Живите опасно

1.
     - Надейся  на  лучшее,  а  рассчитывай   –   на  худшее, - пробормотал  себе  Борисов. – Значит,  будем  считать,  что слежка  за  мной  всё  же  ведётся.
    Поэтому  утром  в  пятницу  он  взял  два билета  на  электричку;  по  одному  проехал  на  работу,  а  второй  спрятал  под  обложку  пропуска.

    К  вечеру  он  шёл  своим  обычным  путём  по  перрону  на  подработку  репетиторством,  даже  не  глядя  на  электричку.  И  когда  двери  вагона  уже  закрывались,  Борисов  резко  метнул  себя  в  щель  между  створками.
    Всё  же  двери  больно  сжали  его  со  спины  и  груди;  но  он  диким  усилием  продавил  себя  в  вагон.  «Повезло! – выдохнул  Влад. – Иначе  бы – мясорубка…».

    До  платформы  «Чайка»  он  ходил  по  вагонам,  проверяя,  есть   ли  «хвост» .  И  контролёр  был  уверен,  что  заметил  «зайца».  Но  Борисов  небрежно  вынул  билетик   из  пропуска.
  А  на  безлюдной  по  вечерам  «Чайке»  он  вышел;  проследил,  чтобы  ушли  все  четверо,  сошедших  здесь  же,  и  купил  билет  до  Уссурийска.

    В  Уссурийске  он  в  кассу  не  пошёл,  а  свернул  сразу  на  четвёртый  путь,  где  в  это  время  стоял  рабочий  поезд  до  депо  «Ружино»:  тепловоз  и  пара  вагонов.
  За  наличные  машинист  присоединил  Влада  к  бригаде  путейцев,  и  через  час  поезд  отправился
  На  полпути,  в  Шмаковке,  Борисов  покинул  его.  Ни  «хвоста»,  ни  даже  следов  за  собой.

    Переночевал  Влад  в  стогу  сена;  а  наутро,  часов  в  десять,  подошёл  к  дому  тёти  Томы  Иванцовой  в  посёлке  Кировском,  бывшей  Успенке.
  И  тут – невезуха:  в  доме  никого  не  оказалось.  А  старая  соседка  сказала,  что  тётя  Тома  и  дядя  Боря  отправились  в  санаторий  «Горные  Ключи» ,  что в Шмаковке,  на  подработку  в  выходные.  Как  без  шабашки  в  этом  1991-ом  году?!

    Через  пару  часов  голодный  и  злой  Борисов  уже  был  в  санатории.  Но – опять  непруха:  администратор  сказала,  что  Иванцовы  только  что  уехали  на  своей  «Ниве»  в  Еленовку  до  «после  ужина».
  Автобус  туда  лишь  со  стороны  Успенки,  то  есть  посёлка  Кировского.   Однако  отсюда  скоро  пойдёт  бусик  до  Иннокентьевки,  а  там – тринадцать  километров –  попуткой,  если  повезёт.  И  Борисов  решился:  время  дорого.

    Через  полчаса  он  был  уже  в  большом  селе  Иннокентьевка  на  правом  берегу  Уссури.  «Отсюда  родом  Людка  Краева», - вспомнил  он.
  А  дальше – ноги  в  руки  и  пешком  по  узкой  грунтовке  среди  болотистых  лугов.  Давила  предгрозовая  жара;  над  лесом  уже  вырастали  белоснежные  башни  облаков  с  черноватой  подошвой. 
    Сопки,  покрытые  лесом,  виднелись  далеко  слева;  лишь  одна  гора  Крутая – справа.  От  слияния  речек  Хуторной  и  Кедровки  начались  поля,  а  там  и  Еленовка  показалась.  Не  очень  большая,  но  всё  же…  Как  найти  Иванцовых?

    «По  легковушке  найду», – сообразил  Влад  и  пошёл  вдоль  длинной  улицы,  заглядывая  во  дворы  сквозь  штакетник.
  «Да  вон  она,  рыжая  «Нива»,  в  самом  конце  улицы  возле  небедного  дома,  за  которым  строится  коттедж».
    Номер  машины  Иванцовых  Влад  не  знал; а  потому  подошёл  к  калитке  подразнить  собаку  во  дворе:  пусть  вызовет  кого-нибудь  из  дома.
    Грохнул  выстрел!  Прямо  внутри  дома.  Пёс  на  цепи  тоскливо  завыл. 
    «Ничего  себе  развлекуха! - подумал  Борисов. – Или…  несчастный  случай?  Зайти?  А  пёс…»

Дверь  распахнулась  от  мощного  пинка  изнутри;  на  крыльцо  выбежал  молодой  мужик  с  двумя  ружьями  и  патронташем,  за  спиной – рюкзак.  Жутко,  с  воем  взлаяла  собака  и  сразу  получила  выстрел  в  морду.  Чуть  взвизгнула и  забилась  в  конвульсиях.
    Влад  отступил  за  «Ниву»,  спрятался.  Но  и  мужик  метнулся  к  легковушке  и  тут  заметил  Борисова.
  «Стрельнет!...», - похолодел  Влад.  Мужик  рванул  дверцу  машины,  бросил  на  заднее  сиденье  ружье,  а  второе  мгновенно,  как бывалый  охотник,  перезарядил  и  навёл  на  Борисова:
  - В  машину! – рявкнул  он,  показав  «тулкой».  Влад  полез,  как  мог;  но  пинок  под  зад  вбил  его  туда  быстро.
  «Охотник»  снял  рюкзак,  бросил  его  и  ружьё  на  заднее  сиденье,  а  сам – за  руль.  «Не  убежишь…»,  - понял  Борисов.
  Лишь  сейчас  он  осознал,  что  произошло:  «Хозяин  дома,  видимо,  убит.  А  убийца,  вот  он,  отвезёт  меня  в  лес  и…».  Влад  застыл,  окаменел.
2.
    Новая  жизнь  начинается  с  понедельника;  потому  он  и  тяжёлый.  К  обеду  заведующий  лабораторией  радиометеорологии  океана  Пролазов  уже  разрулил  полдюжины  проблем  и  вспомнил  о мелочи:  не  прибыл  на  работу  инженер  Борисов.  «Ну,  заболел, - ещё  с  утра  решил  завлаб, - позвонит  скоро».  Однако  звонка  всё  нет…  Пролазов  достал  журнал  явки  сотрудников,  набрал  номер  телефона  из  списка  на  форзаце  и,  услышав  глухой  женский  голос,  догадался:
  - Товарищ  Борисова?  Владислава  можно?
  - Он  в  командировке;  ещё   в  пятницу  уехал, - ответила  мать  Борисова.
  - Что?!  В какой  командировке?... – оторопел  завлаб. – Кто  его  послал?
  - Институт  послал.  Срочно.  А  кто  его  спрашивает? – забеспокоилась   Борисова.
  - Приятель, - соврал  завлаб,  мгновенно  поняв,  что  лучше  уйти  от  расспросов.

    Положив  трубку,  он  задумался:  Борисов  за  пять  лет  работы  в  институте  во  лжи  не  был  замечен,  по  крайней  мере  в  лаборатории.  Да,  скрытный;  точнее,  общительный,  но  себе  на  уме.  Подружку  завёл?  Пора  бы:  двадцать  восьмой  год  пошёл.  А  прогул  ему  придётся  ставить – вдруг  действительно  что-то  случилось.
    Во  вторник  утром  телефон  завлаба  загудел,  высветив  номер  Борисова.  «Слава богу, - обрадовался  Пролазов,  хватая  трубку;  но  -  снова  звонила  мать  инженера:
  - Это  институт? – спросила  она;  и  на  «Да»  продолжила:
  - Почему  Слава  не  вернулся?  Говорил,  командировка  на  выходные,  а  уже  вторник.  Её  продлили?  Где  он?  Где?
  - Простите,  как  Вас  зовут? – спросил  Пролазов,  погасив  зародыш  истерики  у собеседницы.
  - Евгения  Павловна.  А  что?
  - А я – Валентин  Иванович,  заведующий лабораторией,  где  Ваш  сын  работал.
    Тут  Пролазов  похолодел:  «Боже,  как  это  вырвалось?»  И торопливо  добавил:
  - То  есть  работает,  работает.  Но…  второй   день  на  работу  не  вышел.  Вы  не  волнуйтесь,  но  мы  его  никуда,  ни  в  какие  командировки   не  посылали.
  - Что?!  Что  Вы  сказали?  Как  это?...  А где  же  он?
  - Уважаемая  Евгения  П-п… Петровна!  Я  искренне  Вам  сочувствую;  но…  обратитесь  в  Ваш  райотдел  милиции  с  заявлением.  Они  найдут  Владислава.  Найдут!
    Борисова  не  отвечала;  секунд  через   десять  она  положила  трубку.
3.
  -  Гражданка,  Вам  чего? – спросил  дежурный  РОВД  Борисову,  будто  заподозрив в  ней  шахидку.
  - Заявление  подать;  сын  потерялся, - умоляюще  ответила  Евгения  Павловна.
  - Сколько  лет? – сразу  начал  допрос  дежурный.
  - Пятьдесят четвёртый  пошёл, - смутилась Борисова.
  - Да  не  Вам, - с  досадой  пояснил  дежурный, - а  пропавшему.
  - Двадцать  семь, - торопливо  сказала  Евгения  Павловна.
  - Налево,  окно  второе, - буркнул  дежурный,  и  блокировка   турникета  щёлкнула:  «Идите!»

    Девица  во  втором  окошке-амбразуре  взяла  заявление  Борисовой;  мельком  глянула  и  тут  же  вернула,  добавив  бланк  на  двух  листах:
  - Заполняйте!  Без  ошибок.
    Евгения  Павловна  заполнила  бланк  быстро  и  даже  каллиграфическим  почерком  счетовода;  но  пришлось  минут  пять  ждать  ушедшую  куда-то  девицу.  Наконец,  она  появилась.   
  -  Девушка,  я  очень  прошу,  как  бы  так,  чтобы  быстрее  нашли…, - завела   речь  Евгения  Павловна. – Он  ведь  ещё  в  пятницу  пропал,  четыре  дня  уже.
  - Как  у  нас  заведено:  через  трое  суток  с  даты  подачи  заявления  откроем  дело, - привычно  сказала  девица.
  - Как?! – ужаснулась  Евгения  Павловна. – Это  же  неделя  пройдёт!
  - Гражданка,  у  нас  первоочередные – дети;  потом – девчонки  молодые:  тут  каждое  второе  дело – криминал.  А  Ваш  «младенец» - тридцати  лет.

    «Да,  конечно, - подумала  Евгения  Павловна. – детей  теряют,  девчонок  воруют,  насилуют,  убивают…   Ой,  не  дай  бог!»  И  она  побрела  домой.
    А  вечером  ей  стало  совсем  уже  страшно,  она  места  себе  не  находила.  Хотелось  выть,  как  одинокой  волчице.  Предчувствие непоправимой  беды?

    И  в  этот  момент  звякнул  «колокольчик»  дверного  звонка.  Он?  Нет,  его  почерк  она  бы  узнала  даже в  стандартном  «клюм-клюм»;  да  и  ключ  он  имеет.
  Вытерев  слёзы,  Евгения  Павловна  открыла  дверь.  Женщина!  Выдаёт  себя  за  молодую,  но  ей  давно  за  сорок.

  - Добрый  вечер,  Евгения  Павловна.  Я – Маша,  работаю  вместе  с  Владиславом.  А  он  дома?
  - Нет.  Разве  Вы  не  знаете? – удивилась  хозяйка.
  - А  что  случилось? – спросила  гостья  без  особой  тревоги.
  - Он  уехал   ещё  в  пятницу,  а  куда – не  сказал…
  - Да?! – удивилась  Маша. – Вот  досада.  А  мне  срочно  понадобилась  одна  моя  книжка,  для  научной  работы.  Я  ему  давала  прочитать.  А  на  завтра  обещала  одному  профессору,  доктору  наук.   Дорогая  Евгения  Павловна,  пожалуйста,  позвольте  мне  посмотреть  книжки  Владислава: может  быть,  я  свою  увижу.  Ну,  пожалуйста!

    Борисова  чувствовала  себя  измученной  и  одинокой,  а  потому  появление  другой  души  рядом  сильно  облегчало  её  страдания.  И  она  с  тихой  радостью  согласилась:
  - Да,  конечно,  проходите.  Вон  там  комната  Славы.  Видите,  сколько  книг,  журналов,  ксерокопий,  бумаг  всяких.  Я  в  этом  ничего  не  понимаю,  да  и  сын  очень  просил  ничего  не  трогать.  Ищите  Вашу  книгу;  только  уж  попрошу  не  очень  перемешивать.
    Маша  переобулась  в  предложенные  тапочки  и  радостно  впорхнула  в  кабинет-спальню,  не  забыв  свой  портфель.  А  Евгения  Павловна  вдруг  вспомнила  про  ужин  и  пошла  готовить  чего-нибудь  на  двоих:  хотелось  задержать  эту  женщину,  поговорить  с  ней   о  сыне…
    Минут  через  двадцать  хозяйка  позвала  гостью  на кухню:
  - Маша,  сделайте  перерыв,  пойдёмте  поужинаем  вместе.  Идите-идите,  не  стесняйтесь.  Вот  здесь  можно  руки  помыть.

    Гостья  не  стала  изображать  стеснительность,  быстро  прошла  в  ванную-туалет  и  через  пять  минут  уже  сидела  напротив  Евгении  Павловны.
 - Никак  не  находится, - сокрушённо  сказала  Маша. – И  куда  он  мог  её  подевать?!  А  в  Вашей  комнате  не  может  быть?  А  в  какой-нибудь  кладовой?
  - Да  не  переживайте  Вы  так, - успокоила  её  хозяйка. – Объясните  своему  профессору;  ведь  не  Ваша  вина,  что  Слава…  отсутствует.
  - Понимаете,  тоненькая  такая  книжка;  ну,  брошюрка,  даже  тоньше.  Вот  пришлось  все  бумаги  перебирать.
  - Да,  бумаг  у  него  прорва, - согласилась  хозяйка, - последние  годы  всё  пишет  и  пишет.  И  по  вечерам,  и  в  выходные.  Совсем  стал  молчаливый,  грустный  какой-то.
  - Ну,  так  нельзя, - поддержала  её  Маша. – Сам  господь  отдыхал  в  субботу.  А  друзья  к  нему  приходят?  Вы  их  знаете?
  - Ну,  вот  Игорь  Береснев  бывает,  из  Института  географии.  Он – турист  заядлый,  всё  в походы  Славу  сманивает.  А  со  Стёпой  Чорновязом  Слава  с  первого  курса университета  дружит.
      Стёпа  из  Украины  приехал,  из-под  какого-то  Борисполя.  Он  тогда  забавно  так  говорил:  хвизыка,  хвотограхвия.  Сейчас  на  свою  мову  переходит  лишь  когда  волнуется  сильно.  Шустрый  такой,  его  и  прозвали  Хвотон – Фотон  значит.

    Помолчав,  Борисова  продолжила:
  - Вот  ещё  друг  детства,  Лёня  Саранский,  заходит  между  рейсами.  Он – штурман  дальнего  плавания,  инженерно-морское  училище  закончил,  академию,  как  сейчас  называют.
    Маша  быстро  с  ужином  управилась;  но  чай  не  допила:
  - Ой,  Евгения  Павловна,  интересно  с  Вами,  но – поздно  уже.  Я  ещё  минут  двадцать  пошарю  с  Вашего  позволения.  Там  один  ящик  стола  заперт;  вот  чувствую – в  нём  брошюрка.  Ключика  нет  ли?
    Лёгкая  тень  недоумения  мелькнула  на  лице  хозяйки;  Евгения  Павловна  отрицательно  помотала  головой.


    Минут  через  пятнадцать,  когда  хозяйка  уже  убрала  со стола  и  вымыла  посуду,  Маша  вышла  из  комнаты  Владислава  и  удручённо  сказала,  что  ничего  не  нашла.  Быстро  простилась  и  смело  ринулась  во  мрак  ночи,  помахивая  своим  портфелем.
4.
    Евгения  Павловна  спала  плохо;  но  в  куче  мрачных  мыслей  нашла  идею:  пока  милиция  раскачивается,  подключить  к  поискам  сына  его  друзей.  Ну,  Саранский  сейчас  в  рейсе,  а  двое  других?  И  утром  она  поехала  в  Академгородок.
    В  Институте  географии  Евгении  Павловне  сообщили,  что  Игорь  Береснев  убыл  в  экспедицию  ещё  полмесяца  назад:  ведь  золотое  времечко  для  полевых  работ.
  Институт  океанологии,  где  работал  Слава,  она  обошла  стороной:  там всё  знают,  а  раз  не  звонят,  то…
 Институт  морской  биологии  недавно  въехал  в  новое  здание,  и  Борисова  ожидала  неразберихи.  Но – Чорновяза  ей  вызвали  мгновенно.

    Степан  был  ошеломлён  и  встревожен  исчезновением  друга.  Сидя  на  диване  в  фойе,  Борисова  подробно  поведала  ему  обо  всём,  даже  о  заявлении  в  милицию.  Но  он  слушал  как-то  невнимательно,  глубоко  задумавшись.  Евгения  Павловна  даже  обиделась;  но  вдруг  сообразила:  он  о  чём-то  догадывается,  что-то  знает.  Когда  она закончила,  упомянув  и  о  вечерней  гостье,  Чорновяз  тихо  сказал:
  - Здаеться, я  знаю,  що  робыты.  Идите  додому,  заспокойтэся.  Усе  будэ  гаразд.
    Проводив  Борисову,  Степан  вернулся  в  лабораторию, но  работал  уже  на  автопилоте.  Все  мысли – где  Влад?
   «Уехал  он  сам,  спокойно;  но ведь  скрыл  от  всех  цель,  даже  от  меня», - думал  Хвотон.  «Так,  о  чём  мы  с  ним  последний  раз  говорили?
      Он:  «А  не  сжечь  ли  мне  свой  диссер?  Всем  лучше  будет.  И  черновики  сжечь,  все  листочки,  до  одного…».
      Я:  «Ну-у…  столько  работы – и  в  дым…  Вспомни,  как  прошлым   летом  ты  в  дворники-ассенизаторы  нанялся,  лишь  бы  дописать.  Утром  и  вечером  отработал,  да  и  пиши  весь  день».
  Он:  «Да,  неплохо  было:  и  деньги  заметные  шли,  и  кормёжка.  А  как  же:  детский  лагерь,  «Артек»  районного  масштаба!  И  до  райцентра,  Кировского,  недалеко».
    Я:  «Помню,  ты  тогда  книг  оттуда  привёз  редких,  целый  рюкзак».
    Он:  «А  свои  старые  пришлось  у  тётки  бросить,  да  и  черновики…».
   Стоп!  Черновики  диссертации – у  тётки.  Не  за  ними  ли  Влад  поехал?»

