Пеструшин уехал, институт продолжал работать. А в семье Зелинских случилось то, что и обещало случиться. Как раз накануне Пасхи, за два дня до нее, скончалась тетя Стеша. Отпели ее в церкви по старому, заповедному уставу, упокоили на кладбище, под большим деревянным крестом, рядышком с первым Олиным мужем. Батюшка сказал, что это хороший знак, что отошла страдалица в канун Пасхи. Знать, Христос ее сразу к себе принял, в Царствие Небесное.
Ну, что ж, земные дела тем временем продолжались. В институт вдруг пожаловал неожиданный человек, Федейкин Наум Фомич. Некогда, еще до появления Зелинского в Хабаровске, он трудился в «железке», но заочно был аспирантом Белотурова, защитился по твердым сплавам и ушел на вольные хлеба, в какой-то бизнес. И вот сейчас, поднаторев в бизнесе, он решил использовать свой научно-технический потенциал и открыл в городе Амурске фирму по производству твердых сплавов для нужд РЖД. Подходящие помещения ему арендовать удалось, оборудование тоже приобрел недорого у обанкротившегося завода, а со специалистами получалась накладка, нужные специалисты из хабаровского края уже упорхнули в западные края и области. Вот он и приехал в Институт материаловедения с вопросом: не найдется ли здесь толковый, грамотный человек на должность главного технолога? Хорошая зарплата и служебная квартира гарантируются.
Татьяна Георгиевна, которая в былые времена была знакома с Наумом Фомичом, и знала его за делового, разумного человека, предложила ему Максима Токаря. Максим выслушал Федейкина, задал несколько вопросов. Работа ему показалась понятной, зарплата обещалась быть в три раза больше институтской, квартиру Наум Фомич обещал через пять лет передать в собственность. Максим посовещался с Леной и дал согласие. Зелинский возражать не стал (молодым везде у нас дорога!) и даже пообещал, что место за Максимом он будет держать и всегда примет его обратно, если тот захочет вернуться.
Максим уехал в Амурск, Лена осталась пока в Хабаровске, а Татьяна Георгиевна, выправив к тому времени окончательно свою диссертацию, полетела с ней в Пермь, в порошковый центр академика Анциферова. Ее там выслушали на семинаре, одобрили и поставили в очередь на защиту, на осень.
Подошло лето. Зелинские стали опять думать, в какие бы горы им в этот раз съездить, на какие вершины подняться. Однако как всегда, директор он, или и.о. директора, разрешение на отпуск Зелинский должен был испрашивать в Президиуме, у Ладонникова. На этот раз разрешения он не получил. На отказе была приписка: «Вопрос о реорганизации не завершен».
- Вот так, ласточка моя! - сказал Виктор Андреевич своей женушке. - Будем сидеть в знойном Хабаровске и ждать погоды с Японского моря. Наверное, Пеструшин опять приедет, волю Ладонникова привезет.
Пеструшин не приехал. Но зато Зелинский, при пустом по обычаю институте имел возможность свободно задуматься над задачей течения равнинных рек. Конечно сия задача не имела никакого отношения к материаловедению, но настоящий ученый так уж устроен, что, встретив перед собой природную загадку, не успокаивается, пока не найдет ей отгадку. Или не отступится, исчерпав свои возможности. Устроив в интернете соответствующий поиск, он убедился, что Эйнштейн действительно занимался этой проблемой примерно сто лет назад. В то время великий физик увлекся изучением броуновского движения и пытался приложить вероятностные законы движения броуновских частиц на блуждания равнинных вод. Статью об этом он опубликовал, но ничего толкового эта статья не дала. Однако работы на тему речных излучин продолжали появляться, их количество нарастало, а воз, по сути, оставался на том же месте. Как правильно отметил Коровин, математическое описание речных извилин продвинулось довольно далеко, а вот их физическую суть, причины их возникновения никто до сих пор объяснить не сумел.
