Две главы из романа "В вороском гнезде"
ГЛАВА 2
В тот день в продмаге он скинул нескольких коробок водки пышной румяной заведующей, загрузил стеклянную тару, взглядом ей намекнул, чтобы продавала его товар в первую очередь, и, закончив дело, Рокотов поехал на обед домой. Он жил двумя кварталами ниже от этого удалённого от центра магазина.
Пока он обедал, младший сын слушал на веранде музыку. Рокотов вышел из двора с сигаретой в зубах. Мишаня видя, как отец направлялся к машине, изъявил желание покататься. Сын быстро выключил магнитофон и побежал на улицу, где отец уже завёл автофургон. Мальчуган влез в кабину. Машина встревоженно взревела и не спеша тронулась, выруливая на мощённую булыжником дорогу. Он поехал по той же улице, по краям которой росли мощные раскидистые тополя. Их густые широкие кроны где-то вверху с двух сторон улицы смыкались, образуя пышными маковками зелёный тоннель. Вдруг Рокотову припомнился разговор с директором «ликёрки» Кузьмичёвым, что через пару дней ему предстояла дальняя командировка. Но в пла¬ны завода эта поездка не входила. Кузьмичёв инициировал её своим волевым решением...
Сейчас мысли Рокотова вращались исключительно вокруг неё. Но его внима¬ние вдруг отвлеклось, когда за высокими деревьями показался большой кир¬пичный дом Нефеда. И возле его двора, перед металличес¬кими крашенными зелёными воротами, стоял новенький «Запорожец». Куда же это собрался Нефед? Рокотов нарочно ехал не спеша, так не спеша, будто от недостатка бензина машина вот-вот заглохнет. Сквозь мас¬су зелёных деревьев мелькал рябовато-белый корпус «Запорожца».
«Нефед сегодня не работал, наверное, готовился на рыбалку», – сообразил Рокотов.
И вот легковой автомобиль выехал на дорогу. Рокотов прибавил скорость, чтобы догнать нед¬руга. В его голове разгорячённого воображения началось суматошное выстукивание молоточками, точно выбивал какие-то таинственные позывные. Недаром когда-то Рокотов служил радистом, ещё хорошо помнилась певучая морзянка.
Но сейчас это были другие, неведомые позывные, вызванные из сумеречных глубин подсознания некими тёмными силами, которые направили его к решительным действиям. Рокотов ощущал на себе их влияние, и мелькали лица директора и начальника автоколонны. Он слышал их голоса: «Задави его, гада, чтобы воздух нам не портил!» И тем самым попал к ним во власть, в чём даже боялся себе признаться. И сейчас испытал пьянящее злорадство; он был весьма доволен, что в этот полуденный час на улице не было ни пешеходов, ни транспорта. Зато с обеих сторон дороги нависало много зелени, ветки тополей переплетались и при жарком солнце создавали прохладный сумрак. Тени бежали по листве и колыхались подобно разлитому зелёному паводку. Если даже кто и увидит столкновение, схожее с бестолковым наездом на легковой автомобиль, то потом вряд ли установят, как это произошло.
Поверишь ли, через полгода на суде Рокотов будет уверять, что не ожидал каким образом «Запорожец», не включив поворотного сигнала, выехал на дорогу. Да ещё станет обвинять «зелёное хозяйство», почему вдоль дороги содержит деревья в заросшем состоянии? Какой разговор тогда можно вести о безопасности движения? Ну, так что, если недруг чуть не стал его жертвой. Просто это случайное совпадение, против Нефеда он не вынашивал преступного замысла. И откуда он мог знать, что Нефед имел автомобиль?
В тот день Рокотов, спешил сдать тару на заводе, чтобы готовиться к дальнему рейсу. И не видел, как из переулка выскочил на дорогу юркий «Запорожец», и оттого он не вовремя затормозил. Удар пришёлся в задний бампер с такой силой, что легковушку выбросило за бордюры, и она со всей силы врезалась в дерево…
В момент совершения аварии Рокотов потерял над собой контроль. Сознание провалилось в пучину бесчувствия, казалось, он куда-то исчез, хотя смутно ощущал, как кто-то сильно дёргал его за руку, толкал в шею, напряжённо заглядывал в глаза. До него, как издалека, прорывался отчаянный плач сына, который прояснял его сознание и отключал всё его существо от внешнего мира. Рокотов видел искажённые черты детского лица, повергнутого в отчаяние и страх. Руки отца намертво вцепились в руль управления машиной, глаза безумно расширились, лицо поб-леднело и как будто окаменело.
