Светлой памяти
Афанасия Ефимовича Никитенко (гор. Черновцы), посвящается...
Не вмиг отмирает разум, надежду иллюзий вкусив.
Колесо скользнуло в канаву, скрытую от глаз жухлой листвой, а нерасторопный водитель лишь усугубил незавидную ситуацию, выжав до отказа педаль тормоза. Опель заскользил по мокрому булыжнику, съехал на обочину, и выполнив замысловатый пируэт врезался багажником в могучий ствол развесистого клёна. Испугано буркнул мотор и смолк; лишь динамики прерывая птичий гомон продолжали вещать задумчивым баритоном Джо Дассэна, окунувшего «индейское лето» в омут необъяснимой печали, щемящую тревогу, и горечь близких разлук.
Блуждающий взгляд водителя наткнулся на заброшенный карьер скрытый от глаз багряной листвой: «Ещё два метра и каюк!» - мышкой-пеструшкой скользнула запоздалая мысль.
Музыкальный антракт закончился. Баритон мэтра французского шансона смолк, а словоохотливый диктор перешёл к обсуждению финансовой лихорадки, внезапно постигшей фондовые рынки мира.
-- Мать твою! -- водитель затравлено глянул на кресло подле себя.
Потёртый рюкзак не исчез, не улетучился как мимолётное видение. Рука невольно потянулась к потёртому боку, тронула линялый брезент:
--Только этого ещё не хватало! -- сдавленно просипел он.
С долей тревоги (иди-знай какой фокус выкинет) он стиснул ключ зажигания и повернул до отказа. Затарахтел стартер. Двигатель чихнул, заурчал, и малолитражка сдвинулась с места, обдирая серебро краски с двери багажника.
Вглядываясь в лоснящуюся после недавно прошедшей грозы дорогу, водитель снял руку с баранки и вновь погладил плотный бок рюкзака.
Счастливый билетик?.. он здесь, рядом! лотерея судьбы, ниспосланная небом баловню Фортуны. Сравниваешь серию, номер, - есть! Сердце замирает на мгновение, но тут же испуганной птицей рвётся наружу вздымая грудь и…, вдруг леденеет, стынет. Выигрыш или розыгрыш?
Непослушное тело становится грузным, наливается свинцом, томной усталостью обволакивает мозг…
-- Дьявол!
Широкая лужа похоронила под собой тёсаный базальт, подступив к узловатым корням лиственниц у обочины.
Угораздило!.. в объезд захотел, подальше от греха? Мог бы и центральным шоссе воспользоваться, как человек, без приключений.
Но сиюминутное недовольство не поколебало заурядное здравомыслие: «осторожность» - не пустое слово, не причуда.
Ещё с вечера, он подробно разузнал у хозяина мотеля о заброшенной дороге, ведущей из Сан-Галена к средневековому замку, которой пользуются лишь заезжие туристы и археологическая экспедиция, обосновавшаяся здесь в начале весны.
Разогнав пух облаков, плавилось в зените осеннее солнце. Оно ещё лелеяло надежду повернуть время вспять, цепляясь немощными лучами за отголоски бабьего лета; на смену бархатному сезону пришли нудные межсезонные дожди, напоившие до отвала глинистую почву, но сжалившись, наконец, природа-мать преподнесла истомленной от осеннего ненастья земле долгожданный погожий день - солнечное благоденствие и бескрайне-синее, в перистых облаках, небо.
Дорога вилась меж рядами развесистых клёнов, багряно-жёлтой стеной нависших над чёрным тёсаным булыжником: могучие деревья раскинули сучковатые ветви, и разомлев под нежданным солнцепёком, протягивали друг дружке кленовую листву, обагрённую палитрой осеннего межсезонья.
Солнечные лучи раздвинули поредевшую аллею деревьев. Дорога запетляла, взбираясь на холм, пересекла залитый водой луг и завернула базальтовый серпантин к подножию Альпийских гор.
Опель со свежей вмятиной на багажнике съехал с дороги в неглубокий кювет, и завизжав как шаловливый щенок не без труда взобрался на кромку заасфальтированной трассы:
«Лугано – триста двадцать километров» - гласил зелёный щит у дороги, утопая в ореоле слепящих лучей.
Сощурив глаза водитель серебристой малолитражки сбросил скорость и опустил кремовый щиток над лобовым стеклом. Он позволил себе чуть расслабиться, ощущая затылком негу подголовника. Мыслями он был не здесь, те витали вдали от пасторали порыжевших лугов и девственных альпийских вершин. Сколько времени потребуется до Лугано? Пять часов? Шесть?
