«П О К О Р И Т Е Л Ь М О С К В Ы»
Записки из сумасшедшего времени
Полная версия
Часть 1 (фрагмент 1)
Кто подумает, что написанное правда -
рассмеюсь ему в глаза.
Другой не поверит в рассказанное,
и мне до слёз будет обидно...
Автор
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«ROCK AND ROLL ДО СОРОКА»!
«…Обезлюдели толпы людей на Арбате,
На Горького даже следов не осталось,
Стоит лишь измотанный дьявол в халате,
В лапах трепещет какая-то малость,
Покоряя Москву, не забудь, что она
Не прощает своих победителей,
Да, много погибло беспечных героев,
От ожирения и геморроя...
Москва... Жара».
Рок-группа «DDT». «Москва - жара».
ИЮНЬ 2000
Жизнь - паршивая шутка: сегодня ты наверху, завтра она!
Принято считать, что, умирая, человек успевает на прощание увидеть яркие фрагменты своего жалкого земного пребывания.
Скажу вам так – всё это чушь собачья!
Сначала он видит Ангела. Настоящего Ангела Смерти! Как раз сейчас я смотрю ему в лицо, и вижу пулю калибра семь шестьдесят два, что с леденящим кровь скрежетом, прошивает стекло оконной рамы - прямо напротив моих глаз. И только тогда в мозгу оживают кадры чёрно-белого клипа моей жизненной истории…
ОКТЯБРЬ 1978
Робко входящая в свои права рассеянная осень, наконец-то разразилась крупными каплями косого дождя, которые с шумом плюхались на еле освещённое тусклым уличным фонарём давно немытое оконное стекло и беспомощно растекались, вмиг теряя природную силу.
- Фамилия?
- Рыбаков.
- Имя, отчество?
- Дмитрий Владиславович.
- Кличка? – грузный лысеющий следователь в старом мятом сером костюме, под цвет отёкшего лица, радостно оскалился, и потухшая папироса чуть не выпала у него изо рта.
- Шутить изволите? Я же не блатной!
- А кличку имеешь. Да ещё какую, аристократическую, понимаешь, «Антиквар»!
- Кто это меня так величает?
- Комитет государственной безопасности! Слышал о такой аббревиатуре - КГБ?
- А вы фантазёр! – непроизвольно вылетело у меня.
Улыбка вмиг улетучилась с тонких губ «следака». Он резко нагнулся, пристально вглядываясь в моё лицо, и отблеск зелёной лампы вспыхнул в его уставших покрасневших глазах.
- За почки не боишься?! Смотри, доиграешься! Впрочем, уже доигрался - дело на тебя завели!
- Бумага всё стерпит… - попробовал отшутиться я в очередной раз, и тут же, получив сзади удар по голове, плашмя рухнул со стула на заплёванный дощатый пол.
- Ну, что, продолжим? – следователь обнажил в улыбке незнакомые со стоматологом зубы. – Я антимонию разводить не буду. Скажу прямо - выйдешь ты отсюда ногами вперёд!
Пока я поднимался с пола, наощупь устраивался на шаткий стул, он принялся увлечённо мять папиросу, периодически постукивая мундштуком по обшарпанному столу и аккуратно сдувая табачную пыль. Наконец, прикурил, глубоко затянулся и вкрадчиво прошептал, выпуская тяжёлый махорочный в мне в лицо:
- Но есть шанс, – «следак» перед моим носом свёл вместе указательный и большой пальцы, оставив между ними еле заметный просвет. - Маленький… Малюсенький!
Впрочем, в этот момент мне было всё равно. Жутко болел распухший кровоточащий нос и затылок, растущую шишку на котором, я усиленно растирал. Потянуло закурить… И отчаянно хотелось вцепиться в глотку моему обидчику, стоявшему в потёмках за спиной.
Я всё время оглядывался, но не мог различить лица палача.
- Скажешь, где карта, и тебе ещё засветит лучик надежды… – на удивление вкрадчиво и миролюбиво почти с улыбкой произнёс следователь.
- Какая ещё карта?
- Повторить? – миролюбие исчезло из тональности его голоса.
- Да вы толком можете объяснить?
- Ваньку валяешь! – его ладонь вышибла всю пыль из кипы бумаг на его столе. - Тебе в редакции «расписали» в работу письмо из Самарканда?
- Ну, есть такое. Конверт мятый, заляпанный…
- В нём так называемая карта Тимура была?
- Была, наверное. Только не знаю я никакого Тимура! Рисунок какой-то старый вроде был… Но в него, наверное, селёдку заворачивали…
А следователь уже вопил, что есть силы:
- Где он?!
- В редакции.
- Опять сученок!..
- Да там он, там.
- Мы не нашли!
Он вскочил из-за стола, и я понял, что простой затрещиной не обойдусь.
- А вы что, вы где искали? Он на стенке приколот, на карте Союза. Прям на Узбекистане. И конверт сверху. У меня до этого письма ещё руки не дошли.
- Ну, смотри, гадёныш, проверим, – прошипел в ярости следователь, срывая трубку с телефона. – Машину! А этого - в камеру.
В общем «обезьяннике» Железнодорожного райотдела милиции города Ельца, по разные стороны скамейки притулились насмерть перепуганный колхозник и молодая, хот и чумазая, но привлекательная цыганка. При моём появлении она сразу оживилась.
- Заходи, червонный, гостем будешь, - сверкая золотой фиксой, пригласила пиковая дамочка. – Сигаретка случайно не завалялась?
Молча протянул ей измятую пачку «Новости» и спички.
- Да ты козырный! – искренне удивилась чернявая.
- Почему?
- По порядкам, отнять должны были. Тебя что, не обыскивали? Вот я и говорю – козырный! Денежкой ручку позолотишь - погадаю. Всю правду расскажу. Сейчас вижу: ой, жизнь тебя ждёт, касатик!
Я рассмеялся, но полез в карман за кошельком.
При его виде цыганка ещё больше поразилась:
- Ну, точно блатной!
- Заладила! - протягивая рубль, задаю загадку. - Сначала угадай, что было?
Цыганка выхватила рубль и ловко спрятала купюру за декольте.
- Эх, червонный, зря не веришь! – крепко затянувшись сигаретой, страстно выдохнула она. – Всю правду скажу. Но сначала голову полечу.
Она сильно обхватила мой раскалывающийся от боли раненый череп, словно проверяла на спелость арбуз, что-то пошептала себе под нос, и боль мгновенно отступила.
- Спа-си-боо!.. – ясно ощутив облегчение, удивлённо и радостно выдохнул я.
- Ну, а теперь слушай, - поглаживая меня по волосам прохладной ладонью, продолжала гадалка. - Из краёв ты из местных, тут родился. Точно?
- Пока, да.
- Корни твои крепкие, род старинный, древо его ветвистое. Только вот полвека, как трепало его безмерно. Мало кто выжил. Но предки силу тебе дали немереную!
- Да это всё общие слова!
- А ты слушай, да молчи! Может, что и услышишь. Деды, да прадеды, тебе ещё помогут, когда жизнь молотить начнёт – будь спокоен! А уже скоро дороги матери твоей с отцом разойдутся. Да и тебя судьба круто повернёт. Ну, а то, что целовал вчера девушку друга, на твоих губах написано.
Я невольно провёл тыльной стороной ладони по разбитым от падения запёкшимся губам. Шельма! И откуда знает?! Что она там, про мать с отцом ляпнула?
- Ну, козырный, поверил Алле?! Вижу, что поверил! И чего мы всё вокруг, да около? Положи трёшку в ладошку и давай, по-настоящему погадаю!
- Ты и рубля не отработала!
- Дай ей, парень. Она правду говорит, - вышел из оцепенения в своём углу колхозник.
- Вот, сам и дай!
- Уже всё вычистила… А только правда - всю жизнь рассказала! До сих пор отойти не могу. И наперёд многое…
Недолго раздумывая, достал из кармана отложенный на вечер трояк. Была - не была!
- Держи!
- Ну, козырный, теперь судьбу поведаю, не пожалеешь!
Она проворно выхватила очередную купюру и заложила её в своё потаённое место. Обхватила холодными руками мою левую ладонь, долго-долго водила по ней шершавыми загрубевшими пальцами, периодически удивлённо выпучивая на меня замутнённые глаза. Потом поколдовала над правой. Наконец, перевела дух:
- Первый раз такому гадаю! Эх, червонный, и жизнь тебе выпала! На миллиард – одна! Да ты и сам, поди, многое чуешь!
- Я только чувствую, что уплыли мои деньги!
- Не жидись! Всю правду скажу. Вот видишь, линия поперёк? Она совсем скоро круто перевернёт твою жизнь.
- Неужто, посадят, как «следак» обещал?
- Не в тюрьму ты отправишься, но в дом казённый, – в раздумье пояснила гадалка.
Моё терпение лопалось:
- И не туда и не сюда!
Теперь и я потянулся за пачкой сигарет.
Все дружно задымили. Колхозник совсем страх потерял и, усевшись вплотную, широко открыв рот, внимательно слушал.
- А вот другая поперечная, она твою жизнь ополовинит. Это в сорок годков опять барахтаться тебе придётся. Да ещё как!
- Конкретнее можешь?
