Все это написано три года назад. Но поиск продолжается.
Два месяца назад мне была сделана глазная операции, к сожалению, я до сих пор один-два раза в неделю общаюсь с врачом. Пришлось резко сократить писательскую активность» и еще более значимо – читательскую. Перешел на прослушивание новостей, аналитики и интересующих меня передач о культуре. И вот недавно я много часов посвятил знакомству с рассказами Эдварда Радзинского о его историко-биографических поисках и находках. Все это можно слушать бесконечно долго, все очень интересно. Особенно меня заинтересовали его внутренние диалоги с историческими личностями. И вот как-то вечером я слушал беседу Владимира Познера с Радзинским и не заметил (я стараюсь не смотреть на экран), что передача закончилась и автоматически началась следующая. Это оказалась давняя (2015 г.) встреча Познера с Александром Ширвиндтом https://www.youtube.com/watch?v=orwKCJbW3x8. Оба они, безусловно, заметные в нашей культуре персоны, но я не уверен что внимательно слушал бы их беседу. За день я и так «наслушался».
Все определилось самыми первыми словами беседы. Познер: «Шура, здравствуй...», в ответ Ширвиндт: «Здравствую, Володечка...». Имя Александр – обыденное, часто встречающееся, но его сокращенная, дружеская форма «Шура» сейчас, мне кажется, используется редко. Мою маму звали Александра, и все родные и друзья называли ее Шурой.
Я продолжал слушать взаимные «подколы» Познера и Ширвиндта, но память моя настроилась на иное, на воспоминания о маме... Передача продолжается 53 минуты, и примерно на 40 минуте речь зашла о немецкой фамилии и еврейской этничности Ширвиндта, и Познер спросил его: «...ты никогда не испытывал, затруднений?...». Далее – короткий рассказ Ширвиндта: «... как это... но вообще мало... когда было дело врачей – 1952 год, я переходил на второй курс... Щукинское училище... и когда взяли всех врачей, пошла чистка повсеместная... меня стали выгонять за дикцию... у меня «щ» и «ц» были плохими... и все равно меня выгнали... и тогда жена Дмитрия Николаевича Журавлева взяла меня за руку и привела... было такое управление по высшим учебным заведениям... и там был такой Лебедянский, как сейчас помню... это было сто лет назад.... и она за руку меня ввела.. в кабинет Лебедянского... был такой огромный... седой, благостный дядька... и она стала кричать, рассказала всю ситуацию... и он так обалдел... и меня все таки восстановили...».
Для молодых читателей поста замечу, что Дмитрий Николаевич Журавлев – гениальный советский чтец, актер, а «дело врачей», или врачей-отравителей, — уголовное дело против группы видных советских врачей, почти все из них были евреями, обвинявшихся в заговоре и убийстве ряда советских лидеров. Все началось в 1948 году, явно имело антисемитский характер и стало частью общей кампании по «борьбе с безродными космополитами», проходившей в 1947-1953 годах. После ареста группы врачей кампания приняла общесоюзный характер, но закончилась после смерти Сталина. 3 апреля 1953 года все арестованные по «делу врачей», которые выжили после пыток, были освобождены, восстановлены на работе и полностью реабилитированы.
И вот, когда Ширвиндт упомянул фамилию Лебедянский, мою память, действительно, как током пробило...
Очень медленно набирается материал о моих родителях, и уже несколько месяцев я планировал рассказать о критической ситуации, сложившей в нашей семье на рубеже 1948-1950-х годов.
Люди еще не пришли в себя после войны. Летом 1948 года умер мой отец, и мама осталась одна с двумя семилетками; моей сестрой и мною. В школу мы тогда не пошли, надо было, понять, как жить дальше. Наша школа началась в 1949 году. И в том же году или в течении двух следующих лет маму – на волне борьбе с «безродными космополитами» - уволили из библиотеки Академии художеств, где она начала работать еще до войны. Мама, даже работая, с трудом сводила «концы с концами», а здесь стало совсем туго. Понятно, что в такой ситуации, в какую попала она, было немало людей в Ленинграде, потому работу найти было бесконечно трудно. Все, что можно было продать, был продано в годы болезни отца. Здесь пришлось сдавать одну из двух наших комнат в большой коммунальной квартире. Выживали, как большинство в нашем окружении.