    Чорновяз  взялся  за  работу,  как  бешеный,  даже  на  обед  не  пошёл.  Зато  отпросился  на  пару  дней  не  появляться  в  институте.  Впрочем,  в  том  году  научников  легко  отпускали  на  всякие  подработки;  иначе  бы  последние  разбежались  при  таких  мизерных  зарплатах.
    «Матери  Влада  ничего  говорить  нельзя, - думал  Хвотон  по  пути  домой. – Зачем  обнадёживать:  вдруг  это  всё  мои  фантазии?  Да  и  Влад  её  в  эти  дела  не  посвящает.
  А  как  адрес  тётки  узнать?  Ну,  она – заслуженная  учительница,  муж  её – лучший  в  районе  баянист.  Найду!…  А  ещё  Влад  признался,  что  даже  звонить  тётке  не  может:  боится  прослушки.  Да!  И  есть  к  тому  основания…».
    Утром  следующего  дня  Чорновяз  уже  был  в  райотделе  милиции,  куда  Борисова  подала  своё  заявление.
  - Я  щодо  справы  Борисова:  вин  загубывся,  то  есть  потерялся!» - заявил  он  в  «Дежурную часть».
  - А  кто  следователь,  кто  ведёт  это  дело? – спросил  его  лейтенант  с  повязкой.
  - Н-не  знаю, - простодушно  развёл  руками  Степан.

   Дежурный  позвонил  в  канцелярию  и  с  облегчением  сообщил  Хвотону,  что  дело  ещё  не  открывали,  а  потому  и  следователь  не  назначен.  А  завтра – пятница;  так  что  ждите,  гражданин,   до  понедельника.  А  лучше – до  повестки:  следаку  виднее,  когда  Вас  вызывать.
    «Может,  и  к  лучшему, - успокоил  себя  Степан, - начали  бы  из  меня  вытягивать,  откуда  я  знаю,  где  Влад,  почему  он  темнит.  А  вдруг  он  не  там?  Тогда  я  дал  бы  ментам  ложный  след…   Нет,  надо  ехать  самому».
     Собраться – подпоясаться:  взял  паспорт,  фотку  Влада,  бутербродов;  переобулся.
      А  где  взять  денег?  Хвотон  почти  всё  отсылал  «батькам»,  в  Украину,  и  сидел  на  мели.
  Ну,  туда – электричкой  до  Уссурийска  хватит;  а  дальше?
       Как  всякий  обычно  занимающий  другим,  Степан  не  умел  брать  в  долг.  Но  он  сообразил:         «Возьму  с  собой  горилку  и  продам  там.  Четыре  бутылки  «Столичной»  с  серебряными  этикетками  и  красными  головками».
     В  тот  год  водку  давали  по  карточкам:  бутылка  в  месяц  на  душу;  и  грех  был  не  отоварить  карточку  чуть  ли  не  в  драку.  Но  Степан  не  пил,  вот  и  накопилось.
5.
    Утром  в  пятницу  Чорновяз  прибыл  попуткой  в  Кировский,  узнал  в  Администрации  посёлка  адрес  заслуженной  учительницы,  «у  которой  муж – баянист»,  её  фамилию  и  нашёл  эту  улицу  Ручейную.
    Степан  подошёл  к  калитке.  И  сразу  к  её  обратной  стороне,  гремя  цепью,  бросился  крупный,  с  волка,  но  рыжий  пёс.  Его  остервенелый  лай  уже  через  минуту  дал  понять,  что  хозяев  нет дома.  Зато  из  следующего  двора  появилась  ещё  крепкая  старуха  и  вопросительно  уставилась  на  Степана.
  - Добрыдень, - сказал  Чорновяз. – Бачу,  господарив  нема.  А  дэ  ж  воны?
  - В  Шмаковку  уехали,  на  курорт, - ответила  соседка. – Подработать  на  выходные:  сам-то  на  баяне  играет,  а  Тамара – при  кухне.  Я  вот  за  домом  слежу.  Псину  покормить,  корову  вечером  принять…  А  ты  кто  будешь?
  - А  скажите,  пожалуйста,  был  тут  в  прошлую  субботу  хлопец  моих  лет,  но  повыше  на  голову? – проигнорировав  вопрос,  подошёл  Степан  к  старухе.
  - Да,  был  утром  тут  парень,  Тамару  спрашивал;  а  она  с  Борисом  ещё  в  пятницу  укатила. 
  - Ось,  посмотрите,  он  или  нет? – спросил  Степан,  доставая  фото.
  - Он, - сказала  соседка, - точно  он!  А  что  он  натворил?  Зачем  ему  Тома-то?
  - Да  ничего!  Я  не  из  милиции, - ответил  Чорновяз.  -  А  как  мне  Иванцовых-то  найти  в  Шмаковке?

    Старуха  понимающе улыбнулась:  знаем,  мол,  вас,  сыщиков,  и  посоветовала:
  - В  главный  корпус  идите,  там  дежурная;  да  баяниста  из  Успенки  все  знают!  Только  автобус  от  нас  будет  в  два  тридцать.  Лучше  на  трассу  выходите  да  голосуйте.
  А  не  повезёт,  так  автобус  подберёт.
    Хотел  бы  Степан  спросить,  где  тут  можно  водку  продать,  да  вдруг  решил:  «На  курорте  продам;  там  и  денег  дадут  больше  измученные  нарзаном,  и  быстрее  купят».
6.
    Уже почти  час  как  Степан  шёл  вдоль  трассы,  и  зной  допёк  его  не  по-детски.  Да  и  четыре  бутылки  водки – это,  со стеклотарой,  почти  три  кило.  И  ни  один  шофёр  попутных  машин  не  брал  его,  даже  газок  не  сбрасывал,  пролетая  мимо.  Чего  это  они?
    Хвотон  уже  отчаялся  и  высматривал  дерево  у  обочины,  где  можно  в  тени  ждать  автобус.  Вон  мотоцикл  с  коляской  догоняет;  да  ну  его!  Тем  более – водила  с  пассажиром.
  Но  «Иж-Юпитер»  вдруг  сам  лихо  подкатил  к  Чорновязу.  Молодой  парень  молча  вылез  из  коляски,  достал  из  неё  шлем  танкиста  и  сел  сзади  водителя.  А  тот,  не  говоря  ни  слова,  показал  Степану  в  люльку.
    Не  веря  счастью,  Хвотон  шустро  влез  на  место,  улыбаясь:  «Спасибо,  хлопцы!»  Ему  надели  шлем,  и  мотоцикл  рванул  с  места  в  карьер.
    Из  благодарности  Чорновяз  хотел  разговорами  развлекать  парней,  хотя  пришлось  бы  кричать поверх   рокота  мотоцикла.  Но сразу  уловил  полное  равнодушие  благодетелей  к  своей  персоне  и  умолк.
    Километров  десять  «Иж»   пролетел  стрелой,  благо  водитель  был  виртуозом  своего  дела.  И,  как  по  заказу,  свернул  с  трассы  к  Шмаковскому  санаторию.
  Не  успел  Степан  обрадоваться,  а  «ижак»  напротив  первой  многоэтажки,  ещё  почти  в  поле,  резко  тормознул.
     Парень  с  заднего  сиденья  спрыгнул,  сорвал  с  головы  Хвотона  шлем,  нахлобучил  ему  свой  и  повелительно  указал  на  место,  где  он  только  что  сидел.

    Степан  подумал,  что  горилку  в  люльке  не  оставишь – побьётся;  а  держать  в  левой  руке  сумку,  уцепившись  одной  правой  за  кольцо  седла  водителя – риск.  Он  посмотрел  вслед  побежавшему  к  многоэтажке  «танкисту»  и  сказал  водителю:
  - Ещё  раз  спасибо.  Я  отсюда  и  сам  доберусь…
  - Садись! – жёстко  велел  тот;  и  Хвотон  покорился,  успокаивая  себя:  «Ну,  к  лучшему:  до  санатория,  небось,  километр».

    Но  уже  на  въезде  в  «Горные  Ключи»  ждала  засада:  белая  «Хонда»  с  надписью  «Милиция»  рванулась  наперерез.
    Мотоциклист  чудом  проскочил  перед  её  радиатором,  задрав  коляску  в  воздух.  Не  меньшее  чудо – Степан  удержался  в  седле:  сил  хватило!  Только  бутылки  звякнули,  будто   их  полдюжины.

    Пока  менты  поворачивали,  «ижак»  оторвался  метров  на  двести.  «Пилот»  свернул  влево  на  узкий  асфальт;  но  и  «Хонда»  вписалась  в  поворот.
    «Конечно,  поймают, - осознал  Хвотон, - куда  же  с  коляской…».  Но  мотоциклист  не  сдавался;  видимо,  он  отлично  знал  дорогу,  и  верил,  что  она  будет  свободна.
  Лента  асфальта  пошла  в  горку  серпантином.  Коляска  едва  не  цеплялась  за  электростолбы  и  столбики  справа.
      Стёпа  живо  представил:  «Зацепимся – в  тот  скалистый  овраг  улечу.  А  спрыгнуть – без  шансов…».  Но  какой-то  фатализм  украинца  овладел  им;  даже  вспомнил  юмор  Тарапуньки:  «Як  зачепывся,  так  пид  мотоцыклом  очутывся».

    Парень  за  рулём  рвался  к  трассе;  но  милицейская  «Хонда»  всё-таки  прижала  его  к  обочине.  Он  резко  затормозил,  и  Степан  врезался  всем  телом  в  его  жёсткую  спину.
    Из  «ментовки»  споро  вышли  два  милиционера,  шофёр  остался  за  рулём.
    «Не  разбилась  горилка, - удивился  Хвотон. – Вот  заберут  её;  хлопцу  статью  подвысят…  Да  и  меня  привлекут.  Ну,  влип!  Бежать?»

   Он  попробовал  отступать  назад;  менты  на  него – ноль  внимания.  А  парень  стоял  абсолютно  спокойно.  Подошедший  первым  резко  ударил  его  в  живот,  и  он  согнулся.  Заломив  ему  руки,  менты  повели  его  к  «Хонде».  И  тут  Степан  рванулся  к  ним,  подумав:  «Жалко  хлопца!  Свидетелем  буду!»

    Парня  впихнули  на  заднее  сидение,  и  крайний  мент  вдруг  злобно  рявкнул  на  Хвотона:
  - Пошёл  вон! – и  добавил  гнусный  мат.
    Хвотон  остановился,  недоумевая:  «Даже  паспорт  мой  не  спросили,  не  обыскали  меня…».
  - Пошёл  вон,  дурак! – повторил  мент  уже  много  вежливее,  сел  за  руль  мотоцикла,  и  вся  их  компания  поехала  вперёд.

   «Не  нужен  им  свидетель, - понял  Хвотон. – Старые  счёты:  давно  уже  они  знакомы  с  этим  хлопцем;  да  и  он  с  ними».
    И  побрёл  Степан  в  санаторий.
7.
    Уже  на  подъёме  к  павильону  с  нарзаном,  за  сто  метров,  к  Степану  приклеился  мужичок  с  красноватеньким  носом.  Уловил  он  чуткими  ушами  музыку  бутылочного  звона  и  протянул  Хвотону  в  полтора  раза  больше  червонцев,  чем  тот  ожидал.
    Это  заметили  из  кустов  двое  в  пижамах  и  с  военной  выправкой;  и  пара  «Столичных»  ушла  за  ту  же  цену.
  Через  полсотни   метров  кавказец  купил  последнюю  бутылку  согласно  таксе  и  вместо  «Спасибо»  сказал:  «Эщо  нэси!»  Степан  разбогател  несказанно.

    Хвотон  смекнул  спросить  у  администратора  именно  о  баянисте  Иванцове;  и  сразу  получил  ответ:
  - Борис  Алексеич?  Они  вон  там,  в  девятом  служебном.  Недавно   приехали.
    В  номере  оказались  пожилой  интеллигентный  брюнет  и  солидная  блондинка,  похожая  на  актрису  Драпеко  и  чем-то – на  мать  Влада.
  - Добрыдень!  Вы  Иванцовы?  А  я – Стёпа  Чорновяз,  друг  вашего  племянника,  Борисова, - начал  Степан.
  - Вот  видишь, - повернулась  к  мужу  блондинка, - я  же  говорила,  что  это  Слава  из  Владивостока   искал  нас  прошлую  субботу;  соседка  точно  описала.
  - Твоя  правда,  Тома, - признал  брюнет  и  спросил  у  Степана:
  - А  где  Слава  сейчас?  Что  же  он  не  звонил,  что  приедет?
    Тянуть  время  не  было  смысла,  и  Хвотон  брякнул:
  - Никто  не  знает,  где  он.  Вот  неделю  назад  и  потерялся…
  - То  есть  как?! – первой  воскликнула  тётка. – Какой  ужас!

    А  дядька  Борис  рассудил:
- Дарья  его  направила  к  нам  в  санаторий,  так?  И  говорила,  что  он  был  полон  решимости  сюда  ехать.  Пойду  узнаю,  кто  из  администраторов  дежурил  днём  в  прошлую  субботу,  допрошу  её.

    Степан  остался  с  тёткой  и  попытался  её  успокоить.  Но  она  прошептала:
  - Вы  не  понимаете!  Если  Слава  отсюда  за  нами  в  Еленовку  погнался,  а  там…   Там  было  страшное  убийство  в  тот  день,  беглый  арестант  расстрелял  пасечника.
     Ой,  я  боюсь  даже  думать…  Дай  бог,  чтобы  Славы  там  не  было!

    Чорновяз  понял:  Борисов  там  был!  Не  мог  не  быть:  тётка  ему  была  нужна  позарез.  Степан  ещё  с  полчаса  бормотал  что-то  утешительное  Тамаре  Павловне,  пока   не  вернулся  Борис  Алексеевич.
  - Еле  нашёл  ту  дежурную!  Вот  неприятная  дама:  говорит,  что  в прошлую  субботу  прорва  молодых  парней  меня  спрашивали,  всех,  мол,  не  упомнишь,  и  вообще  она  не  обязана.
    Она  многим  отвечала,  что  мы  в  Еленовке.

  - Вы  простите,  но  я  убеждён,  что  Влад  туда  обязательно  должен  был  поехать, - вмешался  Степан.
  - Едем! – решительно  сказала  Тамара. – У  тебя  ведь  концерт  после  ужина.
  - Да,  едем  в  Еленовку, - поддержал  её  муж. – Только  я  уже  договорился,  что  нас  покормят  досрочно.  И  нашу  старушку  «Ниву»  тут  в  гараже  посмотрят,  чё  там  у  неё  барахлит.
    А  завгар  даёт  мне  свой  уазик,  сейчас  доверенность  делает.
8
    В дороге  общительный  Хвотон  решил  развлечь  Иванцовых  рассказом  о  приключении  с  «Иж-Юпитером»  и  «Хондой»  в  юморном  ключе.
     Борис  молчал  за  рулём,  будто  и  не  слышал;  а  заслуженная  учительница  помрачнела  ещё  больше  и  с  болью  говорила:
  - Это  мои  ученики…  И  ребята,  и  милиционеры.  Ой,  какая  страшная  война.  И  будет  ещё  ужаснее.  А  ничего  не  поделаешь!...

  - Какая  война? – не  понял  Степан.
  - Местная  гражданская;  или,  лучше  сказать,  партизанская, -  ответила  Иванцова. – Понимаете,  мы  ребят  патриотизму  учим,  до  фанатизма.  А  жизнь  учит  цинизму  и  торжеству  зла.  У  них  сознание  разрывается,  когнитивный  диссонанс  выходит.
  «Кипит  наш  разум  возмущённый  и  в  смертный  бой  вести  готов».  Ой,  рванёт  однажды…

    На  въезде  в  Еленовку  их остановил  блокпост.  Один  милиционер  с  автоматом  остался  у  бетонного  блока  на  обочине,  другой  автоматчик  подошёл,  небрежно  козырнул  и  потребовал:
  - Документы!  Куда  едем?
     Иванцов  протянул  паспорт  и  доверенность  на  уазик,  Чорновяз  порылся  в  сумке  и  достал  свой  паспорт;  а  Иванцова  растерялась:
  - А  у  меня  нет  ничего…  Я  в  паспорт  мужа  вписана…

  - Так…  «зарегистрирован  брак», - сказал  постовой, - с  Егоровой  Т. П.  А  чем  подтвердите,  что  именно  Вы – Егорова  Т. П.?
  - Послушайте,  я  подтверждаю! – веско  сказал  Борис  Алексеевич. – Это  моя  жена,  заслуженная  учительница;  её  весь  район  знает.
  - Я – не  из  вашего  района,  командированный,  - отрезал  милиционер. – А  к  кому  едете?
  - Да  что  тут  у  вас  происходит? – возмутилась  Иванцова.
  - Оперативные  мероприятия, - нехотя  пояснил  автоматчик. – Так  к  кому  едем?
  - К  вашему  начальству, - нашёлся  Степан. – Имеем  важное  сообщение.
     Милиционер  насмешливо  ухмыльнулся  и  негромко  крикнул  через  плечо:
  - Сержант,  проводи!  И  доложи,  что  женщина  без  документов!

    Из-за  бетонного  блока  вышел  третий  автоматчик,  подошёл  и,  бросив  Хвотону  «Подвиньтесь»,  уселся  рядом.  По его  подсказкам  приехали  к  сельской  школе.
    Видимо,  с  блокпостом  была  связь,  так  как  на  крыльце  их  уже  кто-то  ждал:
  - Сержант,  давай  парня  из  Владивостока!  Остальные – останьтесь.  Впрочем,  можете  сюда,  в  тень.

