Скважина

 «СКВАЖИНА»
      Почти сошли снега, лишь кое-где их рыхлые серые пятачки виднеются поблизости.
Весеннее яркое солнце съедало эти остатки снежной водянистой массы и озаряло небывало наш край. Высоко в небе пел жаворонок. В заросшем березняком поле всё еще изредка почуфыкивал тетерев. Утро было в самом разгаре. Я стоял на окраине нашей деревни в том месте, где некогда начиналось поле. Когда-то на этом поле колосилась густая высокая рожь. И мы, совсем маленькие
ребятишки, забравшись подальше в эту зелёную высокую массу, делали из этих длинных и сочных стеблей шалаш. И теперь я часто взглядываю на этот вымахавший, почти сравнявшийся по высоте с большим лесом, березняк, и не верю своим глазам. Неужели здесь действительно когда-то сеяли, а потом убирали рожь? Неужели вот там, поодаль, находился когда-то полевой стан, и там кипела работа.
     Глядя на эти и пустоши, и заросли трудно во всё это поверить.   И вот теперь только закрайка, еще не успевшая совсем зарасти лесом, говорит о том, что да, здесь действительно было поле – русское поле. И я с каждым годом замечаю одно, что лес всё более и более приближается к моему дому и к моему саду, так  как я живу, здесь с самого краю. А уж высоченный травостой и бурьян я скашиваю только в самом саду; на большее у меня уже нет сил. А хотелось,  чтоб дальше все было скошено и красиво глядело. Да где там? Кстати и бурьяны-то так густы и высоки, что то же только диву даёшься. При Союзе такого чертополоха отродясь не было, и никто такого не видывал.  А это ведь что? Бурьян чуть ли не в полтора человеческих роста! Заблудиться можно.

***

     Время летит неумолимо. Вот уж и начало мая. Солнце ласково припекает. Я стою и смотрю на круглую, заполненную талой водой яму. В этой яме плавают набрякшие ледяной водой доски и прочий мусор, который наладили сюда скидывать мои соседи по деревне. «Черт возьми, - подумал я, -    ведь это ни какая-нибудь простая яма, а приямок, внизу которого находится скважина. Приямок круглый и в диметре, пожалуй, метра с три будет и глубиной метра с два. Он выложен силикатным кирпичом. Края этого приямка,  то есть его верхние ряды – обрушились и теперь он действительно представляет из себя просто яму. Я уже поговорил с соседями, чтоб они ничего больше в него не кидали, уповая на то, что, мол, мелкий мусор заносит ветром ко мне в огород. И они послушались.  Не перестаю удивляться человеческой психологии: взяли и завалили скважину?! А сколько в неё трудов и средств  вложено – никто не подумал. Да ведь и опять же – это питьевой источник. И ведь сказано: не плюй в колодец – пригодится напиться. Здесь хуже, чем плюнули. Ну да ладно, что сделано, то сделано. Да и я уже думаю совершенно о другом. Я думаю о том, что этот приямок надо вычистить и посмотреть, что со скважиной; в каком она состоянии. Меня, как бывшего нефтяника, проработавшего на севере, в капитальном ремонте скважин два десятка лет, разобрало профессиональное любопытство. Действительно, что с ней? В каком она состоянии? Может, удастся её «реанимировать»?  Конечно, я знал, что здесь ранее была действующая водяная скважина. Но, помнится, она проработала недолго. Сарайчик, стоящий на месте скважины давным давно сгнил. Все оборудование из скважины было извлечено и увезено. И я вспоминаю то время, когда её бурили. Даже помню бурильщика, высокого здорового мужика. Он ходил в аккуратно завернутых черных болотных сапогах, серых хэбэшных брюках, воинском тёмно-жёлтом бушлате, из-за которого виднелась клетчатая фланелевая рубашка. Бушлат всегда был распахнут, точно ему не хватало дыхания или было чрезмерно жарко. Сам высокого роста, лицо красное, глаза маленькие и голубые.  Помнится, он всегда был веселым и юморным. Все это мы, пацаны, наблюдали со стороны. Бурили они желонкой, канатно-ударным способом. Этот способ бурения достаточно трудоёмкий, но очень эффективный и надёжный. Нам в ту пору было лет по 10-ть. Вся наша деревня на то время была перекопана траншеями, в которые укладывали водопровод.