Когда к нему стала возвращаться память, и он выкарабкивался из оцепенения, Рокотов не сразу стал соображать, что же с ним произошло? Он явственно увидел, как незна¬комые люди обступали «Запорожец», как горестно кривились их губы, и люди недоумённо качали головами. Но осмотрев место аварии и помятую машину, они, сокрушённые случившимся, отходили прочь, с опаской глядя на него.
Было непонятно, откуда собрались люди, ведь улица была пустынна, теперь наверняка найдутся свидетели его наезда на легковой автомобиль? От сознания непоправимого, холод ледяными щупальцами сжимал сердце, отчего у него даже темнело в гла¬зах. И потом он сам воочию увидел, как в салоне «Запорожца» сидела полная женщина, а за рулём был вовсе не Нефед Фаталин, а его отец, с кото¬рым рядом была его мать...
Но это уже спустя время на суде доподлинно выяснилось, что шестидесятипятилетний мужчина на машине сына хотел отвезти в областной центр на обследование в медицинский институт свою больную супругу. Но он не разглядел, сидевшего за рулём человека преклонных лет, неужели приступ ненависти так вспыхнул в сознании, что напрочь затмил разум? От себя он не скрывал, что совершил аварию с целью уничтожить своего заклято¬го врага. И только через несколько минут, придя в себя, Рокотов сдал автофургон назад и тут же резко рванул вперёд, не замечая, как на него кричали, взмахива¬ли руками люди.
Рокотов не помнил, как доехал до автоколонны, как загнал в гараж машину, забыв о том, что должен был на склад завода сдать стеклотару. Перед глазами стоял покорежённый с разбитым ветровым стеклом «Запорожец», в салоне которого лежали две окровавленные жертвы. И это были изувеченные и залитые кровью родители недруга. Рокотов думал, что с самого начала, как увидел машину, там его не было, но не остановился и всё равно совершил преступление. А ведь в подсознании билась мысль: это не он, это не он! Однако Рокотова загипнотизировало знакомое сочетание цифр, которые прыгали перед глазами и превращались в слово «Нефед». И оно раздражало воображение, и вонзалось в сердце раскалёнными стрелами.
Этого было достаточно, чтобы пре¬дставить лицо недруга. И оно будто заслонило собой тех, кто находился в машине. Рассудительному читателю, не знакомому с навязчивыми состояниями, весьма трудно постичь это. Впрочем, есть особи с холодным сердцем и со здравым разумом, и они контролируют и зависть, и ненависть. А в параноидальном состоянии эти два чувства, увы, не контролируют все остальные. В конфликтные ситуации человек топчется как бы на одном месте, почти не изменяя фазы своего сознания. У Рокотова они долго оставались в заданных ненавистью ритмах собственного биополя. А их амплитуда постепенно неуклонно возрастала по мере накопления в организме отрицательной энергии, для разрядки которой была необходима соответствующая сила, направленная против этой энергии. Навязчивый образ Нефеда сыграл роль детонатора, и он притягивал к себе, как магнитом, к любому похожему на него субъекту, которым и оказался «Запорожец»...
О сколько раз по ночам, особенно в хмельном состоянии, Рокотов с вожделением распалял в себе ярый жар гнева, чтобы в подходящий момент спалить им своего заклятого врага...».
–––––––––––––––––––
На этой возвышенной ноте странный текст обрывал¬ся. Однако в следующую секунду, тот же самый таинственный луч золотой искрящейся нитью спустился с потолка, и как щупальцей поместил четырёхстраничное посла¬ние обратно в конверт и вместе с ним бесследно исчез.
В этот момент я открыл глаза. Торшер был не включен, как включился во сне для прочтения поданного мне лучом текста. И в комнате, где мы спали с Риной, было всё также сумрачно, и также были заш¬торены окна, и также сквозь их оранжевый полог пробивались с уличного фонаря лучи света, озаряя комнату золотистым мерцанием. И по-прежнему безмятежно спала Рина, но я не знал, что ей сейчас снилось, может, наша полная противоречий и склок жизнь, и с каждым днём отношения обострялись, и мы неуклонно отдалялись друг от друга, занятые каждый исключительно своей работой, чувствами, мыслями, желаниями?
