати, статус "национального", данный университету в 1999 г. Указом Президента Украины на нынешнее время тоже вызывает большие вопросы...
Вследствие бедствий и ужасов Гражданской войны в Крыму оказалось множество замечательных ученых: академиков и профессоров. Здесь сформировался крупнейший научный центр. Позднее на его базе были созданы три высших учебных заведения – педагогический, медицинский и сельскохозяйственный институты.
В 1920 году ректором Университета был академик Владимир Иванович Вернадский – ученый-естествоиспытатель широчайшего профиля, философ и общественный деятель, создавший учение о ноосфере. В годы красного террора 1920-1921 гг. он чудом сумел избежать расправы. Накануне занятия полуострова красными Вернадский выдал студенческие билеты двумстам офицерам, не успевшим покинуть Крым. Этот поступок, спасший их от расстрела, едва не стоил жизни самому академику.
В 1918–1921 годах профессором Таврического университета был Владимир Афанасьевич Обручев – геолог, географ, путешественник, писатель и популяризатор науки. Академик, лауреат двух Сталинских премий, автор научно-фантастического романа "Земля Санникова".
В 1919-1920 гг. профессором богословия и политэкономии в Университете был выдающийся русский мыслитель С.Н. Булгаков, высланный в 1922 г. на знаменитом "философском пароходе", впоследствии один из основателей Свято-Сергиевского Богословского института в Париже. Преподавал он в храме Трех Святителей возле Духовной семинарии. В те же годы профессором на кафедре богословия Таврического университета был митрополит Вениамин Федченков.
В 1921 году закончил этот вуз будущий академик Д. И. Щербаков – крупнейший советский учёный в области геологии, минералогии, геохимии и географии, лауреат Ленинской премии, друг и соратник академиков В. А. Обручева и А. Е. Ферсмана.
В разное время здесь получили образование самые выдающиеся советские физики-ядерщики: академик И. В. Курчатов – "отец" советской атомной бомбы, академик К. Д. Синельников, член-корреспондент АН СССР К. И. Щелкин.
Интересные подробности о жизни будущего академика И. В. Курчатова сообщает Алексей Эйлер, научный сотрудник Музея истории Симферополя:; "Семья его терпела нужду, они не имели возможности снять жилье в самом Симферополе, и поэтому арендовали квартиры в пригороде. Игорь учился легко, после занятий он часто оставался в гимназии на репетициях оркестра, в котором играл на мандолине. Во время учебы в университете будущий великий ученый работал билетером в кинотеатре "Лотос" (нынешний "Спартак") и колол дрова".
Был профессором Таврического университета с 1918 по 1924 год и именно там создал свои основные работы А. Г. Гурвич, биолог, открывший сверхслабые излучения живых систем, лауреат Сталинской премии. Среди его учеников – будущий член-корреспондент Академии наук СССР Г. М. Франк, развивший учение Гурвича о биофотонике. Советский биофизик закончил вуз в 1925 году. Он являлся представителем знаменитой семьи: племянником Семена Людвиговича Франка – русского философа и религиозного мыслителя, в 1922 г. высланного из России и братом Ильи Михайловича Франка – физика-академика, лауреата Нобелевской премии.
Заслуживает внимание и пребывание в Симферополе Дмитрия Евгеньевича Жуковского – ученого-биолога, общественного деятеля, издателя, переводчика философской литературы. С 1905 года Дмитрий Жуковский издавал в Петербурге журнал «Вопросы Жизни», в редакции которого сотрудничали Н. Бердяев, С. Булгаков, Дм. Мережковский, Вяч. Иванов, А. Блок, А. Белый, Ф. Сологуб. Его жена Аделаида Герцык была другом Максимилиана Волошина и Марины Цветаевой. Талантливый поэт и переводчик, физически почти глухая, она отличалась прекрасными душевными качествами. Аделаида Герцык со своим творчеством ныне заняла достойное место в чреде литераторов Серебряного века. Дмитрий Жуковский летом 1927 года потерял работу профессора в Таврическом Университете (Пединституте) и был выслан в Вологодскую область, где три года провел в ссылке в Тотьме.
Теперь от общей картины широкими мазками – некоторые семейные и личные штрихи. Мой отец приехал в Симферополь в 1924 году и стал студентом тогда еще Таврического университета. Но уже в 1925 году Университет был преобразован в Пединститут, а отделение, куда он поступал, ликвидировано. Отец перешел на отделение русского языка и литературы, которое окончил в 1929 году. В середине 50-х годов, защитив кандидатскую диссертацию по философии, он около двадцати лет преподавал в вузе, читая лекции. Думаю, что представляют интерес оставленные отцом заметки о преподавателях гуманитарных дисциплин 20-х годов (со скидкой на то, что он был активным комсомольцем).
