На следующий день Зелинский полетел на Камчатку. Оля хотела полететь с ним, но он решил, что в данном случае она должна ждать его дома: как солдатки ждали когда-то своих мужей, отправляющихся на фронт.
- Только, пожалуйста, на амбразуру не бросайтесь! - напутствовала его Любовь Марковна. - Вы нам нужны живой.
Оля тоже попросила его не геройствовать, саблей не размахивать, напомнила, как легко у него подскакивает в таких случаях давление.
- Это тебе не на Молодежку идти. Там все было в твоих руках, а здесь все в руках Ладонникова, и с этим уже ничего не поделаешь.
- Я понимаю, солнышко, - согласился Виктор Андреевич. - Но имею я право сказать им все, что я о них думаю, или не имею?
- Имеешь! - вздохнуло солнышко. - Но, пожалуйста, будь посдержаннее. А я буду за тебя молиться.
В этом же самолете, в бизнес-классе, летели Мурахвер и Соколов, а в экономическом салоне Зелинский увидел Романова, директора Института горного дела, и двух директоров из Биробиджана и Благовещенска.
Петропавловск встретил их метелью. Странно было, после сентябрьской, почти летней хабаровской погоды, вдруг окунуться сразу в зиму. Снег шел негустой, аэропорт принимал самолеты без проблем, но низкая облачность совершенно скрыла Авачинский вулкан, полюбоваться которым надеялся Зелинский. Несколько лет назад, когда его дочь Надя еще жила и работала в Японии, они с Олей ездили к ней в гости и совершили восхождение на Фудзи-яму. По фотографиям он знал, что Авача очень похожа на священную японскую гору, однако хотел убедиться в этом в натуре. Увы, не удалось.
Прибывшие разместились в гостинице, которую заказал для них Институт вулканологии, а наутро все собрались в конференц-зале института. Зелинский увидел там людей из Магадана и с Сахалина, ну и конечно — из Владивостока. Однако Владивосток был представлен как-то странно. Прибыли директора Службы Солнца, Ботанического сада, Института истории, а руководителей наиболее сильных, наиболее значимых институтов — не было. Было похоже, что Ладонников провел какую-то подспудную работу и решил опереться на наиболее зависимых от него людей.
Зелинский не считал число участников заседания, но, открывая собрание, Главный ученый секретарь Петрушин объявил, что кворум имеется, и Президиум вправе принимать решения. Поскольку заседание было выездным, в первую очередь были рассмотрены вопросы, касающиеся местных, камчатских и магаданских институтов. Потом объявили перерыв. И вот тут, в перерыве, в зале вдруг появился Левин, которого уже никто не ждал. Розовощекий от морозца, еще припорошенный снежком, тающим на капюшоне куртки, он подошел с Зелинскому, пожал ему руку и сказал:
- Я прямо из Москвы! Специально прилетел, чтобы вас поддержать. Как альпинист альпиниста.
У Зелинского аж в носу защипало, чуть не расплакался, так был тронут.
- Спасибо, Борис Вульфович! Какой вы право!.. Только бесполезно все. Они уже все решили, у Ладонникова здесь абсолютное большинство.
- Это не важно! - крутнул головой директор геофизического института, мастер спорта. - Я должен был прилететь. - И улыбнувшись какой-то смущенной, недиректорской улыбкой, добавил: - А мы с женой слетали-таки в Гималаи! Восходители из нас уже конечно никакие, но трекинг вокруг Аннапурны мы сделали, обошли красавицу. Перевалы там были по пять тысяч с лишним. Тряхнули стариной!
- Поздравляю! - улыбнулся в ответ Зелинский. - Рад за вас.
Началась вторая половина заседания. Его открыл Ладонников.
- Вопрос об этом объединении был поставлен еще два года назад, - пояснил он, уверенно поднявшись на трибуну и поправив на носу очки а тонкой оправе, - когда мы решали, нужно ли проводить выборы директора Института материаловедения, и тогда мы думали, что закроем этот вопрос за два-три месяца. Но возникли различные юридические нюансы, которые этот процесс затормозили, поэтому мы выносим его на Президиум только сейчас. Однако за это время мы проработали ряд моментов и в данный момент готовы даже предложить вашему рассмотрению кандидатуру будущего директора объединенного института — Пеструшина Семена Олеговича.
