Однако выборы в Академии состоялись лишь весной, а до того, осенью, в Институте материаловедения произошли еще некие события, не столь значительные, как выборы, но все же о них стоит упомянуть.
В первых числах октября, в кабинет Зелинского постучали (он установил простой порядок — сотрудники входили к нему, минуя секретаршу: как говорится, «без доклада»), и вошел Тимухин в сопровождении незнакомого Зелинскому молодого человека.
- Не помешаем? - вместо приветствия спросил Тимухин.
- Входите! - ответил Зелинский. - Здравствуйте!
- Добрый день! - поздоровался Тимухин. Молодой человек промолчал. Вид у него был застенчивый, почти испуганный, смотрелся он лет на двадцать три — двадцать пять.
- Это Иван Соловьев, сын Анны Трофимовны, - отрекомендовал его Тимухин. - Помните, я вам о нем говорил?
- Помню, - кивнул Зелинский. - Присаживайтесь.
Сергей Сергеевич и Иван сели, рядом: Тимухин поближе к директору, Иван подальше.
Виктор Андреевич некоторое время рассматривал сына Анны Трофимовны. Узкое лицо, густые черные брови, взгляд немного насупленный и слегка растерянный. Парень как парень. Отчего же только сейчас, в октябре пожаловал, если в аспирантуру хотел? Кто хотел, уже поступил.
- Ну что ж, Иван, расскажите, какие у вас жизненные планы! - обратился он к юноше. Вместо него взял слово Тимухин:
- Иван хотел бы поступить к вам в аспирантуру. На моделирование.
Зелинский посмотрел на него укоризненно.
- Сергей Сергеевич! Я бы хотел услышать Ивана. Вы сходите к Лабуховой или к Окунёвой, чаю попейте, а мы с Иваном побеседуем.
Тимухин пожал плечами: - Как скажете! - И с обиженной миной удалился.
Зелинский посмотрел на Ивана: - Я слушаю, вас!
Юноша помялся, опустил глаза, покраснел, как девица на выданье, и выдавил из себя:
- Хочу моделированием заниматься.
- Это вам мама посоветовала?
- Ага.
- А какая у вас была тема дипломной работы?
- Магнитные свойства металлокерамических сплавов.
- Теоретическая?
- Экспериментальная.
- И какую оценку вам поставили?
- Четверку.
- А квантовая механика у вас была?
- Была.
- Какую оценку получили?
Иван опять опустил голову.
- Тройку.
- А по физике твердого тела?
- Тоже тройку.
- Программировать умеете?
- Немного. Фортран нам давали.
- Что такое распределенная память знаете?
Он помотал головой.
- Про Линукс слышали?
- Нет.
- А почему решили заниматься моделированием? Ах, да! Можете не отвечать. Мама посоветовала.
Зелинский прекратил опрос. В общих чертах этот парень был ему ясен. Типичный троечник, без всякого реального интереса к науке. Показал себя неумехой, а то и лентяем в экспериментальных делах, мама решила — пусть моделированием займется, здесь железок крутить не надо. А ему все равно чем заниматься. Да, Машу-троечницу он взял, она сирота, сиротам надо помогать. А у этого мама — ректор, этот не пропадет, не всем же быть учеными.
- Вот что, Иван, вы посидите тут, а я пойду поищу Сергея Сергеевича, - сказал он и вышел из кабинета.
Тимухина он нашел у Окунёвой.
- Ну как? - встретила его готовым вопросом Татьяна Георгиевна. - Берете Ивана?
Виктор Андреевич помотал головой.
- Это не мой случай. Парень наверное неплохой, но подготовка у него очень слабая. Квантовую механику не знает, программировать не умеет. Я недавно студентку взял третьекурсницу, прикладная математика, так она на голову его выше.
- Это Марину что ли, дочку Кузьмина?
- Да, ее. Но не потому, что она дочка Кузьмина, а потому что толковая, ее можно учить, с ней можно работать. А Иван — это не мой случай.
Тут в разговор вступил Тимухин.
- Виктор Андреевич, вы меня извините, но боюсь, что вы сейчас делаете ошибку. Горшки обжигают не боги, и если мы будем ориентироваться только на отличников, мы рискуем остаться без сотрудников. Отличники идут, сами знаете, куда: в менеджеры и в госслужащие. Я не хочу акцентировать на том, что Иван - сын Анны Трофимовны, а она как никак, все-таки ректор, и с Амурским университетом у нас давние деловые связи, но этот факт тоже нельзя не принимать во внимание. Я ни в коей мере не хочу вас укорить, но мы должны думать не только о себе, но и об институте. На вашем месте я все же взял бы Ваню.