- Куда уж? Слушай, не перебивай! Покоришь ты Рим. Обладать сокровищами будешь, которые в руки не даются. Девятым Мудрецом станешь. Потусторонний мир узнаешь…
- Что за чушь ты несёшь?!
- А будто сам не чуешь? Сам же знаешь всё!
- Ничего я не чую! Не вешай мне лапшу на уши! Лучше скажи, например, сколько жён у меня будет?
- Цифру два вижу. Любить тебя будут… И мучить!
Противный скрежет ключа в замочной скважине прервал наш странный диалог. Вошедший милиционер торжественно возвестил:
- Рыбаков! На выход с вещами.
- Сигареты оставь, - взмолилась цыганка, как только тот вышел в коридор.
- Ох, и проворная ты, чертовка! Ободрала до нитки, и ещё сигареты дай! Ну, на! – протянул ей пачку. - Вот ты точно счастливая будешь!
- Спасибо, родненький! В сорок лет и тебе всё откроется, - услышал я за спиной.
- На здоровье. Не кашлей!
Бросил прощальный взгляд в камеру и обомлел. Никакой цыганки не разглядел в клубах табачного дыма. В углу на мешке мирно спал колхозник. И больше никого!
- Слышь, а тут вот сейчас цыганка была… - попытался я прояснить у конвойного. Но в ответ лишь получил толчок в спину.
- Вперед иди, не оглядывайся! Вот нервы, уж и выспаться успел!
Следователь был доволен, не скрывал своих гнилых зубов, милосердно похлопывая меня по плечу:
- Не подвёл, подлец! Всё на месте. Значит, ты письмо не читал?
- Не-а, - не задумываясь соврал я.
- И родственников у тебя в Самарканде нет? Тамерлановских выродков! А-то чернявый ты какой-то…
Я отрицательно замотал головой.
- Это хорошо…
Он присел за стол и долго водил по нему рассеянным взглядом, явно что-то обдумывая. Потом достал из пачки папиросу, помял её, постучал мундштуком, и неожиданно протянул мне. Даже угостил огоньком.
- Нет, верно, хорошо… Ну, вот и я для тебя кое-что сделал. Радуйся, отмазал, приостановил дело. Сейчас военком приедет. И сегодня же - в армию!
- Ку-дааа?!
- Ну, не на зону же тебя отправлять!
- А в армию-то зачем? У меня таких планов не было.
- Раздолбай ты этакий! Да тебя раньше бы в асфальт закатали, а сейчас не просто абы куда, а в Москву, в гвардейскую дивизию! Там и газета есть. Послужишь Родине… Заодно, может, поумнеешь! Про сокровища чужие забудешь, про антиквариат свой... Ну, в смысле, чужой… Короче, вот телефон, матери позвони.
Он даже по-дружески подмигнул и подвинул заляпанный старый аппарат на край стола.
- Да, потом ещё зайди в соседний кабинет, к особисту московскому. Бумагу подпишешь, типа о неразглашении... Или что они там тебе ещё придумали. Сам узнаешь.
Дождь за окном усилился, поливая обильными слезами мутное стекло.
ИЮНЬ 2000
- Сволочи, сволочи! Сво-лоо-чии!
От собственного крика я просыпаюсь.
Так всегда! Только провалишься в потустороннюю пустоту - они тут как тут: гремят, матерятся, метут... Проклятые блюстители столичной чистоты!
С их первых чирканий спичками, звонких сплёвов, клокочущего кашля, остатки тяжёлого сна уступают место хреновому настроению похмельного пробуждения. С возвращением сознания приходит ощущение боли во всех без исключения затёкших членах. Сволочи! И автомобиль - сволочь! Проклятая машина «Запорожец», если в ней нельзя даже выспаться. Хоть одна полезная функция могла бы быть у этого чуда человеческого идиотизма. Так нет же!
- Эй, чего там развалился? Нашёл, где спать! Сейчас участкового позову! – это мне в запотевшее автомобильное окно стучит один из дворников. Азиат! Разбудил, сволочь, и радостно запрыгал прочь.
Надо выбираться. Прохладно–то как! А ещё говорят, закрой окно - не май же! Июнь уж наступил, а холод собачий!
Тихонько, насколько возможно, отворяю скрипящую дверцу старого драндулета и толчком выбрасываю ноющее тело на свободу. Щелчок, движение ключа в заржавевшем замке, и я в благоухающих кустах. Ветви лезут в лицо, они кругом, они надо мной. Можно размяться и, глубоко вдыхая сладковатый запах запоздавшей весны, спокойно «пожурчать». Весь утренний моцион - дёшево и сердито!
Из кустов вылезаю у противоположного конца палисадника и в растерянности останавливаюсь на крыльце.
Эх, Андрюха, Андрюха! Как-то не хорошо получилось… Только в Москве супруга друга может выставить тебя за дверь в час ночи! А её «телок» не найдёт ничего лучше, чем шёпотом предложить на тёмной загаженной лестничной площадке не греметь лифтом, который и так не работает, и воспользоваться для ночлега его убогой машиной. Понимаю ещё, когда две пары разнополых в ночном лесу, и приходится выбирать между сырой палаткой и автомобилем. Это был бы жест, Андрюша! А получилось - банальное предательство.
А я ведь, дружище, к тебе пришёл. Весь вечер душу выворачивал наизнанку! Всё рассказал, как есть. Что ушёл из дома, от жены, что партнёров послал, бизнес оставил. Всё, всё, к бесам собачьим! И решил назло всем уехать на Гоа! Я обязан нежиться на горячем песке, доживая свой век, гладя на спокойную гладь океана. Ведь на днях мне сорок! А я до сих пор не знаю кто я?!
Закуриваю, чему-то радуясь. Ну, конечно! «Сигарета, сигарета, я люблю тебя за это - ты одна не изменяешь…» Две-три глубоких затяжки. Голова закружилась, повело.
Прощальный взгляд на буйную молодую зелень старенького дворика в Замоскворечье. Смачный плевок через щёлку ещё собственных передних резцов на постылые ступени. Господь тебе судья, Андрюха! Забыто. Впереди новый день, да что там, новая жизнь!
Понесло! Ладно, поднимусь, попрощаюсь. Друг всё-таки! Да и портфельчик, похоже, у него забыл. А в нём всё: деньги, бумаги, компакт-диски важные... Ох, и завопит сейчас его мармулетка! Хоть бы она уже свалила на дежурство в свою больницу.
Жму на кнопку звонка. Осторожно так, ласково. А в ответ – тишина! Опять звоню, уже настойчиво. Пора бы и проснуться, друг сердешный, кофейку предложить. От злого бессилия бью ладонью в дверь и чуть ли не падаю от отсутствия сопротивления. Открыто!
- Вот это номер! Двери-то надо закрывать, товарищ. Капитализм уж на дворе!
Громкой поступью Командора иду по коридору:
- Анрюхааа… Ты дома?.. Это я, Дима... Ёёё - маёёё!!!
Андрей в спальне нелепо сидит в кресле и смотрит на меня остекленевшими глазами.
Кажется, он мёртв!
Да точно, мёртв! Мертвее не бывает!
Вокруг его посиневшей шеи намотан белый женский чулок с широкой ажурной резинкой. А на паркете, перед ним, кто-то аккуратным женским почерком вывел губной помадой: «Привет, милый! Помнишь меня? Они все умрут!»
Я столбенею, как от электрического шока.
Очнулся в соплях, стоя перед Андреем на коленях, размазывая джинсами надпись на полу.
Глаза застилают слёзы, и я не сразу могу навести на резкость.
«Привет, милый! Помнишь меня? Они все умрут!» - стучит в висках перечитанная надпись на полу.
- Ну и сука! - вырвался у меня нечеловеческий рык.
Я так обалдел, что даже не мог понять, кого крою? По всему выходило - женских рук дело. Но кто она?
Перевожу рассеянный взгляд с убитого Андрея на стоящую рядом измятую, словно после бурной ночи любви, постель. И что это? На кровати лежит пара моих чистых носков, а рядом - моя же потрёпанная записная книжка с еле различимой символикой Олимпиады-80 на затёртой коричневой кожаной обложке.
Словно во сне встаю и подхожу к кровати. Беру в руки блокнот, и медленно перелистываю исписанные страницы.
Мысли мечутся по закипающим мозгам. У меня возникает ощущение, будто страшные слова, написанные на полу, предназначаются мне. Почему? А почему на разбросанной постели лежат аккуратно сложенные мои носки и моя же старая записная книжка? Они же... Где портфель?
В охотничьем азарте бросаюсь к шифоньеру. Там, внизу, под кучей свитеров...
- Не-ту! Нет портфеля! Нет денег! Ничего нет! – в ярости бью кулаком в дверь шифоньера. - Ну, и сука! Кто же ты, гадина - «Белый чулок»?!
Меня как молнией ударило - всё ясно! Это подстава! Надо срочно «делать ноги»!
Схватил блокнот, носки, две небольшие иконы со стены – теперь не нужный Андрею мой подарок, бросил их в пакет и выбежал из квартиры.
Выбегая из подъезда, на крыльце сбиваю с ног странную дамочку в старомодной шляпке с вуалью. Её ловко подхватывают под локотки два молодых амбала в чёрных костюмах схожие с лица, как сказочных два молодца. Они злобно сверкают глазами на меня, ведя прихрамывающую тётку к тонированному чёрному джипу. Да только мне не до церемоний, ноги сами несут меня мелкой рысью отсюда прочь под приближающийся вой милицейской сирены.
