Ну вот, дождалась называется. Опять эта осень с ее дождями и моей хандрой. Весной и летом я не теряю присутствия духа, а сейчас – где он, этот дух? Утром просыпаюсь в хмуром настроении, вечером засыпаю мрачнее тучи. Только работа ненадолго вытаскивает меня из апатии – на сутки дежурства. А остальные трое суток сижу дома, могу часами стоять у окна и смотреть, как бесшумно падают листья, укрывают землю равнодушным одеялом.
– Мама, ты неправа, – возражает дочь. – Это же красиво. Сама посмотри! Сплошной золотой ковер во дворе.
– У нас во дворе сплошной ковер из автомобилей, пройти невозможно.
– На них тоже лежат золотые осенние украшения. Ну ма! Пойдем, погуляем?
– Не хочу.
Мне хотелось только одного: улечься и заснуть. Летом я не против движения и перемен, которые оно приносит, а сейчас шевелиться не хочется. Не могу себя заставить.
Алина не сдавалась, пыталась меня расшевелить. Я ей даже сочувствовала. И с грустью думала: дочь, где ты была раньше? Она уезжала учиться в другой город, работала там, замуж вышла. Можно бы порадоваться за нее, но я за эти годы привыкла к одиночеству, покою и своей осенней хандре. А теперь она вернулась в родной город, живет по соседству и решила, что должна меня спасти. Но если я не хочу спасаться?
– Я никак не могу привыкнуть. Стоит наступить холодам, и у тебя сразу становится все плохо, – говорила дочь. – Так нельзя, мама.
– Не переживай, оптимистка ты моя. Мне и так хорошо.
В глубине души я понимала, что мне нехорошо, и что Алина права. Но какая-то злорадная часть меня нашептывала: «Сиди и не шевелись, осенью ничего в жизни не надо менять – будет еще хуже». И я сидела. Досиделась до того, что начала разговаривать с тараканом на кухне. Он был вялый, убегать не пытался. Я ему даже крошек насыпала, все-таки живое существо.
Алина не сдавалась. Однажды вечером она пришла с термосом чая.
– Специально для тебя заварила, по собственному рецепту. И варенье вот принесла.
Я вздохнула.
– Не хочется что-то, аппетита нет. И потом, что я, чая не видела? Сама могу заварить.
– А ты закат сегодня видела? – спросила дочь. – Нет? Я так и думала. Ты обязана выпить моего чая, потому что он видел закат. Я, когда шла к тебе, открыла термос и попробовала. Пей чай с закатом!
Неожиданность подачи чая растрогала меня. Я отпила глоток, закрыла глаза – и увидела красивое огненное небо, оранжевые облака.
– Вот! Наконец ты улыбнулась, – обрадовалась дочь. – Я докажу тебе, что и осенью можно быть веселой и ощущать радость жизни!
В субботу мы с Алиной выбрались в магазин: она во что бы то ни стало решила купить мне свитер. Мне ничего не нравилось, но я покорно примеряла один за другим, чтобы не обидеть ее.
– То, что надо, – сказала дочь про очередной свитер. – Толстой вязки и, главное, желто-оранжевый, то есть теплых оттенков.
На кассе оказалось, что она еще и перчатки мне купила. Моя хандра внутри испуганно зашевелилась: кажется, придется ей отступать.
Дочь развила бурную деятельность, на следующий день вытащила меня на прогулку в парк. Вначале я ежилась от холода, но новый свитер и правда оказался теплым.
– Дай-ка мне свой смартфон, – потребовала Алина.
– Для чего?
– Закачаю тебе музыку. Для настроения.
Мы ходили по аллеям, я слушала новые мелодии. Заранее настроилась сопротивляться, сказать, что наши музыкальные вкусы не совпадают. Но музыка увела меня за собой, растворила в ритме, увлекла. Невольно я начала шагать ей в такт.
– А теперь играем! – сказала моя выдумщица. – Надо зайти по щиколотку в кучу листьев и ногой подбрасывать их, вот так!
Вверх взметнулся коричнево-золотой фонтан. Я тоже попробовала.
– Выше, мама! Сильнее!
Дома мы просмотрели фотографии, которые сделала Алина. На них у меня было счастливое лицо, меня окружал золотой лиственный вихрь.
Мне казалось, что я уже вылезла из своей меланхолии. Но однажды вечером заняться было совершенно нечем, Алина не звонила, а за окном, как назло, лил унылый дождь. И я как будто провалилась в черноту. Решила сама позвонить, пожаловаться.
– Мама, ты очень кстати! – воскликнула дочь. – Я как раз иду в гости к одному интересному человеку. Ты идешь со мной, и не вздумай отказываться.
– Ладно, – нехотя согласилась я.
Мы встретились в метро. Пока ехали, Алина рассказывала в ухо, перекрикивая грохот поезда:
– Ты увидишь, Лена – особенная! Она когда-то неудачно сломала ногу и теперь ходит на костылях, но характер чудесный! Солнечный, веселый. Пишет книги и статьи в журналы, поет песни под гитару, всегда собирает полный дом людей – просто так, без праздников.
В квартире было тепло, пахло вкусной едой, звучали негромкие разговоры и гитарная музыка. Хозяйка встретила нового человека так, будто мы давно знакомы, заговорила хоть и о пустяках, но со вниманием, отвлекаясь от остальных гостей. Это было приятно. Я посидела немного в кресле, прислушиваясь, и замерла от странного ощущения, совсем забыв, что нужно быть мрачной. Этот дом охватывал меня всю, без зазоров, как лечебный компресс, заражал своим жизнелюбием, и на душе становилось спокойно, уютно, тепло. Эти ощущения не хотелось отталкивать. Я впервые задумалась, что в своей тоске мерила всех собой, мне хотелось, чтобы все тосковали, и казалось – тогда мне станет легче. Но как же это здорово, когда наоборот, все веселятся! А главное, по сравнению с Леной, которой наверняка непросто ходить на костылях, мне вовсе не трудно живется. Я сама загнала себя в депрессию, а никакой депрессии нет, есть только лень и неумение быть счастливой.
Алина очень обрадовалась переменам в моем настроении, и напоследок отвела меня в библиотеку – выбрать интересные книжки. Вот так я и встретила приход зимы: в новом свитере, с хорошей книгой, в уютном кресле и с ароматным чаем. Впервые зима не показалась мне бесконечно длинной.
– Ну что, мама, мир не так уж плох? – спросила однажды дочь, позвонив по телефону.
– В целом я его одобряю, – ответила я. – Хотя, если подумать, то не очень.
– А ты не думай. Теперь думать точно будет некогда, потому что я беременна! И ты скоро станешь бабушкой!
– Ура! – закричали мы вместе.
От осенней хандры я выздоровела окончательно.
И правда, какая может быть тоска, когда предстоит нянчить внуков?