    Чорновяза  ввели  в  учительскую.  Капитан  милиции  из-за  стола  кивнул  Степану  на  стул  перед  собой.
  - Так  что  Вы  нам  имеете  сообщить?
  - Здесь  у  вас  человека  убили, - начал Степан,  так  я  знаю:  пропал  ещё  один,  мой  друг.  Тогда  же,  в  момент  убийства.
    Капитан  посерьёзнел,  дал  Хвотону  с  десяток   листов  бумаги  и  ручку:
  - Садитесь  вон  туда,  в  угол,  и  пишите  всё,  что  знаете  по  делу.  Поставьте  дату,  время,  подпись.

    Пока  Степан  строчил  показания,  капитан,  оставив  заместителя,  успел  «побеседовать»  с  Иванцовыми  в  другой  комнате  и  вернуться.  Бегло  просмотрев  писанину  Хвотона,  он  предложил  ему  задержаться  в  Еленовке  на  день-два  «для  опознания…».
    Хвотон  вздрогнул:  «Для  опознания  тела?»  Пришлось  согласиться.
  - Жильё  мы  тебе  устроим,  в  институт  сообщим, - пообещал  капитан. – Иди  попрощайся  с  Иванцовыми.

    Тамара  Павловна  выглядела  запуганной,  дядька  Борис – удручённым.
  - Ничего  они  не  знают, - сказал  Иванцов. – Или  не  хотят  говорить.  Блокировали  район  до  Верхней  Шетухе  и  по  трассе  Ракитное – Ариадное.  Мобилизовали  охотников  на  прочёсывание.  Нам  запретили  тут  ездить.  Правда,  обещали  звонить,  если  что  прояснится.
  - Ты  тоже  звони  нам,  Стёпа, - вмешалась  тётя  Тома. – Вот  телефон  администратора  санатория,  а  вот – наш  домашний.

  - Добре, -  сказал Хвотон. – Только  и  Вы  обещайте,  что  спрячете  все  бумаги  Влада.  И  никому  их  не  выдавайте;  никому,  даже  властям.  Так  надо.
    Иванцовы  переглянулись.  Помолчав,  Тамара  заметила:
  - То-то  капитан  допытывался,  почему  Слава  нагрянул  без  предупреждения,  почему  гонялся  за  нами  аж  до  этого  села,  как  подгадал  к  убийству.  Кажется,  они  его  подозревают  в соучастии, - нервно  засмеялась  тётка.

  - Похоже,  они  даже  нас  подозревают, - добавил  Борис. – Пытали,  как  мы  оказались  в  Еленовке,  почему  уехали  минут  за  пять  до убийства,  почему  стояли  у  Золотой  речки. 
    Тамара  добавила:
  -  Даже  очную  ставку  провели  с  местной  семьёй,  которая  нас  на  свадьбу  наняла:  Бориса  с  баяном,  а  меня – вроде  как  тамаду.
  - Ну  ладно,  Стёпа,  счастливо  оставаться.  Пусть  всё  закончится  по-доброму, - заключил  Иванцов.  Уазик  развернулся  и  покатил  обратно  в  санаторий.
9.
    Откуда-то  взялся  старик  в  красной  майке.  Он  подошёл  к  Хвотону  и  деловито  сказал:
  - Ты,  что  ли,  Стёпка  из  Владивостока?  А  я – Игнат.  Пойдём,  у  меня  жить  будешь;  милиция  приказала.
    Он  повёл  Степана  почти  в  конец  главной  улицы;  далее,  на  отшибе,  стоял  последний  дом,  позади  которого – недостроенный  коттедж.

    Дед  Игнат  кивнул  на  тот  дом  и  сказал:
  - Вот  в  нём  неделю  назад  хозяина  убили,  прямо  в  комнате.  Первый-то  выстрел  глухой  был,  я  и  не  понял.  А  вскорости  слышу – сосед  вроде  собаку  пристрелил.  И  сразу  утик  на  своей  «Ниве»,  даже  не  прибрал.
      Дай,  думаю,  посмотрю.  А  пёс-то  мёртвый  на  цепи;  а  дверь-то  нараспашку!  Странно,  однако.  Ну,  я  заглянул – а  Михал  Егорыч  в  комнате  на  спине  распластался.  На  полу,  вся  грудь  в  крови.  Ясно,  дробью  «четыре  ноля»,  не  меньше.  Почитай,  в  упор.

  - И  кто  же  его,  известно  уже? –   спросил  Степан.
   - Милиция-то  темнит;  а  народ  болтает,  что  парень  один  из  Павло-Фёдоровки.  Он  после  Афгана  бешеный  какой-то.  Посадили  его  полмесяца  назад  за  дурь;  а  на  выходные  отпустили  домой  на  побывку.  А  он  вон  чего  сотворил…

  - Как  это – «на  побывку»? – поразился  Чорновяз. – Из  тюрьмы?!  Разве  можно?
  - О-о,  мил  человек, - протянул  дед, - у  нас  нынче  всё  можно:  были  бы  деньги.
    Из  хатёнки  вышла  аккуратная  полная  старушка,  с  любопытством  глядя  на  Степана.
  - Вот,  Дуся,  гостя  тебе  привёл.  Из  самого  Владивостока, - с  ноткой  извинения  сказал  дед  Игнат. – Милиция  попросила.  У  нас  переночует,  а?

  - И  што  ты  всё  вертисся  вкруг  милиции? – проворчала  баба  Дуся. – Держись  от  неё  подале – спокойней  будет.
    Быстро  оглядев  Степана,  она  вдруг  спросила:
  - Не  с  Украины  ли,  хлопче?
  - Так! – удивился  Хвотон. – Як  Вы  здогадалыся?
    Баба  Дуся,  не  ответив,  повела  его  в  хату;  показала,  где  ему  спать,  где  умыться.  Всё  бы  хорошо;  но  капитан  забыл  сообщить  в  Институт  биологии,  что  Чорновяза  привлекли  к  Еленовскому  делу. 
10.
    Сразу  за  околицей – развилка;  убийца  без  колебаний  взял  влево,  к  подножию  сопки.  Блокировать  дверь  машины  он  не  стал,  только  предупредил:
  - Не  вздумай  бежать:  убью,  как  собаку!
    «В  буквальном  смысле…», - тоскливо  подумал  Борисов.  И – как  не  о  себе:  «Труп  хочет  подальше  запрятать».

    Проскочили  сопочку,  стали  забирать  вправо  по  терраске.  «Гора  Еленовка? – стал  соображать  Влад. – Крутит  руль:  каменистые  места  выбирает.  Чтобы  следов  не  было;  надо  бы  дорогу  запомнить».

    И  тут – отблеск  молнии  на  ветровом  стекле,  секунд  через  пять  раскат  грома,  и  сразу  «разверзлись  хляби  небесные».
    Дождь  пошёл  стеной;  за  его  завесой  Борисов  ничего  не  видел.  Но  водитель  продолжал  движение,  включив  дворник.  Правого  дворника  не  было,  и    Влад  совсем  потерял  ориентировку; тем  более,  что  въехали  в  лес.

    «Нива»  продвигалась  всё  медленнее,  иногда  давая  задний  ход;  и,  наконец,  остановилась.  Минут  десять  убийца  пережидал  дождь  молча,  будто  Влада  и  не  было.  И  вдруг  приказал:
  - Выходи!   С  вещами!
    Борисов  повиновался,  прихватив  свою  сумку.  Мужик  осторожно  свёл  «джип»  в  широкую  промоину  речного  берега,  достал  из  него  рюкзак,  ружья,  патронташ.  Заглянул  в  багажник  и  с  видимой  радостью  вытащил  зелёный  брезентовый  чехол  на  «Ниву»  и  канистру.

    «Куда  тут  бежать:  он  каждый  кустик  знает, - обречённо  подумал  Борисов. – Это  не  кино…».  А  мужик  тем  временем  слил  бензин  в  канистру  и  закрыл  багажник  и  двери.
  - Подсоби! – велел  убийца,  взяв  чехол.  И  Влад  покорно  помог  ему  укрыть  машину.  Топчась  в  траве,  оба  вымокли  по  колена.  Влад  заметил,  что  одно  ружьё  бандит  контролирует  бдительно.  Значит,  второе  не  заряжено.

    Мужик  достал  из  рюкзака  бухту  верёвки,  освободил  конец  её  метров  пять  и  ловко  обвязал  себя  по-альпинистски  булинем.
  Бухту  верёвки  он  провёл  сквозь  лямки  рюкзака  и  набросил  на  Влада,   как  солдатскую  скатку;  надел  ему  и  рюкзак.  «Теперь  ни  верёвку,  ни  рюкзак  не  сбросить», - понял  Борисов.

    Патронташ,  оба  ружья  и  канистру  убийца  взял  себе  и  буркнул:
  - Пошли!
    И  они  двинулись;  «как  два  альпиниста  в  связке», - хотелось  думать  Борисову.  Но  он  понимал,  что  это  скорее –  «как  ишак  на  поводу» .

    Шли  без  тропы,  и  через  сотню  метров  уже  были  мокрые  с  головы  до  ног:  деревца стряхивали  на  них  дождевую  воду.  Перевалили  два  увала,  перешли  по  камням  две-три  речки  и,  повернув  правее,  стали  набирать  высоту.  Влад  взмок  уже  и  от  пота;  временами  мужик,  как  трактор,  просто  тащил  его  на  верёвке.

    Борисов  уже  не  раз  помянул  добрым  словом  Береснева,  который  регулярно  сманивал  его  в  походы.  Всё  же  пришла  минута,  когда  Влад  готов  был  взмолиться;  но  тут  вдруг  открылась  поляна.  А  на  ней – избушка,  сарай,  омшаник,  банька  и  дюжина  ульев.
    На  остатках  сил  Влад  дотащился  к  избе;  проводник  снял  обвязку  и  «развьючил»  его,  как  лошадь.  «Загнанных  лошадей  пристреливают,  не  правда  ли?» - вспомнилось  Борисову  название  старого  американского  фильма.  И  он  опустился  на  траву.

  - Ты  кем  Жадюге  приходишься? – вдруг  спросил  мужик.
  - Не  знаю  я  никакого  Жадюгу, -   ответил  Влад,  рассеянно  оглядывая  двор.
  - В  глаза  мне  смотри! – рявкнул  «хозяин». – Мишка  Жадюк,  жмурик,  тебе  кто?
  Влад  равнодушно  взглянул  в  глаза  убийце  и  тихо  сказал:
  - Я  его  даже  не  видел.  Случайно  оказался  там.  Тётку  искал.

    В  мыслях  пленника  вертелись  обрывки  противоречивых  инструкций,  как  вести  себя  в  плену  террористов:  «повиноваться…»,  «не   смотреть  в  глаза»,  «молчать…»,  «общаться…».  И  он  закрыл  глаза.
   - Ты  кто?  Откуда?  Документ  есть? – донеслось  из  розовой  тьмы.
    Борисов  механически  достал  удостоверение-пропуск  в  институт,  с  усилием  открыл  глаза  и  протянул  картонку  в  сером  коленкоре.  Подкрадывалась  тошнота,  и  он  опустил  голову.

  - Из  Владивостока…   Борисов  Владислав…  младший  научный  сотрудник….   М-да…  А  чё  в  деревне  делал?
  - Тётку  искал, - повторил  Влад,  не  поднимая  головы.  И,  предупреждая  вопрос,  добавил:
  - Она  не  из  Еленовки.  К  кому-то  приезжала.  Не  к  убитому.
  - Ладно, - сказал  «следователь»,  возвращая  пропуск. – Славка,  значит…  А  я – Филин;  у  меня  позывной  такой  был.  Иди  поспи  в  сарае;  сено  там  есть.
    Борисов  доковылял  до  сарая  и  рухнул  в  сено.  Когда  спишь – есть  не  хочется.
11.
    Розыскное  дело  о  пропавшем  без  вести  гражданине  Борисове  свалилось  на  Олега  Князева  как  снег  на  голову.  И  без  него  проблем  хватало;  начальство  обещало  пока  не  перегружать.  Но  тут  оно  решило,  что  криминалом    не  пахнет,  так  что  не  очень  затруднит  молодого  капитана.
    Едва  лишь  начал  Князев  знакомиться  с  делом,  как  взяла  его  досада:  уже  неделя  прошла!  «Не  скажешь,  что  пустили  меня  «по  свежим  следам», - подумал  он. – Ну  что  же,  тем  более  ноги  в  руки  и – бегом».

    Позвонив  на  рабочий  телефон  заявительницы,  Князев  попросил  её  вернуться  с  работы  пораньше  «с  последующим  оформлением».  Договорились  на  четыре  часа  вечера.
    А  пока  надо  было  изучить  сводки  происшествий  по  городу  от  прошлой  пятницы  до  сего  дня.  Обзванивать  МЧС,  больницы,  морги  Князев  поручил  оперу  своей  группы  Лёше  Григорьеву.
       Лёшу  надо  было  воспитывать:  его,  в  прошлом  десантника,  уволили  из  участковых  за  излишнюю  лихость;  но  Олег  взял  бывшего  «околоточного»  к  себе.
 
    Эксперта-криминалиста  Олег  не  стал  дожидаться:  их  не  хватало,  и  Дима  Сергеев  крутился  на  две-три  группы.   Так  и  не  найдя  зацепок  в  сводках,  Князев,  нарушая  инструкцию,  поехал  к  Борисовой  один,  приказав  Лёше  отправить  Диму  вдогон,  когда  тот  вернётся.
    Борисова  уже  ждала   следователя.  «Одинокая,  состоит  в  разводе, - сразу  отметил  Князев. – Сын – единственный,  а  «это – наверняка  урод»,  как  сказал  Антон  Макаренко.

       По  привычке  с  тех  пор,  как  искал  алиментщиков,  Олег  спросил  об  отце  Борисова.
  - Алименты  платил;  но  с  сыном  отношения  давно  угасли, - сообщила  Евгения  Павловна.
    «Надо  сказать,  все-таки,  папаше,  что  сын  пропал:  посмотрим,  какова  будет  реакция», - решил  капитан.
  - А  вот  исчезал  ли  Владислав  ранее  без  предупреждения? – спросил  Князев.
  - Нет.  Бывало,  на  день-два  задерживался,  забыв  позвонить, -  ответила  Борисова.

  - А  Вас  не  насторожила  командировка  на  выходные?  Бывали  такие  странности?
  - Бывали, - сказала  хозяйка, - на  морские  станции,  на  остров  Попова,  в  бухту  Витязь  уезжали  с  пятницы  до  понедельника.
  - А  сын  Ваш  вообще-то  конфликтный?  Ну,  с  соседями,  к  примеру,  были  ссоры?
  - Что  Вы?!  Слава  у  меня  смирный:  мухи  не  обидит, - аттестовала    сына  мать.  Но  Князев  не  очень-то  поверил,  подумав:  «В  тихом  болоте  черти  водятся».

  - А  у  Вас,  простите,  на  работе  или  где  ещё  конфликтов  не  было?  Никто  не  спрашивал  о  сыне?  Особенно  мужчины.
    - Да  нет;  он  ведь  у  меня  уже  взрослый…  Разве  что  подруги  мои  иногда  спрашивают,  скоро  ли  женится, - стала  вспоминать  Борисова.
  - Кстати,  о  женщинах...  то  есть  девушках…, - намекнул  капитан.
  - Ну-у,  думаю,  нормально…  Кажется,  у  него  сейчас  полоса  разочарования:  никого  нет,  если  не  ошибаюсь.  Но  это  нормально – он  ещё  молодой, - слегка  задумалась  мать.

  - А  хобби,  увлечения  небезопасные?  Охота,  рыбалка,  туризм,…  - продолжал  прощупывать  личность  Влада  следователь.
  - Вот  туризм,  да.  Ружей,  патронов  не было  в  доме.  Удочек  не  припоминаю.
      Наконец,  Князев  перешёл  к  друзьям  и  конфликтам  на  работе.  «Чорновяз – срочно!» - завязал  Олег  узелок  в  памяти.
 
     И  вдруг  капитан  спросил  Евгению  Павловну:
  - А  почему  у  него  друзья  из  других  институтов  и  ни  одного  из  тех,  с   кем  работает?
    Матери  показалось  это  упрёком  в  адрес  сына,  и  она  попробовала  возразить:
   - Ну  почему  же?  Вот  недавно  женщина  приходила,  во  вторник  вечером.  Сказала,  со  Славой  работает.  Книжку  свою  искала  у  него  в  комнате.

    Капитан  и  виду  не  подал,  как  напрягся  внутренне.  Тем  же  монотонным  протокольным голосом  он  спросил:
  - А  как  зовут,  фамилия…?
  - Маша.  Фамилия…   Я  и  не  спросила.  А  она  не  сказала.
    И  тут  курлыкнул  дверной  звонок.  Пришли  эксперт  Сергеев  и  опер  Григорьев.  Князев  представил  друзей  хозяйке  и  со  значением  объявил:
  - А  сейчас  мы  осмотрим  комнату  Владислава  Борисова,  с  Вами,  Евгения  Павловна.  Не  возражаете?

    Подмигнув  эксперту,  он  спросил  хозяйку  небрежно:
  - Где  тут  у  Вас  можно  руки  помыть?  В  туалете?
    И,  не  дожидаясь  ответа,  капитан   увлёк  эксперта  в  ванную,  закрыл  дверь  и  даже  включил  шумно  воду.
  - Слышь,  Димон,  шерше  ля  фам!  Во  вторник  некая  фам  делала  обыск;  искала  книжку  или…  бумаги.

    Борисову  усадили  у  двери;  рядом  примостился  за  осмотренный  уже  журнальный  столик  Григорьев  документировать  осмотр.  Начали  с  книг;  почти  не  было  художественных,  много  словарей,  самые  затёртые – океанология,  метеорология,  радиолокация.
    Сергеев  обнюхал  полки,  но  не  тронул  ни  одну  книжку.  А  вот  бумаги  на  этажерке  изучил  пристально,  с  десяток - отложил.
    Ручки  письменного  стола  подсвечивал  спецфонариком,  кое-где   кисточкой  сажу  мазал,  клеил  «скотч».