Не помню, как оказался в трёх кварталах от андрюхинова дома, задыхаясь от беспрерывного бега.
Тихий дворик. Доска мемориальная на стене – вроде как здесь жила Ахматова. Самое место для печальных раздумий!
Из кустов вышла старая лохматая дворняга и, повиливая хвостом, просительно уставилась на меня.
- Ну, что ты смотришь? Тошно, брат…
Дворняга отвела глаза в сторону.
- Тебе не интересно… А я, вот, один остался, гол, как сокол! А она мне: «Они все умрут!» Кто они-то? Друзья, жена, дочь? Так я ещё вчера сбежал от них! Чего их убивать-то? За что вот… Андрея?! Что ж за сука мне мстит?! Сумасшедшая какая-то! «Белый чулок»!
Дворняга зевнула, встала и лениво поплелась в кусты.
ДЕКАБРЬ 1979
Хоть в глазах ещё часто встаёт жалостная картина неожиданного прощания с мамой и невестой Леной, армейская жизнь поглотила меня целиком.
Декабрьским утром в отдельной мотострелковой дивизии особого назначения имени железного рыцаря революции, затерянной в лесах рядом со столицей, в тягостном ожидании дембеля и приближавшейся московской Олимпиады, в мольбах о возвращении живых однополчан из пылающего Афгана, ловлю по своему транзистору на волнах Радио Москвы «Вот, новый поворот...» Я уже в нескольких метрах от резкого поворота. Куда пойти - куда податься, где денег взять, кому отдаться?
Впрочем, не терзал себя уже вопросами, а твёрдо и окончательно решил - остаюсь в Златоглавой Белокаменной Первопрестольной Чистенькой Богатой Сытой Веселой МОСКВЕ! Остаюсь, чего бы мне это ни стоило! И потому-то машиновременский забой лишь укреплял меня в этой шальной мысли. Вот, новый поворот...
А на письменном столе моего отдельного шестиметрового редакционного кабинета лежала фотография «три на четыре» совершенно обалдевшего от счастья товарища с дурацким купеческим пробором посреди довольно длинноволосой прически, с погонами прапорщика, на явно с чужого плеча военном кителе. И это был я! А что, разве не способ остаться в столице? Не нравится?! Представьте, мне тоже.
Но, с другой стороны, ведь поступал же я пару лет назад на военжурфак Львовского военно-политического училища. И что? Сбежал через три недели. От перловой каши, стремительно улепётывавшей от ложки по ободку металлической миски. От ранних подъёмов и физзарядок, от дебилизма старшин и борзоты суворовцев из нашего потока. От бесконечной ходьбы строем, от неожиданных пятерок на экзаменах. Наконец, от отсутствия мамы. И вот снова засветилась Полярной звездой на горизонте карьера военного журналиста. Да, но в Москве! Надо ли думать?!
Уже здесь, в редакции дивизионной газеты, судьба свела меня с возможным сокурсником. Мы поступали в училище в одно время и вспомнили друг друга в лицо. Я убежал – он остался. Теперь я рядовой – 3 рубля 80 копеек в месяц, по должности печатник типографии, по факту – военкор, а в принципе – человек свободный. Он – фамилию не назову, курсант – третьекурсник, стажёр, реальное распределение – дальний гарнизон на Крайнем Севере Необъятной. Обалденная перспектива! Он и сам не рад.
Курсант был поражён вольностью общения и гражданским душком в нашей военной редакции. Лоском дивизии. По праздникам как-то красную рыбу давали в обед, полушерстяная форма заметно отличалась качеством и подогнанностью, а пушистые солдатские щёки отливали здоровым румянцем. Все-таки резерв и гордость Самого!
«Мы не военные – мы интеллигенты!» - приговаривает редактор нашей газеты капитан Алексей Васильевич Певчий, поднимая очередной стакан, и добавлял: «Господа офицеры – это нас сближает!».
Для меня - «отец родной», в день моего девятнадцатилетия спасший от прошлых и будущих бесконечных караулов и кухонных нарядов, беспощадных спецназовских марш-бросков до стрельбища и строевой предпарадной муштры.
Суровой морозной зимой семьдесят восьмого, ночью, стоя на тумбочке дневального, я накропал пару заметок о жизни молодого солдата. Конечно, идеологически выдержанных – недаром же печататься начал в комсомольской прессе с девятого класса. Через неделю, в двадцатипятиградусный мороз, улучив полчаса от кухонной вахты, в резиновых сапогах на босую ногу, рысью рванул в самоволку, преодолев пару километров до редакции на одном дыхании.
У входа встретили будущие «боевые товарищи» – ребята из типографии, поразившие вольным видом: суточной небритостью, расстёгнутыми воротничками, отсутствием ремней.
И уж совсем ошарашил меня «товарищ капитан» - Алексей Васильевич. Пожав руку, усадил в кресло и предложил «Яву»!
В тот день я отморозил пальцы на ногах и уши. Да так, что коричневая кожица отошла от них, сохранив всю форму до мельчайших деталей. А через несколько месяцев вышел приказ командира дивизии о моем переводе в распоряжение редакции.
Позади остались месяцы казарменного быта, попытки издевательств ущербных западэнских хохлов, составлявших костяк роты, и не менее ущербных их земляков – командиров. «Бежишь, студент!» - это они меня так оскорбляли. Да хрен с ними и нашим долбанным интернационализмом!..
Началась новая жизнь, когда с девяти до восемнадцати я чувствую себя «белым» человеком, исполняя обязанности военного корреспондента, а остальное время посвящаю уборке редакционных кабинетов и халтуре.
До обеда бодро работаем, а после обеда ещё бодрее отдыхаем, правда, только офицеры. Пьют в основном коньяк и спирт. На протирку какого типографского оборудования выписывают пищевой спирт, для меня загадка.
Мы, то есть коллектив редакции – это уже известный вам шеф – Алексей Васильевич: «патологоанатому не достанется моя печень – она просыплется песком сквозь его хищные пальцы», ответсек – рано лысеющий Евгений, начавший здесь солдатом, оставшийся на сверхсрочную и уже ставший старлеем. Пример для подражания! Теперь его подвиг решил повторить и я. Женя - поэт. Что-то вроде «шинель повешу на крючок, чайник закипает на плите…», а кончается на «сверчок». Другой старлей – очкастый Николаша Баранов, лукавый особист и бездарный журналист. Все чаёк приглашает попить, по душам покалякать, спецкор. Да два прапорщика Анисимов и Абросимов – те по типографской части. Большие шельмы и добрые радушные люди.
Иногда погостить заезжает корреспондент из «Полевой почты» радиостанции «Юность» Валера Леонов. Когда его ранили в Чехословакии, он командовал ротой десантников при штурме Праги в шестьдесят восьмом, а потом комиссовали, Валера пошел работать в газету. «Я ничего не умею делать, поэтому стал журналистом», - признавался он во хмелю. Так вот, когда приезжает Леонов, в редакции начинается серьёзный запой, и мне за недостатком спального места, приходится идти ночевать в казарму. Облом! А запахи… Что там наши бесплатные туалеты и платные бани с прачечными вместе взятые!.. Триста солдат в одном помещении, шестьсот портянок, что меняют, если повезёт, раз в неделю, да плюс гороховая каша на ужин…
В нашей редакции готовится большинство Валериных радиорепортажей. Озвучивается. Здесь же пропиваются гонорары.
Иногда деньги на выпивку занимают у начальника политотдела дивизии полковника Чёрного. Иногда трясут и меня, хотя к стакану не допускают.
Деньги у меня водятся. Всё просто – Леонов научил. К примеру, есть солдат Пупкин, из Челябинска. Есть газеты «Красный воин» - окружная и «Челябинский рабочий» - местная. Пишешь очерк о славном солдате Пупкине, печатаешь в трёх экземплярах. Третий для нашей «дивизионки». Ну, а дальше механизм понятен: в «Красном воине» публикация выходит под рубрикой «Боевая учёба», в «Челябинском рабочем» - «Так служат наши земляки». Максимум через месяц на почте лежат квитанции с гонораром. А если учесть, что чуть ли не треть каждого номера нашей еженедельной газеты стряпаются мною, копирка в редакции водится, да среди моих героев - повара, портные, каптёры, кладовщики, водители… Плюс полный пансион. В общем, понятно. Как говорит мой бывший старшина Степан Галушко: «Ты поднялся до материальных высот военного коммунизма».
Впрочем, чуть не забыл основной источник доходов – дембельские альбомы, изумительного дизайна и отличной полиграфии, что мы ночами печатаем на старой ручной «американке», мои фотографии к ним, да ещё всякие позолоченные поздравительные адреса, визитные карточки. Любое желание клиента выполняется за ночь. Пришлось освоить специальности наборщика, печатника, переплётчика, фотографа. Только линотип и резательная машина не поддались. Виной тому моя вечная растерянность перед техникой.
…Неожиданно всё устроилось само собой. Мне не пришлось повторить подвиг местного поэта Женечки и стать прапорщиком непобедимой и разлагающейся армии. Когда документы были уже в штабе, меня спас мой единственный ангел-хранитель - мама.