Чем больше Зелинский вчитывался в статьи, в описание причудливых меандров, всматривался в фотографии извилистых рек, текущих в различных частях света, тем больше он проникался мыслью, что физика здесь должна быть очень простая, может быть, даже на уровне Архимеда, ведь иначе не были бы так похожи извилины столь различных рек, текущих по совершенно различным землям, как в северном полушарии, так и южном. Конечно, есть и большие различия в их форме и амплитуде, но, скорее всего, эти различия объясняются особенностями рельефов, но само их возникновение и странная, почти правильная периодичность течения должны объясняться одной и той же простой, физической причиной.
Хотя Зелинский всю жизнь (имеется в виду конечно научная часть его жизни) занимался задачами, связанными с квантовой механикой, в университете он изучал и другие аспекты физики, в частности — гидродинамику, и даже премию как-то получил за лучшую студенческую работу, решив нетривиальную задачу об истечении воды из тривиального водопроводного крана. Так что в законах водных струй он кое-что понимал. И первое, что он сообразил, было то, что энергия текущей в реке воды, теряясь на неизбежном трении о дно и берега, постоянно восполняется за счет перепада высот истока реки и ее устья. А потом оказалось, что в этом-то и есть главная причина образования излучин, все остальное вытекало из простых уравнений движения, из соотношения наклонов русла и берегов.
Уравнения хоть и были по сути простыми, но аналитическому решению не поддавались, решать их надо было численно, обходя серию «подводных камней». Оля блестяще справилась с этой задачей, и программу составила и правильные решения из нее сумела извлечь. В общем, модель работала прекрасно, могла и причины возникновения речных излучин объяснить, и их основные количественные характеристики описать. Виктор Андреевич захотел обсудить ее со специалистами Института экологии: ведь они и Амуром занимаются, и другими дальневосточными реками, поговорил там с замом по науке, но подходящих специалистов у экологов не нашлось, и тогда он послал статью на рецензию в московский Институт водных проблем: куда уж выше? Он понимал, что такой работе должны дать дорогу (или зарубить ее) серьезные специалисты, ведущие в этой области. Институт выпускал журнал «Водные проблемы», который переводился и издавался за рубежом, так что, если статью одобрят и опубликуют, ее прочтут и иностранные ученые. Оставалось ждать.
Лето прошло, никаких сигналов о реорганизации из Владивостока не поступило. То ли у Ладонникова с Пеструшиным не сложилось взаимопонимание, то ли это был просто тычок со стороны Ладонникова: сиди, мол, не рыпайся, ты у меня на веревочке.
Пеструшин появился поздней осенью, когда Окунёва уже вернулась из второй поездки в Пермь, защитившаяся, радостная, уверенная в себе.
Зелинский собрал у себя в кабинете обоих замов и ученую секретаршу Буре, и тактично уступил Пеструшину директорское кресло. Тот принял его жест как должное, уселся поудобнее, скользнул взглядом по стене, где висел вид домбайских гор, привезенный Зелинским из одной из кавказских поездок, и оглядел присутствующих.
- Наверное у вас есть какие-то для нас новости, Семен Олегович? - вежливо спросил Зелинский. - Как движется дело с реорганизацией?
- Да, новости есть, - ответил Пеструшин, выразительно пожевав большими, мягкими губами. Зелинский заметил, что и уши у Пеструшина при этом шевельнулись: ну, совсем, как у теленка. - Новости есть! - повторил он задумчиво и замолчал, глядя мимо всех, куда-то в дальнюю стену.
- Вы с Ладонниковым о форме объединения говорили? - не выдержала Окунёва. - Что он сказал?
- Говорил, говорил, - раздумчиво произнес Пеструшин и посмотрел на Татьяну Георгиевну как-то отстраненно, без всякого выражения, как на книжный шкаф. И тут же оживившись взглянул на Зелинского. - Я вот съездил опять в Комсомольск, пожил там неделю в университетской гостинице, пообщался опять с народом, и подумал: А зачем, собственно говоря, директор объединенного института должен сидеть в Комсомольске? Что мне мешает сидеть в Хабаровске? Здесь у меня будет и бухгалтерия, и отдел кадров и ученый секретарь. А филиал будет в Комсомольске. А то ведь смешно получится: хабаровский филиал будет в два раза больше центрального института. Да и доступнее все отсюда. И в Комсомольск можно съездить, и во Владивосток, по времени почти одинаково…
Он говорил и не замечал, как темнели и вытягивались лица слушателей, а лицо эмоциональной еврейки Любови Марковны совсем почернело. «Вот это мы приплыли! - примерно так думали все. - Этот бегемот будет тут сидеть и от нечего делать во все лезть и командовать. Такое кино нам не нужно. Надо что-то делать!»
