Недавно я назвал настоящий раздел «Кабинетом биографического анализа им. Б.Г. Кузнецова» и рассказал немного об этом историке науке и биографе http://proza.ru/2021/10/18/1917. Сегодня – о его необычной книге «Путешествия через эпохи. Мемуары графа Калиостро и записи его бесед с Аристотелем, Данте, Пушкиным, Эйнштейном и многими другими современниками». По большому счету – это мысленные беседы Кузнецова с названными и не только классиками науки и культуры. Но ничего этого не было, если бы помощь ему со стороны графа Калиостро.
Данный текст – одна из глав моей электронной книги: «Все это вместила одна жизнь. Б.Г. Кузнецов: историк, философ и социолог науки» (2016 г.).
***
Этот текст не привязан к каким-либо событиям в жизни Кузнецова и не соотносится с тем или иным направлением его анализа прошлого науки. Тем не менее, он, конечно же, биографичен и позволяет увидеть, возможно, главную особенность его историко-научных и историко-биографических исследований. Это: глубокое вживание во всю историю становления научной картины мира и достижение высочайшей, удивительной степени интимности, доверительности в общении с мыслителями, физиками, веками создававшими наше видение мира. Книга «Путешествия через эпохи» с уточнением «Мемуары графа Калиостро и записи его бесед с Аристотелем, Данте, Пушкиным, Эйнштейном и многими другими современниками» (1) написана зрелым ученым и отражает его много десятилетний и весьма не прямой путь в науку, начатый в ранние годы жизни. Вот как он сам незадолго до смерти вспоминал прожитое: «Сейчас, когда я приближаюсь к концу жизни, она мне кажется отнюдь не «броуновским движением», уносившим меня то в экономику, то в энергетику, то в физику, то в философию и историю науки. Напротив, она кажется мне извилистым, но единым путем...» (2, с. 6). Однако прежде, чем перейти к анализу «Путешествий», приведу несколько первых строк из книги Кузнецова «Встречи»; они – ключ и к «Встречам», и к «Путешествиям». Все завязывается так: «Книжка “Встречи” – результат некоторой ностальгии, отчасти пространственной, но в основном временнОй.
Она была написана весной 1982 г., во время командировки в Брюссель, куда меня пригласил Илья Пригожин для совместной работы с его группой. На расстоянии отчетливее воспоминания о былых встречах, улицах, переулках , садах и квартирах, где они происходили. Но это не было подлинной ностальгией: пространство обратимо. Другое дело – временнАя ностальгия: время необратимо, я больше не увижу моих давних собеседников, и тут грусть воспоминаний была более ощутимой. Впрочем, воспоминания (а может быть, и история как наука) – нечто противостоящее необратимости времени, некий возврат из прошлого в настоящее» (2, с. 3). В книге «Встречи» нет воображаемых встреч, все – реально состоявшиеся, в «Путешествиях» - наоборот, встречи – это лишь внутренние диалоги Кузнецова с мыслителями, учеными далекого и близкого прошлого. Но дело в том, что Б.Г. обладал такой способностью погружения в прошлое, что часто невозможно найти различие между мысленными и реальными диалогами. Заголовок данного текста – это своего рода инверсия заголовка книги Кузнецова «Путешествия через эпохи. Мемуары графа Калиостро и записи его бесед с Аристотелем, Данте, Пушкиным, Эйнштейном и многими другими современниками» (1).
Подобная логическая операция раскрывает и без того очевидное: содержание книги составляют «мемуары», но не Калиостро, а ее автора – Кузнецова. Это он на машине времени перемещается из одной пространственно-временной точки в другую и обсуждает с величайшими в истории человечества мыслителями извечные проблемы строения мира, а также способы его научного познания и художественного освоения. Он ищет, какой отклик находят речи греческих мыслителей прошлого в сознании Декарта, Ньютона, Эйнштейна, можно ли обнаружить в суждениях ученых более поздних веков ответы на вопросы, заданные много столетий раньше. И если такое соответствие, наложение обнаруживается, то понятие машины времени, считает Кузнецов, можно не ставить в кавычки, она – «простой псевдоним историко-научного углубления в прошлое, сопричастности с прошлым, приобщения к нему...» (1, с. 7).