Накануне она развелась с ветренным отцом, и теперь, бросив друзей и связи, за месяц умудрилась поменять нашу двухкомнатную квартиру на окраине Ельца на однокомнатную в посёлке Родники, что на станции Удельная. Тридцать километров до Москвы! Год до дембеля! Вот он, новый поворот...
Господа! Начинается поход на Москву. Мой победоносный поход.
Мальчишка, сопли в рот! Кто только ни стремился покорить этот город приступом и осадой?! Напрасный труд. Пошлая банальность...
ИЮНЬ 2000
- Мужчина! Вам плохо?
Заинтересованный вопрос вывел меня из оцепенения.
- Вам помочь?
- Да нет, нет. Спасибо! Всё нормально… Вы не подскажите, где здесь ближайшее кафе? Такое, чтоб тихо там было…
- Мне ли по кафе ходить! – взвизгнула беспокойная старушка с тяжёлыми пакетами в посиневших руках. – Я-то думала, у него пустая посуда есть!
- Ну, извините…
Рассеянно огляделся по сторонам. Всё тот же двор, треснувшая мемориальная доска горе-поэтессе. Ага, точно, где-то за углом было «заведение» в подвальчике.
Несмотря на ранний час, кафе оказалось открытым. Посетителей ещё нет. За барной стойкой увлечённо зевает лоснящийся паренёк.
- Налей мне сто грамм и кофе покрепче.
- Всё?.. – казалось, он искренне удивился.
- Хрен с тобой, ещё оливье.
- Хлеб?
- Чёрный. Да, и сигареты, лайт.
- Что-нибудь ещё желаете?
- Чтоб ты быстро выполнил заказ.
Прикурил от сигареты. Залпом выпил рюмку. Водка ударила в голову, бросила в краску лицо.
Царство тебе небесное, Андрей! Как же так вышло?! Бред какой-то!..
- Слышь, принеси ещё «соточку».
Я тупо уставился в одну точку.
Путанные мысли накручивали слалом в моём воспалённом мозгу.
Так, надо успокоиться и всё осмыслить.
Адрюху убили! Почему? Кому это понадобилось грохнуть простого заведующего отделом государственного архива древних актов?
Ещё вчера поздно вечером он был живее всех живых. Я приехал к нему в семь вечера. По старой традиции привёз мяса, лепёшки, солёности с рынка и бутылку вискаря. Пожарили отбивные, накрыли на стол. Часов в восемь мы начали. По-моему, он был очень рад моему приезду, ведь мы давно не виделись.
Я рассказал про свою идею, ну, про то, что уезжаю на Гоа. Достало всё и все! Я только ему это хотел рассказать, ведь он не при делах, он просто друг. Ему не интересны наши сделки и разборки с Моргуновским и Гией. И уж тем более мои «тёрки» с женой и дочерью. Он с самого начала невзлюбил Маринку.
И всё-таки Андрюха настойчиво отговаривал меня от этого безумного, на его взгляд, шага. Убеждал, что это лишь истерика – «кризис середины жизни», что распаляло меня ещё больше, и я находил всё новые и новые аргументы. И тут с работы пришла его мармулетка, что-то долго ему шипела про свою утреннюю смену в больнице, а он оправдывался, что мы не пили её спирт.
Потом ему кто-то позвонил… Точно! Я ещё спросил, не Маринка ли? Потому, что показалось, будто разговор про меня – типа: значит к морю сбежал! Он успокоил, что это жена разыскивает Сеньку Можейко. Оказывается, этот хитрый старый холостяк всё-таки попался на удочку какой-то провинциальной блондинки.
Потом был «посошок» и нелепое предложение переночевать в машине… Получилось, что я его принял! Хотя не помню, как оказался в «Запорожце». Как прятал портфель в шкафу, помню, а как устроился спать, ну, хоть убей!
Вот отчего такая неудовлетворённость разговором сидела во мне занозой, когда я проснулся в машине. Конечно, друг взял и выставил, а я вместо того, чтобы нежится с какой-нибудь юной милашкой в гостиничном номере провёл ночь в его вонючем «Запорожце».
Нет, но и сейчас меня так и распирает изнутри поселившееся последние дни в районе селезёнки чувство тревоги и неустроенности, желания бежать без оглядки отсюда на край света.
А ещё неделю назад я был вполне нормальным человеком, который и в пьяном угаре не смог бы придумать сегодняшней ситуации. Ведь мне надо было на этой неделе смотаться в Пафос, проверить наше кипрское отделение турфирмы. Потом в Адлере посмотреть, как идет строительство гостиницы. А сегодня я вообще должен быть на аукционе в Зальцбурге!
И, главное, ничего не предвещало сегодняшних мытарств и смерти Андрея!
Бармен поставил передо мной новый графинчик, старый забрал и понимающе посмотрел на меня:
- И мне, вот, тоже тоскливо.
Не найдя понимания, он нехотя отправился к барной стойке.
ИЮНЬ 1980
Горбатый мост через речку, полноводно кипящую после ночного дождя в горах, сложенный из древних неотесанных каменных блоков, наверное, ещё помнил тяжёлую поступь сандалий армии Александра Македонского. И, уж, точно по нему лет сто назад плелись измотанные жарой, жаждой и афганскими племенами пехотинцы английского экспедиционного корпуса. Таким был этот старый мост, латаный-перелатаный брёвнами, досками и кусками ржавого железа.
В редкий день по нему проезжало несколько грузовиков и легковушек, какой-нибудь БТР с разведчиками или пара крестьянских повозок, подвозящих туши баранов и овощи к нам на базу, что в двух километрах отсюда.
В общем, тупое было дело - охранять эту развалину! Скучища! Тут не то, что «духи» не появлялись, тут даже мухи не летали! Может быть поэтому нас сплавили сюда, чтоб под ногами не мешались.
Тем не менее, мы заступили на пост в приподнятом настроении, в предвкушение уединённого кутежа, ведь послезавтра моя короткая командировка заканчивалась, и ждал меня, упакованного в джинсу, безмятежный Союз, суетливая предолимпийская Москва, изголодавшиеся девочки в предстоящем отпуске.
С каждой минутой плотная духота пустыни всё больше поглощала прохладный утренний разряженный горный воздух, загоняя всё живое в спасительную тень каменных расщелин. И я, уже обильно обтекая потом, старался как можно скорее и незаметнее поймать юркую бурую ящерицу, торопливо уносящую от меня раздвоенный хвост по брустверу из мешков, набитых песком, чтобы засунуть её за шиворот связисту ефрейтору Вадику Моргуновскому. Он, впрочем, подвоха не ждал и жарко спорил с пулеметчиком сержантом Гией Папашвили:
- Мы, что зря сюда напросились? Мы отпраздновать должны! На полную катушку! Живы же остались! А послезавтра домой!
- Именно. Так, что главное не ужраться до смерти! – разгорячено возражал ему сержант.
- У меня спирт лазаретный, штука проверенная. А ты что предлагаешь? Да у Абдулы «дурь» лажовая! Меня в прошлый раз совсем не забрало.
- Как знаешь, а я спирт не буду. Лучше «косяк» забью. Димон, ты с кем?
- Я вас примерю. Давайте сначала спиртику под дыньку, ну, а потом уж и «косячок» перед дневным сном можно. Так что Моргуновский кромсай бахчу! А ты «травкой» займись!
Сержант вопросительно прищурил глаз:
- Во, журналюга, раскомандовался! А ты что будешь делать?!
- А я вам сказку расскажу, на сон грядущий, про серого бычка.
- Тогда пулемёт снаряди, коль руки свободны. – Гия беззлобно сплюнул. – Дали помощничка! Да и страшно, два дня осталось… Расслабимся, тут нас и накроют!
- Только вот что-то тут никто и никогда «духов» не видел, - я брезгливо откинул кусок ещё шевелящегося хвоста так и убежавшей от меня ящерицы. Нехотя принялся заряжать пулемёт, расставлять контейнеры с патронными лентами. – Хотя, конечно, обидно будет, если накроют.
Неожиданно мне стало страшно. Нет, не смерти я испугался… А вот если ранят… Ведь больно будет, разорусь, расплачусь под ухмылки ребят. Видел я, конечно, бойцов – у него живот разворочен, а он анекдот пытается рассказать… Только я не из этого десятка.
- «Духи» на то они и «духи» - продолжал кропотаться Гия.
- Хватит каркать! - Моргуновский ловко расправился с дыней и разливал из фляжки спирт по уже горячим кружкам.
Сержант без особого энтузиазма забивал мундштуки папирос. Но его неожиданный вопрос отвлёк нас от занятий:
- Может всё-таки без спирта? А? Вы же ещё травку не пробовали… Да и рановато начинать по-крупному.
Мы переглянулись с Моргуновским. Одного этого взгляда хватило, чтобы ефрейтор резко метнулся и раздал наполненные кружки со словами:
- Рано не поздно, так и в девках засидеться можно.
Гия не унимался:
- За что хоть пьём?
- Вот вы, москвичи! Вечно вам повод нужен! – возмутился Моргуновский.
- А за то, что вы выжили, – попытался вставить свое предложение я в их пылкий диалог.
- Верно Димка говорит! – чокнулся со мной Моргуновский.
- И всё-таки рано начинаем, разморит! – не унимался Гия.