     Придя из школы и, переодевшись, прыгали в эти траншеи и бегали в них до самой темноты.
Как это все было весело и азартно носиться по этим узким тоннелям из конца в конец.
И как ни ругали нас взрослые, за то, что мы бегаем в этих узких и глубоких тоннелях, но  нам ничего не давалось. В памяти до сих пор стоят эти сентябрьские погожие и теплые вечера. Потом, когда водопровод проложили – траншеи закопали. В дожди и слякоть в этих траншеях, в этой расквашенной дождями глине часто тонул скот. Тогда всем миром веревками, вагами вытаскивали бедных животных из этого месива. И возле этой самой скважины,
помнится, провалилась задом лошадь.  Из соседней деревни Богданово ехали запряженной в телегу мужик с бабой. Ехали они в наш сельмаг купить отрубей на корм скоту. И вот, переезжая траншею, мужику нет бы подстегнуть гнедого, он напротив, приостановил его, разглядывая, где бы посуше проехать. Тронул конягу, тот пошел, передними ногами успел пройти, но задние провалились. Он ожёг лошадку, и та вроде б вздернулась и чуть было не выскочила, но снова погрузилась задом в холодную глину. Как он её не подчевал прутом – ни в какую… Весь зад, по самые пахи, ушел в это холодное красное месиво. А время октябрь месяц. Дожди, холод.
Мужик запаниковал. Боже упаси, чтоб лошадь простудилась;  обезножеет, или того хуже сдохнет;
не расплатится тогда мужик за колхозного конягу. Хозяйка, да и он начали буквально от этого страха реветь, понимая всю трагедию случившегося.
     - Беги, скликай народ, - выкрикнул сквозь душившие его слёзы, мужик. - Хозяйка побежала по нашей деревне сзывать мужиков, а хозяин тем временем выпряг лошадь. Вскоре прибежал народ. Стали вытаскивать животное из случайного плена. Тут снова возглас:
     - Беги скорей за водкой, - крикнул кто-то из будиловских жителей.
     Мужик сразу всё понял и рванул в магазин. Да еле-то бедную вытащили. Из глаз лошадки текли слезы, зад обвис, она вся дрожала и, казалось, вот-вот упадет и сдохнет. Меж тем, с водкой прибежал богдановский мужик, этот бедолага.
     Пои её быстрей! – отряхивая налипшую глину с сапог, проговорил Алексей Федорыч, живший в крайнем доме.
     Мужик быстро раскупорил бытылку, сунул горло в пасть лошади и всё старался как можно выше задрать ей морду, чтоб содержимое бутылки уходило внутро. Водочки-то тогда перепало и вытаскивальщикам. А как без этого! Телегу перетащили через траншею. Помогли запрячь. И наперебой напутствовали:
     - Не жалей, гоняй её больше – до пены. Пусть вспотеет, прогреется. – Мужик тронул лошадь, но она пошла лишь шагом.
     В том же Богданове жил еще один мужик по прозвищу Миша Косолапый. Он действительно был косолапый. Правая его нога была вывернута вовнутрь  перпендикулярно левой ноге. И была она, чуть короче, от чего он прихрамывал. Миша Косолапый жил милостыней. В те годы престольные праздники были в большой силе, несмотря, казалось бы,  на атеистический образ жизни. И вот Миша, взяв большую корзину, перевесло* которой было перехвачено широкой грубо-тканой лентой;  та лента одевалась на плечо; неизменно приходил в  Будилиху 6-го июля в день иконы Владимирской Божьей матери и 14-го октября в Покров-день. Он заходил в дома и ему накладывали ватрушек и пирогов, что в полнейшем изобилии выпекались в любой избе в эти дни. Да и так Михаила угощали, как гостя. Усаживали за стол и наливали праздничную рюмочку.
Михаил высокого роста. На нём черный пиджак, светлая потертая косоворотка. Серые
плотные штаны. Длинные резиновые сапоги. Лицом Михаил красив. Особенно его черные выразительные глаза, по-доброму смотрящие на тебя, но в этом взоре всегда угадывалась ещё и некая потаенная скорбь и тоска, с которыми не с кем – абсолютно не с кем было её разделить.
Он был совершенно одинок и  не прикаен. Заросшее щетиной лицо, и короткая бородка, как бы скрывали его обличье, придавая всему виду неряшливость и заскорузлость. То, что заставляло случайного прохожего думать об этом человеке, как о пропащем и совершенно никчемном.