Приведу несколько первых предложений книги, тогда яснее будет и ее содержание, и ее стиль: «Летом 1644 года я путешествовал по северной Голландии, выдавая себя за французского дворянина, уроженца Турени. Очаровательные окрестности Эгмонта задержали меня на несколько дней в этой местности, а затем новое обстоятельство сделало Эгмонт еще более привлекательным. Рене Декарт, поселившийся здесь в предшествующем году, узнал обо мне и пригласил предполагаемого земляка к себе. К этому времени мне уже приходилось встречаться с такими собеседниками, как Платон, Галилей, Гейне и, может быть, самым обаятельным из них – Пушкиным. Но прелесть беседы с Декартом была совсем особенной. Вблизи Декарта мысль приобретает особенную проникающую силу, она пронизывает ближайшие ассоциации, чтобы достичь отдаленных» (1, с. 1).
Эти несколько предложений репрезентируют ряд особенностей книги. Здесь сразу есть «отчет» историка о перемещении через эпохи, имена людей, вклад которых в мировою цивилизацию бесспорен, философичность – я имею в виду тему ассоциаций, признание ценности общения – особенно с Пушкиным и Декартом.
Также в цитированном «запеве» книги по сути раскрывается смысл последнего, но смыслообразующего слова в названии книги: «...и другими современниками». Каким-то непонятным образом Кузнецову удается на страницах книги «сжать» время и сделать всех своих собеседников нашими современниками. В одной из, на мой взгляд, самых сильных путевых заметок – «О чем думают химеры Нотр Дам?» приведен разговор, который почему-то совсем не кажется «фантастикой». Сначала, путешественник [Б.Г.Кузнецов], вернувшись после «часовой» отлучки к собору Нотр Дам, где его ждал Гейне, спросил у поэта: «О чем думают химеры?». Помолчав несколько минут, что для Гейне было большим сроком, он ответил: «Мне кажется, эти химеры размышляют о чем-то очень похожем на физические контраверзы, о которых мы говорили вчера» (1, с. 27). А «вчера» странник рассказывал Гейне о своих Принстонских беседах с Эйнштейном и вообще о физике ХХ века. И далее мы оказываемся свидетелями разговора, в котором помимо двух главных собеседников «присутствуют» не только Демокрит и Эпикур, но также Эйнштейн и Маркс. Речь шла об Эпикуровских clinamen – спонтанных отклонениях атомов от предписанных им законами природы мест, другими словами, мы соучаствуем в современной дискуссии о природе каузальности. И вот еще пример, совсем уже из «сегодняшнего дня»: «Я вспомнил разговор с Леонардо да Винчи в 1495 году – его панегирик Лоренцо Великолепному и жалобы на условия научной и художественной деятельности в Милане под властью Сфорца и в Риме под властью Борджиа – и рассказал Эйнштейну и Луначарскому об этом различии, не ссылаясь, разумеется, на Леонардо, а в качестве собственной догадки» (1, с. 167).
С «Мемуарами» я познакомился 41 год назад, 16 июля 1975 года; именно в тот день автор подарил мне свою новую книгу с доброй дарственной надписью. Сегодня эти его слова воспринимаются мною как «доказательство» того, что путешествия через эпохи совершались именно Кузнецовым на изобретенной им «машине времени». В то время никаких планов заниматься биографиями у меня не было, как и социологией, как и историей науки. Я воспринимал книгу как удачно найденную форму популяризации знаний по истории науки и по истории физики в частности. А это меня интересовало, потому я сразу начал ее читать. Прошедшие десятилетия и многие годы собственных занятий историей социологии, конечно же кардинально изменили мое понимание «Путешествий». Как и все написанное Кузнецовым, книга – при известной подготовке – легко читается и может рассматриваться как некий синтез истории науки и научной фантастики. Но прежде всего, это оригинальная работа историко-научного и социологического плана, показывающая вечность основополагающих идеалов и ценностей познания и фундаментальной науки, а также существование некоего неизменного коммуникационного кода, обеспечивающего взаимопонимание ученых и художников, разделенных эпохами. Фантастический сюжет, хотя книга открывается разделом: «О достоверности этих мемуаров», появление машины времени позволили Кузнецову исключить из своих пространственных перемещений время как физическую величину, оставив за ним лишь его «социальную наполненность». Таким образом ему удалось показать вневременной, инвариантный характер фундаментальных ценностей и идеалов науки.