Семен Олегович привстал и вежливо поклонился собранию.
- Я предлагаю заслушать Семена Олеговича, - продолжил после короткой паузы Ладонников. - Пусть он изложит свое видение объединенного института, ознакомит нас со своей, так сказать, программой.
Тут поднял руку Мурахвер, тонкий, стройный, с прямым, с легкой горбинкой, носом и большими, умными глазами.
- Извините, Валентин Валентинович, - обратился он к председателю Президиума. - Мне кажется, что прежде чем заслушивать будущего директора объединенного института, нам следует обсудить главный вопрос: нужно ли вообще объединять эти институты? А если нужно, то почему бы не рассмотреть в качестве кандидата в директора Зелинского Виктора Андреевича, директора Института материаловедения?
- Александр Павлович! Я уважаю вашу дотошность, - сдержанно улыбнувшись ответил Ладонников. - Вы прекрасный экономист, но вряд ли считаете себя специалистом в технических и естественных науках. Вопрос объединения этих институтов возник, на самом деле, даже не два года назад, а много раньше. Я думаю, вы прекрасно знаете, что оба эти института создал в свое время Анатолий Кузьмич Белотуров, а создавая имел в виду, что они должны взаимно дополнять друг друга и в конце концов слиться, составить единое целое, чтобы материалы, разрабатываемые материаловедами, тут же использовались для создания машин и механизмов, нужных современной технике. Так что мы просто следуем его, так сказать, заветам.
- А что, Анатолий Кузьмич уже скончался? – раздался недоуменный голос из зала. – Почему заветы?
- Жив-здоров он, не волнуйтесь, - тут же успокоил вопрошавшего директор Института экологии. – У меня трудится. Это Валентин Валентинович образно сказал про заветы.
- Да, да! – подхватил Ладонников, - именно образно. Что же касается кандидатуры Виктора Андреевича… - Тут он бегло глянул в сторону Зелинского и тут же вернул взгляд к Мурахверу. - Я всегда говорил, что Виктор Андреевич хороший физик, у него достойный рейтинг в международных журналах. И как директор он, в общем-то, проявил себя формально неплохо, вывел институт в передовые по публикациям. Но мы с вами хорошо знаем: мало ли что можно опубликовать? Не в числе публикаций сила института, а в направленности исследований. А вот тут Виктор Андреевич не сумел выдержать верное направление. Одна из главных задач, которые мы вместе с Белотуровым ставили перед Институтом материаловедения, касалась переработки минерального сырья, получения из него дешевых и эффективных материалов, нужных нашей промышленности. От этой задачи профессор Зелинский отошел, заменив ее модной, но неосуществимой в рамках данного института идеей нанотехнологий. Поэтому я считаю, что поручить ему руководство объединенным институтом было бы ошибкой. Я достаточно исчерпывающе ответил на ваши вопросы, Александр Павлович?
Мурахвер хмыкнул и кивнул, понимая, что разворачивать полемику бессмысленно. Однако его пример оказался заразителен, и с места поднялся Романов, сорокапятилетний, широкоплечий крепыш, щеки – кровь с молодом.
- Валентин Валентинович! А почему Институт материаловедения надо сливать именно с машиноведами? В свое время, при Белотурове, он входил в Институт горного дела, на правах отдела, и как раз тогда Анатолий Кузьмич и начал работы по минеральному сырью. Может, нам к этому варианту вернуться?
Ладонников ему терпеливо на это ответил:
- Геннадий Юрьевич! Дело не только в минеральном сырье. Ваш институт и так достаточно силен, у вас уже число сотрудников под сотню…
- Девяносто пять, - уточнил Романов.
- Вот я и говорю. А в Институте машиноведения – пятнадцать, вместе с вахтером и водителем, его надо усилить!
- Постойте, постойте! – подал голос Левин. – Я ничего не понимаю. Кого с кем сливают? Машиноведение с материаловедением или наоборот?