Укор Зелинский оценил, но поддаваться не стал. Для него вопрос делался уже принципиальным, он не хотел брать Ваню только потому, что тот был сыном ректора (ректорши).
- Возьмите его вы, - предложил он. - Я не стану возражать. И волки будут сыты, и овцы целы. По-моему, мальчику совершенно все равно, чем заниматься.
Тимухин, казалось, был готов к такому предложению. Во всяком случае, возражать не стал и лишь заметил резонно:
- Но я могу взять его только на технические науки, а он хочет на физику. Согласится ли Анна Трофимовна?
- Думаю, согласится. Вы ее уговорите.
Окунёва, кандидат технических наук, поддержала директора:
- Действительно, Сергей Сергеевич! Возьмите его вы. Технические науки ничем не хуже физических. Анна Трофимовна не будет возражать. Главное что от армии у Вани будет освобождение.
- Это тоже важный момент, - согласился Тимухин. - Я поговорю с ней.
Примерно через две недели после описанных выше двух скандальных заседаний Ученого совета в институт пришла из Владивостока странная бумага с грифом «Для сведения». В бумаге сообщалось, что в Институте материаловедения ликвидируется ставка главного научного сотрудника, а в Институте экологии таковая добавляется с соответствующим переносом финансирования. Какие-либо комментарии отсутствовали. Подписал бумагу заместитель председателя Президиума молодой академик Полуянов, недавно появившийся во Владивостоке и ставший директором Института океанологии.
Зелинский был озадачен. Поскольку единственным главным научным сотрудником в Институте материаловедения был Белотуров, было ясно, что речь идет о его ставке, о его переходе в институт Соколова, но его озадачила форма, в которой он, директор, был об этом извещен. Он тут же послал письмо академику Полуянову, с просьбой объяснить ситуацию. Академик ответил оперативно и учтиво. Он, действительно, подтвердил, что имеется в виду переход Белотурова в Институт экологии и приложил к письму копию заявления Анатолия Кузьмича на имя Ладонникова. В заявлении в качестве мотива перехода указывалась болезнь ног и уточнялось, что Институт экологии находится рядом с его домом, и он сможет без проблем добираться до работы. На заявлении стояла виза Соколова: «Не возражаю!»
То, что Анатолий Кузьмич пожелал уйти из института, Зелинского не огорчило. Хотя, конечно, по правилам, он должен был обратиться с соответствующим заявлением к директору института или хотя бы поставить его в известность, а не кидаться сразу в ноги председателю Президиума. Но его можно понять, для него унизительно обращаться к новому директору, особенно после того, как тот несколько раз отказывал ему в просьбах, он решил действовать через его голову. Белотурова можно понять, но как понять Ладонникова? Как он мог так поступить? Проигнорировать мнение директора, не обсудить с ним, хотя бы не поставить по-человечески в известность? Он что, со всеми директорами так поступает, или только с Зелинским себе позволил? Вытер об него ноги! Не может простить ему то унижение, которое испытал при его избрании? И Соколов хорош! Визу поставил! Он не возражает! Ему дают готового доктора наук вместе с финансированием, и он не возражает! А директора, у которого забирают финансирование (Бог с ним, с сотрудником!), спросить никто не удосужился! Это Зелинский должен был поставить визу «Не возражаю!», потом уж все остальные. Ну, молодцы! Ну, лихие ребята!
Виктор Андреевич был так взбешен, что не стал ничего говорить Окунёвой и Буре. Ему надо было прийти в себя, успокоиться и обдумать, как поступить. Просто «принять к сведению» он не мог. Это был как раз тот случай, когда об него активно и обдуманно вытерли ноги, и он не собирался это спускать. Честь дороже жизни! С трудом дождавшись конца рабочего дня, он поехал домой, решив обсудить ситуацию с Олей, посоветоваться с ней.
Оля уже была дома. Ее институт находился неподалеку, она ходила домой пешком. Она была дома и играла на фортепиано. Кажется, Брамса. А может, Шопена. Как я уже говорил, мой друг плоховато разбирался в музыке. Пианино было недавно перевезено Олей из старой родительской квартиры, на нем она когда-то играла, когда училась в музыкальной школе, и вот теперь в квартире Зелинских звучала фортепианная музыка.