Конечно, я не мог всего понять и запомнить, но кое-что осталось в памяти, что-то, скорее всего, когда я уже был постарше, мне рассказывала мама. Вскоре после смерти отца к нам как-то зашел его друг, то-ли они из одного украинского городка, местечка – Ромны, то ли учились вместе в Харькове в художественном училище. Оба любили театр.
Этот человек запомнился мне как солидный мужчина, правда, надо учесть, что мне было лет 7-8. Он опирался на палку. Помню, он привел в порядок этюдник отца, вычистил и отмыл палитру, помыл кисти. Я с детства помню и люблю запах свежей масляной краски и разбавителя. Фамилия этого человека была Лебедянский и, по-моему, его звали Владимиром (Володей). Я не помню его больше в нашем доме, но именно он помог маме устроиться на работу в Театральную библиотеку, где она могла в полной мере использовать ее знания и память и активно помогать художникам, режиссерам, актерам в поиске костюмов, интерьера разных эпох и стран. Я уже писал о маме и уже тогда хотел обозначить эту историю, помнил, что фамилия человека, который помог нам выжить, была «лебединой», но не мог вспомнить, что Лебедянский. Потому мое сознание само, без какого-либо моего направленного действия, так остро восприняло эту фамилию в коротком рассказе Ширвиндта. Я не сразу включился в осмысление услышанного, лег спать, но под утро проснулся с полным пониманием причин моего знакомства с фамилией Лебедянский.
Теперь о том, почему я думаю, что в воспоминаниях Ширвиндта и в том, что запомнилось мне, фигурирует один и тот же человек? Первое, фамилия Лебедянский – достаточно редкая. Второе, «мой» Лебедянский и тот, которого вспомнил Ширвиндт, очевидно, имели какое-то отношение к театру. Третье, скорее всего «мой» Лебедянский не жил в Ленинграде, иначе рано или поздно при посещении с мамой театральных премьер, что случалось достаточно часто, мы встретились бы с ним. Да и вообще, телефонный звонок из Москвы решал в те годы многие проблемы. И четвертое, в обеих историях Лебедянский помог отверженным, изгоям, какими тогда были «безродные космополиты».
Мама умерла в 1967 году, а перешла на пенсию несколькими годами раньше, так как долго и тяжело болела гипертонией. Работа составляла важнейшую часть ее жизни, она знала и любила свое дело, бесконечно ценила тех режиссеров, художников, актеров, которые обращались к ней за помощью. Надо сказать, что и они ее ценили, возникали многолетние дружеские связи.
В поисках информации совсем другой направленности я в конце августа этого года обратился за помощью к нынешнему директору Театральной библиотеки в Петербурге Ирине Григорьевне Гай, рассказал о то, что моя мама – Александра Сауловна Пушинская в 1950-е-1960-е работала в этой библиотеке. Вот что она тогда написала мне: «А Вашу маму помнят сотрудники библиотеки старшего поколения по рассказам еще более старших товарищей, которым довелось с ней работать бок о бок. Сейчас библиотека – совсем другая... Но мы стараемся сохранять дух того времени, наши исторические традиции, сочетая их с новыми технологиями и интересами читателей – нашими современниками».
Безусловно мне было очень приятно это прочесть, ведь прошло свыше полувека с того момента, когда моя мама прекратила работу.
В те годы, которые я вспоминаю, в Театральной библиотеке работали и другие «безродные космополиты», естественно, тогда в моей голове не существовало такого понятия. Помню, как мама подвела меня к Исааку Израйлевичу Шнейдерману (1919-1991), в ту пору молодому, постоянно задумчивому человеку. По-моему, он все время что-то писал на большой пишущей машинке, но меня интересовало не то, что он делал, гипнотизировала сама машинка. «Вики» характеризует Шнейдермана как театроведа и театрального критика, киноведа и театрального преподавателя. В театральном институте он преподавал с 1942 по 1949 и с 1958 по 1984. В 1949 году он попал под каток борьбы с космополитизмом. Сначала И.И.Шнейдерман получил скромную должность в театральной библиотеке и вёл экскурсии в театральном музее. Нашелся в сети добротный материал театроведа и искусствоведа Нины Рабинянц, названный «Он был самый молодой и «любимый», это - рассказ представителя первого послевоенного поколения студентов Театрального института об Исааке Шнейдермане Он представлен как глубокой, многогранный ученый и требовательный, мудрый преподаватель.