- Институт материаловедения мы вливаем в Институт машиноведения! - так же терпеливо пояснил Ладонников.
- А почему не наоборот? Насколько я знаю, у материаловедов около сорока человек.
- Это не имеет значения. Не всегда количество определяет качество. Вы же знаете законы диалектики! – Ладонников оглядел зал. Вроде, вопросы исчерпаны. – Давайте, все-таки, заслушаем Семена Олеговича. Тогда, может быть, всем всё станет окончательно ясно.
- Я думаю, надо будет и Зелинскому дать слово, - подал с места реплику Мурахвер.
– Это будет справедливо.
- Не возражаю. Дадим и ему слово.
Ладонников сошел с трибуны, его место занял Пеструшин. Он заметно волновался. Но речь у него была заготовлена, он положил ее перед собой и начал зачитывать глухим, монотонным голосом, изредка поднимая голову и вскидывая взгляд куда-то в глубь зала. Совсем так, как когда-то выступали на съездах партии Генеральные секретари.
Слушать его было бесполезно, да никто его и не слушал. Люди переговаривались между собой вполголоса, кто-то рылся в портфеле в поисках каких-то бумаг, кто-то нажимал на кнопочки смартфона. Когда он закончил, и Ладонников спросил у зала, есть ли вопросы к Семену Олеговичу, вопросов не оказалось. Тогда он, с явной неохотой, предоставил слово Зелинскому.
«Ну вот, - сказал себе Виктор Андреевич, - последний бой – он трудный самый! Я окружен, и у меня последняя граната. Помирать, так с музыкой!» И он вышел на трибуну. Какие уж тут наставления мудрой Любови Марковны! Какие предостережения любимой женки! Надо все сказать, другой такой возможности не будет.
- Уважаемые коллеги! – обратился он к залу. – На ваших глазах сейчас происходит расправа, и вы будете ее участниками. Дело тут не в институтах, не в их тематике и не в количествах сотрудников. Дело во мне! Семь лет назад, когда Анатолий Кузьмич Белотуров был вынужден по возрасту оставить пост директора, он формально выдвинул на этот пост меня, но при этом договорился с Валентином Валентиновичем, что во время выборов тот выступит против моей кандидатуры, и Президиум меня не изберет. В этом случае Анатолий Кузьмич остался бы исполнять обязанности директора и исполнял бы их, наверное, до сих пор…
Ладонников слушал его, с каменным выражением лица, мрачнея с каждым словом. Пеструшин ерзал в кресле, иногда оглядывался в зал, наверное, чтобы видеть реакцию директоров. Директора сидели молча, слушали внимательно.
- Однако, эта задумка у них не получилась, - продолжал Зелинский, - меня все-таки избрали. Пять лет я работал, как умел развивал институт, переводил его на новые, современные рельсы: в частности, на рельсы нанотехнологий. Мы получали гранты, в том числе – РФФИ, публиковали статьи в престижных международных журналах, наши молодые сотрудники ежегодно выигрывали конкурсы губернатора. Московская комиссия высоко оценила нашу работу. Вы, Валентин Валентинович, - обратился он прямо к Ладонникову, - ежегодно одобряли наши планы и отчеты своей официальной подписью. За все это время вы ни разу не указали мне, что я веду институт «не туда», ни разу не упрекнули меня в том, что наша тематика перестала вас устраивать. А почему? А потому что вам, на самом деле, была безразлична тематика института, она и сейчас вам безразлична. Если бы вовремя меня поправили, подсказали, я мог бы ее и выправить, направить в нужное вам русло. Но вы хотели иного! Вы терпеливо ждали пять лет, чтобы подошел срок новых выборов, подобрали подходящего, управляемого человека, Тимухина, и твердо решили убрать меня, исправить недоработку пятилетней давности. Но у вас не было полной уверенности в успехе (Вдруг опять получится промашка?), и тогда вы решили выборы отменить, придумали в качестве предлога реорганизацию и вот сейчас доводите этот замысел до конца. И я одного только не пойму, Валентин Валентинович!