К семи вечера (не позднее) ему необходимо быть в филиале коммерческого дома «Братья Лаурье», иначе…, он мельком глянул на рюкзак: небезопасно в пути с таким грузом. Хоть и в добропорядочной Швейцарии – тишь да гладь, но мало ли что может приключиться в дороге, где до конечной цели ещё три сотни километров петляющего по предгорью шоссе. Если верить прогнозам синоптиков не сегодня-завтра - циклон, а чрезмерного удовольствия заночевать где-то в горах на перевале, водитель явно не испытывал.
Полосатый столбик неожиданно вынырнул перед капотом как джин из бутылки, преградив путь к разверзшемуся обрыву.
-- Ч-чёрт! -- в долю секунды водитель вывернул руль и прижался бортом к отвесной скале.
-- Мать вашу, швейцары! -- прошипел он сквозь зубы, -- указатель нельзя поставить?
Из Сан-Галена он надеялся выехать ещё перед рассветом, но проспал, и оставил мотель лишь ближе к полудню.
Вчера, он сидел у телевизора до поздней ночи, с ужасом внимая экономическому торнадо, сметающего в пропасть биржевые рынки Азии, Европы и Америки. Мрачные репортажи из Риада, где усиленные наряды полиции блокируют центральные магистрали города, а мостовые Пекина залиты кровью студенческих волнений.
Кому-какое дело до краха брокерских корпораций, до дефолта облигаций займа поставщиков чёрного золота!? …Плевать!
Сиди себе в сторонке и посмеивайся над прогнозами биржевых аналитиков - тех самых финансовых оракулов, у которых и попадания и промахи, соответствуют золотой среднестатистической серединке: пятьдесят на пятьдесят.
Но… как бы не так!
Ведь это он запустил механизм «гигантской мясорубки», которая поглотила баснословные состояния, покорёжила судьбы людей, а у некоторых отняла и самое дорогое – жизнь!
А взамен?..
Сколько стоит людская судьба? Брезентовый мешок набитый купюрами?
Чем измеряется человеческая жизнь, в каком эквиваленте, какими величинами? …а сотня жизней, а тысяча!?
Что может возместить тепло материнских рук, улыбку отца, голос брата…, - брезентовая утроба набитая новенькими ассигнациями?
Шоссе вывело на небольшое плато и тут же вильнуло в сторону, стараясь увести серпантин дороги подальше от обрыва. Водитель встрепенулся, сбросил скорость; затравлено глянув на рюкзак, он вздрогнул и покосился на зеркало, пытаясь застать врасплох невидимого соглядатая, который задался целью прочесть его мысли. В глазах помутнело, дрогнули уголки губ. Шофёр криво усмехнулся:
-- Паранойя! -- глухо обронил он.
Мигнули фары ядовито-жёлтого мерседеса пристроившегося сзади. Чёрный откидной верх спортивного авто, лоснился под нимбом застывшего в зените светила. Замигал оранжевый подфарник, и мерседес взял чуть левее, пытаясь обогнать невзрачную малолитражку.
-- Куда прёшь попугай?! -- ругнулся водитель корсы.
Яркие лучи солнца выхватили из полумрака костлявое лицо за рулём Мерседеса, а ватное облачко, затмившее солнечное благоденствие, вновь спрятало в тень неприглядную физиономию «прилипалы».
Приклеившись вплотную к бамперу, владелец мерседес не унимался: бесцеремонно слепил фарами, протяжно сигналил, - портить нервы ближнему он вобрал в себя с молоком матери.
-- Валяй, дегенерат! -- водитель малолитражки вплотную придвинулся к полосатым столбикам ограждения. Сердце встрепенулось, заныло, при виде обрыва поросшего чахлыми искривленными сосенками.
Жёлтый мерседес, слепя никелированным бампером, пристроился рядом даже и не пытаясь обогнать серебристую малолитражку. Он придвинулся вплотную, прижимая юркий опель всё ближе и ближе к бетонным столбикам ограждения.
Толчок. Скрежет металла о металл. Всхлипнул корпус опеля, затрясся.
-- Э-эй!..
Нога что есть силы упёрлась до отказа в педаль тормоза. Инстинкт зверя: уйти, избежать, …любой ценой сохранить жизнь! Мышцы ног напряглись, обретая нечеловеческую силу, сухожилия натянулись как балалаечные струны.