    Второй  ящик  стола  оказался  заперт.  Эксперт  обследовал  его  фасад  с  особым  вниманием;  затем  кивнул  капитану:  «Действуй!».
    Олег  вынул  верхний  ящик,  и  доступ  ко  второму  был  открыт;  в  нём  сверху  лежал  ключ.  Капитан  достал  его  за  середину,  подал  эксперту;  и  обратился  к  Борисовой:
- Уважаемая  Евгения  Павловна,  мы  хотим  попросить  у  Вас  что-нибудь  из  вещей  сына:  тапочки,  носки  или,  извините,  трусы.  Нестиранное,  конечно:  на  одорологическое  исследование.  А  для  сравнения:  тапочки  Ваши  и гостей  за  последнюю  неделю.
     Ну,  и  полотенца,  что  давали  гостям,  если  не  успели  их  постирать.

    Потрясённая  загадочным  «одоло…  одоро…»,  Борисова  выдала  всё,  что  могла.  Троица  сыщиков  упаковала,  подписала,  выпросила  фото  Влада,  распрощалась  и  покинула  помещение.
12.
      - Ну,  как  насчёт  пальчиков?  Есть  результат? – спросил  капитан  Князев  ещё  в  машине.
  - Результат  есть:  он  в  том,  что  отпечатков  пальцев,  кажись,  нет, - ответил  Сергеев.
  - Интересно  девка  пляшет, - вмешался  Лёша  Григорьев. – Значит,  понимала,  что  творит.
  - Работала  в  перчатках,  конечно,  -  продолжил  Дима,  причём  в  особых:  ни одной  ворсинки.
  - Хирургические? – опять  не  утерпел  Григорьев.
  - Если  резиновые,  то  найду  латекс  и,  возможно,  тальк.  Я  постараюсь:  интересно  ведь, - пообещал  эксперт.

    Помолчали  минут  пять;  и  капитан  выдал  итог  раздумий:
  - Вот  тебе  и задание,  Лёша:  найти  эту  даму;  думай,  как.  Да  и  мы  присоветуем,  если  что.
    К  примеру,  сходи  в  охранную  фирму,  поставляющую  вахтёров  в  Академгородок.  Лицензию  они  у  нас  получают – так  не  откажут  посадить  в  Институт  океанологии  вахтёра-стажёра  Борисову.  Под  другой  фамилией,  конечно.  Пусть  высматривает  эту  Машу.
 
  - Ничего  себе  боевая  работа – бабу  ловить, - поморщился  Григорьев. – Участковым   и  то  веселее.
  - Ну,  баба,  как  ты  слышал,  необычная, - заметил  Князев. – Посмотрим,  кто  кого.
    До  самого  Управления  никто  не  проронил  ни  слова;  каждый  думал  о  своём.

    А  в  кабинете  Князева  троица  устроила  себе  как  бы  ужин  всухомятку,  а  за  ним  и  совещание  продолжили.
  - Итак,  надо  искать  уже  второго,  то  есть – вторую.  Думаю,  что-то  она  всё  же  изъяла, - подытожил  день  Князев.
  - С  чего  это  Вы  решили,  позвольте  узнать? – не  очень  вежливо  спросил  Григорьев.
  - Конечно,  на  сто  процентов  я  не  уверен,  но… 
   Первое – повторила  бы  набег;  или  договорилась  бы  о  ещё  одном  визите.
  Второе:  портфелем  помахивала;  мол,  глядите,  он  пустой.
   Третье:  не  настаивала  на  обыске  другой  комнаты,  кухни.

  - А  что  она  искала?  Ну,  не  любовные  письма   же…, - допытывался  опер.
  - Завтра  попробую  выяснить  это  в  институте, - сказал  Олег. – Наша  Маша – с  высшим    образованием;  знает  английский  язык,  ну,  как  минимум,  технический.  Не  она  организовала  исчезновение  Борисова;  иначе  пришла  бы  с  обыском  в  выходные  днём,  а  не  на  пятые  сутки.
 
  - Сдаётся  мне,  что  не  Маша  она  вовсе, - заметил  Сергеев. – Уж  очень  хорошо  следы  прятала.  А  интерес  её  или  заказчика,  судя  по тематике  материалов,  что в комнате Борисова, – морская  радиолокация.
    -  Ну,  контрразведка,  наше  дело – найти  Борисова, - чуть  насмешливо  напомнил  капитан.
 – Так  что  главный  трудяга  завтра – Лёша.  С  утра – по  вокзалам:  железнодорожный,  автовокзал,  аэропорт – везде,  где  нужно  паспорт  предъявлять.
  В  кассах  узнай,  кто  брал  билет  по  паспорту  Борисова,  когда  и  куда.  Вот  тебе  фото  и  описание  одежды  пропавшего.
     Дежурных  по  залам  ожидания  опроси,  и – кассирш  общественных  туалетов.  Я  с  утра  иду  к  Чорновязу,  а  с  девяти  буду  в  отделе  кадров  Института  океанологии.  Вот  телефон  кадровика  для  связи.
13.
    Утром  Князева  ждал  сюрприз  не  из  приятных:  сбежал  Чорновяз!  Отпросился  на  два  дня  и  исчез,  возможно,  ещё  в  среду,  после  обыска,  что  Маша  устроила.
    Конечно,  никто  его  не  заявлял  в  розыск.  И  капитан,  сделав  ксерокопию  фото  Чорновяза  из  его  личного  дела,  бросился  в  отдел  кадров  института  океанологии:  на  тот  телефон  должен  был  звонить  опер  Григорьев.

    Главного  кадровика  звали  Идея  Бабина.  Не  сказать,  что  имя  редкое:  по  научному  институту  то  и  дело  слышалось:   «Идея  интересная,  но…»,  «Идея  моя.  -   Нет,  моя!»,  «Идея  никуда  не  годится»  и  даже  «Идея  дохлая».  Бабина  живо  выдала  капитану  личное  дело  инженера  Борисова.

    «Так,  автобиография;  шести  лет  в  школу  взяли…,  окончил…  золотая  медаль…  комсомол – с  года  выпуска  из  школы;  гм,  чё  так  поздно?...  беспартийный – ну,  это…».
  Князев  вздохнул  и  взялся  за  анкету  на  визу:  «из  пролетариев»,  «загранрейсы»;  список  публикаций;  всего  две   и  обе – в  «Известиях  АН  СССР»,  первым  автором – как  это,  без  шефа-соавтора?»

  - Трудовую  книжку  Борисова,  пожалуйста, - попросил  капитан.
  - Да  зачем? – улыбнулась  Бабина. – Я  и  так  всё  расскажу.
  - Да  по  долгу  службы! – улыбнулся  ей   в  тон  Князев. – Зачем  Вам  отвлекаться  от  работы?
    Идея  нахмурилась  и  пошла  рыться  в  каталожном   шкафу.  Олег  всё  понял  и  нагло  сказал:
- Ну,  я  иду  в  канцелярию:  поднимать  приказы.  Найдёте  книжку – принесите  туда.
    Не  успел   он  закрыть  дверь  за  собой,  как  Бабина  крикнула:
  - Ой,  нашла!  Постойте!

     Капитан  вернулся,  взял  трудкнижку  Борисова  и  стал  смотреть  её  с  конца,  там,  где  «сведения  о  поощрениях  и  награждениях».  Бабина  заметила  это  и  отвернулась  копировать  что-то  на  ксероксе.  Князев  тут  же  сказал  жёстко:
  - Вот  и отлично:  сделайте  мне  копии  первых  шести   разворотов  этой  трудовой.
    И  когда  разъярённая   Бабина  повернулась  к  нему,  он,  улыбаясь,  добавил:
  - Пожалуйста,  Идея  Вилоровна!

    И  тут  раздался  звонок  телефона.  Бабина  взяла  трубку  и  почти  сразу  протянула  её  капитану.  Услышав  голос  Григорьева,  Олег  удивил  своего  опера,  «повысив»  его  в  звании:
  - Слушай,  старлей:  помнишь  данные  на  парня,  с  которого  я  должен  был  начать  сегодня?  Ну,  со  смешной  фамилией!
     Услышав  «Да»,  он  продолжил:
  - В отношении  его  делай  то  же,  что  и  по  главному.  Да,  та  же  задача,  те  же  невыясненные  обстоятельства.

    Получив  копию  трудкнижки,  капитан  Князев  пошёл  всё-таки  в  канцелярию  «приказы  поднимать»:  теперь  он  знал  опорные  даты.
    «Итак,  в  85-ом  Борисов  закончил  университет  и  сразу  был  принят  в  НИИ.  Обычно  распределяли  в  школу  учителем.  Значит,  оценили  и  пригласили.
     А  уже  через  полгода  приняли  в  аспирантуру  с  отрывом  от  производства.  Ровно  через   три  года  «отчислен  из  аспирантуры  в  связи  с  окончанием  срока  обучения  с  теоретическим  курсом».
 
       Диссертацию,  стало  быть,  не  сделал.  Вполне  можно  уволить.  Но  он  тут  же  зачислен  младшим  научным  сотрудником  в  лабораторию  директора.
     Через  два  года  уволен  по  сокращению  штатов;  но  через  три  месяца – приказ  отменён!
  А  через  неделю  Борисов  уже  в  лаборатории  Пролазова.
     В  марте  сего  года,  аккурат  ко  дню  рождения  «освобождён  от  работы  по  результатам  аттестации».   А  за  месяц   до  исчезновения…  принят  инженером.

    А  теперь  смотрим  поощрения:  «за  успешное  выполнение  научно-исследовательских  работ»  премия…,  премия…,  премия…,  два  оклада…,  100%  оклада…,  полтора  оклада….   
    А  вот  ещё:  «за  качественное  выполнение  хоздоговорной  темы  200  рублей.  А  за  что  два  оклада?  Поднимаем  приказ:  ага,  «назначить  начальником  рейса  НИС  «Таймыр».  Н-да…

    Обедать  капитан  Князев  собирался  в  институтской  столовой:  понаблюдать  за  людьми,  послушать,  о  чём  говорят.  Но  понял,  что лучше  этого  не  делать.  Работы  с  бумагами  оставалось  ещё  на  час-полтора;  можно  бы  закончить  вместо  обеда.
  Но  тут  его  позвали  к  телефону.  Звонил  сам  начальник  отдела:  «Совещание  сегодня  в  пятнадцать,  у  меня.  Быть  всей  группе».  Пришлось  всё  сворачивать  и  бежать.

      «И  чего  всполошилось  начальство? - недоумевал  Князев. – Правда,  для  меня  это  дело  уже  не  кажется  рядовым.  Но  майор-то  еще  ничего  не  знает,  а – торопится».
  По  пути  Олег  сочинял  в  уме  доклад,  прикидывал,  о  чём  сказать,  а  что  попридержать.
  - Ну,  докладывайте,  капитан, - приказал  майор  после  обычных  приветствий.  Князев  осмелился,  выигрывая  время:
  - Разрешите  доклады  по  старшинству,  от  младших  к  старшим?
    Начальник  отдела  поморщился,  но  согласно  махнул  рукой.

  Поднялся  Лёша  Григорьев:
  - Проверка  круга  знакомых  и  родственников  пропавшего  ничего  не  дала.  Обзвон  возможных  мест  пребывания,  включая  морские  экспериментальные  станции  на  острове  Попова  и  в  бухте  Витязь – тоже  никаких  зацепок.
     Гостиницы  обзвонил,  турклуб  и  морги  посетил – пусто.  Билеты  по  паспорту  на  транспорт  пропавший  Борисов  не  брал.

    Установлено,  что  в  среду  или  позже  исчез  друг  Борисова  из  Института  биологии,  по  фамилии  Чорновяз.  И  тоже  никаких  следов. 
    Перед  тем  Чорновяза  посетила  мать  пропавшего  Борисова,  сообщила  ему,  что  её  сына  ищет  милиция.  К  поиску  женщины,  производившей  во  вторник  обыск  у  Борисова,  не  приступал;  виноват.

  - А  что  скажет  эксперт? – обратился  майор  к  Сергееву.  Лёша  сразу  сел  без  разрешения.
    Встал  Дима,  посмотрел  в  бумажки-заключения  и  начал  неторопливо:
   - Следы  пальцев   давностью   не  больше  недели  по  нашим  оценкам  в  комнате  пропавшего – это  его  и  немного  матери  его. 
      Неустановленная  женщина  делала  обыск  не  в  резиновых  перчатках,  а  в  тканевых.  Но  даже  малых  ворсинок  я  пока  не  смог   обнаружить.

    Считаю,  что  книгами  на  полках  та  женщина  не  интересовалась:  микрослой  пыли  не  повреждён.  Хотя  мотивировала  обыск  именно  поиском  книги.   
     Изъятые  тринадцать  листов  отданы  в  краевую  экспертизу  на  химические  методы  дактилоскопии.  Изъятые  тапочки  содержат  запахи  матери  Борисова  и,  видимо,  букет  ещё  одной  женщины,  той,  что  делала  обыск:  собака  сбивается.  Так  что  одна  улика  у  нас  уже  есть.  Консервацию  запаха  я  провёл.

   - Теперь  что  у  Вас,  капитан? -  добралось  начальство  и  до  Князева. – Можете  не  вставать.
   Князев,  однако,  встал  и  начал  спасать  группу  от  взбучки:
  - Обстоятельства  исчезновения  гражданина  Борисова  частично  выяснены:  он  пропал  после  годового  прессинга  на  работе:  двукратное  увольнение  с  последующим  восстановлением  через  квартал.
       Оба  увольнения – незаконны;  хотя  имели  право  выгнать  сразу  после  аспирантуры.
     До  увольнений  и  между ними – множество  денежных  премий,  в  том  числе – за  ответственные  работы  на  оборону,  закрытой  тематики.
     Усматриваю  признаки  вымогательства  чего-то:  тактика  кнута  и  пряника.

  - Ну,  это  нас  не  касается! – прервал  майор. – Это  внутренние  разборки  института.  А  Ваше  дело – как  можно  скорее  найти  человека  или…  тело.  Есть  версии  и  план  поиска?
    «Планы,  схемы,  диспозиции…  Опять  бумажки  писать, - с  тоской  подумал  капитан.  -  Но  надо   отвечать  по  возможности  так,  как  от  тебя  ждёт  начальство».

  - Так  точно,  версий  три,  исходя  из  доложенных  мной  обстоятельств, - упрямо  решил  защитить  своё  вступление  Олег.
     – Первое – похищение:  Борисов  более  недели   не  выходит  на  связь,  в том  числе  пять  рабочих  дней.  А  взысканий  за  опоздания  в  течение  шести  лет  работы  не  имел.  При  похищении  не  исключаем  и  убийство.

  - Ну,  не  фантазируйте,  капитан, -  тормознул  его  майор. – Кому  он  нужен,  этот  инженер?
  - Вторая  версия – самоубийство.  Борисов  интроверт,  друзей  в  настоящее  время  нет:  последний  тоже  исчез.
     А  при  такой  раскачке  психики  да  романтическом  складе  личности  возможно  доведение  до  самоубийства.  Два  случая  в  этом  институте  известны.

     - Эт-то  Вы  хватили,  капитан! – оборвал  Олега  шеф.  -  Будем  переводить  дело  в  уголовное  под  сто  десятую  статью?   Да  по  ней  практически  не  судят.  Товарищи  Вам  спасибо  не  скажут.
  - Третья  версия  как  раз  противоположная, - сказал  Князев,  успокаивая  себя  и  майора.
 – Борисов  предпринял  какие-то  действия  по  защите:  поехал  жаловаться,  повёз  компромат  на обидчиков,  что-то  прячет  или  ищет.  При  таких  делишках  нередко  ездят  тайком.
  Ну,  поехал  на  выходные,  но  не  рассчитал.  В  пользу  версии:  заметание  следов,  обман  матери.

  - И  куда  же  он  уехал  на  два  дня?  Самолёты  исключаются,  как  нас  опер  твой  заверил.
    До  Хабаровска  на  попутках?  И  кому  там  жаловаться,  Исаеву?   Да  никуда  не  попадёшь,  тем более  в  выходные.  Ладно,  идите.  Думайте.
    Группа  поднялась  и  пошла  в  свою  комнату  поговорить  серьёзно.
14.
    - Похоже,  мне удалось  найти  забавный  отпечаток, - сказал  Дима. – Этот  Борисов  за  письменным  столом  пил  чай  с вишнёвым  вареньем  внакладку.  Зачитался,  видно,  и  толкнул  стакан,  выплеснул  на  стол.
    Вытер,  даже вымыл  столешницу;  а  вот  боковой  срез  её – забыл,  как  большинство  мужиков.  Там  плёночка  образовалась.  А  эта  «Маша»  взялась  за  край  стола  в  своей  перчатке,  когда  приседала.  Отличный  оттиск  получился,  и  фрагмент  шва…

  - Ну  не  томи,  Димон, - не  вытерпел  Олег,  - из  чего  перчаточки?
  - Батист,  братцы,  батист.  Я  даже с  женой  консультировался.  Материал  дорогой,  да  и  перчатки  из  него  шить  неловко.  А  шов – профессиональный,  фабричный,  между  большим  и  указательным.
  - Маша,  скорей  всего,  из  института.  Так  где  и  кто  там  использует  батистовые  перчатки? – подхватил  Князев.
  - Димон,  цены  тебе  нет! – воскликнул  Григорьев. – Завтра  же  эта  Маша  будет  наша.

    На  следующий  день  опер  с  утра  караулил  кладовщицу;  благо,  склады  были  метров  за пятьсот  от  института.  Накануне  Князев  сообщил  ему,  где  склады  и  как  звать  «хозяйку».
  - Анна  Андревна,  доброе  утречко,  меня  вот  послали  узнать,  есть  ли ещё  батист  на  складе? – подкатился  он  к  кладовщице.
  - А  ты  кто  таков? – подозрительно  оглядела  его  старуха. – Не  припомню  что-то…
  - Да  я – новый  лаборант  из  лабы  оптики, - на голубом  глазу  соврал  Григорьев. – Вот  на  побегушках  пока.  Ну  что,  можно  требование  выписывать?  Для  протирки  оптической  оси…

  - И  не  думай!  С  каких  это  пор  оптикам  батист.  Его  только  в  отдел  информации  для  регламентных  работ  на  ЭВМ.  Сама  Майя  Васильевна  приказала.
   Григорьев  изобразил  печаль,  хотя  душа  его  пела!  Однако  он  жалобно  протянул:
  - А  может,  перчаточки  батистовые  где  завалялись?
  - О-о,  хватил!  Так  это   когда  было…  Сразу  все  девчата  из  информотдела  и  разобрали.