Зелинский сделал паузу, взял стоявшую на трибуне бутылочку с минералкой, отвинтил крышку и глотнул, смачивая пересохшее горло. Зал при этом продолжал молчать, молчал и Ладонников. Наверное, считал ниже своего достоинства прерывать критику и тем более – вступать в полемику. Он был уверен в исходе заседания, а брань – она на вороту не виснет.
- Не пойму я Валентин Валентинович одного. Вы боретесь со мной как со своим персональным врагом, а чем, собственно, я вам насолил? Что плохого я вам лично сделал?
Зелинский замолчал, перевел дух. Вроде все сказал? Нет, не все, надо еще по Пеструшину пройтись, чтобы ему жизнь медом не казалась.
- А вам, Семен Олегович, - обратился он к члену-корреспонденту, - я скажу следующее. Да, вначале я поддерживал вашу кандидатуру на пост директора объединенного института. Я видел в вас, да и сейчас вижу, серьезного ученого, достойного быть директором. Но постепенно, знакомясь с вами ближе, я понял, что вы не готовы. У вас нет никакого опыта органицационной работы, насколько я знаю, вы и с работой Главного ученого секретаря неважно справлялись. Про вас даже говорили в Президиуме: «Совсем Пеструшин мышей не ловит!»
По залу прокатился смешок, Пеструшин вспыхнул, побагровел.
- Мой вам совет, Семен Олегович! Поработайте пяток лет директором одного института, наберитесь опыта, а потом уже замахивайтесь на руководство двумя. –
Тут Зелинский направил взгляд вновь на председателя Президиума и промолвил с дерзкой усмешкой:
- Я все сказал, Валентин Валентинович! Благодарю за внимание. Если захотите ответить на мои к вам вопросы, я к вашим услугам!
Ладонников поднялся, как всегда спокойный, но с потемневшим лицом.
- Спасибо, Виктор Андреевич. Я думаю, наша с вами персональная перепалка будет присутствующим не слишком интересна, и продолжать ее мы не станем.
- Ну, почему же? Очень даже интересна! - негромко, но очень отчетливо возразил кто-то из зала.
Ладонников эту реплику проигнорировал, но определил, наверное, ее автора и запомнил, и спросил зал:
- Кто-нибудь желает высказаться?
Зелинский направился к своему месту. Высказаться пожелал Мурахвер.
- Во-первых, я считаю необходимым разделить вопросы. Один вопрос – это слияние институтов. Тут я колеблюсь. Я не технарь, мне трудно судить, правильно это или нет. Второй вопрос – назначение Семена Олеговича директором. Тут мне кажется разумным предложение Виктора Андреевича. Семену Олеговичу действительно надо набраться опыта, прежде чем браться на руководство объединенным институтом. Ну, может быть, не пять лет на это ему дать, а года два-три.
- Это было не предложение, а совет, - возразил Ладонников. – Семен Олегович! Вы согласны воспользоваться этим советом?
- Нет, - не задумываясь, ответил Пеструшин.
- Вот видите? Вопрос снимается. А голосование, конечно, будет раздельное: отдельно по объединению, отдельно по директору. Но поясняю: директора мы сейчас не избираем, а только выдвигаем, рекомендуем. Выборы будут проведены отдельно, по всей форме. Еще у кого есть вопросы?
Больше вопросов не было. Голосование было открытым. Против объединения проголосовал только Левин. При этом он ободряюще посмотрел на Зелинского. Мурахвер воздержался. При голосовании по кандидатуре Пеструшина, они оба подняли руки против. Не воздержался никто.
В этот же день, вечером, Зелинский и Мурахвер улетали из Петропавловска. Остальные участники заседания приняли предложение директора Института вулканологии съездить завтра утром в Паратунку, расслабиться там в горячих минеральных водах, а потом еще больше расслабиться за шашлыками, коньячком и водочкой. Левин попрощался с Зелинским, пожелал ему не брать все близко к сердцу, и тоже остался. Пояснил, что ему тут надо с кем-то встретиться по науке.
- Ну что ж! – промолвил академик Мурахвер, когда вдвоем с Зелинским они оказались в зале аэропорта. – Что-то погода портится! Рейс наш отложили. Как бы нам тут не заночевать, на лавочках.