А Пеструшин, упиваясь тем, какая замечательная мысль пришла ему в голову, продолжал:
- Опять же, извините, супруга моя… - Тут он улыбнулся сразу всем, доверительно, душевно. - Ни в какую на Комсомольск не соглашается, вплоть до развода. А на Хабаровск согласна. Так что я хочу именно такой вариант Ладонникову и предложить. Как вы на это?
Хабаровчане молчали, слов, как говорится, у них не было, одни междометия. Да и те непечатные.
Зелинский однако был вынужден отреагировать, как директор.
- Вы знаете, Семен Олегович, по-моему, это не очень правильная идея, - осторожно возразил он. - Мне кажется, что вы как механик, должны более тесно руководить машиноведческими работами. Как я знаю, уровень специалистов в Комсомольске не слишком высок, и они безусловно нуждаются в таком квалифицированном курировании, какое вы можете им обеспечить. По-моему, по крайней мере на первых порах, вы должны находиться там.
- Я тоже так думаю, - поддержала Зелинского Татьяна Георгиевна. - Давайте сначала объединимся как есть — два института, вы — там, мы — здесь, а потом, по мере взаимопроникновения тематик, будем думать, как нам жить дальше. Может быть, и коллектив в Комсомольске разрастется, и все будет в порядке.
Пеструшин посмотрел на нее с легким недоумением. Как звать заместительницу Зелинского он не помнил, и обратился к ней так:
- Простите, милая моя, вы не совсем меня поняли. Коллектив — это дело десятое, людей я конечно наберу, своих ребят из Владивостока перетащу. Я с женой разводиться не хочу, вот в чем дело! А она согласна только на Хабаровск. Так что у меня фактически нет выбора. Думаю, что вы как женщина меня за это не осудите?
- Конечно, за это я вас не осужу, - проглотив «милую мою», ответила доктор технических наук. - Но для нас такой поворот как-то неожидан. Тут есть над чем подумать.
Зелинский счел нужным вмешаться в их диалог и заметил, обращаясь больше к своим соратникам, чем к Пеструшину:
- На самом деле ничего особенного в предложении Семена Олеговича я не вижу. Конечно, прозвучало оно для нас неожиданно, но, по сути, мы и к этому должны были быть готовы. Для нас главное, чтобы мы могли заниматься своей тематикой, а где будет сидеть директор — здесь, в Хабаровске, или там, в Комсомольске, не так уж важно. В предложении Семена Олеговича есть много плюсов, и нам надо над ними хорошо подумать.
Соратники грустно повесили носы, и разговор за столом вяло переключился на нейтральные темы: Как там погода в Комсомольске? Какие спектакли идут в Приморском театре драмы? И так далее.
Когда Пеструшин уехал (на этот раз для него заказали такси), Любовь Марковна, упорно молчавшая во время разговора, сказала мрачно, обращаясь к Зелинскому:
- Ну, Виктор Андреевич, и заварили вы кашу! Признайтесь: на такой вариант вы не рассчитывали?
- Не рассчитывал, - согласился и.о. директора. - Но все равно это лучше, чем Тимухин и Хосен. Ничего страшного, пусть сидит здесь, я как зам сумею его нейтрализовать. Вы же видите, больших амбиций у него нет, не станет он лезть в наши дела. Получит академика и будет почивать на лаврах, заниматься своей механикой.
- Думаете, он назначит вас замом? - усомнилась Татьяна Георгиевна. - А вдруг Ладонников принудит его сделать замом Тимухина? И тогда мы все опять под Хосеном!
