– Ну вот ещё один день подарила мне судьба, – подумала Зоя, проснувшись и, стараясь не скрипеть пружинами старого дивана, встала. Тихо, крадучись на цыпочках, подошла к маминой кровати. Худенькая, словно щупленький подросток, подложив ладошку под сухую сморщенную щёку, старушка спала. Косыночка съехала набок и жиденькие прядки седых волос небрежно разметались по подушке. Лицо спокойное, расслабленное.
Сердце сжалось в комочек, в горле запершило… Мама угасала… Всё меньше ела, говорила, и часами лежала неподвижно, уставившись в одну точку отсутствующим взглядом. Казалось, что смотрит она вовнутрь себя, что давно она уже не здесь, а где-то далеко-далеко – там… откуда нет возврата.
Зоя вышла на крыльцо, откашлялась. Глубоко, полной грудью, вздохнула чистый, пьянящий свежестью и запахом трав, предрассветный воздух и потянулась. Невидимый шелест листвы, нежно-переливчатые трели птиц, пронзительные крики петухов, ленивый лай собак – пробуждается жизнь, и червонным золотым пылает восток. Солнце, раскалённым алым диском, торжественно и величаво всходит, ослепляя землю светом, заливая теплом, вмиг растворяя туман, и блестят в его лучах алмазами росинки на листах. Светлеет небо, уходит прочь сумрак короткой июньской ночи, и чудом кажется рождение нового летнего дня. Очаровано, словно заворожённая, смотрела Зоя на солнечный рассвет. «В городе такого не увидишь! – удивляется, восхищаясь и наслаждаясь. – Благодать-то какая!»
– Неля, Неля, – послышался из дома жалобный мамин зов, – Неля, ты где?
Голос слабенький, хриплый и тягучий, но родной и сердцу милый.
Забежала в дом: «А кто проснулся?» Обняла, помогла сесть. Каждый миг радуется, что они вместе.
– Мама, – как же приятно произносить это слово, как часто она повторяет его, словно пытается наверстать за всё упущенное прежде время. И было всё равно: понимает, узнаёт её мать или нет.
– Ты кто?
– Мама, это я – Зоя.
– Зоя? – переспрашивает удивлённо. – Не помню…
– Ну как же, Зоя – твоя старшая дочь.
Задумалась старушка, беспомощно заморгала, скудные седые бровки поползли вверх: «Я тебя не знаю». И взгляд чистый ясный, но растерянный и виноватый. Прищурилась подслеповатыми выцветшими глазами, потянулась руками к Зоиному лицу, трогает: «Старая ты уже… для дочки… а Неля где?»
Зоя схватила мамину ладонь двумя руками, поцеловала и, прижав к своему лицу, замерла. Из глаз скатилась слеза. «Мама», – прошептала.
– Неля где, спрашиваю? – старушка нервничает.
– Скоро приедет.
– Когда?
Этот вопрос о Неле звучит несчётное количество раз, и всегда острой болью отзывается в сердце. Зоя молчит. Знает, мамина память, что искры на ветру – вспыхнут, разлетятся во все стороны и тут же гаснут. Старость и немощность во всей своей горестной сущности, но, слава Богу, без недовольства и капризов. Мама больше походила на маленькую беспомощную девочку: стеснительную, боязливую. Лежит себе тихонечко и если не спит, не уходит в себя, то настороженно следит за Зоей. Очень пугается, когда она выходит из дома. Ну, чисто ребёнок.
Зоя и сама уже старая. В этом году семьдесят два. Тоже с памятью бывают проблемы, особенно когда давление скачет. А ещё нестерпимо болят суставы – порой так, что и встать не может, с трудом чашку руками удерживает. Дома, в такие дни, выручает социальный работник. Зоя втихаря, мимо кассы, ей приплачивает – зарплата ведь у них крошечная, а та и старается. Даже уколы делает, да ловко так!
– Ну что возишься? – ворчит мать. – Есть давай.
Она сидит на кровати, обложенная подушками, словно малое дитя, свесив худенькие, как верёвочки, ножки в простых детских колготках, собранных в гармошку на щиколотках. Умытая, причёсанная, переодетая. Под чистой простынкой – клеёнка, на памперсы денег не хватает, а прокладки всё равно протекают. Не углядишь и вновь переодевание, стирка… но Зоя не ропщет.
– Надо же, есть попросила, – удивляется. Обычно не заставишь…
И завертелся в хлопотах день, заполняя пустоту в сердце, что долгие годы жила в нём, духом радостным; изгоняя из души горечи обид и очищая её покаянием.