    Лёша  побрёл  из  склада,  а  едва  вышел – припустил  бегом  к  штатной  вахтёрше  Института  океанологии  Кузьминой.  Она  и  Борисова  уже  пили  чай.  Наскоро  поздоровавшись,  опер  спросил:
  - Марья  Алексевна,  а  кто  такая  Майя  Васильевна?
  - Жена  директора  нашего.  И  уже  год  заведует  отделом  информации,  после  того,  как  Олечка  руки  на  себя  наложила…
  - Какая  Олечка? – заинтересовался  Григорьев.

  - Да  была  такая  девочка  в отделе  информации,  когда  им  командовал  Комельков.  Его  назначили  за  пикнички  да  шашлычки  для  начальства.  А  он  всех  девчат  отдела,  можно  сказать,  в  гарем  превратил;  его  Кобельковым  и  прозвали.
     Когда  Олечку  приняли,  он  повёз  её  с  собой  в  Геленджик  будто  на  симпозиум,  да  там  и  надругался.
  Мы  её  похоронили;  а Майя  Васильевна  Кобелькова-то  в  Москву  командировала,  там  пристроила,  а  тут  отмазала.

  - Ну,  «Варвара  Ивановна», - повернулся  Лёша  к  Борисовой, - я  вообще-то за  Вами,  сдавайте пост.  Ещё  день-два  практики  на  новом  месте  и – поздравим  Вас.
    Вообще  у  этой  Кузьминой  опер  узнал  много  чего  интересного;  к  примеру,  о  личной  жизни  директорского  шофёра  Паши,  о  том,  что  даже  доктора  наук  заискивали  перед  ним,  чтобы  он  устроил  им  неформальную  встречу  с  шефом.  За  эти  услуги  Паша  брал  «по  таксе».

    Отдел  информации  оказался  в  здании  Института  геологии;  там  «Варвару  Ивановну»  пристроили  ещё  удобнее.  Григорьев  «от  ЧОПа»  наблюдал  за  ней.
     И  в  тот  же  вечер  Борисова  уверенно  указала  на  женщину  средних  лет:  «Маша».
    Опер  проследил  её  до  квартиры;  благо,  недалеко  пришлось.  Он  даже успел  вернуться  в  информотдел,  где  уборщица  домывала  полы,  и  по  адресу  в  журнале  явки  узнал  домашний  телефон  и  «ФИО» - Гутник  Руфина  Михайловна.
15.
    На  следующий  день  Григорьев  постучал  в  дверь  соседки  Гутник  под  предлогом  позвонить  по  телефону,  познакомился  с  ней  и  узнал,  что  Руфина  Михайловна – двоюродная  сестра  завлаба  Пролазова.  А  к  вечеру  он  получил  задание  капитана  во  что  бы  то  ни  стало  лично  вручить  ей  повестку – вызов  к  Князеву  на  беседу.   
     Опер  подходил  к  дому,  где  жила  Гутник  с  мужем,  когда  от  подъезда  отъехала  до  блеска  вымытая  чёрная  «Волга».  А  в  дверях  стояла  соседка  Руфины  Михайловны,  глядя  вослед  лимузину.
  - Добрый   день,  Вера  Семёновна, - поздоровался  Лёша.  – Кто  это  такой  важный  поехал?
  - А  Гутник, - охотно  сказала  соседка. – Чой-то  директор  наш  ей  служебную  «Волгу»  подал?  Раньше  вроде  не  было  такого.

  - Гутник? – ужаснулся   опер. – Куда  она?  Надолго?
  - В  Москву  полетела,  в  командировку.  Сказала,  на  три  месяца.  А  потом  стажировка  какая-то.  Вот   меня  попросила  за  её  квартирой  присматривать.
    Лёша  круто  развернулся  и  бросился  бежать  за  «Волгой»,  забыв попрощаться  с  Верой  Семёновной.  Вспомнилось,  как  отмазали  Кобелькова.

    «Через  двести  метров – кольцо  троллейбуса.  Там  таксисты  пасутся, - сообразил  опер. – Чёрт,  не  хватит  денег  до  аэропорта  на  такси.  По  удостоверению?  Но  так  можно  при  гонке  за  преступником.  А  Гутник  на  то  не  тянет:  не  оплатят  мне…».

    На  кольце  «Фабрика  «Заря» - колонна  из  полудюжины  таксомоторов.  Григорьев  бросился  к  головному:
  - Шеф,  в  аэропорт! – И,  показывая  удостоверение  МВД, - В  долг.
     Мордастый  «бомбила»  ухмыльнулся:
  - Нашёл  дурака!  Ещё  скажешь,  что за  вором  гонишься.  А  после  меня  же  штрафанёшь  за  превышение  скорости.  Нынче  малый  бизнес!

    Григорьев  даже плюнул  в  сторону  от  злости;  и  крикнул  всей  колонне:
  - Мужики!  Кто  в  аэропорт  меня  в  кредит?  По  службе!
    Откуда-то  возник  жуликоватый  «смотрящий»:
  - Э,  нет!  У  нас  так  не  пойдёт:  не  по  понятиям.  Строго  по  очереди.  А  казёнка – с  наценкой  и  по  «зеркалу».
    «Ещё  обратный  путь  оплачивать, - понял  Григорьев. -  Вот вымогатели!»

  - Мужики,  кто  не  трус? – крикнул  он  снова. – Я – опер;  боевик  обещаю.
    Из  хвоста  очереди  ему  махнул  рукой  молодой  парень  есенинской  внешности.
  - Эй,  пацан! – взревел  «смотрящий». – ну,  блин,  больше  чтоб  я  тебя  не  видел:  тачку  покоцаем!
    Но  Григорьев  уже  влетел  в  «Тойоту»  смельчака:
  - Жми,  дорогой!  Должны  успеть:  у  них  ещё  регистрация  на  рейс.

    «Есенин»  вёл  машину  смело,  можно  сказать – дерзко.  Лёха  взглянул  на  него  сбоку:
  - Тебя,  небось,  Серёгой  зовут?  «Бомбишь»  давно?
    Водитель,  не отрывая  взгляда  от  дороги,  ответил:
  - Ошибся,  опер:  Саня  я!  Как  уволили  год  назад  из  рыбаков,  так  и  кручу  баранку.  Тачка  не  моя:  брат  оставил  по  доверенности,  пока  он  в  рейсе.

    Уже  на  «Чайке»  их  тормознул  инспектор.  Григорьев  сразу  раскрыл  ему  удостоверение:
  - Слышь,  братишка,  при  исполнении  я:  преследую  чёрную  «Волгу».  Видел  её?
  - Даже  две;  а  номер?
    Лёша  назвал  номер  директорской  машины.  Инспектор  кивнул:
  - Была.  Может,  по  трассе  сообщить,  чтоб  задержали?
  - Не надо:  у  аэропорта  возьму,  пусть  обозначат  вылет.  А  то  отвертятся.  Так,  пусть  попридержат  ребята  маленько.  А  нас  трогать  не  надо.  У  тебя  жезл  есть  лишний?
    - Нет.  Сейчас  сообщу  на  пост  «Океанская»:  тебе  приготовят.

    Жезл  Григорьеву  передали  на   ходу,  как  эстафетную  палочку.  От  Артёма  «Волга»  пошла  по новой   трассе;  а  «Тойоту»  Саня  повёл  по  старой,  наперерез.  Движения  по  старой  уже  не было:  солнце  закатилось.    Выскочили  на  новую,  остановились  за  последней   развилкой.
    Лёша  черкнул  номер  служебного  телефона  карандашом  на  червонце  и  сказал:
  - Звони – сочтёмся!  Спасибо,  брат;  а дальше  я  сам. 
    Саня  развернулся  и  пропал  в  густых  сумерках  старой  трассы.  А  Григорьев  встал  под  ближайшим  фонарём.

    Вдали  показался  свет  фар  «Волги».  Григорьев  одёрнул  форму,  сдвинул  на  лоб  фуражку.  «Вроде  она?...».  Он  шагнул  с  обочины  на  метр  вперёд  и  требовательно  показал  жезлом:  «Стоп!».
      Чёрная  «Волга»  сбросила  газ,  подкатывая  к  оперу;  и  вдруг  рванула  на  него!
   «Всё – отжил!..» – успел  понять   Лёша,  инстинктивно  прыгнув  на  капот.  Боли  не  было:  он  провалился  в  сладкий  сон.
16.
    «Какая  мягкая  полынь!  Кружит  и  качает…  Чьё-то  лицо  кричит  еле  слышно:  «Куда  тебя  везти?  Куда?» - с  этими  мыслями  Григорьев  никак  не  мог  разобраться.
    «Так,…  этот  парень  вёз  меня…  Как  его  зовут?  Куда?...  в  аэропорт».
  - Да,  в  аэропорт,… - прошептал  Григорьев,  пытаясь  встать.
  - Это  я – Саня, - донеслось  до  него. – Я  не  уехал.  Я  всё  видел.  Вот  твоя  фуражка.
  - В  аэропорт, - повторил  опер,  и  Саня,  втащив  его  на  заднее  сиденье,  помчал  вперёд.

    В  «Тойоте»  Лёша  немного  оклемался,  хотя  и  подташнивало.
  - Крепко  мне  мозги  тряхануло! – сказал  он.  – но  главное:  ноги-руки  целы.
   -  Да,  показал  ты  мне  боевик…, - сказал  «Есенин».  – Я  в  тёмном  проулке  стоял,  а  ты  под  фонарём.  Я  всё  видел,  как  в  кино;  а  ты  меня – нет.  Расскажешь,  в  чём  дело?
  - Обязательно  расскажу,  Саня, -  сказал,  слегка  заикаясь,  Григорьев.   – Но  не  сейчас.  А  чем  кино  закончится – мне  и  самому  интересно…

   Чёрная  «Волга»  стояла  между  киосками,  выглядывая  капотом;  сзади – забор.  «Тойота»  закрыла  ей  выезд.
  - Эй,  парень! – тревожно  крикнула  Гутник  из  машины.  И  осеклась:  с  заднего  сиденья  неловко  вылез  Григорьев.
  - Ну,  и  где  Паша? – спросил  он,  подойдя  к  правой  дверце.
  - П-пошёл  посмотреть…, - покорно  ответила  Гутник.
  - Разведать,  нет  ли  засады? – усмехнулся  опер.

    Вдруг  в  глазах  «Маши»  мелькнула  надежда;  и  Лёша  понял:  за  его  спиной  приближается  шофёр  директора.  Спокойно  повернувшись,  он  увидел…  направленный  на  него  пистолет. 
     А за  спину  Паше  осторожно  заходил  Саня.  Всё  же  услышав  шум  его  шагов,  шофёр  чуть  скосил  туда  глаза;  в  этот  миг  опер  носком  правой  ноги  врезал  по  кисти  руки  с  пистолетом.  Чуть  не  свалился  при  этом  на  капот  «Волги»,  но  сердце    прыгнуло:  «Попал!  Как  и  полста  раз  на  тренингах».   Пистолет  улетел  метра  на  три.

  - Подай!  Ну!! – приказал  Григорьев  Паше  абсолютно  бесстрашно;  и  тот – повиновался.
  - Неужто  стрелять  собрался,  дурак? – удивился  Лёха.    – Значит,  так.  Покушение  на  убийство  сотрудника  при  исполнении – раз.  Угроза   оружием – два.
  - Ничего  не докажешь,  хамло, - очухалась  Гутник. – Свидетелей  нет.
  - Я – свидетель,  я  всё  видел, - вмешался  Саня.
  - Унус  тестис – нулюс  тестис, - парировала  «Маша».  И  снисходительно  перевела:
  - Один  свидетель – ни  одного  свидетеля.

  - Вот  когда  вам  предъявят  главное  обвинение, - пошёл  ва-банк  Григорьев, - за  роль  второго  свидетеля  вы  подерётесь,  Маша  и  Паша.  Ладно,  поехали  домой.  Паша,  за  руль!
          Григорьев  устроился  на заднем  сиденьи  «Волги»,  лязгнув  затвором  пистолета.
  Саня  выпустил  машину  директора  и  пристроился  сзади.
 
         На  посту  ДПС  «Океанская»  опер  попросил  инспекторов  присмотреть  за  «спутниками  в  «Волге»,  а  сам  позвонил  Князеву:
  - Товарищ  капитан,  встречайте  на  «Заре»  меня  и задержанных.  С  понятыми:  надо  обыскать  багаж  Гутник  и  «Волгу»  директора  института.

    Князев  приехал  с  Димой  Сергеевым  и  двумя  понятыми.  Гутник,  во  девичестве  Пролазова,  сразу  заявила  им  отвод:  мол,  это  ваши  подсадные,  сексоты  и  т. д.
  - Ну,  своим  соседям  Вы  доверяете? – спросил  Князев.  Побеспокоили  людей  из  подъезда.
    Блокировали  Пролазовой  вход  в  подъезд,  выгрузили  её  чемодан  и  осмотрели  машину.  Зафиксировали  в  протоколе,  что  слева  от  места  водителя  найден  смятый  авиабилет  на  Гутник  Р. М.  с  сегодняшней  датой  вылета.  Паша  подписал  свой  протокол  и  был  отпущен.

         Пролазова  тяжело  вздохнула  и  пригласила:
  - Ну  что  же,  милости  прошу  ко  мне:  шмонайте  женское   бельё  в  тепле,  при  свете  и  уюте.
  - Нам  лучше  здесь,  на  свежем  воздухе, - ответил  Князев. – Это  ведь  не  обыск,  а  досмотр  вещей,  правильно?
    Ордера  на  обыск  у  него  не  было:  из  квартиры  хозяйка  выперла  бы  их  как  пить  дать.

  Лишь  на  секунду  Гутник  напряглась,  но капитан  ждал  этой  реакции  и  потому  заметил.  «Есть!» -  понял  он.  Однако  ничего  подозрительного  среди  вещей  не  обнаружили.
  - Может  быть,  Вы  мне  личный  досмотр  устроите,  капитан, - насмешливо  подсказала  Гутник. – Пощупаете,  так  сказать.
  - Нет  необходимости, - ответил  Князев. – У  Вас  это  в  чемодане.

    «Опять  она  дёрнулась, - отметил  он. – Уже  горячо».  И  капитан  кивнул  Сергееву:  «Действуй».
Чемодан  картонный,  обтянут  толстым  кожезаменителем,  тиснёным.  Простукивать,  прощупывать  очень  трудно.
      Ничего  нет…    Димон  достал  свою  «машинку».  Это  был  портативный  электронный  металлоискатель  японского  производства.  Сергеев  получил  его  в  «аренду»:  уговорил  знакомого  «чёрного  археолога»,  искателя  кладов.  Может  быть,  купить  себе  такой  за  свои  кровные?  Недешёвый  «японец»…

    И  «машинка»  показала  металлический  лист  формата  А4,  но  плохой  проводимости.  Сверхтонкая  фольга?  В  любом  случае  можно  вскрывать  стенку  чемодана  без  боязни  платить  за  ремонт.
     Но  металла  там  не  оказалось:  только  кусок  распечатки  с  ЭВМ  и  лист  очень  тонкого  чёрного  картона,  из  какого  делают конверты  для  фотобумаги.  Правда,  на  нём  волнистая  черта,  выше  её – контур  карандаша;  остальное  заполнено  кривыми   линиями.

       Стали  вписывать  загадку  в  протокол;  и  вдруг  один  из  понятых  воскликнул:
  - Да  это  же  электропроводная  бумага!  И  решение  на  ней  задачи  о  потенциале  между  волнистой  проводящей  поверхностью  и  чем-то  вроде  ракеты. 
       Так  называемый  метод  ЭГДА:  мы  его  в  филиале  ЦНИИМФ  применяли, на  Эгершельде.
  - Так,  проясняется! – обрадовался  Князев. – А  распечатку  отдадим  на  экспертизу  в  Институт  информатики.
17.
        Утром  капитан  Князев  пришёл  на  службу,  как  на  праздник;  есть  чем  гордиться:  вскрыта  перевозка  оборонных  сведений  в  тайнике.
        «Ну,  с  докладом  спешить  не  будем:  пусть  ещё  эксперты  распечатку  оценят», - решил он.     Но  к  полудню  его  вызвал  к   себе  начальник  отдела,  чему  Князев  даже  обрадовался.

  - Чем  вы  там  занимаетесь,  капитан? – повышенным  тоном  начал  майор.  – Вы  кого  задерживали?  Почему  сорвали  командировку  сотруднику  института  гражданке  Гутник  Руфине  Михайловне?  Да  у  вас  штанов  не  хватит  оплатить  ей  авиабилет до  Питера!                Сейчас  в  науке  каждый  рубль  на  счету;  тем  более – командировочный  фонд.
  - Гражданка  Гутник  Р. М.  в  тайнике  везла  оборонные  научные  секреты, - выпалил  Князев,  поймав  минипаузу в  монологе  начальника.
  - Тебя  это  касается? – ничуть  не  смутился  майор. – На  то  есть  другие  органы.  А  ты  Борисова  нашёл?  Или  хотя  бы  второго,  друга  его?  Чего  молчишь?
  - Ищем,  товарищ  майор, - выдал  Князев  банальную  фразу.

  - «Ищем!...», - передразнил  его  начальник. – Вижу,  рано  тебе  капитана  присвоили.  Твой  уровень – беглых  алиментщиков  ловить,  а  ты  норовишь  всё  шпионов  разоблачать,  академиков  свергать.  Какая  разница,  от  кого  страна  получит  открытие:  от  академика  или  инженера?  От  академика   даже  правильнее,  так?!