Осушили кружки у кого как получилось. Продышались.
- Сейчас расскажу про это самое - рано, - я, поудобнее расположился на брустверных мешках, доел кусок дыни, и, ловя первую волну кайфа, торжественно начал.
– Это была моя первая редакционная командировка в село. Мне только семнадцать стукнуло, летом, сразу после школы… Часов пять на попутном «Зилке» тряслись мы по раздолбаному просёлку в колхоз «Путь Ильича» до деревни Брёхово. Там у них контора правления располагалась. Когда приехали, так я первым делом в кусты. Ну, из всех щелей просто…
- Это можешь опустить… - Моргуновский протянул кружку и кусок дыни, - давайте что ли ещё по чуть-чуть, в догоночку.
- Не гони! Короче. Вечер уже поздний. Стучусь в избу под полинялым красным флагом. Дверь открывает дед в валенках и тулупе. Это в июле-то! И запах во всем доме сивушный, так и прёт кислятиной! Ух! С ног валит! Кладёт дед меня спать поверх шевелящихся клопов на единственном пролёжанном диване в кабинете председателя. Не сразу. Сначала часа два он безуспешно пытался напоить меня самогоном. Но только сам набирался на глазах, и всё рассказывал, как воевал в гражданскую, как одного «беляка», пленного офицера, на спор шашкой пополам разрубил. Ну, в общем, тот ещё был, козёл!
- Не то слово! Гнида! Пленного, шашкой… - и возмущённый Моргуновский резко разрезал рукой воздух, будто сам рубанул.
- А утром… Да какой утром, на заре, первые лучи только проредили темноту, просыпаюсь мутный. Не спал ведь практически. Ну, вот… Просыпаюсь от звона. Оказывается, пришедший председатель колхоза в потёмках ставит на стол бутылку «Московской» и два гранённых стакана. Из одного толстыми негнущимися пальцами с трудом достаёт застрявший круглый огурец, ломает его с горем пополам. Ударом по дну бутылки вышибает «бескозырку» с горлышка и разливает по стаканам. По полному стакану. И как затрубит на всё правление: «Вставай корреспондент! Делай как я!» фигак стакан в глотку, фыркнул и огурцом зачавкал.
Я стою в одних трусах, в нерешительности. А он мне: «Пацан, давай скорей, план горит! На объезд пора, в райком опять же заскочить надо. Делай, как я!»
Опрокинул я стакан. Глоток, другой сделал, а водка не идёт, в жизни никогда её не пил до этого. Встала она в горле, горькая, обжигающая, и не туда и не сюда. Противная! Она у меня даже из носа прыснула! А председатель всё орёт: «Делай как я!» В общем, попёрхиваясь, с трудом «додавил» стакан.
Меня аж передёрнуло от нахлынувших воспоминаний, и я замолчал, давясь кислой слюной.
Наступившую тишину, через минуту прервал удивлённый Гия:
- И всё?!
- Всё. Дальше ничего не помню.
- Ну, и к чему ты это… рассказал?
- Да так, просто вспомнилось. Я же говорил - сказка про серого бычка.
Меня выручил Моргуновский:
- Так это ж классный тост! А ну, делай как я!
И он хлебанул спирту. Мы с Гия со смехом последовали его примеру.
Солнце уже обжигало из-за гор, заставляя нас сползти с бруствера на ещё прохладное дно блокпоста, предаваясь пьяной неги.
Звенела тишина. Сухая жара убила последние запахи. Высоко в глубоком безоблачном небе накручивал круги орёл или ястреб, кто их разбирает. Наверное, он тоже вместе с потоками воздуха ловил свой кайф. Вот и моё тело сейчас куда-то проваливалось, и всё летело и летело…
Скрежещий звук вспарываемой штык-ножом железной банки, ароматный запах перца и тушёной свинины вернул меня на землю.
Это Моргуновский готовил закуску для третьего захода. Он аккуратно раскладывал тушенку по крышкам котелков, сверху накрывал ковригой хлеба, и вожделенно поглядывал на флягу, то облизывая покрытое жиром лезвие ножа, то - концы пшеничных усов. Наконец он торжественно вручил нам кружки:
- Ну, за что?
- Да за них, за милых, с курносой грудью и взбитой попкой! – выпалил я, выдохнул и залил в себя обжигающую тёплую жидкость.
- Эх, как бы я сейчас!.. Задрючил, ух, до смерти! Ни одна бы живая бы из-под меня не выползла! – завопил Гия, опрокидывая в рот кружку.
«Пол-зла-а-а» - хором ответили ему горы.
Моргуновский злобно зыркнул на нас исподлобья и выпил молча.
- Димон, а представляешь сейчас… - Папашвили закатил глаза.
- Толстую… потную… тётку?
- Дурак! Белокожую блондинку с голубыми глазами… Как ты там сказал? С курносой грудью и взбитой попкой!
- Нет, не представляю. Забыл уже. Ну, что, по «косячку»?
Мы закурили, минут десять вздыхая, наверное, каждый о своей зазнобе.
- Вадик, а ты всё-таки целка! Ну, признайся! – не с того ни с сего Гия словесно вцепился в Моргуновского.
- Сам ты целка! – взвизгнул Моргуновский и прыгнул на сержанта. Они закрутились в клубок, поднимая облако пыли.
- Ну, прямо как дети! - я ещё раз крепко затянулся, закрыл глаза и начал отлетать с этой грешной раскалённой земли. И в этот же момент оглох! Увидел только, как искорёженный, словно штопор, металлический кусок корпуса рации воткнулся прямо перед моим носом в мешок. Из дырки тут же тонкой струйкой посыпался песок, как в песчаных часах. А я почему-то радостно ухмыльнулся. И тут же, получив по морде взрывной волной вперемежку с песком и камнями от разрыва второй мины, оказался в нокауте.
Похоже «духи» долго утюжили и перемалывали наш блокпост миномётным огнём.
Очнулся я от резкой боли в голове. И пока отхаркивал песок, сквозь слёзы и едкий дым, разглядел ужас в глазах Гии, как будто ему наступили на яйца. Из ушей у него текла бурая густая кровь. Стоя на коленях, он обхватил руками голову и раскачивался из стороны в сторону.
А между нами лежал заваленный землёю Моргуновский. И было непонятно, откуда именно фонтанировала его кровь, заливая мою гимнастёрку.
Я тут же принялся ладонями разгребать то место, чтобы скорее добраться до его раны.
- Твою мать! Совсем охренел что ли! Больно же!
«Слышу!» - осознал я, и обрадовался глухому возгласу товарища – жив, значит, курилка! И тут же заржал, когда понял, что кровь бодро струится из его задницы – сквозь разорванные штаны было видно, как тонкий и острый кусок камня вонзился ему в левую ягодицу.
- Вадик! Тебе дадут медаль за ранение! - заржал я в истерике.
- Да заткнись ты! Хорошь. Уходить надо! – криком прервал моё больное веселье очнувшийся сержант. – Сейчас опять начнут молотить.
- Тогда сам не ори!
- Что? Не слышу?
Но и он тут же зашёлся от смеха, когда увидел, как Моргуновский повернувшись на бок, вытянул из-под себя правую руку с крепко зажатой в кулаке флягой со спиртом.
- Продезинфицировать бы… - просипел Вадим, протягивая мне флягу. – По экономнее только!
Я снял крышку и вылил приличную порцию себе в рот.
- Ну, ты мерзавец! – отчаялся Моргуновский.
- Ладно, ладно… - я начал лить спирт на рану, и дикий рык ефрейтора разнёсся по горам, так и не вернувшись в виде эха.
В этот момент тяжёлый удар выбил из моей ладони флягу. Пробитая насквозь пулей она отлетела в сержанта, и мы тут же распластались по земле.
- Ну, что, наржались! – Моргуновский был в отчаянии. – Там ещё половина была. Если не больше!
- Похоже они вернулись… Думали, что «завалили» нас, а мы сами себя раскрыли. – Гия подполз ко мне, - значит так. Попробуй подтащить к себе пулемёт. Если получится, оставишь его на месте, а сам за бруствер и в воду. Там жди, я переброшу тебе Моргуновского.
- Не-а, не получиться. Я плавать не умею.
- Чего?
- А чего слышал! – я икнул и с трудом навёл фокус: свёл два размытых лица сержанта в одно, но тоже размытое. - План такой: считаю до трёх, ты хватаешь этого обормота, и оба в речку! Доплывёте, значит, и меня спасёте. А я им пока стеночку поставлю. Раз, два…
- Стой, стой!
- Три. Пошли!
Я вскочил на ноги и одним прыжком добрался до пулемёта.
- Ну, и гад же ты, Димон! – услышал я за спиной вопль Гии. – Мы скоро!
Плеска воды я уже не слышал - заглушил своим громогласным «Ура-а!»
Со стороны, наверное, это выглядело комично. С пулемётом наперевес я спрыгнул с бруствера на мост и, посылая короткие очереди по вершинам гор, побежал в сторону базы, подставив спину врагу. Ну, конечно, это выглядело смешно. Только этим могу объяснить почему «духи» долго не стреляли, верно ржали глядя на меня. А когда начали палить, то били «по пяткам». Меткие, гады! Так под каблуками пули и скакали. Или мне это казалось со страха. Только бежал я эти проклятые два километра до базы вскачь и вприпляску. А уж как добежал да КПП, так и рухнул, лицом в гравий.