Но тогда я точно знал, что у моего свояка Сели Рокотова пока ничего и близко не прои¬зошло к тому, что мне удалось прочитать во сне. Впрочем, на тот момент...
ГЛАВА 3
Не помню, через сколько дней после того загадочного сна я пришёл из художественно-оформительной мастерской, и, поужинав, решил запечатлеть в красках закат солнца. После некоторого перерыва я, наконец, решил закончить, давно начатый пейзаж летнего вечера, но для него только не хватало неба, озарённого мятежным закатом.
По своему весьма утончённому складу натуры я считал себя прирождённым художником. Но противоположного мнения была Рина и все её родственники. Однако их субъективное мнение я недвусмысленно игнорировал или отрицал все их нападки. Я так самозабвенно любил живопись, что глубоко различал во всём разнообразии неисчерпаемого спектра все цвета и тончайшие их оттенки. После любых жизненных потрясений общение с природой, как целительный бальзам, меня всегда успокаивало, уравновешивало, и приводило душу к гармонии и к пониманию эстетики... Но для их понимания этот мир был чужд и невидим как обратная сторона Луны…
Частный дом Кумалёвых стоял на косогоре; лет сорок назад тесть, прежде чем построить его, вырыл по всей его площади, подвал, который обложил красным кирпичом. И на его основе возвёл стены. К тыльной стороне пристроил флигель с покатой крышей. Из кухни вход вёл в подвал. Двор, мощённый кирпичом и плитками, спускался по не крутому склону в балку. И там, внизу, несколько выравнивался, где было сотки четыре земли, отведённой под приусадебный огород. Он упирался в изгородь из досок, старых спинок кроватей, сеток. И тут протекал ласково журчащий ручей под кронами высо¬ких ив и ракит и среди ещё какого-то низкорослого кустарника и молодой поросли крапивы и лопухов. С двух сторон от обоих соседей огород был обнесён дощатым забором; от времени доски кое-где уже ветшали и тесть частично их заменял новыми.
С западной стороны вдоль забора рос бульденеж, бутоны которого в пору цветения белоснежно полыхали, как искусно скрученные кружева мастерицы. С восточной стороны от соседей Пруновых чуть ли не стеной возвышались старые вишни, от которых на огород падала тень. По этой причине моя тёща, Софья Евстафьевна, часто ворчала на соседей, так как в утренние часы солнце долго не могло пробиться сквозь густую листву, чтобы щедро поливать своим живитель¬ным светом огородные культуры, за которыми она тщательно ухаживала.
Она любила возиться с растениями, как с малыми детьми. По осени и весне обрабаты¬вала землю и удобряла то навозом, то опилками вперемешку с песком. В своё время тесть построил в два ряда парники и одну теплицу, в которой выращивали рассаду, цветы, ранние овощи и специи. Эта работа составляла часть её жизни, собственно, весь дом вела только она, так как младшая дочь – моя жена была поглощена шитьём, содержа, можно сказать, швейную мастерскую, которую года два назад с помощью знакомых наладчиков я помог ей оборудовать необходимой техникой...
К началу этого повествования с Риной мы прожили десять лет, за которые столько было всего, что вспоминать все подробности нет нужды. Впрочем, по ходу моего рассказа кое-что откроется само. А пока не лучше ли досказать о рано постаревшей и высокомерной тёще, как-никак она родила и воспитала семерых детей: четыре дочери и три сына. Но один умер от младенческой. Старшая Алевтина и средняя Марина после окончания института и техникума уехали по распределению в другие города, где и вышли замуж. И с тех пор приезжали к родителям только по отпускам. Мужья у них на производстве были тоже какие-то мелкие начальнички. Третья дочь Наина была старше Марины. Она вышла замуж за Рокотова, который проходил срочную службу в этом же городе N. Она окончила заочно торговый техникум и одно время замещала заведующую магазина. Несколько лет с мужем они снимали квартиру, потом Рокотов подался на заработки в загранку, там ему удалось заработать денег. И на этой же улице, которая поднималась в гору, он купил старый дом с просевшей, как седло, крышей. Через десять лет Рокотов сколотил состояние, и в своём же дворе, на месте старого флигеля из красного кирпича построил дом. Год назад он поставил кирпичные стены, прошедшей весной довершил четырёхскатную кровлю. Во многих строительных работах я принимал непосредственное участие, к чему, впрочем, предстоит вернуться ниже...