Пианино стояло прямо в прихожей, она была для этого достаточно просторной. Оля обернулась, когда муж вошел, улыбнулась ему и продолжала играть. Виктор Андреевич опустился на стоявшую у стены банкетку. Музыка лилась волшебными волнами, окутывала, успокаивала. «Как мне повезло! - вдруг подумал он. - Я ведь и не знал, что Оля умеет играть».
Оля закончила играть, сложила ноты, закрыла клавишную крышку. Он поднялся с банкетки, она подошла к нему, они обнялись.
- Ты чем-то расстроен? - спросила Оля.
Виктор Андреевич снял туфли и и плащ.
- Сейчас расскажу. Поставь, пожалуйста, чай.
Ужин как таковой у Зелинских не был в заводе, они исповедовали старинный принцип: «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу». Но вечерний чай — это святое. Правда, Оля предпочитала кофе, но все равно это называлось — вечерний чай.
За чаем Виктор Андреевич изложил Оле факты, он даже заявление Белотурова с визой Соколова распечатал и принес, чтобы ей показать.
- Да-а! - заключила Оля. - Подставились они по полной программе, показали себя, ничего не скажешь.
- Это нам с тобой кажется, что они подставились, - не согласился с ней Виктор Андреевич. - Они уверены, что ведут себя, как должно вести. Но я все же хочу заставить их понять, что со мной так вести себя нельзя. Я могу за себя постоять.
- А может - ну их? Стоит ли тратить нервы на этих жалких, ничтожных личностей?
- Ты не понимаешь. Если я сейчас утрусь, в следующий раз меня просто растопчут. Унижают того, кто позволяет себя унижать. Когда я согласился выдвинуть Белотурова в член-коры, они решили что я сломался, что со мной можно делать, что угодно, со мной можно не считаться. Я должен показать, что это не так. Что это даже совсем не так!
- И что же ты намерен сделать?
- Прежде всего я попытаюсь отговорить Белотурова от ухода из института. Он мотивирует тем, что у него больные ноги и ему проще ходить на работу в соседнее с домом здание, чем ездить в Институт материаловедения. Слава, кстати, по-прежнему возит его, хотя и ворчит при этом. Я предложу Анатолию Кузьмичу свободный режим. Пусть работает дома. Сейчас он занят тем, что пишет очередную монографию, Коновалов ему помогает. Пусть пишет дома, пусть Коновалов ему помогает. Научных сотрудников я не заставляю от и до сидеть в институте, об этом я объявил еще в первый день своего директорства. Вот я и посмотрю, что Анатолий Кузьмич на это скажет. Пусть прямо заявит, что просто не хочет работать под началом Зелинского и объяснит — почему.
- Он не станет этого делать, - возразила умная Оля. - Побоится, что ты про его денежные обиды упомянешь.
- Не станет, - согласился Виктор Андреевич. - Вот я и хочу поставить его в тупик, чтобы всем было понятно, что дело не в больных ногах, а в его амбициях. Но прежде всего я поговорю с Полуяновым и попрошу пока отложить дело с переводом финансирования. Он человек новый, молодой, в чиновничий раж еще не вошел, должен пойти навстречу. Ладонников схитрил, уехал в Москву, а это грязное дело поручил новому заму.
- Ты сказал «молодой». Сколько ему лет?
- Лет сорок пять. Для академика это — молод.
- Наверное толковый, если в сорок пять стал академиком.
- Да, среди академиков тоже встречаются толковые.
- За что ты их так не любишь, академиков?
Зелинский улыбнулся. Наивная у меня женка! Как и большинство населения, считает всех академиков чуть ли не Ломоносовыми и Менделеевыми, а таковых в Академии раз, два и обчелся!
- Слишком они щеки надувать любят, а на самом деле у большинства никаких выдающихся научных заслуг не имеется, обыкновенные профессора, каких много. А в остальном — такие же люди, как все мы, с такими же слабостями. Во Владивостоке я был свидетелем очень некрасивой истории с дележкой гранта. Грант привезли американцы, тогда как раз у нас с ними большая дружба начиналась. Миллион долларов! У директоров-академиков глаза разгорелись, и хотя американцы настаивали, чтобы проект был направлен на проблемы океана, решили сделать его коллективным, чтобы каждый институт придумал что-нибудь околоокеаническое и отщипнул свой кусочек. Наш институт тоже присоединился, и я со своей маленькой лабораторией наметил моделирование неких морских водорослей. Грант был на год, и я как нормальный человек запланировал выдать одну статью и два доклада на конференции. С новой тематикой за год больше не сделать, дай Бог это успеть.