К сожалению, заголовок книги: «Путешествие через эпохи» не передает траекторию движения Калиостро-Кузнецова, он позволяет предполагать, что это было линейное, однонаправленное – от прошлого к настоящему – перемещение, но это не так. В книге нет упорядоченности во времени, и это обеспечивает возможность диалогов странника с его собеседниками. Б.Г. так формулировал принцип своего анализа прошлого: «Но современная ретроспекция, современная машина времени требует жанра арабесок, жанра логически и хронологически неупорядоченных наездов в прошлое. Они не упорядочены логически и хронологически, но отнюдь не хаотичны, они упорядочены психологически, сама внешняя разорванность изложения обладает определенным эффектом; она расшатывает старую систему ассоциаций, сближений и противопоставлений, чтобы дать место новой системе» (1, с. 94). Такое суждение применительно к научно-историческим текстам и сегодня смотрится как остро постмодернистское (пост-постмодернистское?), но в 1975 году оно могло казаться просто еретическим.
Однако Кузнецов усиливает свое суждение, призывая при этом на помощь прошлое: «Арабески – логически разорванные, иногда алогичные переходы от одной сцены к другой, от одного образа к другому, иногда даже от одного жанра к другому – всегда были составной частью научной и философской литературы» (1, с. 94). И впечатляют следующие слова пилота машины времени: «В своих странствиях по векам я особенно отчетливо понял истоки и значения арабесок, алогизма, выхода за пределы данной упорядоченности, ее подтачивания неожиданными ассоциациями и поворотами, во время бесед с Гёте, Гегелем и, наконец, с Энгельсом» (1, с. 96). При внимательном ознакомлении с книгой отчетливо осознаешь, что столь сложную «арабескообразную» траекторию движения сквозь столетия мог проложить, а затем пройти вдоль нее лишь штурман высочайшей квалификации. И тогда все сделанное и написанное Кузнецовым до середины 1970-х годов, предстает как уникальный процесс разработки и картирования будущего путешествия через эпохи. И в еще большей степени веришь в подобное допущение, прочитав такие его слова: «Ребенком я часто и мучительно думал о пространстве и о времени, об их бесконечности. Впрочем, мне кажется, многие дети думают об этом, может быть большинство» (1, с. 99). Возможно, так оно и есть, вопросы, мысли о бесконечности в раннем возрасте у многих порождают размышления, но у большинства детей эти мысли вскоре сменяются другими, тогда для Кузнецова они стали определяющими содержание всей его научной деятельности, а значит – ведь он был убежденным последователем Спинозы и Декарта – всей его жизни. В ряде своих последних работ Кузнецов нередко возвращался к теме интуиции в науке и говорил о Моцартовском мгновении, когда человек как бы слышит всю еще не написанную симфонию. Допускаю, что в какие-то моменты юности, молодости Б.Г. слышал зов прошлых эпох, он манил его и заставлял делать все для того, чтобы такое путешествие состоялось.
Многое о Б.Г. Кузнецова написано мною на материалах его книги Б.Г. Кузнецова «Встречи» [6], подписанной к печати за полтора месяца до его смерти и подаренной мне в конце 1984 года его братом; приятно отметить, что в дарственной надписи есть слова: «... в память о Боречке». Тот факт, что в ней собраны портреты людей, с которыми Б.Г. встречался в разные периоды его жизни, помогло, наряду с другими данными, восстановить его жизненную траекторию, обозначить важнейшие вехи на этом пути. Вместе с тем, содержание и характер бесед, которые Кузнецов вел с этими людьми, удивительным образом сближает его мысленные путешествия, описанные в «Мемуарах», с его реальными встречами. Например, выше приведенная беседа Кузнецова-Калиостро с Гейне у стен Нотр-Дам моментально вспоминается и становится (почти) реальной при чтении воспоминаний о беседах Кузнецова с академиком И.Е. Таммом в том же скверике. Вот эти несколько строк: «Мы говорили [об этом], гуляя по площади перед НотрДам и затем по скверу сзади храма. Тогда он назывался Сквером Архиепископата. Собор казался воплощением исторической преемственности; его фундамент включает остатки языческого храма, силуэт вписывается в пейзаж современного Парижа, а химеры представляют символ парадоксальной современной научной мысли. О ней-то, об этой парадоксальности, мы и говорили» (2, с. 59).