- Мне приходилось ночевать и под лавочками, - пошутил Зелинский. – Правда, я тогда был немного моложе, лет на тридцать. Но в гостиницу возвращаться не стоит. Отложили всего на час, может, потом и улетим.
Они прошли в буфет, взяли чай и бутерброды с знаменитой камчатской рыбой чавычей.
- Ну как вам этот цирк? – поинтересовался Мурахвер.
- Цирк как цирк, - пожал плечами Зелинский. – Я, кажется, выступил в роли коверного клоуна. Но хоть душу отвел. Нельзя же все время молчать.
- Согласен, - кивнул академик. – Мне тоже часто хочется подраться. Иногда дерусь.
Зелинский посмотрел на него, задумался: «Стоит ли?», но потом задал вопрос:
- Александр Павлович! Вы были семь лет назад на том историческом Общем собрании, когда Академия отклонила предложение правительства о создании Тройственного комитета?
- Конечно был. А что?
- Как я понимаю, вы тоже голосовали против. Воздержался там только какой-то один член-корр. Почему вы голосовали против? Вы серьезный экономист, должны были понимать, что это предложение разумно, что при рыночной экономике только такой подход и должен быть, что решения о путях научно-технического развития должны принимать совместно представители науки, правительства и бизнеса.
Академик усмехнулся.
- Виктор Андреевич! Конечно, я все понимал. Но, видите ли, существует и такое понятие как корпоративная этика. Правительство замахнулось на святая святых Академии – на ее самоуправление, на ее право самой принимать решения – чем ей заниматься и как. Чтобы принять предложение правительства, Академии пришлось бы изменить свой Устав. Устав для Академии – это как знамя для полка, его надо защищать. К тому же голосование было открытое, мы все были на виду друг у друга. Да, я понимал, что время изменилось, что Устав себя изжил, но если бы я поднял руку «за», меня бы посчитали изменником, предателем.
- Но сегодня тоже было открытое голосование, однако вы подняли руку.
- Сегодня другое дело. Там у нас была внешняя опасность, внешнее давление, именно это нас объединило. А здесь – просто наша внутренняя жизнь, здесь каждый имеет право отстаивать собственное мнение, если оно, конечно, имеется. Но вы не переживайте! – Мурахвер покровительственно улыбнулся Зелинскому с высоты своего академического величия. – Может быть, еще не все потеряно. Я в курсе некоторых подковерных движений в московских кабинетах, и интуиция мне подсказывает, что в ближайшее время могут произойти большие подвижки в том направлении, которое вроде как замерло семь лет назад. Если наши орлы, я имею в виду, сами знаете кого, промешкают, все может измениться так, что их затея потеряет всякий смысл.
- Вы имеете в виду нечто конкретное? – полюбопытствовал Зелинский. Он уже проникся большим доверием к директору Института экономики, к его мудрости и к его, по-видимому, очень серьезным связям в столице. Это не Коровин, с его «всесильным» шефом, этот человек сам себе шеф, свой среди себе подобных.
- Ничего больше того, что я сказал, - уклонился от конкретики Мурахвер и, прислушавшись к голосу репродуктора, промолвил озабоченно:
- Кажется, наш рейс назвали. Надо идти.
Вернувшись в Хабаровск, Зелинский сразу из аэропорта поехал в институт, вошел в комнату Окунёвой и Буре. Рабочий день только начался, но они обе были на месте.
- Как живой! – воскликнула радостно Любовь Марковна. – А мы уж вас хоронить собрались.
- Не дождетесь! – в тон ей ответил Зелинский. – Готовьте бутылку! Гулять будем!
- А по какому поводу? – осторожно поинтересовалась Татьяна Георгиевна. – Что там решили?
- Что хотели, то и решили. Мы ведь с вами прекрасно знали, что они решат, так что никакой неожиданности для нас в этом нет. Институты объединили, директором рекомендовали Пеструшина. Но это все еще долго будет утверждаться на разных уровнях, а пока мы так и остаемся самостоятельным Институтом материаловедения, а я остаюсь вашим и.о. директора. Так что надо жить и исполнять свои обязанности. Помните, как это сказал Левинсон в фадеевском «Разгроме»?