– Неля где? – тоскливо кличет свою любимицу, младшую дочь, мать. – Где Неля?
Зоя стоически терпит это уже пятый месяц. Терпит и сочиняет, бывает, всякие небылицы о счастье, что неожиданно свалилось на Нелю, и она вынуждена была покинуть их. Мало что понимает мама, но слушает, слушает… и тут же может уснуть, отключиться сознанием, и вновь спросить, перебивая: «А Неля где?»
А у Нели сегодня как раз судьба решается, где ей будет позволено жить дальше: в райских обителях или в аду гореть. Сорок дней, как умерла, но разве скажешь об этом матери, которая сама стоит уже на пороге…
Зоя до сих пор помнит рождение сестры, что, в отличие от неё, была желанной. Это Зою мать вытравливала полгода, затягивала живот, скрывая беременность, а после и вовсе хотела от неё отказаться. Это Зоя родилась недоношенной, без четвёртого пальца на левой руке и со странными шрамами-перетяжками на ногах. Росла болезненной, плаксивой, некрасивой. А Нелю, здоровенькую и хорошенькую, похожую на куклу, встречали из роддома с цветами и подарками. Зоя в тот день пряталась за шторой, со страхом и ревностью наблюдая, как каждый, кто пришёл посмотреть на новорожденную, восхищается ею. И никто не вспомнил тогда про Зою и не заметил её отсутствия. Не покормили и даже спать не уложили, и ей действительно было страшно, ведь как только в доме появился отчим, она сразу почувствовала себя лишней. Он был старым и недобрым. А тут ещё ребёнок родился. Чтобы падчерица не мешала – отправили девочку в деревню к бабке, а затем всеми неправдами определили в интернат…
Покормив и уложив маму, побежала в церковь на панихиду. Сорок дней сегодня, как ушла в муках красавица Неля. Вот уж это точно про неё сказано: не родись красивой… По молодости придирчиво женихов выбирала, да так долго, что не заметила, как состарилась. Уж после сорока неизвестно от кого родила сына. Мальчик хорошеньким рос, умненьким, послушным, и надо же было такому случиться – в реке утонул. Неля чуть умом не тронулась, но выдержала, поверив в Бога, и коротала свои дни вместе с мамой в хлопотах и молитве. Не обратила внимания на нездоровье, сваливая недомогания на возраст, а когда пожаловалась врачу, оказалось – поздно…
Просила Зою молиться за неё, вот Зоя и старается. Из церкви пошла на кладбище, а оно на другом конце села в несказанных красотах берёзовой рощи, что стоит на бугре над речкой. Тихое, спокойное место – лучше для последнего пристанища бренных останков и не найти. Всплакнула над свежим холмиком, подумав, что скоро и они с мамой здесь упокоятся… И бегом домой.
Мама не спала, но лежала, накрывшись по самые глаза одеялом. Затаилась и испуганно следила за Зоей. Смешная – ну дитя неразумное – спряталась, да разве запах скроешь. Не признав старшую дочь, стесняется её, даже боится. Жалость сковывает сердце, и льются из глубины его слова добрые, ласковые. Старушка плачет: «Уж прибрал бы Господь меня побыстрее, вот мучение тебе со мной».
– Да, что ты, мама, какое мучение? Ты только живи! Живи, мама! Живи…
– Добрая ты, – потянулась рукой погладить, а голос тихий нежный, – виновата я перед тобою, сильно виновата. Ты уж прости.
– Признала, – выдохнула Зоя да испугалась так, что руки задрожали. Схватила телефон и… батюшке звонить. Говорит, что у мамы вдруг ум прояснился – плохой знак, просит сегодня её соборовать. Батюшка – отзывчивая душа, согласился, выкроил часик, зная по опыту, что время такого внезапного просветления и даётся человеку как раз перед смертью для покаяния.
Кинулась Зоя порядки наводить, а на сердце и радостно, и грустно. Радостно – матушка, наконец-то, признала её; грустно, что близок час расставания и, смахивая непрошеные слёзы, маму помыла, во всё чистое, даже праздничное, нарядила. Дома прибрала, угощение приготовила, а слёзы льются, льются…
– Ты бы посидела, неугомонная, – мама не спит, как обычно, – всё это лишнее… лишнее, ненужное…
Зоя села рядом. Прижалась, дышит маминым запахом, словно себя заполнить им хочет, чтоб не забыть, не растерять после.
Обняла бы с силой великой, да боится больно сделать.