Помню только, что долго тряс меня за плечи капитан, приводя в чувство, а потом бросил обратно в дорожную пыль со словами отчаяния:
- Да он мертвецки пьян! Навязался, сволочь бесполезная!
ИЮНЬ 2000
Очередная рюмка вернула мне пусть не покой, но хотя бы возможность раскинуть мозгами…
Странно как-то получается. Андрюху, старого охотника, ходившего на медведя, вот так просто задушила баба капроновым чулком. Нереально и необъяснимо. Но почерк надписи на полу женский, опять же губной помадой, что она там наобещала: «Они все умрут!» К кому это обращение? Или предупреждение? Ко мне? Или к андрюхиной жене? Где, кстати, она была? Что-то говорила про утреннюю смену в больнице. Да и зачем ей было убивать своего подкаблучника? Он и так делал всё, что она хотела.
Похоже смерть друга - злая шутка или месть известных мне людей. И точно - без женщины здесь не обошлось!
Белые чулки – вот ключ! Интимный и очень точный. Специально подсказанный и подброшенный именно мне. Вот и вчера, уходя из дома, я оставил жене красивый импортный пакетик с белыми чулками на туалетном столике – попрощался, не изменяя старой привычке. Но не она же убила Андрея? Марина хоть и стерва… Да, нет, конечно! Сколько я передарил этих чулок!? Разве упомнишь? Слава Богу, что не всех жаловал, а только тех, кто зацепил - узкий круг!..
Похоже, у Андрюхи искали меня. И просто не догадались заглянуть в ржавый «Запорожец»? Но кто мог знать, что я навсегда ушёл из дома и только решил заехать попрощаться к Андрею? Мы, действительно, давно с ним не виделись. Это был мой спонтанный поступок. Никто не знал! Я и сам это решил только накануне утром.
Да, с ума сойти, и всё равно ничего не поймёшь!..
Как произошло, что я сорвался? Почему ни с того ни с сего решил сбежать ото всех и всего? Когда возникла эта непонятная жалость к себе?
Неужели после того самого похода к гадалке неделю назад? И откуда взялся тогда этот журналюга Касьян, уверявший, что она хранит рукопись автобиографии Марины Мнишек, переданную царицей перед смертью в Коломне какой-то старой цыганке? Смех, да и только! Но я поверил.
Иллюзионистка, к которой меня с завязанными глазами привёз Касьян, эффектная блондинка лет тридцати, устроила нам сеанс спиритизма, чтобы якобы испросить у духа разрешение на показ рукописи.
Помню, как барышня торжественно облачилась в белый атласный балахон, везде выключала освещение, зажгла свечи и открыла форточку. Меня заставила снять с рук часы и кольцо. Строго предупредила, что говорить надо шёпотом.
Она недолго грела фарфоровое блюдце над огнём свечи, потом поставила его на ребро в центре бумажного расчерченного круга. Наклонила блюдце и тихо трижды попросила:
- Дух Марианны Мнишек, придите, пожалуйста, к нам.
И тут же прихлопнула блюдце, словно поймала этот самый дух!
По её знаку мы с Касьяном осторожно прикоснулись кончиками пальцев к спокойно лежащему блюдцу.
- Дух Марианны Мнишек, вы здесь? – вкрадчиво спросила медиум, и блюдце завибрировало, выскользнуло у нас из-под пальцев и заметалось по кругу.
У меня непроизвольно волосы встали дыбом.
- Дух Марианны Мнишек, будете ли вы с нами говорить? – тихий голос гадалки задрожал, приводя меня ещё в больший трепет. И сразу почему-то почти басом ответила за древнюю русскую царицу с мужской прямотой:
- Опять пытать будете? Всё вам отдала!
Я обомлел и напугался. Но тут неожиданно внутри меня подступил приступ смеха. Действо со стороны и в правду выглядело смешно – молодая красивая женщина, а басит, как старая прожженная кондукторша в троллейбусе, таким нелепым образом изображая дух. Захотел, да так и не рассмеялся!
В следующий миг полутораметровая ваза, стоявшая на полу напротив меня, ни с того ни сего приподнялась и повисла в воздухе. Тут же под пальцами опять завибрировало блюдце. Меня пробил холодный пот. А ваза с грохотом упала и разбилась на мелкие кусочки, будто её кто-то изо всей силы хлопнул об пол.
Только сейчас увидел глаза медиума и почувствовал взгляд, обжигавший холодом сотен зим. Всё тем же басовитым голосом она заявила, в упор глядя на меня:
- Мужа погубили. Сына убили. Меня замучили. Обобрали. Плохо это. Верните! – Гадалка, закатив глаза, свалилась со стула без сил и прошептала: - Не хочу с вами говорить! Не чета вы мне, царице московской!
Я очень бодро отреагировал на предложение Касьяна ознакомиться с содержимым бара хозяйки, пока та отходила на полу от магических трудов.
А вот что было потом? Опять не помню! Даже как оказался дома с распиской на руках, что получил рукопись автобиографии Марины Мнишек на шестнадцати пергаментах в обмен на десять тысяч американских долларов, не помню! И где эти пергаменты? На следующий день вместе с этим забулдыгой весь дом перерыли, и так и не нашли! Хотя Касьян уверял, что они были в моём портфеле, когда он привёз меня домой. И, главное, куда потом пропал этот раздолбай, не подходящий теперь к телефону?
Ну, ладно, если меня попросту развели, но с той поры они полностью лишили жизненного равновесия! Чем уж они меня там опоили, не знаю, а только после спиритического общения с духом, я действительно потерял покой и сон. И тревога с каждым днём нарастала, умножая ночные кошмары. А потом и последовал этот срыв, вчерашним утром выбросивший меня из кровати, из семьи, из жизни…
Нужно где-то «упасть». Осмотреться, и пройти по списку подозреваемых. Остановить эту сучку с белыми чулками во чтобы-то ни стало! Она же обещала, что все умрут! А вот и хрен у неё что получится! Адрюха, ты меня знаешь, я хоть и раздалбай, но меня лучше не трогать, я же могу и на горло наступить, каблуком! Я отомщу за тебя, дружище! Мало им не покажется!
Достал из куртки затёртый блокнот и записал нетвёрдой рукой:
«Координаты:
Деньги – 2300 дол. США на карточке (вчерашний остаток) – закрыть счет, а то вычислят!
Жилье – отсутствует – домой не вернусь!
Где компакт-диски: мои деньги – моя недвижимость – мои фирмы – мои и не только мои секреты?!
Кто же эта сука?
Итого: нужна хата!!!»
Можно, конечно, рвануть в Елец… Хотя нет – там уже ищут. Друзья-советники, наверняка, подсказали жене такой вариант. Дача отпадает. Остается снять квартиру. А то к Моргуновскому? Ой, нет, запьём. Сейчас мне нужна трезвая голова… и преданный помощник. Женщина! Да, да, тихая забитая женщина с квартирой на окраине и телефоном. Тогда смогу вычислить «Белый чулок». Но где её взять?!. Это раньше «снимал» на раз – два – три. А лет пять назад что-то сломалось. Внутри. Искра ушла – душа онемела. Все силы забрала у меня Москва!
С Ленки надо начинать поиски. Ей первой подарил белые чулки. Ну, в смысле, она их купила, а я оплатил. Тут и расстались! И она до сих пор негодует, когда, находясь в Ельце, спьяну звоню ей по ночам. Зачем? Не знаю! Нас уже давно ничего не связывает – общие друзья растворились с воспоминаниями о прошлом, секс в парке, втайне от очередного мужа, закончился лет десять назад. Но злость у неё кипит на меня невиданная и сегодня. Хам! – это самое ласковое моё прозвище в её устах. Даже когда родила дочь, как-то в сердцах заявила, что ведь могла от меня, да я вывернулся. Одно слово – Хам! Такая и задушить может.
ДЕКАБРЬ 1980
Похмельный синдром наступил к Новому году. Решить предстояло два жизненно главных вопроса: устроиться на работу и найти жилье.
Почему жилье? Как выяснилось, за армейскую жизнь я сильно изменился в быту: приобрёл кучу по большей части вредных привычек, самое безвинное из которых - умение выстраивать слова во фразы исключительно матом. И мама, разумеется, мирится с ними не очень хотела. Несмотря на то, что за последний год виделись чуть ли не каждую неделю - она моталась ко мне на КПП военной части сначала из Ельца, потом из подмосковной Удельной, мы на удивление отвыкли друг от друга, и пропасть отчуждения только росла с каждым днем. А жилая наша площадь уменьшилась в ходе обмена ровно на одну мою комнату. Так что я скорее приобрел прописку, да и то подмосковную, чем крышу над головой. Потом эти электрички, пятнадцатиминутная дорога от станции к дому вдоль неосвещённых дачных заборов, не прибавляли ей покоя. Особенно поздно вечером.
А она ждала. Ведь я теперь заменял ей елецких родственников и друзей, соединял её с прошлой жизнью. Всякий день она мчалась из Центрального дома армии, где устроилась работать библиотекарем, с многочисленными пересадками в Удельную. Готовила ужин и ждала.