В 1952 году мама познакомила меня с высоким молодым человеком – Львом Иосифовичем Гительманом (1927-2008), все, в том числе и я, называли его просто Левой. Уже тогда мама говорила мне в назидание, что Лева весьма образован в области искусства, театра, истории. Наверное, лучшим местом для него была бы какая-либо театроведческая кафедра, аспирантура, но ничего другого кроме работы в читальном зале Театральной библиотеки он не мог найти в то время в Ленинграде. Пройдут годы, и Л.И.Гительман будет охарактеризован все знающей «Википедией» как заведующий кафедрой зарубежного искусства Российского государственного института сценических искусств, профессор, доктор искусствоведения, один из крупнейших отечественных специалистов по истории французского театра.
Легко и с душой написанное бывшей студенткой Гительмана Мариной Дмитревской эссе начинается словами: «На первом курсе мы не сомневались в том, что он знает все иностранные языки. Кажется, звучала цифра «12». Двенадцать языков». И далее: «Осанкой и интонацией он вводил нас в европейскую театральную традицию, будто сам только вчера оттуда (для справки: во Францию, театром которой он всю жизнь занимался, его, беспартийного, выпустили всего три года назад). Но, с другой стороны, именно он впервые вводил нас в другую (тоже вековую) традицию петербургского театроведения».
Герои моих воспоминаний выдержали унижения и бытовую неустроенность, они стали прекрасными специалистами и людьми высоких гражданских качеств. Они никуда не эмигрировали. А ведь скольких кампания с безродными космополитами сломала, сколько ушли в некуда...
Хочу сказать, что, пострадав в ходе борьбы с «безродными космополитами», мама не стала еврейской националисткой, шовинисткой. Нам с сестрой говорилось, что интеллигентные люди не обсуждают национальный вопрос, тем более – национальность окружающих.
И сейчас мне захотелось узнать, кто же в те сложные годы был настолько смел и человечен, что принял на работу «безродных космополитов». Это был Михаил Петрович Троянский. Пока мне не удалось найти необходимой информации об этом человеке, но немного о нем очень определенно сказал тот, кто работал с ним и хорошо знал его. Приведу фрагмент из воспоминаний Л.И. Гительмана о тех временах: «В ту пору были удивительно благородные люди в Ленинграде. Вот, скажем, Шнейдерман вынужден был уйти из института, а назавтра Михаил Петрович Троянский оформил его библиографом в Театральную библиотеку, которую тогда возглавлял. Его стали таскать по кабинетам: как он посмел «космополита» Шнейдермана принять на работу. Троянский вынужден был –замечу, через несколько лет – уволить Шнейдермана, но его тут же пригласил в завлиты Леонид Сергеевич Вивьен». Поясню, Л.С. Вивьен в ту пору возглавлял Ленинградский театр драмы им. А. С. Пушкина (ныне – Александринский театр).
В 1959 году я стал студентом математико-механического факультета ЛГУ, вскоре умерла мама, и, казалось бы, линия моей жизни, включающая Театральную библиотеку и указанных людей, должна была бы оборваться. Нет, к мое радости она и сегодня жива.
В начале 1970-х я стал участником коллектива «Социология и театр», который был создан театроведом и социологом Виталием Николаевичем Дмитриевским. Это был уникальный исследовательский коллектив, который в течении десятилетия проводил очень крупный социо-культурный проект. Нашим заказчиком было Ленинградское отделение Всероссийского театрального общества (ВТО), и наши многолетние регулярные вечерние встречи проходили во Дворце искусств в центре Невского проспекта, во Дворце располагалось и ВТО. И я там снова встречал И.И. Шнейдермана и Л.И. Гительмана. И мне было приятно и боязно в начале 1980-х обратиться к Гительману за рекомендацией для вступление в ВТО. Он и его жена Н. А. Рабинянц, тоже помнившая маму, написали обо мне добрые слова.
Вот что такое волны памяти: начинал с событий семидесятилетней давности, а заканчиваю сегодняшним днем. К сожалению, я пока мало знаю о Владимире (?) Лебедянском, но ведь еще не вечер.
Дополнение. В сентябре этого года я отправил email в Театр Сатиры на имя А.А. Ширвиндта, приложил настоящий текст и попросил вспомнить имя Лебедянского. Пока (?) ответа не было.