– Да будет тебе, – старушка едва лопочет в объятьях, – несчастнорожденная ты моя.
Несчастнорожденной называла её и бабушка, а ещё часто добавляла: «Ох, не к месту родилась, неказистой получилась…»
Обижалась Зоя крепко, и всё мечтала уехать как можно дальше от родных и никогда не возвращаться. И уехала, затаив на всех обиду жгучую… И вот недавно только вернулась.
– И правда, – подумала Зоя, – всё суета, только надо жизнь прожить, чтобы понять, как мало нам в итоге надо.
Понимаешь, что главное, а что нет, обычно с потерями. Бегала она с почтовой сумкой по городу в молодости, ловко крутила велосипедные педали и не ценила здоровые ноги. Слаба глазами стала, прочувствовала, какое же это счастье – видеть. Много хлопот доставлял муж – и выпить любил, и налево сбегать не отказывался, каждый раз клятвенно обещая, что больше никуда и никогда, а умер, и оборвалось что-то внутри… Сестра, что всегда казалась чужой, как заболела, так у Зои сердце останавливалось от страха потерять её…
– Ты знаешь, – шептала Неля, умирая, – если бы можно было всё заново начать, разве позволили бы мы сами себя обворовать, у самих себя счастье отнять? Но жизнь не повернёшь вспять, не воротишь, ни одну минутку не возвратишь, ни одну секунду… Такая вот она жизнь – суровая, добрая и недобрая одновременно.
Зоя глядела на сестру, и каждая клеточка в ней сострадала – исхудавшая, глаза и рот запали, нос заострился, ни одной волосинки на голове, а она, преодолевая слабость, просит Зою простить мать: «Не суди, не копи обиды, пожалей, ведь в одно мгновение может жизнь оборваться. Да, мало она тебе дала тепла, но что мы знаем о её судьбе, чтобы осуждать… ведь у каждого есть оправдание… Поверь мне – у каждого…»
Не имела права Неля рассказать Зое тайну её рождения, которую как-то неосторожно доверила ей мама, да и не хотела нанести сестре непоправимо тяжёлый удар. Ведь иногда правда может сделать ещё больнее. Ну каково человеку узнать, что зачали его не в любви и даже не по глупости в страстной горячке, а в результате насилия.
Хороша у них была мать! Красива! Воспитания строгого. Во всём лучшая, везде первая – большие надежды подавала. Родители гордились умницей дочкой, а в десятом классе на неё напали подонки – шла лесом из школы – надругались да пригрозили, чтоб молчала… Вот в страхе-то она ничего никому и не рассказала. Пыталась скрыть, освободиться, да не получилось. Одноклассники к выпускным экзаменам готовятся, а она в роддом собирается. Что ей пришлось пережить, сколько оскорблений в свой адрес услышать – не передать! Тогда честь девичья высоко ценилась. Из дома выйти боялась, а выйдя, ходила, глаз не поднимая. Спустя несколько лет сосватал её директор клуба. Нравилась она ему ещё девочкой, вот и воплотил в жизнь свою мечту старый бесстыдник. Ему в тот год пятьдесят пять лет исполнилось. Лысый, пузатый. Не хотела, противилась, да родители заставили стыд и срам прикрыть.
– Прости маму, не суди, – всё повторяла и повторяла Неля, – не бывает в жизни счастья без прощения. Пока живёт в нас непрощение, пока не восстановлен мир в отношениях с родителями, родными, не стоим мы прочно на своих ногах на этой грешной земле, а тонем в ней, словно в трясине. И не понимаем, почему же это у нас ничего не складывается, ничего не получается. Разве не так?
Зоя, слушая, соглашалась. Она уже давно всех простила. Давно хотела примириться со всеми, но не знала, как переступить через свою гордыню. И звонку сестры, что требуется помощь, несказанно обрадовалась. Вроде и не виновата вовсе – это её не приняли, оттолкнули те, кто должен был любить, а винилась сейчас она, понимая, что приходит время, когда дети становятся взрослее своих отцов и матерей, а значит, мудрее и снисходительнее.
– Видишь, как Господь мудро распорядился, – вымученно улыбнулась Неля, – мы вместе, и неважно сколько. Я так счастлива, что не ухожу в одиночестве, что дни мои последние полны и насыщены твоей заботой и любовью… Спасибо, что приехала… Это сейчас главное, а остальное всё бессмысленно… И не плачь – смерти нет, у Бога все живы… все живы.
Начала бредить, после затихла, устало закрыв глаза, лишь пальцы беспокойно шевелились на одеяле. «Обирается, – вздохнула нянечка, – уходит».