У Софьи Евстафьевны между старшей и средними дочерями ро¬ждались сыновья: сначала тот, который не выжил, затем Кирилл, потом Влад. А самой младшей бы¬ла моя жена Рина, на которую родители во¬злагали большие надежды, что она встретит нужного семье молодого человека. А тут возьми да и подвернись ненаглядной любимице-доченьке бедный художник, который, кроме книг и холстов, за душой ничего не имел. Однако всех её родственников утешало только одно: мы выглядели неплохой парой и дополняли друг друга своими внешними данными. Образование у нас было примерно одинаковое: Рина окончила тех¬никум лёгкой промышленности, я же – художественное училище. Если быть точнее, мы почти идеально подходили друг другу, потому как при явном расхождении во взглядах мы умели ладить, подыгрывать друг другу, как артисты на сцене. Но это мне лично давалось не сразу. Хотя с самого начала, как я, так и она, прикидывались добропорядочными супругами, мы так и не сумели преодолеть все трения и идейные разногласия. При таком повороте событий избегать конфликтов было непросто. Bo-первых, с первых дней супружества я долго не мог приспособиться к её умению скрывать возникавшие между нами размолвки, чтобы они резко не бросались в глаза её родителям, следившим за нашими отношениями. Во-вторых, меня сильно раздражала её напускная на¬дменность, что особенно проявлялось, когда она изъяснялась со мной несколько официальным тоном, выдерживая сухую интонацию.
Однако постепенно та¬кой стиль поведения Рины мне стал импонировать. Я тоже сталкивался с проблемой выбора позиции в отношениях с родственниками жены, поскольку я выбивался из их круга не толь¬ко взглядами, но и делом, которое избрал. Впрочем, чтобы во всём с ними соглаша¬ться, мне это удава¬лось крайне сложно. Мои увлечения историей, философией, литературой, а также искусствами им были не то что бы чужды, для них они являлись несерьёзными, не главными в жизни. Поэтому я воспринимался ими нес¬колько упрощённо, как наивный малый, возмечтавшей о том, что ни¬когда не сбудется. Между тем я, как хамелеон, приспособлялся к их среде и уже вполне постиг манерный характер жены. Но она, как напасти, избегала искренности, открытости. И я думал, что у неё не совсем чистые помыслы, значит, у неё есть какая тайна, которую мне нельзя знать. Она стремилась к светскости, этикетности, подражая в этом известным образцам классического кино. Ведь читала она крайне мало, да и то в школе по программе и не полностью.
Со временем, как я уже сказал, от жены перенял умение скрывать свои убеждения и желания. И, забегая вперёд, скажу, оно меня всё равно не спасло. Впоследствии у меня самого открылись способности, как надо таить, не показывать свои истинные чувства и намерения. Если бы этим искусством лицемерия я овладел с само¬го начала, то вполне можно было избегать идейных разногласий, не нужных ссор, объяснений, которые только увеличивали число моих нравственных потерь. Я быстро лишился их расположения и поэтому меня уже не воспринимали, как своего в доску. Хотя я не считал это большим пороком, напро¬тив, в душе я дорожил тем, что с Риной нас ещё связали взаимные чувства.
И забегу вперёд скажу, что со временем от них ничего не осталось. А вначале наших отношений они спасали моё непрочное материальное положение, которое, впрочем, не надеясь ни на кого в дальнейшем, я хотел поправить неустанным трудом на основном месте и приработками. Да, так я и делал, хотя ломать натуру, поступаться взглядами во враждебном тебе окружении, было очень и очень не просто, где деньги играли всё: возносили или опускали на социальной лестнице. Поэтому, склонный к искренности, я поне¬воле искал на стороне по себе друзей и женщин. Таким был художник Тихой Лабунов, такой была Ада Родимцева. Но к ним я ещё вернусь...
Мне не передать, какие страдания бушевали в моей душе против лжи и обмана, до чего я сознательно опустился им в угоду, чем всегда мучился! И продолжал верить в идеалы добра и справедливости, что у меня их никто не посмеет отнять. И вот ради Рины и желания жить красиво и обеспеченно шаг за шагом я уже поступался своими убеждениями. Но тогда в нашей стране далеко не каждый мог разбогатеть честным путём, к пониманию чего я пришёл значительно позже…
Иногда казалось, будто я раздваивался: с Риной и её родствен¬никами был одним, с друзьями же оставался самим собой. И единственно, я не бросал свои увлечения живописью, литературой, которые считал делом всей жизни, ради чего не поступлюсь ничем...