"Профессура в нашем отделении (русского языка и литературы) была очень эрудированной, хотя и далекой от марксизма. До сих пор помню лекции проф. Алексея Николаевича Деревицкого по западноевропейской литературе и теории искусства. В прошлом он был действительным тайным советником, попечителем Казанского, а позднее Киевского учебных округов. По своим взглядам он был крайним реакционером. В советский период держался очень осторожно, хотя в душе оставался прежним.
Начал Деревицкий курс лекций с заявления о том, что Ученый Совет предлагает вести преподавание в духе марксизма. «Поэтому, – сказал он, – я буду в начале каждой лекции кратко характеризовать экономику и политические отношения рассматриваемого периода».
«Марксистские» экскурсы его были малоинтересны, но литературу и искусство Запада он знал великолепно, и лекции его были глубоко содержательны и блестящи по форме.
Историю русской литературы читал проф. Е.В. Петухов – член-корреспондент Академии наук СССР, знаток древней русской литературы. Политически он был неустойчив, что показало его поведение в период оккупации Крыма. Его назначили ректором несуществующего Крымского Университета. В то же время он жаловался знакомым на то, что его, известного ученого, заставляют кормиться объедками с румынской кухни. Профессор Петухов в значительной мере явился прототипом образа проф. Горностаева в пьесе К.А. Тренева «Любовь Яровая».
Лингвистические дисциплины читал проф. А.М. Лукьяненко. Это был большой знаток многих языков, особенно славянских, и блестящий лектор. Мы у него многому научились, но подсмеивались над тем, что он никак не хотел произносить слово «товарищ».
Курс литературы двадцатого века читал известный поэт, переводчик и литературовед Г.А. Шенгели. Мне нравились его стихи, но к преподавательской деятельности он был явно не пригоден. Никакого марксистского анализа литературы он не давал, а сводил свои лекции к анекдотам о писателях".
Георгий Шенгели постоянно находился под бдительным оком ВЧК–ГПУ, для этого были веские причины. Профессор-интеллектуал, знавший несколько языков, переводивший Гейне, Гюго, Байрона, Верхарна, ярый враг Маяковского являлся классово чуждым элементом. К тому же – родной брат двух расстрелянных офицеров Добровольческой армии. Георгий Шенгели был необыкновенно плодовит: при его жизни вышло 17 книг стихов и 140 тысяч строк переводов.
В рассказе отца о "деле Шенгели", закончившимся его выдворением, есть пара любопытных подробностей:
– Была создана комиссия по проверке преподавания Шенгели. В кабинете ректора состоялось бурное заседание, продолжавшееся более пяти часов. Шенгели был освобожден от работы в Институте. Уезжая, он написал стихотворение, кончавшееся словами:
« Прощай, угрюмый Симферополь,
Ты проживешь и без меня».
Ожидался приезд на место Шенгели доцента Ревякина. И Шенгели написал:
«Чтоб пушкинский пригладить бакен
И искупить мои грехи
На смену мне придет Ревякин
Реветь и вякать про стихи».
***
Из преподавателей Пединститута приходивших в гости к отцу в 60-е годы мне особо запомнился Сергей Анатольевич Секиринский. Это был худощавый человек с высоким лбом и пухлыми губами, интеллигентный, с мягкой улыбкой, говоривший негромким голосом. При этом он прошел всю войну, воевал под Керчью и Сталинградом, был награжден орденом Красной Звезды. В те времена С. А. Секиринский являлся доцентом кафедры всеобщей истории историко-филологического факультета, автором известной книги «Очерки истории Сурожа IX – XV вв.». Помимо любимых им средних веков, в круг его интересов входила также история развития сельского хозяйства Крыма и Северной Таврии. Период, начиная с момента падения Крымского Ханства. Впоследствии он блестяще защитил на этой теме докторскую диссертацию.
В 1975 году меня взял меня на работу в отдел сейсмологии Института геофизики АН УССР проф. Иннокентий Иванович Попов. Позже я поступил к нему в заочную аспирантуру. Иннокентий Иванович являлся известным в Советском Союзе геофизиком, сейсмологом, крупным организатором науки. В конце 40-х годов он несколько лет был ректором Крымского педагогического института, который в свое время окончил чуть раньше моего отца. В 60-е годы Попов работал директором созданной при его активном участии Центральной геофизической обсерватории Института Физики Земли (ИФЗ) АН СССР в Обнинске.