Перевесло* - ручка корзины.

человеке, над которым можно только насмехаться. И мы, пацанята, это и делали. Как только он появлялся в деревне. Мы уж тут как тут. Он идет, а мы всей гурьбой следом за ним. И давай его травить. Кто-то из взрослых подучил нас, что ему надо говорить, чтоб он неимоверно злился и выходил из себя: «Миш, - всей душой, всей душой…» И Миша на это разражался небывалой бранью. Почему он на эти слова так неадекватно реагировал – загадка.  Помнится мой дружок, Сашка подошел к Михаилу совсем близко и произнес:
     - Миш, всей душой. – И он хотел было уже отскочить, но Миша оказался быстрей. Он так хватил Сашку своим сухим падажком* по голове, что тот разломился напополам.
     Вот и Миша Косолапый возвращался с Покрова-дня в Богданово с полной корзиной милостынек. Ему оставалось выйти за околицу и по полевой дороге шлепать себе без заботы домой. Но тут на его пути оказалась эта злосчастная траншея, и Михаил благополучно стал её переходить, но что-то замешкался и не заметил, как косолапая нога ушла по колено в глину.
Тщетно Михаил пытался вырваться из этой рукотворной трясины. В отчаянии он крутил головой, пытаясь хоть кого-то увидеть, но никого поблизости не было, лишь мы из-за угла Степана Баринова дома наблюдали, как Михаил, будто медведь, попавший в капкан, будет вылезать из этой траншеи. Он и вправду, как медведь, сильно дышал, всё более и более впадая в отчаяние в стремительно сгущавшихся сумерках. Михаил взревел:
     - Степан, Степан, - взывал он к хозяину, жившему в крайнем доме, с правой стороны
от Алексея Федоровича. Не сразу, но всё-таки в доме загорелся свет и вскоре на крыльцо вышел
Степан Баринов.
      - Эк, тебя угораздило, - без всякого сочувствия и наоборот несколько недовольно прорёк в вечернюю мглу Степан. – Степан вышел с заступом. Он втыкал его в мягкую глину обволокшую
ногу Михаила и откидывал липкий грунт  в сторону. Немало времени потратил дядя Степа, чтоб вызволить Михаила. Наконец он освободил его и тот, благодаря Степана, пошел по дороге в поле,
а мы все так и тащились за ним, придумывая на ходу, чтобы сделать такое, чтоб напугать чем-нибудь ещё Михаила и посмеяться над ним.

     В том же Богданове была еще одна семья юродивых: Миша и Маша. Жили они, как и все, в обыкновенном деревенском доме, неподалёку от магазина. И Миша и Маша работали в колхозе
и ничем, как бы не отличались от других жителей и семей их деревеньки. Вот только детей у них не было, да и быть не могло. Потому как Миша – вовсе не Миша, а та же Маша. Вот бывает же в жизни такое, что женщина возьми да и накинь на себя образ мужчины. И это никакая-то блажь и дурь. Это происходит вполне осознанно и серьёзно. И никто над этим не смеялся и не охальничал.
Правда, про Мишу все же сочинили непристойное стихотворение, которое знал каждый богдановский житель и да окрестный народ тоже.