- Очень даже запросто, - поддержал ее Зверев. - В принципе, такая опасность всегда остается, при любом раскладе, даже если директор будет сидеть в Комсомольске.
- Ну, а если она остается при любом раскладе, то зачем нам противиться? - резонно заметил Зелинский. - Давайте не будем раньше времени портить отношения с будущим директором.
- А я с вами не согласна! - воскликнула Любовь Марковна. - Я не хочу, чтобы этот бегемот стал нашим директором! И в ученые секретари к нему не пойду! Вы все это придумали, теперь думайте, как дать задний ход!
- Да, - поддержала боевую подругу Окунёва. - Мне тоже такой расклад не нравится. Надо что-то придумать.
- Что тут придумаешь? - грустно улыбнулся Виктор Андреевич. - Машина запущена, заднего хода у нее нет. Можно надеяться только на тормоза. Будем пытаться тормозить. - Тут он подумал про Коровина, не обратиться ли и вправду к нему за помощью? Но тут же отбросил эту мысль, вспомнив слова Оли об исчезающе малом множителе. Рассчитывать можно только на себя, да на судьбу. И добавил: - Будем затягивать объединение, насколько сможем.
В декабре неожиданно для всех, а в особенности для своего непосредственного руководителя, завлаба Зверева, Борис Пугачев заявил, что подготовил докторскую диссертацию и просит рассмотреть ее на Ученом совете. Два года прошло после защиты кандидатской, и вдруг — докторская! В последнее время Борис большую часть рабочего времени проводил в «железке», где появился электронный микроскоп (как ни парадоксально, а пресловутый НОЦ сработал!), исследовал там свои образцы, и те образцы, которые ему давали другие сотрудники института. И вот — наисследовал! В тридцать лет хочет доктором стать!
«Ну что ж! - сказал себе Зелинский. - Молодым везде у нас дорога!» И попросил Пугачева предварительно дать диссертацию ему на прочтение, на время новогодних каникул.
Прочтя немалый по объему труд, он пришел к выводу, что в работе есть главное: есть новые идеи, есть результаты, объединенные вокруг этих идей, но осмысление результатов недостаточное, выводы не всегда хорошо обоснованы, да и результатов, пожалуй, маловато, надо бы подкрепить их дополнительными исследованиями. Все это он выложил Пугачеву и спросил, показывал ли он диссертацию своему завлабу. Тот замялся слегка и ответил, что не показывал, только заикнулся однажды, что пишет докторскую, и Зверев высказался, что сначала он сам должен защититься, а уж потом даст добро подчиненному.
Зелинский подумал, что тут Сережа, Сергей Анатольевич, пожалуй, не прав, но предупредил Пугачева, что как директор он все же считает обязательным ознакомить с диссертацией заведующего лаборатории. Пугачев попытался протестовать, но Зелинский его протест погасил, пояснив, что Зверев к тому же и член Ученого совета, и имеет полное право прочесть представленную в Совет диссертацию. Тогда Борис попросил не делать этого, пока он не доработает диссертацию, учтя замечания директора. Зелинский с ним согласился, но пояснил, что с самим фактом представления диссертации Зверев уже знаком, так что шила в мешке не утаишь.
На самом деле Зверев еще до Нового года, узнав о диссертации Пугачева, приходил к Зелинскому и говорил, что в целом он знает ее содержание, и считает, что диссертации, как таковой, еще нет, что Пугачеву еще как минимум два года надо работать, ставить дополнительные эксперименты и хорошо подумать над обоснованием выводов. Виктор Андреевич спросил Сергея, когда же будет готова его собственная диссертация. «Через год, - ответил Зверев. - Раньше не получается, нужно еще большую серию экспериментов провести». «Понятно! - подумал Зелинский. - Хочешь защититься раньше подчиненного: ему два года, тебе один. Все сходится». «Хорошо! - сказал он. - Но предварительно я должен буду ее прочитать. И как директор, и как физик. Думаю, что мои замечания будут вам полезны». Звереву ничего не оставалось, как согласиться. А Зелинский с грустью подумал, что молодой завлаб его сильно огорчил. Радоваться должен был, что его ученик, его сотрудник на докторскую выходит. Как там Жуковский написал юному Пушкину на своем портрете? «Победителю ученику от побежденного учителя!» Да, Зверев не Жуковский, далеко не Жуковский! Впрочем, и Пугачев не Пушкин, и я им не судья».