- Вы помните фадеевский «Разгром»? – удивилась Буре.
- Весь не помню, но эти слова помню. Правильные слова. «Жить и исполнять свои обязанности!» Пока есть жизнь, есть и надежда, а пока есть надежда – надо жить и работать.
Он не стал делиться с ними теми неясными пророчествами, с которыми поделился с ним академик Мурахвер. Незачем вновь строить домыслы, которые могут и не оправдаться, надо просто жить и работать.
Однако дамы, а так же подошедший на их зов Зверев, стали допытываться: как все же проходило обсуждение, что сказал Ладонников, что сказал Мурахвер, как держался Пеструшин?.. Сергей вызвался смотаться на авто в гастроном, но Виктор Андреевич остановил его, сказал, что насчет бутылки он пошутил, и кратко пересказав камчатские события, еще раз призвал соратников работать, направился в свой кабинет, подавать им пример. Однако заботливая Нина Романовна не впустила его туда, велела ехать домой, отсыпаться.
Оля посмотрела на осунувшееся лицо мужа, обняла его и заплакала, а потом извлекла из шкафчика тонометр и стала измерять давление. Оно конечно зашкаливало. Оля дала мужу таблетку и уложила в постель. Но уснуть он не мог и принялся рассказывать любимой женке в подробностях все перипетии камчатской поездки. Рассказал, в том числе, и о разговоре с Мурахвером в аэропорту.
Оля сделала понимающее, но строгое лицо и сказала в итоге:
- Все-таки ты меня не послушался! Я так и знала. И вот, пожалуйста, давление! Давай, лапушка, договоримся. Больше никаких подвигов. И больше без меня никуда не ездить. Банда мы с тобой или не банда?
- Банда, - согласился он. – Но главарь банды все-таки я!
- Ничего подобного. В нашей банде будет матриархат! Вот сейчас ты будешь у меня лежать до тех пор, пока давление не устаканится. Ни в какой институт я тебя больше не пущу! Не умрут они там без тебя. А иначе я прямо сейчас вызову скорую и уложу тебя в больницу.
- А можно мне будет иногда вставать и садиться за компьютер?
- Это будет зависеть от твоего поведения. – Оля вдруг прильнула к нему и опять заплакала.
- Ну зачем ты туда ездил? Они бы и без тебя решили все тоже самое! Плетью обуха не перешибешь!
Он погладил ее по голове.
- Ласточка моя! Ну такой уж я у тебя бандит. Я должен был им все сказать.
- Нет, нет, и нет! – продолжала она плакать, всхлипывая. – Не стоят они и одной циферки в твоем давлении. Не пущу больше тебя никуда!
Он продолжать гладить ее, и всхлипывания постепенно ослабевали.
- А давай слетаем зимой на Сахалин! К Борису Вульфовичу, на лыжах покатаемся. Он очень расхваливал южно-сахалинские трассы. В феврале, когда там народу будет поменьше. А еще он рассказал, что они с женой в Гималаи съездили, вокруг Аннапурны обошли…
Оля живо подняла голову.
- Вокруг Аннапурны? Какие молодцы! Вот об этом и надо было рассказывать, а не про Ладонникова с Мурахвером. Но мы в Гималаи не поедем! Там высоты большие, с твоим давлением тебе нельзя.
- Ладно, - согласился он, - не поедем. Нам пока и наших гор хватает. А можно я прямо сейчас за компьютер сяду? Книжку-то надо писать! Президиум пообещал тридцать тысяч. Пока я директор, надо успеть их использовать.
- Нет! – сказала она твердо. – Лежи и постарайся уснуть.
- Но ты же знаешь, я не могу уснуть днем. Голова уже прояснилась. Можно?
- Ладно, полежи еще полчаса, я давление опять измерю, и если оно упадет, разрешу. Но при одном условии.
- При каком? – насторожился муж.
- Мы больше не будем говорить о вашем институте, о Пеструшине и Ладонникове. Будем просто жить и радоваться каждому дню, который дарит нам Господь.
- Именно так, - согласился он и улыбнувшись добавил: - Аминь!