    Капитан  Князев  хотел  что-то  возразить,  но  майор  оборвал  его:
  - Прекрати  разработки  этой  Гутник  и…  других!  Если  через  три  дня  не  найдёшь  Борисова  и  дружка  его,  то  дело  сдашь  другой,  умной  группе.  Марш  отсюда.  Понял?
  - Так  точно,  товарищ  майор! – отчеканил  Князев,  повернулся  и  вышел.
  «Какая  муха  укусили  начальника?»  -  недоумевал  капитан.   
    Он  не  знал,  что  майор  получил  приказ  прекратить  разработку  сотрудников  института  от  полковника,  а  тот   не  знал,  от  кого  получил  совет  милицейский  генерал. 

   Горькая  правда  в  том,  что  даже  несправедливый  нагоняй  помогает  мобилизоваться,  если  ты  не  хлюпик.
  - Лёша,  ты   когда  обзванивал  родственников,  за  родную  сестру  Борисовой  тебе  ответила  её  соседка,  так? – спросил  капитан.
  - Да,  сказала,  что  Иванцовы  уехали  в  санаторий.  Но  у  них  никто  не  живёт.
  - Вот  и  Борисовой  ответила  та  же соседка  и  то  же  самое, - подчеркнул  Князев. – но  на  неделю  раньше.
  - А  давайте  сейчас  позвоним  этой  сестре, - предложил  Дима  Сергеев. – Лёша,  где  её  телефон?

    Григорьев  достал  свою  записную  книжку,  полистал  её  и  стал  набирать  номер.
  - Дай  мне  трубку, - попросил  Князев. – Алло!  Это  Иванцовы?  Нет?  А  кто?  Ах,  соседка…  В  санаторий  уехали?  А  телефон  санатория  можно?  Спасибо.
    Капитан  позвонил  в  санаторий  и  услышал,  что  Иванцовы  уехали  в  Еленовку  на  свадьбу.
  - Как  под  копирку, - подвёл  он  итог. – Не  криминал,  что  они  на  уикэнд  калымить  ездят  куда-то.  Соседка  им  в  понедельники  докладывает,  что  звонили:  пропал  племянник.  А  они…
  - А  они, - подхватил  Сергеев. – Все  будни  молчат,  как  рыба  об  лёд!  Сестре  не  позвонят  во  Владик,  не  поинтересуются,  не  погорюют  вместе.

  - А  ведь  интеллигентные  люди, чуткие, - заметил  Григорьев. – И  Борисова  сестру  хвалила;  отношения  у  них  тёплые.
  - Слишком  тёплые, - подытожил  Князев. – Иванцовы  знают,  что  с  Борисовым,  но  боятся  сообщить  это  его  матери.  Избегают  разговора,  ждут  чего-то.  Развязки  ждут.
  - Так  что – едем  на  свадьбу  в  Еленовку? – спросил  Григорьев.
  - Едем,  Лёша!  Терять  нам  нечего:  в  понедельник  нам  дадут  разгон…   
18.
    Борисов  проснулся  очень  поздно  и  полчаса  лежал,  обдумывая  своё  положение.  Вспомнилось  из  детства:  первоклассником  он  разбил  окно  соседке,  и  за ним  погнался  участковый  милиционер.
      Удалось  убежать:  проскочил  в  узкую  щель  бетонного  забора,  непроходимую  для  погони.  Пришёл  домой  под  вечер,  и  мать  пугала:  «Была  милиция.  Сказали,  что  ночью  заберут  в  тюрьму  на  хлеб  и  воду.  Книжек  не  увидишь».

    Жизнь  кончилась?  «Последний  вечер  на  свободе»  Славик  потратил  на  чтение  «Кавказского  пленника»,  про  отважного  Жилина.
    Наконец,  мать сказала:  «Иди  спать:  они  не  придут».  Но  он  не  спал  полночи  и  понял  то,  что  ещё  не  мог  выразить  словами:  свобода  дороже  жизни.  И  вот  сейчас…
    Борисов  встал, наощупь   вышел  под  звёзды  и  подобрался  к  избушке.  В  окне  был  слабый  тёплый  свет.  На  крыльце  Влад  замер:  услышал,  как  в  избе  поёт-стонет  убийца  Филин:
Глухой  неведомой  тайгою,
Сибирской  дальней  стороной
Бежал  бродяга  с  Сахалина
Звериной  узкою  тропой.
Шумит,  бушует  непогода,
Далёк,  далёк  бродяге  путь.
Укрой  тайга  его  глухая:
Бродяга  хочет  отдохнуть.
Там  далеко,  за  тёмным  бором
Оставил  родину  свою,
Оставил  мать  свою  старушку,
Детей,  любимую  жену.
«Умру – в  чужой  земле  зароют,
Заплачет  мамочка  моя:
Жена  найдёт  себе  другого,
А  мать  сыночка – никогда».

    Песню  эту  Влад  слушал  ещё  дошкольником, когда  у  покойной  бабушки  собирались  её  сверстники-старики  на  последние  свои  дни  рождения.  А  ведь  бабуля  была  из  Успенки…

    Филин  замолк;  Влад  решил  войти  и  стал  вытирать  ноги,  шаркая  о  крыльцо.  Мгновенно  дверь  открылась  внутрь,  из  полной  тьмы  раздался  мат:
  - Тьфу,  чёрт,  уже  второй  раз  чуть  не  расстрелял  тебя, - перевёл  Филин  трёхэтажный  на  русский. – Опасно  так  подкрадываться.  Я  подумал – не  менты  ли.

    Он  зажёг  свечу  на  столе,  осветившую  хлеб,  тушёнку,  варёную  картошку,  плавленый  сыр.  Борисов  сглотнул  слюну,  и  Филин  заметил  это:
  - Садись,  ешь.  Сейчас  чаю  поставлю.  Я  тут  соты  прошлогодние  нашёл.
    Филин  положил  ружьё  на  топчан,  зажёг  китайскую  газовую  плитку  под  чайником.  Борисов  ел  всё  подряд,  пытаясь  не  торопиться.  «Кормилец»  зажёг  вторую  свечу.

  - У  него  тут  и  свет  есть, - сказал  он  и  кивнул  на  электролампочку. – Но  нам  надо  тихо.
  - У  хозяина?  А  вдруг  придёт? – рискнул  сказать  Влад.
  - Не  придёт – я  его  утром  укокошил,  Жадюгу  этого, - ответил  убийца.
    Борисов  смутился:  похоже,  он  как  бы  соучастник,  раз  пользуется  имуществом  убитого.  Да  и  харчи  откуда?  По  крайней  мере,  ясно,  что  соты  с  мёдом – от  покойника.  Но   отказаться  от  чая  Влад  уже   не  мог;  тем  более,  что  Филин  себе  налил  тоже.

  - А  если  придут  родственники  его? – спросил  Борисов,  имея  в  виду  Жадюка.
  - Ну,  у  них  похороны  скоро,  потом  поминки,  ещё  «девять  дней»  готовить.  Неделю  точно  не  приедут.  А   менты  меня  далеко  будут  искать,  не  ждут,  что  я  так  дерзко…  Тебе  ещё  чаю?  Сыр  вот  бери,  не  стесняйся.
    «Ничего  себе  приключение! – думал  Борисов,  запивая  чаем  тёмный,  почти  чёрный  мёд. – Знать  бы,  чем  всё  это  закончится…»

  - Ладно,  спать  пойду,  на  сеновал,  -   сказал  Филин. – А  ты  тут  спи;  извини,  запру  тебя.  Параша  вон  там,  в  углу.  И  не  вздумай  в  окно  лезть:  могу  и  стрельнуть.  В  третий  раз – наверняка.
    Он  бросил  коробок  спичек  на  стол  у  свечки,  забрал  ружьё  с  топчана  и  ушёл.

    Выждав  полчаса,  Борисов  осмотрел  избу.  Никакого  оружия;  разве  что  топор  и  нож  хлебный….  Оконца  маленькие,  в  них – мощные  рамы  крестом.  Кирпичная  печка;  на  стене – полка  с  «книгами»:  драные  журналы  «Огонёк»,  «Охота  и  охотничье  хозяйство»,  что-то  без  обложек.
 
    Лишь  одна  книжка  почти  новая,  в  мягкой  обложке,  небольшого  формата.  Влад  поднёс  её  к  свечке – Фридрих  Ницше,  «Так  говорил  Заратустра».
    И  он  вспомнил:  школьником  читал  книгу  американского  художника  Рокуэлла  Кента  «В  диком  краю».  Этот  Кент  одно  лето  прожил  в  глухом  лесу,  в  избушке;  и  была  у  него  лишь  одна  книга – этот  самый  «Заратустра».
     Очень  она  Кенту  нравилась;  а  Владу  понравился  Кент.  И  решил  он  обязательно  прочесть  «Заратустру».

  Но  во  всех  библиотеках  ему  шёпотом  говорили,  что  Ницше  был  любимцем  Гитлера,  а  потому  он  запрещён  в  СССР.  А  кто-то  возмутился,  что  Ницше  написал  страшную  фразу:  «Живите опасно».
    «Ладно,  завтра  почитаю, - решил  Борисов.  Он  стянул  матрац  с  топчана  на пол,  перевернул  его  и  лёг.  Не  спать  же  в  постели  убитого  утром  Жадюки!...  Вопреки  ожиданию,  заснул  он быстро.
19.
       Проснулся  Борисов  при  первых  признаках  рассвета  с  каким-то  блаженным  настроением.  И  оно  его  испугало:  неужели  Стокгольмский  синдром?
      Об  этом  он  слышал  звон;  иногда  читал  заметки  в  газетах,  как  заложники  начинали  испытывать  сильные  симпатии  к  захватившим  их  террористам.

  «Уж  я-то  не  поддался  бы, - думал  он  раньше.  – Это  оригиналы-шведы  стали  друзьями  со  своими  захватчиками,  это  Патти  Хёрст,  внучка  миллиардера  из  США,  вступила  в  банду  похитивших  её.
        А  военный  журналист  армии  США  после  месяца  в  плену  у  вьетконговцев  стал  их  защитником.  А  теперь…  неужто  я?  И  так  быстро….

    Первый  приступ  этого  синдрома – вспышка  тепла,  когда  Филин  обвязал  себя  булинем:  он  тоже  альпинист,  как  и  я!  Вторая – когда  он  уважительно  вернул  мне  удостоверение-пропуск.  Так  что  дело  вовсе  не  в  том,  что  он  меня  покормил.  Так  что  же  мне  делать-то?  Я  конечно,  не  Патти  Хёрст,  но…».

    Между  тем  совсем  рассвело.  Влад  осторожно  выглянул  в  окно:  Филин  делал  физзарядку!  Точнее:  силовую  разминку,  всякие  растяжки,  шпагаты,  отжимания   и   как  там  ещё…
    «Не дай  бог,  меня  привлечёт  в спарринг  или  как  куклу,  как  грушу  для  битья», - подумал  Влад,  бросился  на  матрац  и  притворился  спящим.

    Через  час  он  встал  и  почти  навёл  порядок  на  столе,  когда  звякнул  засов  и  появился  Филин.
  - А,  одобряю, - сказал  он,  кивнув  на  стол. – О,  и  чайник  поставил!  Будем  жрать.
    Поели;  и  захватчик  позвал  Борисова:
  - Пойдём,  покажу,  что  я  тут  нашёл.

    И  он  повёл  Влада  к  омшанику;  оттуда  вынес  ящик  с  дюжиной   светлокоричневых  брусков  будто  прессованного  сахара  или,  скорее,  халвы.
  - Толовые  шашки, - пояснил  Филин. – Рыбу  глушить  Жадюга  собирался.  И  взрыватели  есть.
    Но  и  это было  не  всё.  Он  показал  Владу  полуметровое  сооружение  вроде  креста  с  поперечиной  из  стальной  рессоры,  тросиком  и  воротком.  Капкан  какой-то?

  - Знаешь,  что  это?  Арбалет.  Старый  хрен  браконьерил  по-чёрному  круглый  год.  С  такой  штукой  можно  даже  изюбря  завалить  безо  всякого  шума.  Да  и  человека…
    «Должна  же  быть  с  пасеки   дорога, - стал  соображать  Борисов. – Мёд  вывозили,  кирпич  завозили…  Мы-то  целиной  подкрались,  а  вон  там,  похоже…».

    Но  Филин  будто  подслушал  его  мысли:
  - Дорожка  сюда  пробита  под  «Ниву»  или  «Урал»  с коляской.  После  вчерашней  грозы  вряд  ли  проедешь.  Однако  поставлю  парочку  растяжек,  чтобы  нас  врасплох  не  застали.
    Борисов  поёжился:  преступления  пошли  чередой.  Филин  заметил  это  и  успокоил:
  - Да  ладно:  безоболочечные  поставлю.  Но  ты  всё-таки  не  ходи  по  дороге:  я  мастер  на  сюрпризы.

    Он  взял  четыре  шашки,  пару  полиэтиленовых  пакетов  и,  уходя  с  ружьём,  кивнул  на  остальное:
  - Прибери  в  избу.  Пока  свободен.  А вообще-то  не  очень  тут  бегай:  мишка  за  мёдом  придти может,  да  и  тигра  водится.

    Начинался  жаркий  день.  В  западной  стороне  подворья  густо  гудели  пчёлы.  «Как  мессершмитты, - подумал  Борисов. – Налетят – и  про  медведя  забудешь».
    Проследив,  куда  скрылся  Филин,  Влад  поплёлся  в  избу  читать,  о  чём  же  там  говорил  Заратустра.

    «Опасно  прохождение,  опасно  быть  в  пути,  опасен  взор,  обращённый  назад,  опасны  страх  и  остановка», - прочёл  Борисов  уже  на  первых  страницах.  Но  идея  о  сверхчеловеке  его  насторожила.
      Далее:  «Ты  из  опасности  сделал  себе  ремесло,  а  за  это  нельзя  презирать.  Теперь  ты  гибнешь  от  своего  ремесла;  за  это  я  хочу  похоронить  тебя  своими  руками».
      Что  это:  притча  или  пророчество?  Н-да,  надо  остановиться,  иначе  крыша  поедет.

  - Займись  простым  физическим  трудом, - сказал  себе  Влад, - чисткой  картошки,  к  примеру.
    И  в  самом  деле,  мрачный  Ницше  замолчал:  его  вытеснила  картошка,  рис,  банка  сайры…  Раздув  мангал  во  дворе,  Влад  сварил  суп.  Как  старый  турист,  он  умел  это  делать.
    Филин  вернулся  усталый,  озабоченный;  но  горячий  суп  резко  изменил  его  настроение:
  - Спасибо,  братишка, - улыбнулся  он. – Подкреплюсь – и  опять  в  тайгу.  Кое-что  найти  надо.  А  нас  они  потеряли:  когда  я  к   Жадюге  входил,  чья-то  «Нива»  промчалась  мимо  и  пошла  вправо,  на  Преображенку.  Вот  по  её  следу  менты  и  ринулись.

    «На  разведку  ходил, - догадался  Влад. – Не  было  его  максимум  шесть  часов.  А в  лесу  этом  он – как  в  своём  огороде.  Значит,  до  Еленовки  около  пятнадцати  километров.   Можно  рискнуть,  если  он  даст  фору  часа  три  хотя  бы.  Иначе – догонит…».
    Филин  отдохнул  полчаса  и  упрямо  пошёл  в  тайгу.  А  Борисов  принялся  за  «Речи  Заратустры».  Но  Ницше  его  уже  отталкивал:  «Брат  мой,  зло  ли  война  и  битвы?  Однако  это  зло  необходимо,  необходима  и  зависть,  и  недоверие,  и  клевета  между  твоими  добродетелями».

  - И кто  сюда  занёс  эту  книжонку? – спросил  Влад  сам  себя.  – А  что  друг  СССР  Кент  нашёл  в  ней  хорошего?
    Вдруг  Борисов  прочёл:  «Кто  поднимается  на  высочайшие  горы,  тот  смеётся  над  всякой  трагедией  сцены  и  жизни».
  - Верно! – воскликнул  он. – И  буквально,  и  в  философском  смысле.   – Ай,  хорошо  сказано!
    Душа  альпиниста  шевельнулась  в  нём,  он  отложил  книгу  и  стал  насвистывать  «Баксанскую».
 
        А  потом  легла  на  сердце  тяжёлая  дума:  завтра  хватятся  его  на  работе,  перепугается  мать…   Может  быть,  поговорить  с  Филином?  Как  же  влезть  ему  в  душу?  Читать  он  больше  не  смог.
    А  Филин  вернулся  в  сумерки,  довольный  донельзя:
  - Нашёл!  Завтра  поработаем!  А  чего – не  скажу:  сам  увидишь.

    Рискнули   ужинать  у  костра;  мол,  если  вертолёт,  то   услышим  издалека  и  костёр   листом  жести   прикроем.  Чай  с  лимонником  и  догорающий  костёр  спровоцировали  Влада:  он  стал  тихо  мычать  мотив  «Баксанской».  И  вдруг  случилось  чудо –  Филин  тихо  запел  под  эту  мелодию  себе  под   нос:
Бой  гремел  в  окрестностях  Кабула,
Ночь  пылала  вспышками  огня.
Не  сломало  нас  и  не  согнуло:
Видно,  люди  крепче,  чем  броня.
Мы  не  дипломаты  по  призванью,
Нам  милей  братишка-автомат,
Чёткие  команды  приказанья
И  в  запасе  парочка  гранат.

Вспомним,  товарищ,  мы  Афганистан,
Зарево  пожарищ,  крики  мусульман,
Грохот  автоматов,  взрывы  за  рекой.
Вспомним,  товарищ,  вспомним,  дорогой.
Вспомним,  товарищ,  как  мы  шли  в  ночи,
Как  от  нас  бежали  в  горы  басмачи,
Как  загрохотал  твой  грозный  АКС.
Вспомним,  товарищ,  синь  чужих  небес.