Вот и весна опять пришла. Из Амурска вернулся Максим Токарь. Вернулся хмурый, недовольный собой, попросился назад в институт.
- Ну и как, Максим, почему вернулись? - спросила его Татьяна Георгиевна, к которой он пришел прежде всего. - Не получилось у вас быть главным технологом?
- У меня все получилось, - как всегда самоуверенно ответил молодой кандидат наук.
- Технологию я выдерживал, все было в порядке, твердые сплавы я делал по ГОСТу.
- Так в чем же дело? Почему вы вернулись?
- Там все сложилось вместе. Оборудование старое, постоянно ломается. Рабочие — разгильдяи, алкаши, брак все время гонят. Сырье приходится с Запада завозить, в копеечку влетает. В итоге рентабельность близка к нулю, зарплата на минимуме, сама фирма вот-вот обанкротится. Я подумал, подумал и решил, что надо увольняться.
- Как вы еще целый год продержались? - удивилась Окунёва. - Ладно, пойдемте к директору. Думаю, он вас примет обратно.
- Он обещал, - напомнил Максим.
Зелинский конечно принял незадачливого технолога, но предупредил, что ему придется пройти через конкурс, раз уж он был уволен.
- Но это в данном случае чистая формальность, - пояснил он. - Пока я еще здесь директор, все в моей власти.
Из Института водных проблем пришло письмо. В нем содержалось несколько непринципиальных замечаний по статье о меандрах и имелось приглашение на конференцию, которая состоится у них в институте в следующем году. Зелинский замечания учел, статью слегка подправил и выслал в институт вместе с заявкой на конференцию. Конечно, продолжать работу в этом направлении он не собирался, это совсем не его профиль, у него и материаловедческих задач хватало, а кроме того они с Олей и новый метод моделирования продолжали развивать, и работы предстояло немерено. Он даже подумал: не привлечь ли кого? Но кого? Лена уже для Максима начала что-то моделировать, не стоило ее дергать. Подошел к Антону Самойлову. Антон вынул из ушей музыкальные наушники, с которыми он всегда сидел за компьютером, внимательно его выслушал, потом улыбнулся мягко и ответил, что он недавно начал серию расчетов разных модификаций титана, с разными решетками, и дело идет медленно, а тут еще к нему химики обратились с катализаторами. В общем, совершенно нет у него времени на дополнительные задачи. Зелинский знал, что Антон работает неспешно, по нескольку раз проверяет результаты, добиваясь максимальной их достоверности, и винить его в этом было бы грешно. Каждый работает так, как умеет, тут уж ничего не поделаешь.
Пугачев опять принес диссертацию, переделанную. Через неделю Зелинский вызвал его и сказал:
- Ну что ж! Это уже лучше. Это уже можно оценить положительно, на тройку с плюсом. А у вас ведь красный диплом был, кандидатская была блестящая. Не стыдно вам будет троечную докторскую защищать?
- Ничего, - ответил Борис, - перетерплю. Лишь бы защита состоялась.
- Но я не возьмусь представлять ее ни здесь, в хабаровском Совете, ни во Владивостоке. Не хочу свое реноме портить. Я бы вам все-таки посоветовал поработать еще годик-другой и сделать диссертацию на пятерку.
- Я ее уже Кузьмину послал. Он приглашает в Курск, у них в университете есть диссертационный совет по моему профилю, его председателем назначили.
- Кузьмину? - Зелинский задумался. «Быстренько Александр Алексеевич в Курске освоился!» - Ну, да, у вас с ним есть совместные публикации, его имя прозвучит на защите… Ладно! Посмотрим, что наш Ученый совет скажет.