Собрали нас, всех заявителей в большом зале. В президиуме — десять директоров-академиков. Встает председатель, тогдашний директор Института океанологии, и объявляет:
- Мы тут посовещались и решили: деньги будем делить пропорционально числу заявленных статей. Например, наш институт заявил пятнадцать.
Остальные члены президиума согласно закивали головами. По-видимому, у них были заявлены примерно столько же. Зал замер в изумлении. Вот это да! А ведь заранее простых смертных не предупреждали! Да и цифры какие-то нереальные. Пятнадцать статей за год по новой теме!
Кто-то в зале, самый смелый, робко спросил:
- А если у вас пятнадцать не получится?
Академик широко улыбнулся и развел руками. Примерно как тот пес на бегах, который рекомендовал ставить на него, а после неудачи прибежал извиняться.
- Вот так, милая, ведут себя обыкновенные академики, - закончил свой рассказ Виктор Андреевич. - Сталкивался я и с другими примерами, но не в этом суть. Суть в том, что когда я рассказал эту историю Окунёвой, она пожала плечами и сказала: «На их месте я повела себя так же. Если есть возможность урвать для института побольше,надо урывать. А иначе урвут другие». Поэтому я прекрасно понимаю, что камень с горы уже покатился, и остановить его не удастся, но я должен сделать все для того, что таких камней на меня больше не катили.
На следующий день он позвонил Полуянову и попросил отложить перевод Белотурова до возвращения из командировки Ладонникова. Молодой академик охотно согласился.
Видно, почувствовал, что попал в какой-то просак. Затем Виктор Андреевич направился в кабинет Белотурова. Главный научный сотрудник смиренно сидел за своим внушительным столом, как всегда заваленным книгами и журналами, и корпел над рукописью. Виктор Андреевич положил перед ним две бумаги: его заявление на имя Ладонникова и распоряжение о переводе ставки.
- Анатолий Кузьмич! Зачем же вы так? Я знаю, у вас больные ноги, но разве Слава не возит вас на работу и с работы?
- Возит, - понуро ответствовал Анатолий Кузьмич. - Но он приезжает, когда ему удобно, а не мне, и вечером я не могу оставаться в институте как раньше, подольше. Мне будет удобнее работать в Институте экологии.
- А чем вы там собираетесь заниматься? - искренне полюбопытствовал Зелинский. - На мой взгляд, экология и материаловедение — это как небо и земля.
- Это на ваш взгляд. - Глаза у Белотурова оживились. - А если взглянуть на это философски, то между ними много общего. Материаловедение основано на изучении веществ, добываемых из минералов, из земной коры. При этом получается много отходов, да и сама земная кора калечится. Необходим новый подход, который обеспечивал бы рекультивацию земной коры и эффективное, вторичное, а по сути, многократное использование отходов. Разве это не экологическая проблема? Я даже породил целую новую науку, объединяющую материаловедение и экологию. Она должна называться «Материалология»!
Он гордо и даже победно посмотрел на Зелинского. Вот, мол, я каков! Целую новую науку породил! А вы для меня надбавку пожадничали, в члены-корреспонденты не хотели выдвигать! Вы еще пожалеете, что я от вас ушел!
«Боже мой, какое словоблудие!» - горестно подумал Зелинский.
- А кто вам мешает заниматься этим в Институте материаловедения? - задал он
следующий вопрос. - Работайте дома. Я даже специальный приказ издам. И Коновалов будет точно также вам помогать без претензий.
Белотуров насупился.
- Я подумаю. Но я уже договорился с Соколовым. И Ладонников пошел мне навстречу.
- А почему вы сразу к нему обратились, через мою голову? Я какой-никакой, а все-таки директор. Когда вы были директором, вряд ли бы вам понравилось, если бы ваш сотрудник, за вашей спиной стал бы обращаться к председателю Президиума.
Анатолий Кузьмич еще более насупился.
- Я знал, что вы будете против. А к Ладонникову с такой просьбой я уже давно обращался, еще когда был директором.
«Ой ли?» - внутренне усмехнулся Зелинский, а вслух сказал:
- Вы пока потерпите, приказ о вашем переводе в Президиуме приостановлен. Через неделю Ладонников вернется из Москвы, я съезжу, поговорю с ним. А то сейчас вы уйдете сгоряча, а потом жалеть будете. Соколов, конечно, вас возьмет, спору нет, но подумайте: кому вы там будете нужны, в Институте экологии?
Анатолий Кузьмич промолчал, но похоже, не согласился с последним доводом. Однако информацию о приостановке перевода воспринял.