Ей было сорок, она была красивой хрупкой женщиной, носила туфли на высоких каблуках, недорогие, но элегантные самодельные наряды, и смеялась звонким, почти детским смехом. Она тоже приехала покорять Москву и, как и я, была уверена в успехе. Бравые офицеры обхаживали её, приглашали в театры и рестораны, а она, забежав после работы в полупустые вечерние магазины, мчалась на электричку, домой, готовить ужин.
Я возвращался из своих путешествий по столице, взволнованный увиденным, и её чрезмерная опека вызывала лишь раздражение, мешала грезить. Трудно было заново привыкать к семейному очагу, к материнской заботе и ласке. Да и как шальная молодость может понять трезвую зрелость, а уж тем более материнскую теплоту и ласку, так обволакивающую и сковывающую тебя? Молодой, пышущий всепоглощающей потребностью удовольствий эгоизм, требует постоянного немедленного душевного и физического насыщения.
Эти чувства и привели меня в Новый год, мой первый новогодний праздник в Москве и на гражданке, в студенческое общежитие института тонкой химической технологии. В эту бетонную башню на краю столицы, в десяти минутах ходьбы от станции метро «Юго-западная».
Сюда, по доброте душевной, пригласила наша землячка Татьяна, по прозвищу «Чулок», подружка моей елецкой невесты – Лены. И предоставила шанс весело провести замечательный праздник. А главное, восстановить отношения с Ленком, ставшие условными за период моей военной службы.
Впрочем, встретились мы ещё в городе. Лена ничуть не изменилась – те же голубые глаза, пшеничные волосы, крепкая желанная фигура – шведский стандарт красоты и страсти. Последний раз мы виделись полгода назад, когда она поразила присутствовавших на КПП тонкими коричневыми сигаретами «St. Morris» и горючими слезами по поводу её девятнадцатилетия – замуж пора, а она всё в девках ходит!
Недолго думая, потащил её в Удельную. Мама в последнюю минуту сорвалась с моей елецкой тёткой Людой отмечать праздник к знакомым в Севастополь, и квартира стояла пустой.
Уж и не знаю теперь, зачем нам общежитие? Хотя там весело!
Прихватив бутылочку шампанского, мы - два пылко желавших друг друга создания, со всех ног бросились на электричку, предвкушая сладостные минуты уединения.
Вот тут-то всё и началось! У порога квартиры обнаружили сидящего на ступеньках моего армейского друга Вадика Моргуновского. Он жадно поглощал остатки свежего батона и запивал их молоком. Сказать, что мы не сильно обрадовались нежданной встрече – значит не сказать ничего! Но ещё теплилась надежда на тактичность друга. Впрочем, иллюзия была тут же развеяна появившейся бутылкой горилки с перцем и колесиком копченой полтавской колбасы. Пропал вечер!
Высокий, нескладный и очень худой, с большой головой, прикрытой короткой солдатской стрижкой светлых волос, и наглый, как танк, Моргуновский произвёл на Лену неизгладимое впечатление.
Три факта из его армейской биографии говорили сами за себя.
Первый отпуск домой он получил, не отслужив и полгода - за виртуозное владение игрой на аккордеоне. Вадим очень убедительно выпучивал глаза и мотал головой, изображая вдохновенную игру, но не нажимал при этом на клавиши – это делал его партнер. За подобный трюк после смотра художественной самодеятельности командир дивизии лично представил его к отпуску.
И уж совсем немыслимая история – ещё через полгода он опять поехал домой. Из-за меня! За неимением желания и фантазии выдумывать себе новые псевдонимы, я часто подписывал заметки в дивизионную газету его фамилией. При подведении итогов ко Дню печати, оказалось, что по количеству публикаций ефрейтор Моргуновский занял первое место и… укатил в отпуск! Я же мог рассчитывать лишь на банку варенья от его мамы.
Так по возвращению, он пошел ещё дальше и отправил публикации (мои под его фамилией!) в Полиграфический институт, выбил увольнительные и рекомендации, и в солдатской форме заявился на экзамены. В итоге был зачислен заочно на редакционный факультет и приехал на первую сессию. В общем, с ним всё понятно.
- Ленка! А ты привезла подружку? – первым делом заявил Моргуновский. – Мы ж сговаривались по телефону.
- Привезла.
- Тогда поехали – пять часов до Нового года! – Моргуновский аккуратно складывал горилку и колбасу в сумку.
Могу представить, что творилось в душе у подруги, с которой все полтора часа в электричке, а потом – в автобусе мы страстно лобзались, невзирая на окружающих. Я был готов разорвать Вадика на куски. В душе, конечно.
Пьянству - бой! Древнюю истину понял на вторые сутки новогоднего веселья в общежитии. За это время мы виделись с Ленкой не больше часа. Я с трудом мог вспомнить, где ночевал, а главное – с кем. Не с невестой – это точно. Потому что когда она отловила меня вечером следующего дня, её первым вопросом было:
- Ну, что? Выучил венгерский?
- Почему? – тупо воззрился я.
- А разве она хорошо говорит по-русски?
- Кто?
- Конь в пальто!!! Узнаем через девять месяцев, а то, что её муж бросился с балкона…
Я так и не узнал, что произошло со мной и кто такой Миклош, чей он муж, - общежитие-то огромное.
- Теперь я не отойду от тебя ни на шаг, – подвела итог перепалке рассерженная Лена.
Вечером мы долго пели под гитару с испуганными вьетнамцами, у них в гостях. Они, правда, при этом скорее свистели что-то невпопад.
Скоро нашелся и Моргуновский, попросил отвести его в туалет. Когда он проблевался, выяснилось, что большинство народа рассосалось по общежитию, решив вопрос с ночлегом.
Наконец-то и мы нашли наш «кубрик». На ощупь вошли в комнату. Когда глаза стали привыкать к темноте, я увидел, как Вадим устраивается на коврике у составленных вместе кроватей.
- Дим! Ползи сюда, - услышал голос любимой откуда-то из глубины постелей.
В это время в дальнем углу заскрипела раскладушка, и удивлённый девичий голос спросил:
- Что, уже кончил?
Ничего не оставалось, как добираться по людям до Ленки. Не могу сказать, что устроился рядом с ней, скорее – на ней. При этом вокруг отбушевало людское море перебуженных студентов, всячески пытавшихся отстоять свои кровные квадратные сантиметры полезной площади.
Только пригрелся, не помышляя, разумеется, ни о чём другом, кроме сна, как чья-то рука смело стала теребить замок на молнии джинсов.
- Ну, помоги! – прошипела на ухо Лена.
- Ты что, с ума сошла, люди же кругом! - огрызнулся я.
- Ах, так! – и она вцепилась всей ладонью в неподдающуюся ей молнию и глубже… Если честно, было приятно, но больно.
- Можешь, - констатировала она, - а не хочешь? Хам!
Ленка резко дернулась в сторону, мой левый бок наконец-то оказался на постели. Носом я упёрся в её затылок.
Этакие проколы женщины, конечно, не прощают. Но как ей объяснить, что ещё несколько недель назад подобную ситуацию я не мог представить даже в самых смелых эротических солдатских грёзах. Просто не был готов к подобному повороту событий. Ну, а что было вчера, ей Богу, не помню!
На следующий день положение взялся исправлять Моргуновский. Сколотив бригаду из пяти студентов, он на каждого нагрузил по мешку пустой посуды.
Первым вернулся Вадим – с двумя букетами свежих цветов (где он их раздобыл, осталось загадкой, по-моему, и для него) и бутылкой шампанского, за что был бит озлобившимися с похмелья студентами. Правда, наши дамы «оттаяли» при виде столь щедрых подарков.
- Rock and roll до сорока! – отрыгнул шампанское Моргуновский.
С возвращением остальных «продотрядовцев» всё наладилось, и потекло своим чередом. А вечером, на кухне, где вьетнамцы жарили селёдку в какао, и куда я завернул в поисках чего-нибудь съестного, неожиданно появившаяся Ленка зажала меня в угол так, что у азиатов округлились глаза, и почти пропела в ухо:
- Ночуем в Танькиной комнате, мы и Анька с Моргуновским.
Не помню – делились ли боевым опытом друг с другом, принимая душ, но вошли с Вадимом в комнату в теоретической готовности номер один.
Кровати, стоявшие у противоположных стен, были застелены свежим бельём. Прикурив, выключили свет и разлеглись, каждый на своей постели.
Время шло. Курили уже по второй. Разговор, сами понимаете какой – технологический. Вот, чтобы не особенно громко его обсуждать, Моргуновский перебрался на время ко мне, под одеяло. И… через минуту появились наши красотки! Зажжённый свет лишь высветил нелепость положения. Две обнажённые девицы, с обвязанными полотенцами бёдрами и два дурака, жарко дыша друг в друга перегаром, обсуждающие какую-то проблему.
- Вот и приехали! – озадачилась Аня.
- Им и так хорошо! – провизжала Ленка. – Нам тоже будет не хуже!
…Был поздний вечер, когда, проводив Лену и Аню на поезд, оказались с Моргуновским на Калининском проспекте. Узнав многие московские достопримечательности, я ещё не был силён в познании столичных питейных заведений, из которых гулял разве только в «Валдае». Там, накануне, с другим однополчанином, Лёшкой Мазуриным, и подвернувшимися лесорубами с Севера, мы с размахом спускали их деньги. Да так, что я утопил в фонтане свой комсомольский билет. Теперь туда вёл Моргуновского, чтобы утопить в вине грусть-печаль по русскому обычаю.