Ученый совет принял выступление молодого докторанта очень ревниво. Большинство его членов были людьми в возрасте, кое-кто уже и седеть начал, докторами из них, не считая Зелинского, были только Тимухин и Окунёва, остальные пребывали в кандидатском статусе и только мечтали о докторских степенях. А тут вдруг — мальчишка, чуть за тридцать, два года как кандидатскую защитил и уже в доктора метит!
Выступал Борис неплохо, набрался опыта на молодежных конкурсах и конференциях, как-то даже губернаторскую премию сумел отхватить. Но Зверев тут же насел на него с вопросами и попреками, из коих вытекало, что результаты у Пугачева не достоверны, а выводы — ошибочны. Он рекомендовал докторанту еще поработать года два, а тогда и говорить о диссертации.
Пугачев к критике своего завлаба отнесся спокойно, с достоинством, умело опроверг его обвинения и вопросительно посмотрел на директора. Зелинский поднялся со своего места и сказал, что хотя некоторые замечания Сергея Анатольевича справедливы, в целом работа Бориса Александровича Пугачева отвечает требованиям, предъявляемым к докторским диссертациям и может быть рекомендована к защите.
- Другое дело, - добавил он, видя, как внимательно слушают его члены Совета. - что диссертации бывают сильные, а бывают и слабые. Эту диссертацию я бы оценил на тройку с плюсом, и я уже говорил это диссертанту. Поэтому я бы поддержал Сергея Анатольевича и рекомендовал Борису Александровичу поработать еще и добиться отличной оценки, чтобы нам за него не краснеть.
Он сел на свое место. После недолгого молчания, заговорила Любовь Марковна, секретарь Совета.
- Где вы собираетесь защищаться? - обратилась она к Пугачеву.
- В Курске. У Кузьмина.
- Ах в Курске! - Она обернулась к директору. - Виктор Андреевич! Пусть защищается! В Курске нас никто не знает, краснеть не придется. Если Кузьмин его берет, пусть едет!
- А на какие деньги? - спросила рачительная Окунёва. - У нас директор и то в командировки за счет своих грантов ездит. И я в Пермь за счет гранта летала.
- Я поеду на свои деньги, - с готовностью заявил Пугачев.
- В таком случае я не возражаю, - промолвила Татьяна Георгиевна. - Институту галочка будет, дополнительные баллы.
- Я против, - негромко, но уверенно произнес Зверев.
- Давайте голосовать, - предложил Зелинский. - Любовь Марковна, считайте!
Она посмотрела на него вопросительно:
- Так вы как? За или против?
- Формально я за. Диссертация все же есть. Хоть на троечку, но есть.
Кроме Зверева, никто против не проголосовал. Правда, Тимухин и Чипуренко воздержались, но большинством голосов диссертация Пугачева была поддержана. А Зелинскому опять стало грустно. Раньше он думал дождаться, когда Зверев станет доктором и передать ему, молодому, деловому, бразды правления, а теперь сильно засомневался. Некрасиво повел себя Сергей, не умно. Не дай Бог он сейчас еще удила закусит, накатает в Курск телегу, устроит там, на диссертационном совете свалку. Надо с ним поговорить. Конечно, в сорок с лишним человека не перевоспитаешь, но удержать от неправильных поступков можно.
На другой день он пригласил Зверева к себе и поговорил с ним, попросил ничего не предпринимать, не втыкать Пугачеву палки в колеса. «Институту от этого будет плохо, - пояснил он. - Мы и так сидим на мине с часовым механизмом, не знаем, когда он сработает, а тут еще бикфордов шнур загорится!». Зверев пообещал. А через неделю случилось неожиданное: Здруй попал под машину. Переходил улицу в неподходящем месте, и — смертельный исход! Похоронили его, выразили семье соболезнование, деньгами помогли, как сумели, и пришлось Звереву взять на себя работу с ДРОНом, делать то, что делал ворчливый, но безотказный Здруй: то есть исследовать образцы, которые в немалом количестве поставляли на рентген сотрудники института, а также выполнять заказы других организаций. И Зелинский понял, что сроки представления докторской у Сергея Анатольевича еще более затянутся.