Зелинский же, вернувшись к себе в кабинет, принялся сочинять язвительное письмо Соколову. Он решил не звонить ему и тем более, не договариваться о встрече, а именно написать письмо. В прежние времена вызов на дуэль тоже делался письменно или через секундантов. Это конечно не вызов на дуэль, но все-таки вызов.
«Господин Соколов! - писал Зелинский, игнорируя обычно принятое обращение по имени-отчеству и тем более добавку «Уважаемый». - Получив от А.К. Белотурова заявление о просьбе его перехода в Ваш институт (обращение на Вы он все-таки оставил) вместе с соответствующим финансированием, Вы поставили визу «Не возражаю!», игнорируя отсутствие визы директора Института материаловедения, то есть моей. Не кажется ли Вам, что Вы тем самым нарушили принятые в Академии элементарные этические правила? Ведь даже, когда в одном и том же институте сотрудник переводится из одной лаборатории в другую, вначале с этим должен согласиться заведующий той лаборатории, из которой он уходит, а уже потом дает согласие тот, к кому он приходит. Меня интересует, со всеми ли директорами Вы так себя ведете или сделали исключение персонально для меня? Я бы хотел получить разъяснения в любой удобной для Вас форме: письменно или устно. И можете не сомневаться, о Вашем неэтичном поступке будет извещен весь директорский корпус.
К Вашим услугам
директор Института материаловедения,
доктор физико-математических наук,
профессор Виктор Андреевич Зелинский»
Написав письмо, Виктор Андреевич перевел дух, еще раз его прочитал и отправил Соколову, на его институтский электронный адрес.
«Ну вот, - сказал он себе, - три дела сделано, осталось четвертое: написать письма директорам всех дальневосточных институтов. Надо взять у Буре их адреса, у нее должны быть».
Буре встретила его просьбу недоуменно.
- Адреса у меня есть. Когда из Президиума идет общая рассылка, там в шапке адреса всех директоров стоят. А зачем вам?
И тогда он рассказал ей и Окунёвой, которая тоже находилась в комнате, об эскападе Анатолия Кузьмича и о сопутствующих ей событиях и письмах.
- Я договорился о приостановке перехода Анатолия Кузьмича, - пояснил он. - Ладонников вернется, съезжу, поговорю с ним. Может, все еще устаканится. Все-таки, нехорошо, когда из института уходит бывший директор. Но я хочу поставить в известность всех директоров о том, какой засранец Соколов. Чтобы ему жизнь медом не казалась.
У обеих дам от испуга расширились глаза.
- Вы с ума сошли, Виктор Андреевич! - обомлела Татьяна Георгиевна. - Это называется: выносить сор из избы! Может, действительно, все утрясется, а вы хотите, чтобы все узнали!
- И на Соколова что вы так набросились? - поддержала ее Любовь Марковна. - Ну, сглупил человек, с кем не бывает? Вовсе не обязательно, что он хотел вас специально оскорбить.
- Да нет, не сглупил он! - возразил Виктор Андреевич. - Просто после того, как я согласился выдвинуть Анатолия Кузьмича, он решил, что со мной вообще можно не считаться, что об меня можно вытирать ноги.
- Дались вам эти ноги! Остыньте вы, с вашим шляхетским гонором! Не горячитесь! Не дам я вам адресов. Все равно никто не отреагирует на ваши письма. Будет глас вопиющего в пустыне. Знаем мы наших директоров, у каждого хата с краю, каждый только за себя болеет.
- Мне Оля тоже самое сказала, - улыбнулся Виктор Андреевич. - Но я все же хочу попробовать, закинуть такой тест. Вдруг кто откликнется?
- Оля у вас очень умная женщина, - заметила Окунёва. - И разумная. Слушайтесь ее, она плохого не посоветует.
- Ладно, - опять улыбнулся Зелинский. - Не дадите адреса, и не надо. Я сам их найду. На сайтах институтов, не проблема. Я просто хотел, чтоб вы знали.
- А что с Анатолием Кузьмичом? - спросила «ученая секретарша». - Работает он у нас или уже не работает?
- Пока работает. Подготовьте, пожалуйста, приказ о разрешении ему работать на дому.
- На дому? - Татьяна Георгиевна посмотрела на Зелинского с недоумением. - Это противоречит трудовому законодательству. Такое разрешено только в специально оговоренных случаях. Например, для кормящих матерей. Вас могут наказать.
- Что поделаешь! Беру это на себя. Семь бед — один ответ. Готовьте приказ!