СВЕТОВАЯ ФАНТАЗИЯ
О сотворении вездесущего мира, жизни великого русского поэта
Александра Сергеевича Пушкина и его Музы Татьяны
Во сне я видела старушку, она поведала судьбу.
Красивый домик на опушке. Машу рукой в ответ старушке.
В тени крыльца теряет яд подвешенное зелье в ряд, на семь кряг.
Среди полей по воле ветра гуляет множество детей,
а взрослых нет и, как из пепла творится мир старушки сей.
Зайти во двор позвали дети. Свет залил, и крыльцо идей
и окна в чисто белом цвете, и все цветы в саду за ней.
«И как же ты сюда вошла? А, оглянись…»
Я оглянулась, а под калиткой, как гора собака белая легла,
огромная, да в рост с меня, вход сторожить она должна.
«Собаку видеть не могла, вперёд смотрела, свет – в глаза…»
«Такое крохотное тело собака разорвать могла!
Но, хорошо, чтоб ты всегда шла не оглядываясь к цели,
вот, как сегодня, так всегда. Бесстрашию пути открыты!»
(Проснулась я)
Старушка снилась мне всё чаще, в одном из снов:
готическая церковь, в строй цветы во двор,
а у двора цветы в горшках, на два горшка.
Открыта дверь в блаженность церкви, спокойно там, украшен зал,
и в центре крест огромный светел, и белый он, как света сан.
Одна единая свеча, комод старинный у креста.
На встречу дед вещуньи вышел, она схудела и слаба,
уже родная для меня, смотрела глубоко в глаза…
Татьяны мама:
Прабабка Вёкла бабушка твоя, всю жизнь одних детей лечила,
отпущенных врачами в смерть, спасать бралась, - любовь холила.
Молитвы зельям и вода… купание и тишина…
(Ей дед Василий мужем был, вперёд себя похоронил).
Когда тебе пол года было, предсмертный час для бабушки настал,
с тобой увидеться хотела, собравшись в рай, -
не помню точное число, оно не скажет ничего.
В сиянии свеч она лежала: иконы, книги и трава по всем углам,
меня узнала, просила поднести тебя, как оглядела, прошептала:
«В своей беспомощной душе, что захватило её тело,
она сильнее нас вдвойне, а светит ясным светом мило.
Чем я сильна, быть ей довольной, и знать всё то, что знаю я!
Теперь, родную, уберите, дед вас проводит. Поспешите
до полночи убрать дитя от смерти, что зовёт меня.
Поможет ей благословенье. Ступайте, с Богом, со двора…
И чист и свят её незримый попечитель,
фантазией безудержно крылат,
небесным знанием и ангел и учитель
Мысль Мысли в мыслях учит понимать.
Я с Таней буду говорить во снах».
Мы вышли. Солнце на дворе. Дед светит нам лампадой:
«Дарите свет! Получите вдвойне.
А бедных, в помыслах, прощайте радо».
Пока не скрылись за бугром, светил лампадой детям он.
Музыка сфер:
«Жизнь многоцветная, она бурлит ключом,
великоднит по знаниям, как сон,
о том, что Свет все мысли освещает,
жизнь каждой мысли видит он и знает!»
А мама, дальше о своём: «От бабушки моей, Евгении,
достался мне платок пуховой, в нём оказался длинный волос,
красивой памятью о ней, седых корней…
Свекровь пошла против меня и, что искала не нашла,
а потерялся голос – связующая нить звена, тот самый волос
(…заплакала…)
А баба Вёкла свету дня оставила одни слова…»
Татьяна:
Мама, ещё в пятнадцатом столетии София-Матушка в Кремле
желая сыну в жёны девку пускала слух по всей земле
через бояр, традиционно: девица, мол, в каком лице,
могла бы стать, на спор, бесспорно, невестой первою в Кремле.
Одна другую ненавидя старалась в скорости изжить,
гадалок нагадать просила, чтобы царю её любить.
Травили девушек несчастных за их природную красу
и наговором мыслей страшных колдуньи портили судьбу.
А сын в красавицу влюбился, что в мыслях матери жила,
всё ж, брак в любви не долго длился, ведь, свадьба проклятой была, -
однажды, сын другой прельстился желая заиметь дитя,
в монастыре с женой простился, жену отвергнув от себя;
а Саломония, не в силах родить Василию дитя,
Елене Глинской смерть просила, а отпрыску их много зла;
так, предрекая ужас дикий в изгнании и умерла.
Ходили слухи, что Василий отравлен был своей женой,
за что бояре отомстили и дали яду на покой.
(В миру живых Иван остался, он Грозным звался.)
В рассказах, хитрая Елена любовников не берегла
и после ночки, как умела их избавляла от себя
(бросая из кремлёвской башни…)
Кто знал бы правду, в звон гремя…
Сынок Иван любил польститься: служанкам платья разрывал,
насильно жаждал насладиться невинностью, так всех их брал;
не девственница заимела, как с дырки бублика – с нуля,
лишь унижения терпела, да синяки от рук царя;
животным, страшно, доставалась похуже девушек судьба,
он их сжигал и любовался, как заживо кипят тела.
Кто знал бы правду, в звон гремя…
Печальна жизнь, когда врата горят суждением со двора,
и все горения гонений – грехи дворян для чужака.
Мама:
У Ели – бабушки-«царицы», подобно власть ума цвела,
ходила по миру молва – свекровь бранила ведьм слова,
ходила в церковь веря Богу, гадала картами на вора.
А, кто же воры – дети, я? Мы ей служили, в том беда.
Меня, так сразу невзлюбила, я ещё девочкой была,
она твердила гордо сыну - «Хоть и сова, зато, села
она не нашего, другого...», вела борьбу против меня.
