Летом 1958 года бабушка свозила меня в деревню Богданова к дядьке Андрею Драгуну, он приходился ей двоюродным братом. Мне шестилетнему пацану без родителей всё было в новинку: и езда на телеге, особенно, когда дядя Андрей вручил мне вожжи, чтобы управлять лошадью; и запах конского навоза вперемешку с лошадиным попёрдыванием во время её движения (то, что англичане вежливо называют – газ-лайтинг); и аромат трасянки, смеси прошлогоднего сена со свежей травой, наполнявшей короб телеги для мягкого сидения; и конечно же был необычен и привлекательный деревенский белорусский говор. Всё это я впитывал в себя с присущим всем в детском возрасте любопытством.
Возвратившись из деревни в столичный город Минск я восторженно, захлёбываясь рассказывал отцу о своих впечатлениях, начиная каждую фразу со слов: «Кали мы были в деревне…». А отец, следивший за моим русским языком, морщась, каждый раз меня поправлял: «Не кали, а когда». Но я, увлеченный воспоминаниями, всё ещё находясь под влиянием так понравившегося мне деревенского говора и происходящих там событий, продолжал: «Кали дядя Андрей посадил меня на настоящую лошадку…»
Отец понимал, что словами не исправить это моё смешение белорусского языка с русским (подобное в Украине называется суржиком), а в Белоруси – трасянкой. Происхождение этого белорусского слова в образном народном говоре, как известно, подразумевает «недоброкачественную смесь» перетряски свежескошенной травы с сеном (от бел. трасуць).
Так вот отец придумал оригинальный способ отучить меня от трасянки. Он на каждое моё «кали» тыкал в меня указательным пальцем. Это было больно и неприятно и на мои слова: «Папа, что ты делаешь?», отвечал: «Но ты ведь сам попросил меня: «Коли». Испытав на себе этот отцовский своеобразный педагогический приём я воленс-ноленс снова перешёл, как сказал когда-то Иван Тургенев, «на великий и могучий русский язык».
Позже, проживая до армии среди белорусов, я полюбил этот мелодичный, братский для русских, язык, и даже пытался перепеть некоторые песни в русском исполнении на белорусский в компании сверстником, – это было весело и забавно. Помните популярный в конце 60-х шлягер Валерия Ободзинского «Восточная песня»? В ней были слова: «В каждой строчке только точки / После буквы Л. / Ты поймёшь, конечно, всё, / Что я сказать хотел. / Сказать хотел, но не сумел». Я сам слышал, что некоторые политизированные «умники» находили в этих строчках намёк: либо на Ленина, чьё столетие именно в это время готовилась отмечать, либо на Брежнева, которого звали Леонид, многозначительно и заговорчески подмигивая друг другу. Всегда найдутся те, кто во всем ищет скрытый смысл. Это простая задушевная лирическая песня была переделана мною сначала и до конца на белорусский манер, впрочем это была очередная трасянка: «В каждай строчци толь кропки / После литер л. / Ты зразумешь конечно усё, / Что я казаць хоцел. / Казаць хоцел, але не смог».
С русско-украинским суржиком (суржиком малороссы называли хлеб из муки смеси разных видов зерна) я познакомился на Украине, когда служил солдатом в Кировоградской области. Тогда я узнал, что на украинском западе умеют правильно «розмовляти», а на востоке – «балакают», то есть говорят на суржике со значительным количеством украинских слов. Это балаканье было так широко распространено, что захватило даже земли Кубани.
Мне всегда нравились украинские песни и за столом после выпитой горилки с моими братьями-украинцами с удовольствием распевно выводил: «Туман яром, туман долиною. За туманом нічого не видно. Тільки видно дуба зеленого. Під тим дубом криниця стояла.В тій криниці дівча воду брало». Хотя мне никогда до конца не удавалась мягкость украинского говора, как я не подстраивался под языковый народный лад во мне никто «украинца» не признавал, однако все подпевали с радостью.
В Германии я узнал, что такое пиджин (англ. picking – остатки, объедки), то есть язык, возникающий при межэтнических контактах при необходимости достичь взаимопонимания или проще говоря употребление немецких слов в русской речи. Удивительное дело, в нашей семье после десятилетнего пребывания у немцев накрепко застряло слово «путен» и до сих пор мы между собой так называем русскую индюшатину.
В Неменчине у меня было много друзей среди русских немцев, эмигрантов из Казахстана и Сибири, особенно среди водителей. Эта профессия позволяла им неплохо устроиться и обрести стабильность. Между собой и в своих семьях они на ряду с немецкой речью, использовали и русские слова. И это был чистой воды пиджин. Запомнил один диалог между русским немцем, моим приятелем – водителем автобуса (в будни я ездил на работу в свой санаторий за 25 км) и его женой, которая вместе со мной сидела в первых креслах подле мужа-водителя.
Он: Ты же хотела быть шланг (нем. schlang – стройной)
Она: Да, натурлихь, и что?
Он: В первую линию (нем. in erster Linie – в первую очередь) ты бы хоть шпортом что ли в этом случае занялась.
Она: Вечно у тебя какие-то комише форшлеге (нем. komische Vorschl;ge – странные предложения).
Вот так они продолжали разговаривать. Эта смесь русских и немецких слов была с легкостью понятна и им и мне, и кажется они уже привыкли к ней в своем обыденном обиходе.
Подобным же образом на основе упрощенных романских диалектов, итальянской и французской лексики, в Средние века общались купцы разных стран. Этот тип бытового языка использовался в ограниченных кругах разного рода контактов. Этот пиджин назывался – лингва франка. Во время крестовых походов роль этого языка возросла, он расширился за счёт испанских, греческих, арабских и турецких слов и был известен под названием «сабир» (от лат. sapere «понимать») вплоть до XIX века.
И наконец, вспомним легенду о Вавилонской башни. Люди стремящиеся построить башню до небес, перешли все границы из-за своей гордыни. «И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого» (Быт.;11,;5–9).
И человеческая гордыня была усмирена… но не конца. По сей день люди пытаются понять друг друга несмотря на то, что разговаривают на разных языках и бродят вокруг Вавилонской башни в поисках новых форм трасянки, суржика и пиджина.