 Миша новый,
Хрен дубовый,
А она мохнатая!
     «Мишу» так и звали: Миша Новый. И мне однажды довелось видеть этого Мишу Нового.
Стоял он в проулке своего дома. Маленький в простяцкой мужской рубашонке, в пиджаке
не по его росту, с засученными на верх рукавами, в черных наглаженных брюках и стоптанных башмаках. Миша был в подпитии, с беломориной в зубах; стоял хорохорился:
     - Щас всё равно у Машки на чекушку возьму. Не даст, так харю разобью. А что? у меня это быстро получается. Как не даёт на выпивку – так раз ей по харе! Сразу кошелёк находит.
     Все движения и говор у Миши были чисто мужские. И узнать в Мише женщину было практически невозможно, если сильно не вглядеться в её внешность. Тогда уж и узнавались женские черты лица в этом испитом и дряблом образе интересного и необычного человека.
     А в это время жена Маша, оперевшись на перилину крыльца, глядела на Мишу и слёзно просила его зайти в дом, лечь спать, а не ходить по деревне  и не позориться. Маша много крупнее Миши. Она плотного телосложения, курносенькая, с простыми русыми волосами,
аккуратно зачесанными назад и прибранными в коковку*. Маша не красавица, но и не скажешь, что уродина. Вполне симпатичная русская женщина в преклонном возрасте.
     - Иди, иди спать-то – не шатайся, как шатун. – И Миша, видимо, чувствуя свою чрезмерную усталость, всё же согласился пойти в дом и лечь спать.
     - Да иду-иду – привязалась, - проговорил Михаил, затаптывая окурок папиросы в узкую тропочку, ведущую к их дому.
               

                ***

     Я решил, что как только вода из приямка скважины уйдёт – начну его вычищать. Нет, ёй (воде),
не долго там быть. Вёсны теперь не то, что раньше: затяжные, шумные, звенящие. А что? Снегов стало меньше, поэтому и вёсны стали скоротечными да неприметными. Да и само время неимоверно убыстрилось и разогналось. Так разогналось, что только успевай оглядываться.
И правда! Не успеешь оглянуться, как уж траву скашивать надо. Всё неумолимо, всеохватно высится и взрастает. И что характерно: каждой травинке, каждой былинке отведен свой срок.
Всё идёт одно за одним. Вот одуванчик раскрасил матушку-землю своими  желтыми бутончиками.
Любуйся на эту красоту, пока она есть. Вбирай в себя эти контрасты! День другой, третий – и всё исчезло! Не стало одуванчика, зато ромашки обелили разнотравье, колышутся на ветру вместе с желтоватым зверобоем и белым тысячелистником. Глянь, а на закрайке леса уж земляника цветет…
     С весной в деревне дел  всплывает столько, что не оборониться от них. И крышу после зимы надо подлатать и огород подоспел – землю под посадку вскапывать надо. И то и сё и пятое-
десятое. Пока всё управил – тут уж и лето подоспело. Комаров, мошек – тьма-тьмщая…
     Из-за этих неотложных дел я долго не подходил к скважине; точнее к приямку. И вот сейчас ранним июньским утром  я решил посмотреть: ушла ли из приямка вода. По густой росистой траве
я пролез к скважине, насквозь вымочив свои брюки. Приямок оказался сухим. Воды в нём не было. И я решил, что надо начинать чистить. Самый верх приямка был завален досками и я, стоя,
в самом приямке, начал их откидывать как можно дальше от своего объекта. Да уж! Чего тут
только не было накидано. Бутылки, консервные банки и всякие другие ёмкости; целлофановые пакеты, колёса от велосипедов, проволока. Вобщем местные жители устроили тут свалку. Удобно ведь! Яма! Кидай в неё да кидай. Так каждый день, первоначально, покосив в огороде ручной косой, зелёную густую траву, что мне неимоверно нравилось, я шел к скважине, спускался в приямок и начинал его очистку. Только к концу августа я смог его очистить. В приямке вместе с хламом оказалась и запорная арматура. Я унес её в огород, почистил и затем убрал на двор. Когда я зачищал скважинный приямок, то неустанно думал о самой скважине. Неужели и она вот так же завалена этим бытовым хламом?  Наконец я подобрался к самому устью скважины. Взволнованный, вспотевший, ни малейшего внимания не обращавший на слепней и строк, которые меня нещадно жгли, я подчищал  дно вокруг показавшейся колонны
скважины. Сверху которой топорщился туго скрученный толстый целлофан. Он и оказался затычкой самого устья. Наконец я его выдернул, и передо мной показалась сама скважина, вернее
Коковка* -  У женщин: плотно завитые и приколотые на затылке волосы.