        А  затем  были  слова,  общие  с  «Баксанской»  зимы  1943-его  года,  известные  всем  альпинистам;  и  Борисов,  не  удержавшись,  стал  подпевать:
Тихо  на  костре  трещали  ветки,
В  котелке  дымился  крепкий  чай.
Ты  пришёл  усталый  из  разведки,
Много  пил  и  столько  же молчал.
Синими  замёрзшими  руками
Протирал  вспотевший  автомат
И  о  чём-то  думал  временами,
Головой  откинувшись  назад.
    Припев  они  пели  уже  вместе,  почти  в  полный  голос.  А  далее  Борисов  замолчал,  вслушиваясь  в  незнакомые  ему  слова  «афганского  варианта»:

Самолёт  заходит  на  посадку,
И  моторы  тяжело  гудят.
Он  привёз  патроны  и  взрывчатку,
Для  тебя,  меня  и  для  ребят.
Радуйтесь,  бойцы  из  царандоя:
Ваша  сила  в  том,  что  мы  за  вас,
Горною    афганскою  тропою
В  бой  идём  мы  не  в  последний  раз.

    Последний  припев  уже  угадывался,  повторы  это  облегчали,  и  Борисов  тоже  подключился:
Вспомним,  ребята,  мы  Афганистан,
Кишлаки  и  степи,  горный  океан,
Эти  дороги  по  чужой  стране,
О  боях  упорных  вспомним,  как  во  сне.
Вспомним  обстрелы  наших  городков,
Жажду  и  пекло  огненных  песков.
Эти  дороги  по  чужой  стране,
Вспомним,  братишки,  вспомним  о  войне.

    Оба  замолчали  минут  на  пять.  Борисов  искоса  взглянул  на  Филина  и  поразился:  тот  почти  плакал  после немудрёной  песни.  Артист?  Нет,  не  может  быть!  Влад спросил  осторожно:
  - Ты…  там  был?
  - Да, - ответил  он  просто, - с  87-ого  года. – Сам,  дурак,  напросился.  Служил  бы  сверхсрочником  в  охране  аэродрома – спокойно  бы  сейчас  старшим  прапорщиком  был.

  - А я…  в  те  годы  в  аспирантуре  «воевал», - с  иронией  признался  Влад. – Тоже  сдуру.
  - Сдуру? – удивился  Филин. – Почему  это?  Счас  научный  сотрудник,  кандидат,  небось.
  - Инженер  я, - поправил  Борисов. – С  чего  начал  после  университета,  к  тому  и  вернули.  Это  удостоверение  старое.  И  вообще…  пару  раз  увольняли.  Скоро  совсем…

  - Чего  так? – допытывался  Филин;  в  его  родне  «профессоров»  не  было,  и  о  них  он  знал  только  по  фильмам  о  благородных  академиках.
  - Долго  рассказывать, - попробовал  отмахнуться  Борисов.
  - А  ты  вкратце,  по-солдатски, - настаивал  Филин. – Да  и  спешить  нам  некуда.
    Влад  помолчал,  подумал  и  согласился:
  - Ну  ладно.  Слушай.  Хотя  вряд  ли  поверишь.
20.
    Так  вот:  влип  я  в  аспирантуру,  к   директору  института.  Тема…  ну,  как  ультракороткие  волны  над  морем  проходят.  От  работы  не  бегал,  тянул  хоздоговоры;  хотя  при  очной  аспирантуре  эта  нагрузка  не  положена.
    Экзамены  сдал,  а  диссер  не  дописал.  Ну,  это  обычно.

    А  тут  пришли  в  институт  материалы  на  открытие:  толстый  том  секретный.  Допуск  только  директору,  заму  по  науке,  завлабу  радиометео  и  ведущему  специалисту  по  этой  теме.  И  вот  этот  ведущий  спецдуб  дал  мне  том:  «Посмотри,  скажи  своё  мнение».
    Гляжу:  на первой  же  странице – элементарная  ошибка,  из-за  неё – пятьсот  страниц  бреда.  Авторов – дюжина:  одних  академиков  пять  набежало,  из  них  двое – точно  друзья  директора.  Не  давать  же  спецдубу  компромат:   несу  директору  записку,  показываю  ошибку.  Шеф  только  головой  покрутил:  «Иди  работай!».

    А  по  закону  эксперт  института  через  четыре  месяца  должен  дать  заключение.  И  тут  меня  неожиданно  увольняют  по  сокращению  штатов.  Восстановился,  конечно,  но  нескоро:  научников  увольняют  не  в  первую  очередь.
      Спросил  спецдуба:  «Как  экспертиза?».  Он  сказал,  что  институт  ответил:  «Не  имеем  специалистов  по  этому  вопросу».  Ладно,  я  не  тщеславен.  И  вдруг  узнал:  институт  «открытие»  подтвердил!

    Но  истина-то  одна;  значит,  пять  лет  моей  работы – ложь?  Но  главное  даже  не  это.  Помнишь,  как  в  82-ом году  в  войне  за  Мальвины  аргентинцы  потопили  «Шеффилд» - новейший  эсминец  англичан?  А  через  три  недели – «Атлантик  Конвейер»,  набитый  вертолётами.
  Оба – французской  ракетой  «Экзосет»:  она  низко  над  морем  летит,  и  локатор  её  не  видит.  Так  вот:  моя  работа – как  можно  увидеть  «Экзосет»,  а  «открытие» - не  даст  увидеть  её  и  не  только.

  - Н-ну…  в  Министерство  обороны  бы  сообщил,  что  ли, - сказал  Филин.
  - Вот  я  и написал  в  военно-морской  институт  под  Ленинградом:  готов,  мол,  за  свой  счёт  приехать  и  доложить,  где  укажете, - продолжил  Влад. – Ответили:  «Мы  с  частными  лицами  не  работаем».
  А  в  родном  институте  мне  досрочную  аттестацию  устроили,  и – свободен.  Да  нельзя  досрочную  по  закону.  Вот месяц  назад  обратно  приняли.

  - А  в  КГБ  не  пробовал  сообщить? – прошептал  Филин. – Сейчас  их  сразу  два:  старый  и  российский.  Дело-то  государственное,  как  я  понимаю.
   - Не  пробовал;  и  вот  почему,  слушай.  Когда  меня  первый  раз  выперли,  я  стал  матери  обои  менять.  Обдирал  старые  и…  порвал  тоненький  проводок.
     Через  десять  минут  прибежал  спортивный  парень  и  с  тревогой  спросил,  не  повредил  ли  я  провод  пожарной  сигнализации.  Ну,  думаю,  за  неё  бы  деньги  брали.

        Пошёл  в  ЖЭК,  а  там  удивились:  какая  сигнализация?
  - Значит, подслушка  …, - догадался  Филин. – Ну  и  дела!  Шпиона  нашли…
  - Ещё  был  случай, - разболтался  Борисов. – Я  и  Людка  Краева,  соседка,  шли  после  кино,  заполночь  вверх  по  улице.  А  мужик  здоровый  какой-то,  вроде  пьяный,  ссыт  на  тротуар.
        Обошли  мы  его;  Людка  и  шепчет:  «Совсем  народ  освинячился:  прямо  на  дорогу…».
  Он  услышал,  обогнал  нас  и  путь  загородил:  «Я – свинья?  А  ну,  вылизывайте,  что  там  я  намочил!»

     Хвать  меня  за  руки;  я  рванул  в  сторону  его  больших  пальцев – освободился.  Он – опять;  я – повторил.  Большего  не  могу:  пальто  на  мне  тяжёлое.  Говорю  Людке:  «Беги!»  А  она  виснет  у  меня  на  плече  и  только  шипит.  Всё,  думаю,  конец:  этот  шкаф  мне  кирпичом  по  башке  и…
    Гляжу,  сверху  фургончик  идёт  накатом.  Фары  выключены.  Ну,  хочет  по-тихому  проскочить,  драку  «не  заметить».  На  капот  ему  прыгнуть?
    Вдруг  распахнулись  у  него  сзади  дверки,  выскочили  «двое  из  ларца  одинаковы  с  лица».  Вмиг  подхватили  под  руки  моего  шкафа,  а  фургон  точно  под  него  подкатил;  бросили  его  внутрь,  сами  впрыгнули  и – по  газам.  За  три  секунды;  вот  это  выучка!

  - Да,  это  не  менты:  тем  протокол  нужен,  свидетели…  , - заметил  Филин. – Выходит,  они  тебя  спасли?
  - Нет.  Пасли,  а  не  спасли.  Просто  в  их  расчёт  не  входило,  чтобы  объект  слежки  пострадал, - пояснил  Борисов. -   Расчёт  изменится – и  мне  каюк.  А  теперь  ты  про  себя  расскажи,  как дошёл  до  жизни  такой.
  - Давай  завтра, - сказал  Филин. – Спать  пора;  а  с  утра  работа  тяжёлая.
21.
    Утром  Филин  повторял  свою  разминку,  а  Борисов  читал  «Заратустру».  После  завтрака  стали  собираться  в  поход.  Самое  тяжёлое,  20  литров  бензина,  взял  на  себя  Филин.  Борисову  нацедили  10  литров  из  бака  бензоагрегата.  Пару  штыковых  лопат,  две  пары  перчаток   и  пару  пустых  пластиковых  бутылок  разделили  поровну.
        Грабли  для  сена  достались  Борисову.  Ружьё  и  патронташ,  естественно,  взял  Филин.

    Шли  в  основном  вверх  в  какую-то  седловину  на  юго-восток.  На  первом  же  привале  у маленького  ручейка  Филин  сказал:
  - Возьмём  воды  по  полторашке:  дальше  её  не  будет.  А  хорошо  Жадюга  спрятал  свой  клад!  Весь  вчерашний  день  искать  пришлось.

    Наконец,  вышли  на  седловину:  справа  гора  метров  900,  слева – около  700.  «Слава  богу, - подумал  Борисов, - земля  здесь  помягче.  А  позади  всё  каменистая:  как  бы  её  копали?
  - Вот  он,  клад, - сказал  Филин,  показывая  на  заросшую  поляну. – Знаешь,  что  это?
  - Полынь  какая-то  горная.  Красивая,  разлапистая.  Пахнет  приятно.
  - Эх  ты,  простота  невинная!  Это – конопля.  Тут  на  миллион  рублей  с  гаком.
    Влад  вздрогнул:  «Вот  и  влип  в  производство  наркотиков.  Сколько  дней  мне  до  тюрьмы  осталось?...»

  - Ну,  передохнём  в  тенёчке  полчасика, - скомандовал  Филин, - и  за  работу.  Задача  простая:  выдрать  с  корнем  всю  эту  прелесть,  сложить  в  стог  и – сжечь.  Нех  русский  народ  травить.
  - С  удовольствием, - рассмеялся  Борисов. 
    Ой,  каким  сказочно-красивым  показался  ему  хребёт  сине-зелёных  сопок,  разбитый  долинками  на  северо-запад  и  юго-восток.  Хотя  из  седловины  не  очень-то  разглядишь.  И  совсем  не  видно  ни  одной  деревни  внизу.

    Работали  они  долго,  с  перерывами  на  отдых  и  обед.  Собрали  сушняк  вокруг  полянки,  сгребли  подвяленную  коноплю,  переложив  её  сушняком  и  пустили в  ход  огонь  и  бензин.
    «Домой»  вернулись  поздно,  подкравшись  другой  дорогой.  Согрели  три  ведра  воды  и  устроили  себе  скудную  баньку.  Ужинали  опять  у  костра.

  - Помнишь,  ты  обещал  рассказать,  как…,  ну,  как  всё  получилось, - начал  Влад  за   чаем.
    Филин  горько усмехнулся  и каким-то  ироническим  тоном  сказал:
  - Перво-наперво:  родился  я.  В  станице  Павло-Фёдоровке.  Знаешь,  неподалёку  от  Успенки?  В  далёком  шестьдесят  четвёртом  году…

  - Да  ну! – удивлённо  перебил  его  Борисов. – так  и  я  с  шестьдесят  четвёртого.  А  я  думал,  что  ты  старше  лет  на  десять.
  - Поживи  с  моё – состаришься! – шутливо  заметил  Филин.  Да  и  не  брился  я  недели  две.  А  ты  давно  на  себя  в  зеркало  смотрел?
    Борисов  поскрёб  себе  «бороду»  и  щёточку  «усов»:  ничего  страшного;  но  таким  небритым  он  ещё  никогда  не  был.

  - В  Павло-Фёдоровке, - продолжил  Филин,  казачье  воспитание  не  умирало  ещё  с  царских  времён.  Пацаны  росли  гордые,  бесстрашные  и  злые.  Властей  не  боялись,  от  армии  не  косили.
       Милиция  радостно  вздохнула,  когда  меня  в армию  взяли.  Отслужил  в  Свободном  да  и  подал  рапорт  на  сверхсрочную  с  просьбой  послать  в  Приморье.
     Попал  в  охрану  аэродрома  в  Соколовке.  Может,  знаешь,  за  Чугуевкой.  Оттуда  ещё  Беленко  Миг-25  угнал  в  Японию.  Ну,  это  лет  за  шесть  до  меня  было.
 
    Потом  удался  перевод  в  Воздвиженку,  к  дому  поближе.  Знаменитое  поле:  там  эскадрилья  «Нормандия – Неман»  французская  на  наших  машинах  летать  училась.  Дети  тех  французов  к  нам  прилетали,  у  меня  фотки  есть. 
    Борисов  понял,  что  Филин  оттягивает  рассказ  о  главном,  но  решил  не  торопить  его.

  - А  в  восемьдесят  шестом  году  уговорили  меня  проситься  в  Афганистан  добровольцем:  я  уже  под  сотню  прыжков  имел.  И  попал  я  в  триста  сорок  пятый  парашютно-десантный  полк.  А  26-ого  января  восемьдесят  девятого  меня  тяжёлым  «трехсотым»  вывезли.
     Короче,  из  армии  меня  комиссовали.  Кругом  «перестройка»,  разруха  и  болтовня.  Работы  нет,  к  «афганцам»  отношение  паршивое.    Я  же  не  Герой  России,  куда  мне  с  парой  медалей  да  афганской  на  голубой  ленточке?

  Не  сидеть  же  мне  на  шее  у  отца  с матерью:  у  них  ещё  мой  младший  брат  и  сестра.
    И  тут  присмотрел  меня  Жадюга,  взял  свою  «агрофирму»  охранять.
    Сначала  платил  прилично,  доверял.  Однажды  командировал  меня  во  Владивосток  достать  ему  книгу  «Безопасность  бизнеса».  Её  один  полковник  милиции  написал.
     Нашёл  я  его;  на  улице  Нейбута  он  живёт,  дача  у  него  в  Садгороде.

  Посочувствовал  я  ему:  мол,  на  окраине  города  живёт.  А  он  мне:  «Да  здесь  все  наши:  и  милиция,  и  авторитеты  криминальные,  и  прокуроры.  Экология  лучше».
    А  книгу  он  мне  не  дал  ни  за  какие  деньги:  сказал,  что  только  в  Москве  она  продаётся,  да  и  то  лишь  среди  своих.

    Вернулся  я  несолоно  хлебавши,  а  Жадюга  и  говорит:  «Лох  ушастый!  Книге  той  цены  нет:  в  ней  расписаны  все  тайны  налоговой,  милиции,  прокуроров;  советы,  как  от  ревизий  да  проверок  уходить,  как  налоги  не  платить».  Вот  с  тех  пор  кошка  между  нами  пробежала.
    А  тут  ещё  старший  сын  Жадюги  срок  отсидел,  откинулся  из  зоны,  как  они  говорят.  Вижу,  стал  я  белой  вороной.

  Вот  раз  во  Владике  на  рынке  Второй  Речки  охранял  я  бизнес  Жадюги.  От  шпаны,  конечно:  с  «крышей»  он  столковался  сам,  отстегнул  им.  А  недалече  фермер  один  из  Имана  торговал.  Подваливают  к  нему  два  серьёзных  бойца  и  шестёрка  с  ними. 
      Вот  шкет  и  базарит:  плати,  мол,  дядя,  ты  у  нас  давно  на  счётчике.  Мужик  из-под  мешка  выхватил  АКМ  и – длинной  очередью  по  «быкам».  А  шестёрка  мигом  под  «Хонду»  забился  и  верещит  оттуда:  «Дяденька,  миленький,  не  убивайте!»  Представляешь?
      У  той  «Хонды»  клиренс-то  от  силы  пятнадцать  сантиметров;  как  он  под  неё  пролез?        Плюнул  тот  фермер,  отстегнул  рожок  от  автомата  и  пошёл  навстречу  ментам  сдаваться.  Вот  тогда  я  и  подумал:  с  кем  я?

    Короче,  решил  я  спрыгнуть  с  ихнего  «кукурузника».  А  не  тут-то  было:  парашюта  нема.  Ты,  говорят,  нам  сгодишься,  да  и  знаешь  слишком  много.
      Вижу,  киллера  из  меня  готовят  помалу.  Брякнул  я  Жадюге,  что  молчать  буду,  а  вы  за  то – отвяжитесь.   Вот  тут  сынок   босса  и  дружки  его  за  меня  взялись.  Не  буду  тебе  рассказывать,  что  они  со  мной  делали,  но  поняли,  что   не  сломают.

    Тогда  подкинули  они  мне  плана  да  гашиша  и  сдали  ментам.  Ну,  те  «обработали»  не  хуже  бойцов  Жадюги.
     Вот  тогда  я  и  поклялся,  что  заплатят  мне  босс  и  сынок  его,  а  плантацию  сожгу.  Решил  сыграть:  всё,  говорю,  не  могу  больше.  Возьму  на себя,  что  скажете,  если  дадите  с  матерью  проститься  без  свидетелей.
      А они:  «Не  бесплатно!  Сдай  заначку,  что  копил  на  тачку».  В  Иннокентьевке,  говорю,  в  брошенной  хате:    мои  баксы – не  для  сберкассы.

    Вывели  они  мотоцикл;  мне  наручники,  и – в  коляску.  Завёл  я  их  в  хату  на  околице,  там  печурка  малая.  В  поддувале,  говорю,  под  кирпичами;  только  с  опаской  надо – я  там  гранату-сюрприз  поставил.
      Знали – мастер  я  на  сюрпризы.  Достань  сам,  командуют.  А  как  в наручниках?  Снимай! Только  они  сняли,  как  я  дал  им  последний  бой!  Одного  пристегнул  наручниками  к  рыму  люка  в  подпол,  другого  башкой  забил  в  печку:  пусть  стоит  раком  без  штанов.  Жаль,  пушек  у  них   не  было.