Или другой очерк Кузнецова – об известном историке Франции А. З. Манфреде, которого он знал с 1927 года. «У меня есть несколько мест в Париже, где я каждый раз при приезде провожу много часов, размышляя о самых разных вещах. Это скамья под огромной плакучей ивой, опускающей свои ветви до поверхности Сены невдалеке от собора Парижской богоматери. Потом – фонтан Медичи в Люксембургском саду. И, наконец, скамья против статуи «Мыслитель» в Музее Родена, во дворе, вернее, в саду старого дворца Бирона. Я предложил Манфреду посидеть и поболтать в одном из этих мест. Он выбрал Музей Родена. Во время одной из предшествовавших поездок в Париж я сидел здесь с И.Е. Таммом, и потом в следующий раз уже без Манфреда я пришел сюда после посещения Луи де Бройля...» (2, с. 59). И, если учесть, что во «Встречах» есть описание беседы Кузнецова с Луи де Бройлем у него дома, в ходе которой речь шла об инвариантах науки, а в разговоре упоминались имена Бергсона, Пуанкаре, Ланжевена и Эйнштейна, то все самым удивительны образом срастается. «Путешествие через века» становится автобиографическим повествованием редкой, удивительной природы. Здесь биография Б.Г. задается уже не событиями, происходившими в его жизни, а направлениями его размышлений и совокупностью его мысленных диалогов. Приведу еще один пример легкого, элегантного соединения Кузнецовым реального и историко-фантастического, но через это реальное становящегося воспринимаемого как реальное.
Из работ Б.Г видно, что он с интересом читал философские построения Ленина, и вот в очерке «Инварианты познания» он рассказывает о своем впечатлении от беседы с Аристотелем и возвращается к своей юности и к значению для него работ Ленина: «...Это впечатление было подготовлено задолго до встречи, вообще задолго до машины времени. В юности я прочел в «Философских тетрадях» В. И. Ленина замечание о разноголосице философских мнений у Аристотеля, о неустоявшемся, ищущем характере его взглядов. Эта оценка стиля мышления Аристотеля внушила мне желание ознакомиться с Аристотелем не только до средневековой догматизации его учения, но и до появления рукописей, из уст самого философа, когда непосредственная и подчас наивная разноголосица и вопрошающая неуверенность, поистине скромный стиль мышления могли быть выражены с наибольшей, впоследствии несколько утерянной яркостью. Я встретился с Аристотелем во дворце одного восточного деспота, чье царство было только что завоевано Александром Македонским...». Скорее всего, Кузнецов имел в виду конспект Ленина «Метафизики» Аристотеля, включенной в начале 1930-х в «Философские тетради» (1, с. 141–142).
Незадолго до смерти Б.Г. писал: «...меня и в науке интересовало не столько как устроен мир, сколько как меняют синтаксис науки новые представления о мире» – и далее – «по-видимому, я все-таки был рожден для истории и философии науки» (2, с. 41–42). Конечно, это метафора, но ее содержание наполнено жизненным опытом Б.Г. и потому важно для понимания его жизни и творчества. И следует обратить внимание не только на вывод, в которым просуммировано прожитое-сделанное, но и контекст, в котором сказанное помещено. Это – фрагмент небольшого очерка о встречах Кузнецова с крупным военноначальником и ученым, маршалом инженерных войск Михаилом Петровичем Воробьевым, под началом которого Кузнецов после ранения на фронте служил в последние годы войны. Речь шла и природе, романтике боя, о страхе и интуиции, романтике творчества. И можно допустить, что слово «рожден» использовано здесь не только как антоним слова «смерть», что всегда сопутствует «войне», но также и в смысле плотного, самозабвенного погружения в дело, смыслом которого наполнена жизнь человека. Очерк завершается словами: «Мне кажется, что в книгах по истории современной науки мне удалось, хотя бы в самой недостаточной и малой мере, отразить ее романтику (без такой надежды я, может быть, и писал бы эти книги, но не стал бы их публиковать)» (2, с. 44).
Литераура.
1. Кузнецов Б. Путешествия через эпохи. Мемуары графа Калиостро и записи его бесед с Аристотелем, Данте, Пушкиным, Эйнштейном и многими другими современниками. – М.: «Молодая гвардия», 1975.
2. Кузнецов Б.Г. Встречи. – М: Изд-во «Наука». 1984.