В тот летний вечер, о котором упомянуто вначале, с блокно¬том для набросков натуры, с этюдником и палитрой я пре¬бывал внизу двора, где в двух шагах протекал журчащий проз¬рачный ручей. В одном месте он был отведён для наполнения водой небольшого котлована, вырытого для полива огорода тёщи. Это местечко мне нравилось живописным видом, окружённое высокими тополями и фруктовыми деревьями, кустарниками, а дальше по руслу ручья росли густой камыш и осока. Прямо за ручьём тянулись сады, огороды частных усадеб противоположных улицы. И участки земли с той стороны сбегали вниз, к ручью, создавая прогалину, в которую оранжевыми снопами устремлялись лучи солнца, склонённого уже на закат. И вот этот пейзаж на закате мне захотелось запечатлеть в красках; я работал кистью довольно быстро, у меня уже что-то полу¬чалось; на полотне краски оживали, отображая этот уединён¬ный уголок природы, ярко освещённый солнцем, который представлял собой как бы символ любви к жизни.
Отсюда я мог хорошо расслы¬шать грубоватый говорок дражайшей тёщи и мелодичный голос её одной из старших дочерей Наины. И вот почему-то он переходил на отрывистый плач. Что же там могло случиться? От начала огорода, ближе ко двору, по склону этакими терассами росло несколько рядов винограда, который привязывался к проволоке, натянутой на деревянные столбики. Сквозь зелёные прогалины шпалер, которые поднималась уступами от низа до самого мощённого кирпичом двора, я разглядел в цветастом халатике стройный миниатюрный силуэт своей жены Рины.
Когда я уходил на натуру, она строчила на швейной машинкой платье своей клиентке. А поскольку Рина оторвалась от своего дела, появившись во дворе, значит, у Наины что-то действительно случилось. Ведь она работала в торговле, может, вскрылась большая недостача, может, произошло воровство товара... Да и её муж Селя работал шофёром на «ликёрке». А уж там этого всегда было в избытке. Наина в центральном гастрономе была пока старшим продавцом. Поэтому со временем Рокотовы стали по¬живать неплохо, с каждым годом наращивали свой доста¬ток. Они жили исключительно ради наживы и богатства любой ценой, на что нацеливали и сыновей…
Со свояком у меня сложились почти дружеские отно¬шения. Однако по вопросам внутренней политики мы полностью расходились. Но я вовсе не слыл непримиримым оппонентом, в то время как Селя старал¬ся раскрыть мне глаза на жизнь. Он был абсолютно уверен (не знаю, может, в своё время ему тесть истолковал мои воззрения на деловую жизнь), что я книжник, смотрю на вещи теоретически, чрезмерно идеализировал то, чего в природе не могло быть.
Возможно, и тесть, и Селя были по-своему правы. Но моё несчастье заключалось в том, что я не под¬давался переубеждениям и подчас открыто говорил, что не приз¬наю потребительского отношения к обществу, от которого многие хотели что-то урвать. В те годы я не ненавидел мещанскую психологию, а безудержную погоню за вещами просто не признавал. Да и время было «идеологическое», а я был настроен роман¬тически, стремясь к чему-то необыкновенному, избегая всякой заземлённости.
Я вышел из семьи, которая жила исключительно честным трудом и я презирал людей, которые наживались нечестно. Хотя не мог уже отрицать, что к обогащению устремлялось всё больше и больше молодёжи, и что было нормальным состоянием человека. Но это по нынешним требованиям жизни, а тогда такие поступки считались меркантильными. Вот и Селя в исступлении порой мне доказывал, что со своей идеалистической философией я ничего не добьётесь в жизни. Разве возможно нормально су¬ществовать с такими умонастроениями, ка¬кие тогда овладевали мной, и я выступал против того обывательского суждения, чтобы жить обеспеченно, надо ко всему приспособляться.