    Взял  я  ружьё;  не  скажу,  у  кого.  И – в  Еленовку,  к  Жадюге-старшему.  Он  тоже – за  ружьё;  тут  уж  кто  быстрее  выстрелит.
    Филин  помолчал  и  вдруг  признался:
  - Пса  вот   только  жалко:  Рекс  любил  меня;  потому  и  впустил  к  боссу  в  хату.  А  как  иначе?  Он  и  Жадюгу  любил;  и  привёл  бы  ментов  ко  мне.  Я  вон  даже  тебя  чуть  не  шлёпнул  тогда.

    Борисов  подумал,  что  пришёл  момент  отпроситься  у  Филина  на  свободу.  Но тот  будто прочёл  его  мысли,  уже  в который  раз:
  - Пойми,  отпустил  бы  я  тебя, - сказал  он, -  да  менты  тебе  язык  развяжут,  и  ты  меня  сдашь,  я  знаю.  Они  не  стесняются.  Погоди,  ещё  одно  дело  проверну  и  тогда  отпущу.
    А  сам – на  прорыв  отсюда.  Сибирь  большая,  есть  ещё  места,  где  можно  залечь.  Закон – тайга,  и  медведь – прокурор.
22.
    Утро  началось  как  обычно.  Завтракая,  Филин  заметил:
  - Вот  и  жрачка  кончается.  Пойду-ка  я  сегодня  на  охоту.  Стрелять,  правда,  нельзя;  ну,  у  нас  арбалет  есть.  Стрелы  я  нашёл.
    «Интересно,  что  можно  добыть  таким  средневековым  оружием, - засомневался  Борисов. – Да  ещё  летом,  в  этих  приморских  джунглях».  И  попросил  Филина  взять   его  с  собой.  Но  тот  отказал:
  - Арбалет  опасней  ружья.  Да  и  мешать  мне  будешь,  зверей  пугать.  А  вот  посмотреть,  как  я  пристреливаться  буду,  можешь.  Пошли,  покажу.

    И  Влад  убедился,  что  в  умелых  руках  это  оружие – страшная  вещь.
  - Между  прочим,  боевой  арбалет  у  нас  в  спецназе  применялся, -  рассказал  Филин. – Это  куда  лучше,  чем  ножи  метать.  А  с  его  появлением  в  мире  рыцарство  заволновалось:  конец  свой  почуяло.
    Взяв  солдатский  сидор,  банку  «Камбала  в  томате»  и  зачерствелые  остатки  хлеба,  «охотник»  ушёл.

    Сначала  Влад  хотел  всё-таки  обыскать  всё  подворье  и  найти  хоть  одно  из  двух  ружей.  Но  задумался:  а  зачем?  Дальше-то  что?  И  он  занялся  приготовлением  обеда;  в  том  числе – и  тесто  замесил.   Нашёл  соду,  уксус  и  соль – славные  опресноки  получатся.
    Часам  к  четырём,  чуть  жара  стала  спадать,  вернулся  Филин.  Вещмешок  его  был  окровавлен.
  - Вот,  медвежонка  добыл, - небрежно  бросил  он. – В  лесу  и  разделал.  Сейчас  будем  свежину  есть .

    Лепёшки  туристские  он  очень  одобрил,  да  и  суп  из  остатков  разных  круп  тоже.  Но  мясо жарил  сам,  отказавшись  рассказывать,  как  умудрился  под  носом  у  медведицы   добыть  сеголетка.
    Борисов  никогда  не  ел  медвежатины  и  получил  большое  удовольствие  от  свежего  мяса;  чем-то  жирную  баранину  оно  напоминало.

    Наелись  до  отвала;  Филин  достал  со  дна  сидора  шкуру  добычи:  это  был  барсук!  Даже  Борисов  сразу  узнал  барсучью  морду.  Слегка  подступила  тошнота;  и  Влад  начал  медленно  уговаривать  себя:  ну,  ничего  страшного…
  - Конечно,  ничего  страшного, - опять  прочёл  его  мысли  Филин. – Привыкай,  брат.  Жизнь  заставит – и  собаку  съешь,  в  прямом  смысле.

       Амундсен  Южный  полюс  как  покорил?  Собак  своих  ел.  И  корейцы  их  едят  и  хвалят.    Ладно,  полежи.  Потом  чаю  крепкого  пей больше.  А  я  пойду  посплю:  под  вечер  опять  на  охоту,  ночную,  настоящую.  Может,  завтра  провожу   тебя  до  Еленовки.
     И  он  пошёл  в  избу,  заперся  там,  оставив  на  крыльце  книжку  Ницше.

  Когда  солнце  село  на  макушки  деревьев,  Филин  проснулся,  взял  арбалет  и  стрелы  и  отправился  по  дороге  в  лес,  бросив  на  прощание  фразу:
  - Кстати,  растяжки  на  дороге  я  снял.  Если  не  вернусь  к  утру – выбирайся  сам   в  деревню.
    Но  он  вернулся  в  предрассветный  час,  донельзя  усталый,  но  довольный;  хотя  не  принёс  никакой  добычи.  Уже  проснувшемуся  Борисову  он  сказал:
  - Всё!  Отосплюсь,  пообедаем   и  арриведерчи,  Рома.
23.
    Чорновяз  изнывал  от  скуки;  но  куда  больше  выматывал  стресс  ожидания:  в  любой  момент  могут  позвать  на  опознание:  нашли,  мол,  в  тайге  труп…  Не  выдержав,  он  однажды  заявился  к  капитану  милиции  в  школу-штаб    и  попросился  пойти  в  поиск  с  группой  охотников.
  - Знаешь,  я  тебе  честно  скажу, - признался  капитан, - эти  компашки  охотников – саботажники.  Они  ходят  себе  по  опушкам  леса  или  вообще  по  полям,  а  деньги  им  капают.  Боюсь,  в  душе  они  сочувствуют  убийце:  этот  Жадюк  убитый  многих  достал.
   Вот  только  сын  его  старший  серьёзно  взялся  за  дело:   сколотил  группу  из  друзей  своих,  крутых  мужиков.  Попробуй  к  ним  напроситься.

    На  другой  день  вернулась  из  тайги  команда  Жадюка-сына  и  взяла   день  отдыха.  После  обеда  Хвотон  пошёл  в  соседний  дом  перед  коттеджем.
    Пьянка  была  в  самом  разгаре.  Атаман  выделялся  сразу:  если  он  говорил,  то  все  замолкали.
  - Тебе  чего? – уставился  он  на  Чорновяза. – Как  прошёл  сюда?...  О,  чёрт,  всё  забываю,  что  Рекса  нет…

    Хвотон  стал  объяснять,  что  его  непременно  нужно  взять  в  поиск,  но  атаман  оборвал:
  - Нет,  нам  свидаков  не  надо!  Пошёл  вон!
    Степан  даже  не  обиделся:  ну,  грубый  мужик;  так  его  понять  можно,  ведь  отца  схоронил!  И  он  пошёл  домой.  На  крыльце  передумал  и  повернул  назад:  попрошусь  хоть  поваром,  курьером,  хоть  носильщиком,  хоть  кем…

         Голоса  в  комнате  гудели,  и  Хвотон  прислушался  невольно,  ловя  удобный  момент,  чтобы  войти  в  паузе  под  хорошее  настроение  компании:
  - Запомните,  мужики,  Филина  валим  на  месте:  он  слишком  много  знает.  А  живой…  Хорошо,  если  к  нашим  мусорам  попадёт,  к  прикормленным:  они  его  задавят.
     Те  лохи,  коих  он  в  Иннокентьевке  раком  поставил,  его  зубами  загрызут.  А  тут  и  не  наших  ментов  понаехало,  мало  ли  что…  Так  что  кончаем  сразу.  Ну,  выпьем  за  Рекса,  прости,  господи!

    Чорновяз  тихо,  на  цыпочках,  вышел   из  дома.  И  страшная  мысль  мелькнула:  убьют  они  Филина  на  месте,  а  как  же  Влад?  Ведь  он  станет  нежелательным  «свидаком» - свидетелем.  Они  не  остановятся:  убьют  и  Влада,  а   свалят  на  Филина!
    Хотел  Степан  доложить  милиции  о  услышанном,  но…  вдруг  попадёт  «к  нашим  мусорам  прикормленным»?  Себя  погубит,  Влада  не  спасёт…  Вот  времечко  пришло!

    Круг  поисков  смыкался.  И  вот  однажды  поздним  субботним  вечером  Жадюк  и  его  банда  въехали  в  Еленовку  на  «Ниве».
  - Нашли!  Целёхонька! – торжествовал  атаман. – Раскулачили  дачников  на  дороге:  слили  у  них  бензин,  залили  в  «Ниву».  А  угнать  без  ключа  у  нас  есть  спец.  Близко  Филин;  да  неужто  он  на  отцовой  пасеке?  Завтра  проверим.

    А  в  деревне  «свадьба  пела  и  плясала»;  та  самая,  где  тамадой  была  тётя  Тома,  а  баянистом – сам  Борис  Иванцов.
        Зашли  туда  на  халяву  выпить,  то  есть  «поздравить  молодых»,  и  жадюкинцы.
  Уже  далеко  заполночь  вышел  Жадюк  по  малой  нужде.  Через  пятнадцать  минут  его  нашли  у  туалета-скворечника  с  пробитой  грудью.
  В  левой  лопатке  застряла  стрела.  «Из  арбалета.
   - Я  делал, - признал  её  один  из  дружков  убитого. – На  пасеке  арбалет. 
24.
     Взрыв  толовой  шашки  поднял  на  ноги  Филина  и  на  пару  секунд  позже – Борисова.  Филин  метнулся  к  кучке  досок  между  ульями  и  выхватил  из  неё  ружьё.  Подался  было  к  лесу  напротив  дороги,  но  оттуда – выстрел.  Он  рванул  в  избу,  налетел  в  дверях  на  Борисова  и,  втолкнув  его,  запер  засов.
  - Пришли!..., - сказал  он. – Окружили.  Сколько  же  их?

      Борисов  стоял  потерянно,  радости  он  не  чувствовал.  Как-то  жутковато  всё.
    Филин  достал  второе  ружьё  из  щели  между  топчаном  и  стеной,  прикрытой  фанерой.  «Вот  как! – удивился  Влад. – Я,  оказалось,  рядом  спал».
    Зарядив  оба  ружья,  Филин  встал  сбоку  окна  и  выглянул  на  подворье.  Не  оглядываясь,  велел  Владу:
   - Ложись  на  пол,  под  стол,  и  ничего  не  бойся.

    Прошло  томительных  три  минуты.  Наконец,  раздался  голос  из  милицейского  мегафона:
  - Филин,  сдавайся!  Ты  окружён!  У  нас – автоматы.
    Филин  выбил  нижний  квадрат  стекла  и вместо  ответа  выстрелил  на  звук.  С  той  же  стороны  неожиданно  прозвучал  спокойный  женский  голос:
  - Филин,  отпустите  заложника.  Вы  ведь  не  хотите  ему  зла.  И  мы  не  хотим,  чтобы  он  пострадал.
    Это  было  так  необычно!  Будто  и  мать,  и  учительница,  и  детский  врач  это  сказали.

    «Справедливо, - подумал  Филин. – Я  же  не  смогу  им  прикрываться».
  - Вылазь! – скомандовал  он  Борисову. – Открывай  сам  засов.  И – прощай!...
    Борисов  торопливо  вылез  из-под  стола,  секундно  глянул  на  Филина.  Захотелось  что-нибудь  взять  на  память;  он  схватил  недочитанного  «Заратустру»,  сдвинул  засов  и  побежал  туда,  где  начиналась  дорога.

    Слева  полоснула  автоматная очередь – по  окну  избушки.  Влад  бежал  не  оглядываясь,  пока  за  поворотом  дороги  не  увидал  милиционера,  бойца  в  камуфляже  и…  Стёпу  Чорновяза.  Хвотон  рванулся  навстречу.  С  разбега  они  крепко  обнялись  и  заскрипели  зубами,  чтобы  не  разрыдаться,  как  дети.
    Так  они  и  стояли,  пока  не  подошли  те  двое.

        Капитан  милиции  поднял  «Заратустру»,  протянул  Борисову  и  спросил:
  - Ваша?  Вы  обронили.
  - Вот,  знакомься,  Влад, - представил  милиционера  Степан. -  Это  капитан  Князев  из  Владивостока.  Он  про  тебя  знает  почти  всё.
  - А  это – лейтенант  Лёша  Григорьев, - кивнул  Хвотон  на  парня  в  камуфляже. – Он  тоже  тебя  искал.

    И  лишь  сейчас  Борисов  услышал,  что  стрельба  на  пасеке  не  прекращается:   каждой    полудюжине  коротких  очередей   отвечает  один  ружейный  выстрел.
  - Пойдёмте  туда,  скорее!  Может  быть,   мы  остановим  всё  это,  уговорим  его…, - горячо  заговорил  Влад.

    Они  подошли  к  группе,  где  командовал  майор  милиции  и  стояла  женщина  с  мегафоном  в  форме  старшего  лейтенанта.
  - Не  сдаётся,  сволочь, - сказал  майор  Князеву  и,  повернувшись  к  милицейскому  сержанту  распорядился:
  - А  ну,  давайте  сюда  его  братца!

    Женщина  согласно  кивнула,  а  сержант  побежал  к  уазику-буханке  с  решётками  на  окнах.
  - Представляешь,  капитан, - пояснил  майор  Князеву, - мы  неделю  назад  расклеили  листовки  «Его  разыскивает  милиция»  по  всему  району.  А  младший  брат  этой  мрази  организовал  молодёжь – и  все  листовки  за  одну  ночь  закрасили  эмалью.
        А  на  стенде  у  райотдела  он  поверх  брата  наклеил  портрет  Горбачёва!  Пришлось  дежурного – на  губу.  Ловили  этого  пацана  пять  дней.

    Здоровый  сержант  подвёл  парня;  правая  рука  пленника  была  пристёгнута  наручниками  к  левой  руке  конвойного.  Чорновяз  вздрогнул:  он  узнал  «танкиста»,  вспомнил,  как  ехал  с  ним  на  «Юпитере»  до  въезда  в  Шмаковку,  как  уводил  за собой  «Хонду»  лихой  мотоциклист.
  - Ну,  давай,  уговаривай  своего  братца,  чтоб  сдался.  Ну,  там,  про  маму-папу,  про  сестру;  как  тебя  учили, - приказал  майор.

    Женщина  всучила  в  левую  руку  «танкиста»  мегафон.  Парень  чуть  подумал  и  изо  всей  силы  зашвырнул  мегафон  в  чащу.  Конвойный  мгновенно  сбил  его  с  ног  ударом  в  ухо.
  - Не  трогайте  его:  бесполезно, - вмешалась  женщина. – Он  ни  слова  не  скажет.
  - Филин! – крикнул  мощным  голосом  майор. – Тут  у  нас  твой  брат.  Он  просит  тебя  сдаться!
  - Филин – это  его  фамилия? – спросил  вдруг  Лёша  Григорьев.
  - Нет, - ответил  майор, - это  погоняло.  Как  он  любит  говорить,  «афганский  позывной».

    Григорьев  побледнел;  он  вдруг  твёрдым  шагом  пошёл  к  избе,  не  обращая  внимания  на  крики  «Стой!  Куда?»    Он  шёл  и  громко,  размеренно  звал:
  - «Филин»,  «Филин»,  я – «Сапсан»,  слышишь  меня?  «Филин»,  я  «Сапсан»,  как  слышишь?
    Наступила  мертвая  тишина.  Стало  слышно,  как  гудят  пчёлы  над  ульями  и  липами.

    Вдруг  из  избы  донеслось:
  - «Сапсан»,  я – «Филин».  Тебя  слышу,  приём!  Лёша,  это  ты?
  - Я,  Коля,  я! – закричал  Григорьев.
  - Прощай,  Лёша!  За  ВДВ!!
        Изба  лопнула  огненным  шаром.  Григорьев  мгновенно  бросился  на  землю.  Ударная  волна  смела  все  ульи,  ошеломила  грохотом;  посыпались  обломки  брёвен,  кирпичи,  шифер,  железо…  Развалился  и  загорелся  сарай  с  сеном.

    Пригнулись,  втянув  головы  в  плечи,  или  попадали  на  землю  все  осаждавшие.
    Майор  крепко  выругался  и  со  знанием  дела  сказал:
  - Почти  кило  тротила.
    Ближе  всех  к  пепелищу  лежал  на  земле  Лёша  Григорьев  и  яростно  бил  её  кулаками.
25.
    А  на  следующий день  по  телевидению – адажио  из  «Лебединого  озера»  и  некий  ГКЧП  призывал  страну  к  чему-то,  но  она  его  не  слышала.  Страна  жила  опасно.
    Через  неделю  в  аэропорту  Владивостока  Борисов  провожал  Чорновяза.
  - Понимаешь,  Влад:  я  должен  быть  со  своим  народом, - горячился  Степан . – Это  же  страшно:  Витебская  воздушно-десантная  дивизия,  та  самая,  что  давила  Прагу  в  шестьдесят  восьмом  году,  высаживалась  под  Киевом,  вооружённая  до  зубов.  Это  мне батьки  написали:  они  в  Борисполе  живут.
      А  генерал  Варенников,  размахивая  пистолетом,  требовал  от  нашего  Кравчука  поддержать  московскую  авантюру.  Да,  они  улетели.  А  вдруг  вернутся?

  - А  я  всё-таки  сжёг  диссертацию  и  все  черновики, - сказал  Влад  невпопад. – Надоело  жить  опасно.  Опасная  она  оказалась…
  - Всё-таки  скажу  тебе  одну  тайну:  я  ведь  Степан  Андреевич, - сказал  вдруг  Хвотон.  Батьки   меня  в  честь  Бандеры  назвали.  Но  ты  всё  равно   приезжай  ко  мне  в  гости.
    Борисов  непонимающе  глянул  на  друга:  «О  ком  это  он?  Махно,  Бандера… ,  Ницше  и  «Живите  опасно»…  Я  и  не  знал».
       Друзья  встретились  в  Киеве  только  через  четверть  века.