Никогда прежде так горько не страдала душа у Зои. «Нет, – шептала она, – нет!» И думалось ей тогда, что сердце у них было одно на двоих, и вот разорвали его. Невозвратная потеря выжигала душу, не слезами, казалось, заливалась она – кровью. Как возвращалась домой – не помнит…
И вновь винила себя. Долгие годы ревностью по отношению к сестре была наполнена душа.
Даже имени её красивому завидовала. И ни одного шажочка не сделала навстречу… ни к сестре, ни к маме… Что ж на кого-то кивать, да на кого-то обижаться. У каждого из нас друг пред другом есть своя вина.
– Неля-то, поди, умерла? – мать пытается встать. – Не говори ничего, сердцем чую.
Промолчала в ответ, а тут и священник подошёл. Слава Богу! Зоя вышла и облегчённо выдохнула.
Бесконечно долго тянулся этот день. Гудели ноги, и тревожила нарастающая боль в коленях. Двоилось в глазах и сжимала, до тошноты, тисками голову мигрень. Устала Зоя, устала и физически, и морально, но осознание, что всё она сейчас делает правильно – всё, что должна, что просто обязана, давало не только силы, но и приносило утешение. Она уже поняла, что нет ничего важнее душевного покоя и умиротворения в отношениях с близкими, что прощение исцеляет не только душевно, но и физически. Как вернулась в родительский дом, выкинув прочь из головы всё былое, куда только подевалась опустошённость, что убивала каждый её день; вечно плохое настроение, недовольство, нервозность? Не поверила бы, кабы раньше услышала, что хватит у неё на всё это сил, а главное – успела в отпущенное ей время на этом свете со всеми примириться и душу свою спасти…
Весь оставшийся день мама спала. От ужина отказалась и не проронила больше ни единого слова, а Зоя уснуть не могла – слишком была измучена. Расслабленно сидела на ступеньках крыльца, провожая в ночь долгий деревенский закат. Приятно освежает вечерняя прохлада, и с сумерками входит в сердце грусть. Вспоминает мужа, сестру… Переживает за неприкаянного сына, что мотается по миру в поисках своей «птицы счастья» и не находит её – ни дома, ни жены, ни детей. «Знала бы как правильно жить, – думала, – как правильно детей воспитывать. Знала бы, где упасть… А сын тоже, бывает, ей свои обиды высказывает…»
Июньские вечера длинные, прохладные. Не заметила, как ночь пришла, сидела бы и дальше, да спать пора, неизвестно, что грядущий день готовит. Встала, окинула взглядом сад, улицу… «Ну вот, – подумала, – ещё одни сутки прочь, и моргнуть не успела».
Прихрамывая, опираясь на тросточку, вернулась в дом. Подошла к маминой кровати. Прислушалась. Старушка спала. Долго смотрела на милое сердцу лицо, стараясь запомнить каждую его чёрточку, чтобы согреваться после в холод и невзгоды, вспоминая родимые черты. И наконец-то легла на свой старый скрипучий диван…
Тихо. Лишь монотонно тикают ходики. Молоточками продолжают биться мысли в голове, блуждая, словно по тайным переулкам старого забытого города, пытаясь отыскать что-то важное, значимое. Вялостью сковывает тело, цепенеет и успокаивается душа. Зоя лежит, не шевелясь, и глядит в окно, а окно смотрит в ночь – туда, где мерцающие звёзды хранят тайны мироздания, где дымчатая россыпь Млечного пути надёжно прячет сердце нашей галактики, где в бесконечном пространстве по звёздным тропам скитаются наши души.
В окно заглядывает, лукаво играя луна, и в её свете Зоя видит бабушку, сестру, мужа – их взгляды нежны и наполнены любовью.
К изголовью кровати подходит мама… Она садится рядом и, ласково обняв, укачивает Зою… а после, нежно поцеловав, встаёт и не спеша уходит… куда-то вверх… по звёздной россыпи, невесомая, легко перелетая от звезды к звезде… Вверх… туда, откуда нет возврата, но Зоя во сне этого не понимает. Мама на миг оглядывается – молодая, счастливая, красивая, и долго машет дочке рукой… точно так же, как прощалась с ней тогда, когда увозили её девочкой в интернат… «Только в тот день она стояла, понурив плечи и тихо плакала, не вытирая слёз, а сейчас смеётся… смеётся… Господи, как же хорошо!» – думает Зоя и, улыбнувшись маме в ответ, ещё крепче засыпает…
24.06.2021