Ядовито-жёлтый мерседес бешено взревел, напирая никелированным бампером на податливую обшивку малолитражки;
выкорчеванный из асфальта полосатый столбик заскрежетал по днищу автомобиля; опель прижался к узкой обочине, замер на краю косогора, и рухнул вниз, ломая сосновый молодняк.
* * *
-- Как он там, Джерри?
Высокий прыщеватый парень глянул на кряжистого мужчину в оранжевом комбинезоне, но тот лишь неопределённо хмыкнул:
-- Могли бы и не спешить. Вторая ампула натрий-хлорида, а пульс слабый, еле прослушивается. Много крови потерял, бедолага.
Он поддел грубым ботинком голыш, покрытый бордовой запёкшейся коркой, перевернул, и отбросил в сторону.
-- Голень, не приведи господь! ещё вовремя жгут наложили, иначе уже перед Всевышним отчёт бы держал.
Рядом, на мшистом валуне, распластался серебристый опель, обнимая базальтовую глыбу искорёженными колёсами.
-- Пи-ить…
Прыщеватый дёрнулся, будто его прошил электрический ток:
-- Фу-ты! напугал, -- он попытался улыбнуться, но его лицо застыло в нелепой гримасе свойственной человеку недавно пережившего инсульт. - Жилистый покойничек, а ты мне всё бубнишь: кровь потерял, пульс еле прощупывается.
Приземистый мужчина пригладил рыжую бородёнку тронутую сединой, и тут же взъерошил её вновь.
-- О чём это он Густав?
Подражая звучанию, рыжебородый повторил незнакомое слово:
-- Пи-и-ит… На каком это? ведь ты ж у нас в языках дока.
-- Я тебе не полиглот! – буркнул прыщавый, явно досадуя, что не в силах справиться с задачей, – может по имени себя назвал: Питер – Пит, или вовсе бредит. В карманах проверял?
-- Ага, -- Джерри нагнулся над раненым желая получше разглядеть лицо, -- пусто в карманах, ни паспорта, ни бумаг.
Кисть пострадавшего, оплетенная корнями поваленной сосенки, мелко дрожала, щёки в кровавых подтёках рдели нездоровым румянцем. Дёрнулись разбитые губы, измазанные пылью и запёкшейся кровью, но тут же в бессилии сомкнулись вновь.
Рыжебородый вскинул голову, прислушиваясь к далёкому звуку сирены; шум нарастал, зазвучал отчётливей. Приземистый крепыш прищурился, вглядываясь в обочину шоссе, ощерившуюся полосатыми зубцами бетонных столбиков.
-- Наконец-то! ползут как черепахи, -- проворчал он. -- Пошевеливайся Густав, ребята на подходе!
Возле вывернутых из асфальта полосатых столбиков затормозил красно-белый пикап «Службы спасения».
Коренастый здоровяк снял капельницу, подвешенную к высохшей коряги, и бросил отощавший пакет глюкозы на тело раненого. Накрыв простынёй порванную рубаху, из-под которой судорожно вздымалась окровавленная грудь, Джерри недовольно заворчал когда растяпа-напарник неуклюже ухватил пострадавшего за ноги:
-- Полегче парень! это тебе не мешок с брюквой.
Приподняв раненого, они перенесли его ближе к мшистому валуну, и осторожно опустили на брезент алюминиевых носилок.
Пристегнув ремнями тело раненого, долговязый Густав щёлкнул замками и со вздохом облегчения оттер рукавом вспотевший лоб. Стряхнув с рабочей сумки налипшие комья земли, он бросил в неё окровавленные бинты, вату, и коробку использованных одноразовых шприцов.
Под сплетением корней маячил вымазанный грязью сероватый брезент с притороченной к нему медной застёжкой. Прыщавый "компаньон" нагнулся, пытаясь получше разглядеть находку, и засунув руку под мокрые корни не без труда выволок измазанный в грязи рюкзак. В прорехе брезента белел скомканный газетный лист.
-- Джерри?..
Рыжебородый тем временем деловито прихватывал зажимом очередной пакет глюкозы. Он одобрительно хмыкнул, любуясь добротно проделанной работой, и наконец соизволил оторваться от своего занятия.