И удивительно, несмотря на глубокие расхождения в жизненных позициях, мы даже не¬плохо ладили. И относились друг к другу вполне терпимо. По крайней мере, к Рокотову я не испытывал враждебных чувств. Но что касалось его отношения ко мне, тут стоит сделать небольшую оговорку. Он был крайне често¬любив, а потому ревностно относился к моему ув¬лечению живописью; он считал, что я напрасно тра¬чу время, занимаюсь ребячеством. Но что касалось его жены, то к моему удивлению, она была ко мне снисходительна, и даже умеренной сторонни¬цей всего того, чем я занимался. Просто Наина не хотела, чтобы они грубо вмеши¬вались в мою личную жизнь, чего я не мог сказать о своей жене, которая поддержива¬ла воззрения Сели, и считала, что я никогда не стану ни Левитаном, ни Куинджи. И в то же время её радовали мои сделки по оформлению каких-то учреждений, посколь¬ку только один вид приносимых мной денег, доставлял ей моральное удовлетворение. Ведь это была особа из числа тех, женщин, которым неважно, каким способом мужчины зарабатывают деньги, главное, чтобы они были в наличии...
И вот этот плач Наины, услышанный мной из глубины усадьбы, заставил меня прервать сеанс общения с натурой. Я опрометью пустился по некрутому подъёму во двор. В тот момент мне почудилось, что так плачут из-за какого-то трагического происшестви¬я. Если бы кто-то умер из родни, то плакали бы и тёща, и Рина. Правда, смерть тестя пять лет назад настигла во вре¬мя сна ни где-нибудь, а на курорте. Он отличался отменным физическим здоровьем, хотя врачи находили у него ишемию сердца, на что махал рукой: мол, им надо что-то писать. Поэтому нетрудно представить, как её восприняли дети, жена, родственники. Но к этому я вернусь ниже. Насколько помню, тёща всегда страда¬ла болезнью ног, которая, однако, не мешала заниматься физическим трудом. По своей натуре она была властная, твёрдая, от дочерей и сыновей требовала к себе всемерного внимания. Впрочем, Софья Евстафьевна могла преуве¬личивать, что её ноги вот-вот уже откажут, и огород скоро зачахнет без её должного ухода. Когда она так говорила Кириллу и Владу, те в свой черёд кивали на меня, дескать, кто живёт в доме, тот и должен вести хозяйство. И с годами между сыновьями и матерью отчасти сложись натя¬нутые отношения. Особенно с Владом, так как он жил под боком, и на автофургоне приезжал к нам по своим делам, суть которых раскроется по ходу моего рассказа…
У тёщи была ещё жива старуха-мать, которой два года назад сравнялось девяносто лет. Крепкий род Красовых был известен старожи¬лам своим знатным происхождением и он поныне занимал преуспе¬вающее положение. Конечно, у тёщи иногда на погоду но¬ги и крутило, однако, не настолько, чтобы подчас безудерж¬но стенать. А когда ей не удавалось своих разжалобить, Софья Евстафьевна тогда выходила из себя. Она дулась, ворчала, хмурилась и вдруг на глазах преображалась, ес¬ли что-то происходило чрезвычайно важное. Например, однажды Влад привёз прямо в клетке живую птицу, огромных откор¬мленных гусей. И моя тёща, забыв враз о бо¬лях в ногах, ретиво выбежала из пристроенной к до¬му просторной кухни во двор к сыну: «Ой, да какой ты молодец, Владик, – и глянув на меня, выпалила озорно: – Вот Владлен учись у него жить!» Я тогда, точно пристыженный, опустил глаза и пошёл со двора в дом, чтобы не видеть позора «благородных людей», за которых они себя принимали…
Итак, Наина плакала, причём вовсе не притворно, а прямо-таки навзрыд. А Софья Евстафьевна придерживала дочь за плечи и ласково возмущалась, ну зачем так зря убиваться, ведь всё образуется. Однако Наина долго не могла успокоиться, так как её сотрясал неудержимый плач. При этом её мать держала голову с каким-то гордым удовлетворени¬ем, ага, мол, «сколько я страдала, теперь настал твой черёд. Но я не такая бессердечная, как вы все!». И её широкое лицо, спокойное, уже покрытое по щекам сетью морщин, приняло покровительственно-сдержанный вид с сознанием своего теперешнего превосходства. Но в её крупных чертах, расчётливо-проницательных го¬лубых глазах, сострадание к дочери ничем не проявилось. Софья Евстафьевна обладала густым басом, правда, в игривых случаях, переходила на тонкий фальцет, чем подчёркивала шутливо-востор¬жённый настрой.
Когда Софья Евстафьевна отправляла усопшего мужа на вечный покой, то думалось, она не выживет, так неимоверно тяжело она восприняла кончину дорого супруга. И до самых сороковин и после в течение года она обливалась слезами, поскольку со смертью мужа, казалось, жизнь для неё закончилась. Ведь он был таким до-мовитым хозяином, каких тогда встречалось не на каждом шагу, и своими связями и работой приумножал и обеспечивал семье благополучие...