В «Валдай» нас не пустили за отсутствием свободных мест. Подвернувшийся паренёк пообещал устроить в «Лабиринт», что на другом конце проспекта – работает аж до часу ночи! Единственный в Москве ночной ресторан! Узнав о нашем полтиннике, у него - только на такси, пояснил Саша, он действительно «сделал» столик, да ещё заказал от нашего имени бутылку водки, три «Столичных» и мясное ассорти на разгонку.
И тут я увидел её! В облаках табачного дыма. Два часа назад мы посадили её с моей невестой в поезд, и вот она сидела напротив за столом и спокойно потягивала шампанское!
- Смотри, олух! – толкаю Моргуновского в бок. – Твоя Анька! Только как-то преобразилась…
- И она, и не она, - прищурился тот. – Да нет, она! Только переоделась. Быть не может!
Залпом осушил вторую рюмку и, закусывая на ходу, отправился к ней.
- Аня, что ты тут делаешь?! – выпалил у столика.
- День рождения отмечаю. А мы знакомы? – с интересом разглядывая меня, спросила она.
- Так ты всё-таки Аня? – не унимался я.
- Да, Аня. А ты кто?
- Димон.
- Смешное имя. – И она звонко засмеялась.
Какой-то кавказец подвел к столику ещё одну девушку.
- А это Света. Мы мои девятнадцать отмечаем.
- Димон, - освоившись, отрекомендовался.
И тут все прыснули от смеха. Я понял ошибку, но остановить меня было уже сложно.
– Можно к вам присоединиться с друзьями? Вон они томятся.
- Давайте. Нас тоже трое. Да и эти проходу не дают. Ольга еле отбивается, – Света взглядом указала на стройную блондинку, которую у эстрады дергал за руку чернявый детина.
Вечер получился отменный. Переживания по поводу невесты быстро улетучились под искрящимися взглядами очаровательных девушек.
Долго танцевали с Аней. Я рассказывал ей про другую Аню. Она смеялась, ломаясь в танце пополам.
Неожиданно у моих ног оказался тот кавказский здоровяк. Следом – его дружок. Не успел оглянуться, как наш новый приятель Саша послал ударом ноги ещё одного горца в оркестр.
- Берите девчонок и ловите такси, - крикнул он, отбиваясь.
Пожалуй, впервые в жизни увидел тогда, как хрупкий невысокий паренёк одним ударом ноги отправляет в нокаут тушу в центнер весом. И это после службы в ОМСДОНе! Уж удивить меня трудно. Кто был там – тот поймёт!
- Да он каратист! – торопливо расплачиваясь с официантом, восторженно воскликнул пьяный Моргуновский и тут же пропустил удар в глаз.
Кое-как отбившись от стаи джигитов, прикрывая новых подружек, ещё получив пару раз по уху в гардеробе, мы выскочили на улицу.
- Ребята, сюда! – послышалось с проспекта.
Рысью – на зов девчонок. Те уже поймали две машины. В одной из них раздавался басовитый смех Саши.
- Скорей, скорей! – машины рванули в Центр.
Мы остановились у библиотеки Ленина. Саша вылез из первой машины с Олей и Светой.
- Ну, ты даёшь, чувак! – восхищенно произнес Моргуновский, прикладывая снег к ушибленному глазу. – Каратист! Спасибо, что не бросил.
- Мы в расчете. Ваша выпивка, мои кулаки, - и он опять заржал. – Ладно. Сейчас позвоню, и едем к моему другу.
Тут девчонки как-то скисли. Особенно Аня.
- Я должна вернуться домой. Там предки ждут, гости.
- Куда ты, уже второй час. Какие гости?! – заупрямился я.
- Всё, поехали, тут недалеко, он ждет, - прибежал Саша.
- У нас проблемы, - оскалился Моргуновский. – Анютке домой надо.
- Поехали. От него позвонишь, - скомандовал Саша.
К моему глубокому удивлению она спокойно повиновалась.
Скоро мы «гудели» на огромной кухне, окнами выходящей на Третьяковку. Во главе стола притулился друг Саши – Олег Мстиславович Накропин, вид которого напоминал о блокадном Ленинграде. Ни сколь не смущаясь шумной молодой компании, этот пожилой человек произносил тосты по-французски, огрызался на реплики жены – Аллы Леонидовны - по-английски, и на хорошем немецком языке общался с кем-то среди ночи по телефону. В прошлом он был журналистом-международником, а теперь, как пояснил, алкоголик на пенсии.
Смотрю, Моргуновский с Сашей что-то активно обсуждают, стреляя глазами на девчонок. Ещё бодрые совсем!
Всё это время я смотрел на Аню. После звонка родителям, она опять безмятежно резвилась со своими подругами, иногда включалась в наш разговор, и ни разу не посмотрела в мою сторону. Это задевало, злило меня, особенно, когда замечал этакие огоньки в её миндалевидных, очень красивых глазах. Бесовские огоньки! Мучило меня и то, что ждал от неё какие-то чувства к себе. Она была очень похожа на подружку моей бывшей невесты. И всё-таки с каждой новой минутой понимал, что всё больше хочу её! А если так, значит, хочу и ту Аню? И уж совсем непонятно, как быть с Леной? Запутавшись окончательно в этом противоречивом треугольнике желаний, я начал налегать на водку. Сон быстро догонял меня.
По счастью, Алла Леонидовна всё-таки прорвалась в разговор и объявила, что ребятам постелила в комнате у соседа. Оказалось, мы в коммуналке, но хозяин второй комнаты в длительном отсутствии, не понял только – в Париже или в тюрьме? Девчонкам постель готова в хозяйской комнате, а сами они собираются лечь на кухне.
- А тебе, журналист, лучше принять душ, – предложила Накропина. – Иначе завтра не сможешь переговорить насчёт работы с Олегом. Москва слезам не верит!
- Это точно! – неожиданно вставила Аня.
Не люблю, если честно, лезть под воду в хмельном состоянии. Тут бы упасть в постель и забыться, так нет – свежая голова моя понадобилась! А ещё страшно вообще головы лишиться. Где-то вычитал, что некий Нобелевский лауреат погиб в собственной ванной, поскользнувшись под душем. Я на лауреата, конечно, не тяну, хотя, впрочем, жизнь впереди.
Прохладный душ стучит в затылок уже минут пятнадцать, и с каждым литром вылившейся воды эта процедура становится всё приятнее. Новые капли, пощипывая и покалывая, ласково скользят по спине, а с ними возвращаются чувства, мысли, желания.
Когда тебе двадцать, природа диктует своё. Всё равно, где и с кем. Страсть буквально раздирает тебя изнутри. А тут с собственной невестой облом. За стенкой, поди, уже спит красивая девица – опять облом!
Я ещё покурил, обжигая холодом об край ванны голую задницу, мысленно сочувствуя себе. Прежде чем натянул трусы, собрал в охапку вещи и сдёрнул щеколду замка.
Её руки с силой втолкнули меня внутрь. Движение, и щеколда вернулась на прежнее место. По лицу Ани блуждала девственно-ангельская улыбка, но глаза вновь горели бесовским огнем. У меня голова пошла кругом.
- Покурим, - предложил я, разглядывая небольшую чуть вздёрнутую грудь, яркую родинку под колготками над ажурной резинкой трусиков.
Больше мы не произнесли ни слова. Она опустилась на колени, подтянув под них краешек ворсистого коврика. И сделала такое… чего не было ещё в моей жизни. Думаю теперь, и для неё это было в новинку.
Не поднимая глаз, она на мгновение задержалась, и я заметил на её немного пухлых коленках ямки от коврового ворса.
Потом щеколда упала вниз. Аня исчезла. А я стоял всё так же, с охапкой вещей в руках, переминаясь с ноги на ногу.
Наутро проснулся от влажного поцелуя. Надо мной, склонившись, стояла Аня, уже одетая в шубу, и улыбалась вчерашней улыбкой.
- Встретимся в субботу, в двенадцать, на крыше планетария, - произнесла она и вышла.
- Дня?.. Или ночи? – сонно поинтересовался вдогонку.
- Где? Где? – пробурчали обалдевшие ребята, ещё минуту назад храпевшие рядом…
Недаром говорят «утро вечера мудрее»! Сегодня я понял, что окончательно потерял невесту. Мою первую любовь! Девушку, на которой ещё вчера собирался жениться. И женился бы! Я даже всё придумал за нас: будущее детей, просторную квартиру на Ленинском, мебель на кухне, имена внуков. Моя наречённая невеста Лена ещё была нужна мне, как тот единственный человек, которому мог довериться, на которого, казалось, мог опереться. Я ещё не умел жить без её писем в объёме школьной тетради, с завидной периодичностью приходивших в военную часть. А потерял её так глупо! Не объяснившись. Лишь помню брошенные вчера с подножки отходящего поезда прощальные слова:
- Хам! Можешь, а не хочешь… Я ведь ждала тебя и только тебя эти два года.
А вместе с ней уезжала вдаль моя беззаботная елецкая юность, подтаивали мечты и притухали московские надежды вслед за уходящим поездом.
Продолжение следует...