Была б не я, был бы с другою, с богатой, крепкой, как броня,
что ж, сын её гордился мною, взял из далёкого села.
Красивый, сильный, музыкальный, играл и пел Андрюшенька,
юнец с улыбкой лучезарной, трудолюбивый и гуманный,
а Валентина, то есть, я – после медфака медсестра.
А как ходил он на свидание?! - Он через кладбище ходил.
А как решился на «венчание»?! - От кладбища спастись решил
(одной, свиданий наших, ночью из гроба вышел яркий дым,
и быстро полетело в очи что видом сита… От могил?).
Татьяна:
Кто-то от бед его хранил, своей леталкой защитил…
Мама:
А расскажу-ка, между строчек, о бабе Жене… с ней всё моё,
и жаль, что волос, генов точен, утерян навсегда её.
В шесть лет она уже служила у попадьи, чтоб не грешила,
как подросла, так поп её в чулан позвал… а ей везло,
успела ускользуть и, быстро, посватал кто, ушла и, всё.
И в церковь больше не ходила (я солидарна с ней давно).
Она нагнулась, поп – за юбку, шутил с девчёнкой, не на шутку,
глаз не сомкнула до утра (…поверит ли ей попадья?)
А библию читать любила, и в Бога верила она.
Мне, будто маму заменила, любимой внучкой стала я.
Не всякий поп грешить был рад, бывает, поп молитвой свят.
Мой папа – Фёдор, был солдатом, был на войне (уж стал он прахом),
в его стихах одна тоска... для Веры (мамы) жизнь с нуля,
а двое малых ребятишек взяла бабуля на себя.
Запомнились одни слова:
«Своей судьбой печалюсь я, и слёзы лью в неё – в калеку;
с двумя детьми осталась я. Как их учить? Ведь я одна…»
Я адвокатом стать хотела, растила брата, отчим не помог,
латынь в пятнадцать «ела», «съела», и медицинский фак в итог.
Свекровь, за бедность, хоть корила, а медсестрой меня любила;
учение – свет, пусть не всегда, но разум – всех зеркал глаза.
Свекровь красиво вышивала, узоры лично рисовала…
поведала в болезнь она большую тайну про себя…
Татьяна:
Не правда ль, песни света льются с вечерней зорьки до утра,
в журчания ручья вернуться спешат дождями облака,
любовь вещает чуда сказки и выбирает света краски,
да бы не сгинули в тени из чувств любви секретов пни.
Прозрачной шёлковою тканью завешено одно окно,
а ветер, может быть, случайно сорвал её, унёс её.
Куда летит ветрилом мирно скрывающая тени мысль,
кому заменит крылья дивно её желания постичь?
Мне солнце посылает краски, чтоб занавес писала я
письма рисунком ясно гласным, и отразила в нём себя.
Мама:
Иного роду было семя, что папу в свет произвело,
он умер и не знал, что темя не по-Саввелии заросло;
бездетным был, лет десять гнулся семью стараясь сохранить,
свекрови так он приглянулся, что не смогла и разлюбить
(её, с рождения ребёнком, как мама скоро умерла,
а вслед за ней отец под плёнкой от смерти савана крыла,
растили вместе дядя с тётей, она триннадцатой была;
просилась замуж, сватал стойко, в пятнанадцать замуж и пошла;
тот опыт пригодился позже – дитя с другим она зачла.
Черноволосая невеста (сказала, что уже жена),
жених богат, иного теста, и к ней в любви его семья).
«Прошёл один, другой годок и мы уехали далёко,
рос сын, отца не знал никто.
Ой, Валечка, мне, снова, плохо…
Умру, быть может, скоро я... так слушай, доченька моя», -
продолжила свекровь, и боли ушли, за тайнами следя:
«Мой муж, под пулями местечко нашёл себе в чужом краю,
давно лежит его сердечко в сырой земле, - Саввелия люблю.
Отец Андрея, уж женился, а сын его Своим отцом гордился:
«Он на плечах меня носил! В войне погиб… Он Родине служил!»
Ах, было время… не попила и не поела,
что малышу в подол взяла, так всё ему и отдала
(бродя по сёлам, песни пела, лгала, что я в тюрьме была,
чтоб дали нам немного хлеба;
и вышивала и ткала почти до самого утра – платила делом).
Боялась плена. Всех, тогда, кто был здоров, в вагоны с сеном
толкали и везли туда, где путь кончался навсегда.
Мы слышали от палача, что всем рукам дадут работу,
натёрла луком я глаза, не увезли, узря чехоту.
К утру, защита подоспела – свои пришли!
Из печки вынула Андрея (поди-ищи!).
Нас ложь спасла!»
Свекровь – невинное дитя… жила, как только жить могла.
Андрюше я не рассказала, ведь, клятву данную держала.
Прошу молчать я и тебя. Он всё сочтёт позором диким,
как будто отпрыском безликим мать в свет его произвела.
Нет. Днём великим от благородного зачла. Он Богом данное дитя.
Татьяна:
Как чудно. Знать бы, хоть из сна, откуда я произошла.
Моя сестра темнее кожей. Я белая.
В каком мгновении есть я – в отрезке времени глубоком
желаньям нашего Творца сверканием звёздочки далёкой?
В каком мгновении есть я – в рождении солнечного света
надеждой лучших дней себя в ночи и в дне зимы и лета?
В каком мгновении есть я – в спасении, в упадке мысли
частотам тонкости души, что жаждет с ангелами встречи?
В каком желании есть мы? Кто – мы?
В каком мгновении есть я?
Александр Пушкин:
В мгновении вечной жизни сна.