-- Трофеи? Молодец! пошарь-ка внутри, документами не пахнет? Полиция Сан-Галена все уши прожужжала своей бюрократией, а у меня кроме номера машины…, -- Джерри ожесточено поскрёб бородёнку, норовя унять назойливый зуд. -- Из реанимации тоже наседают, велели перезвонить, как только произведём опознание.
Густав зашелестел газетой и натужно замычал. Уронив "трофей" в грязь он замер, судорожно сжимая в кулаке оторванный край передовицы.
Рюкзак шлёпнулся в озерцо из мутной глиняной жижи и завалился набок, "выплеснув" из прорехи в брезентовом боку две пачки грязно-синего цвета стянутые бумажными лентами:
«Дойче банк. Лейпцигский филиал.»
Джерри вытянул короткую шею и поднялся с колен, стряхивая грязь с оранжевого комбинезона. Отодвинув замершего напарника, он в раздумье уставился на нежданный «дар небес».
-- Это ж м-м…, впервые у меня, -- сиплым от волнения голосом пробормотал рыжебородый, поднимая пачки кредиток.
Подцепив ногтем ассигнацию, он отделил её от собратьев и повертел в руке, разглядывая надменный вельможный профиль на грязно-синей купюре. Не придя к окончательному выводу и желая довести расследование до финишной ленточки, Джерри глянул сквозь хрустящую купюру на уставшее за день светило, лизавшее багряным диском заснежено-величавый пик.
-- Вроде и настоящая, -- с долей сомнения в голосе заключил он.
Сунув руку в брезентовое нутро, Джерри присвистнул и надсадно просипел:
-- Вот-ты поди!.. дела наши грешные.
Его молодой напарник уже успел оклематься от внезапного шока; алчным огоньком полыхнуло в глубине карих глаз.
"Тот самый, огороженный кольями чугунной ограды, в порослях дикого винограда вьющегося по стенам…" - он уже видел себя хозяином опрятного двухэтажного особняка, который недавно заприметил в дачном посёлке близь Сан-Галена.
-- Может, -- Густав облизнул сухие губы, -- возьмём и…?
Словно прочитав его мысли, здоровяк лишь защёлкал языком, будто пытался достать застрявшую меж зубов крошку.
-- Забудь! Кто с такой прорвой денег по дорогам колесит? А-а!? Мозги на месте?
-- ?
-- Не пялься! по глазам вижу, смекнул в чём дело. Или полиция тебя вычислит или вон те ребята, -- Джерри кивнул на сплющенную крышу серебристого опеля, -- своим визитом наградят.
Рыжебородый высвободил из ладони компаньона мятую газету, которую тот ещё судорожно сжимал рукой утопающего ухватившего заветную соломинку
-- Так и знал. Кириллица! -- тоном не допускающим возражений заключил коренастый крепыш. -- Болгарский или русский, -- он ткнул синей пачкой в жирный шрифт заголовка, -- перевёрнутое «R», как сейчас помню. Вопрос в миллионер-шоу.
На прошлой неделе передача шла, помнишь? Обзор-ревю о русской мафии в Женеве.
-- Русские, болгары, сербы… Поздно!
Густав затравленным взглядом следил за спускающимся подкреплением в оранжевых робах. Он судорожно вздохнул, тронув рифлёной подошвой вымазанный в грязи серый брезент рюкзака:
-- Теперь уже поздно…
Аккуратный особняк под бордовой черепицей растворился как фата-моргана средь искривленных сосенок, не оставив после себя даже и тени на буро-молчаливых валунах. По-детски оттопырив губу, долговязый Густав провожал взглядом бесформенный газетный ком, исчезающий в порванном рюкзаке. Синие пачки, перетянутые казначейскими блекло-зелёными лентами. Затравленно-потухший взгляд прощался с иллюзорным благополучием, с призрачным счастьем, растворившимся в грязной брезентовой утробе. Он прерывисто заморгал, вытирая испачканной ладонью обветренные карие глаза.
Носилки дёрнулись, закачались. Четыре фигуры в оранжевых робах начали осторожное восхождение по предательски скользкому глинистому склону.
Голова раненого мотнулась из стороны в сторону. Дёрнулось веко, приоткрывая налитое кровью око, встрепенулся кадык под седой щетиной. Он вперил осмысленный взгляд, в умаявшийся за хлопотливый день бордовый диск, нимбом венчающий обледенелую вершину. Запёкшиеся губы дёрнулись, разошлись в нечеловеческом усилии:
-- Аве Ма-ариия! -- подхватило эхо, заснеженных альпийских вершин.