Иннокентий Иванович отличался надежностью, порядочностью и пунктуальностью, помогал всячески своим сотрудникам и ученикам-аспирантам. Помню, что в первую мою командировку в Москву в ИФЗ он написал для меня набор рекомендательных писем. Я был сильно тогда впечатлен этим старомодным обычаем. Несколько адресатов хорошо помню: член.-корр. АН СССР, профессор МГУ Евгений Федорович Саваренский, проф. Николай Виссарионович Шебалин – доктор физ.-мат. наук, крупнейший российский ученый в области сейсмологии и макросейсмики (сын композитора Виссариона Яковлевича Шебалина), доктор физ.-мат. наук, специалист по механике разрушения и процессам в очаге тектонического землетрясения Борис Викторович Костров.
С Саваренским в дальнейшем я не раз встречался на разных конференциях, однажды выступал у него на семинаре. С Борисом Костровым также поддерживал связь. У него на столе в ИФЗ я впервые увидел персональный компьютер, привезенный им из Германии. Костров был земляком, он в свое время закончил Пединститут в Симферополе и работал под руководством И.И. Попова. К тому же оба мы хорошо знали, что наши отцы до войны были близкими друзьями. Его отец – Виктор, к несчастью, был репрессирован в 30-е годы и погиб.
При руководстве И.И. Попова в отделе постоянно проводились научные семинары, он заботился о наших публикациях, об участии нас, аспирантов и своих учеников, во всесоюзных и международных совещаниях и конференциях.
Профессор Попов был до конца своих дней убежденным коммунистом и "классическим" образцом советского ученого. Но в лучшем смысле этого слова... Наверно, в итоге он снискал у Бога некое благоволение. Об этом свидетельствует хотя бы такой факт. Незадолго до столетнего юбилея ученого, отмечавшегося в 2005 году, я возле могилы Иннокентия Ивановича на Абдале познакомился с его дочерью Гелей, проживавшей в Венгрии. В то время я жил и работал в Киеве. Могла быть случайной такая встреча? В результате богато изданная книга, посвященная памяти Попова, была иллюстрирована многими фотографиями из архива дочери профессора.
Во времена моей работы в отделе сейсмологии еще не было персональных компьютеров, а мне по роду моей деятельности приходилось писать программы, отлаживать их и проводить счет по ним. Из вычислительной техники у нас была только советская ЭВМ "МИР-1", работавшая с перфолентой и находившаяся на сейсмической станции "Ялта". Вначале я часто ездил туда, но это было неудобно. Поэтому впоследствии мне неоднократно приходилось иметь дело с Вычислительным центром Университета. Обычно я не пользовался городским транспортом, а шел туда пешком.
Отдел сейсмологии находился в одном здании с сейсмической станцией "Симферополь" на ул. Студенческой. Поэтому мой путь включал спуск по древней каменной лестнице, соединяющей начало улицы Студенческой и улицу Воровского. Это – одна из интересных достопримечательностей города. По некоторым оценкам возраст лестницы составляет более 800 лет, причем известно, что уже в конце XIX;века она имела название «Лестница любви». У нее своя особая "аура". Есть старые открытки Симферополя с изображением недалеко расположенной «Скалы любви», от которой, видимо, пошло название лестницы. Скорее всего, с этой скалой связана не дошедшая до нашего времени романтическая легенда. К сожалению, и в прежние времена, и, насколько мне известно, в недавнем прошлом, сильно портят впечатление об историческом средневековом месте окурки, разбитые бутылки, грязь и разрисованные надписями стены.
Насколько помню, в Вычислительном центре Университета стояла машина БЭСМ-6. Я приносил туда колоду перфокарт и передавал операторам. Как правило, ее мне возвращали с распечаткой и протоколом трансляции на следующий день. Надо было проанализировать результаты, внести нужные изменения в программу, набить их на перфокарты и заново запускать процесс. Отладка с прогонкой тестов могла длиться очень долго. Теперь для молодежи – это просто каменный век...
Фотографии из Интернета
Слева вверху - здание Университета в XX веке, справа вверху - академик Владимир Иванович Вернадский, слева внизу - "лестница любви", справа внизу - проф. И.И. Попов.
(Продолжение следует)