Почему же Софья Евстафьевна вела себя так спокойно? Объяснялось это вовсе не каким-то там равнодушием, а уверенностью в больших возможностях её родственников.
Когда стало ясно, что лично у дочери ничего не произошло, она быстро вернула себе хладнокровие и спокойствие и спросила:
– А тогда что же?
– Да муж совершил дорожную ава¬рию, но хорошо хоть сам не пострадал…
– Ой, подумаешь, измял чужую машину, главное, пассажиры бы остались живы.
– Да в том-то всё и дело, что нет, нет, разбил их! – и она вновь зарыдала.
Было время, когда тёща недолюбливала Рокотова за то, что тот не продолжил образование и остался шофёром. Однако Селя доволь¬но скоро убедил родителей жены, что крутить баранку надо тоже с умом. Он умел одеваться как истый интеллигент, а чего ещё надо? Когда Софья Евстафьевна уяснила смекалку зятя, она понемногу прониклась к нему симпатией, а потом и гордилась, что у Наины муж попался деловой, умел кру¬титься налево и направо. И отчасти даже завидовала дочери, на что её отец был начальником со связями, но во всём знал меру, в корыстных целях не злоупотреблял положе¬нием. А тут простой шофёр обзавёлся блатом с директорами и заведующими магазинов и торговых баз. Деньги появились, большой дом достраивал, обстановку завёз с ме¬бельной фабрики. Как таким не гордиться, а что в аварию попал – выкрутится – не пропадёт, всё нормализуется! А если что, их родственные связи тотчас приведутся в повышен¬ную боевую готовность. Прежде всего, тёща имела в виду свою сестру Марту Евстафьевну, заведующую магазином и трех её сыно¬вей Стаса, Наума, Натана, получивших высшее образование...
В городе Неудовы были на виду, все при положении. Они успешно владели теневыми сферами: Стас медициной, Наум – спортом, Натан с подпольным игорным бизнесом.
И родной брат Софьи Панфил Красов – заместитель директора какого-то завода. У него и обе дочери были замужем за чиновниками. И ещё в армии служил сын…
Если дочери Софьи выучились и получили должности с перспективой дальнейшего роста, то сыновья – ни Кирилл, ни Влад пока не выбрались из рабочего сословия. Но это им нисколько не мешало участвовать в гонке за материальными благами. Было время, когда Софья с мужем пытались как-нибудь пристроить сыновей на более престижные места. Но тот период давно миновал. А своего ума им уже не вставишь, и мать смирилась, что не сумела настроить сыновей на сотворение карьеры, чтобы перед родственниками не было стыдно. Хотя перед ними, побеждённая злым роком, го¬лову не склоняла. Только втайне от Кирилла она кручинилась, что в отличие от Влада, он расс¬читывал лишь на свой труд станочника и к большему не стремился. Иногда она погоняла сына неудачником, а когда услыхала от его жены, что он умелец каких мало и вытачивал на станке любую деталь с филигранной точностью, она больше не горевала. И чего бы теперь она умаляла Кирилла и Влада перед дипломированными племянни¬ками? И стоило зайти о сыновьях речь, как о простых работягах, мать вдруг изрекала, что не всем быть начальниками. Хотя своими достижениями в карьере два племянника задевали тётку...
А что касалось Натана, то было непонятно, какое же положение он занимал в обществе? И ни мать, ни братья толком не могли объяснить, а что же он делал? Впрочем, в обеих семьях об этом считалось говорить как бы неприличным. Можно бы¬ло подумать, что он был связан с секретными спецслуж¬бами. Впрочем, это было воистину так, лишь с точностью наоборот. Да, возможно, кому-то он служил, но только не в комитете госбезопасности, а там, откуда проистекала реальная опасность всему обществу. Впрочем, к тому времени, когда рассталось с иллюзиями о «рае на земле, оно было уже другим…
И все это знали, но предпочитали молчать. Вот и её сын Влад тоже был с кем-то связан, что скоро станет раскрываться по мере движения нашего рассказа. И взглянем, как в увеличительное зеркало на клановое сословие, в которое в своё время я влетел, как белая ворона в чёрную воро¬нью стаю по воле судьбы, которую не выбирают? И мне надлежало принять участке в этом на редкость захватывающем спектакле…