 её обсадная колонна. Она была обрезана почти по самое дно приямка и лишь края колонны буквально сантиметров на пять высились над дном. Когда я задевал лопатой за колонну, она ухала интересным глубинным звуком. Будто говорила со мной и подтверждала, что, мол, я живая и ты не зря, парень, трудился. И все же я машинально разыскал в приямке маленький камушек и бросил его в скважину. Я явственно услышал, что он упал в воду. Отлично!
Скважина действительно живая. Я стоял зачарованный и взглядывал из приямка то в синее бездонное небо, то в черный зев скважины, уходящей в матушку землю на десятки  метров. Моя душа ликовала! Мои труды не оказались тщетными и напрасными. И это радовало! Мысленно я уже строил другие планы. В это лето во что бы то ни стало надо восстановить кирпичную кладку этого приямка; поднять её выше уровня земли. И срочно наварить на обсадную колонну – колонный флянец. Мне не терпелось побыстрее закрыть скважину, чтоб ни одна зараза уже не смогла ничего в неё кинуть и даже поглядеть в её нутро. Вскоре большой болгаркой я обрезал, вернее, подравнял верх колонны, который был неровно когда-то обрезан газовой сваркой и замерял диаметр трубы. Она оказалась 205-й. Всё шло как нельзя лучше. Где взять с метр такой трубы? Но надо же! Мне и здесь повезло! Рядом с нашим домом была когда-то льносушилка. Опоры стен этого сельхоз строения были выполнены  трубой большого диаметра. Какого именно -
я пока не знаю. Сушилку в лихие девяностые порезали на металлолом, но несколько обрезков все же осталось торчать в земле. Но когда я один из кусков замерял, то оказалось, что он диаметром аккурат 205-ть миллиметров. От-так чудо! Такое дело на потом оставлять никак нельзя! Я побежал к Гошке Криницкому . Объяснил ему суть да дело и он вскоре появился у моего дома со своей маленькой болгаркой и как он любил повторять - не убиваемой, так как сам делал в ней намотку. Не без труда нам удалось-таки отрезать трубу, торчащую из земли, а точнее из кирпичной полуразрушенной кирпичной кладки, под самый корень. Я не поленился свозить этот обрезок в районный центр на металло базу, где мне на эту трубу наварили крышку, которую я мог закрывать замком. А потом я уже наварил этот патрубок на саму колонну. И я теперь не беспокоился что кто- в скважину может что-то кинуть. Боже упаси, чтоб в скважину что-то упало. И в нефтянке,
где я отпахал двадцать один год, только в капитальном ремонте скважин, не считая того что еще
пять лет после этого работал в бурении. Новые технологии: зарезка вторых стволов. Так вот, если устье скважины было открыто, то его всегда надо было хоть чем-то на время прикрыть, чтоб чего-нибудь случайно не упало в скважину. Мало ли стол с инструментом упадет, или еще какая каверза приключится. Иначе ЧП. Этого допускать ни в коем случае нельзя.

     В тот 2016-й год мне только это и удалось сделать. Вычистить приямок, поднять кладку
выше уровня земли и наварить импровизированный колонный флянец на скважину и всё это закрыть. Поверх кладки приямка я наложил досок пятидесятки, укрыл её армированной плёнкой,
а уж потом всё это закрыл шифером. Ну, всё! До следующего года.  В мыслях я уже нарисовал
проект строения, которое здесь будет возведено. Незаметно подошла осень, а за ней и зима.
Мы с Глашей уехали на жительство в Нижний, в свою квартиру. Вот говорят: зима долго тянется.
Но в нашем преклонном возрасте уже ничего долгого и утомительного нет. Все проходит и приходит быстро и скоротечно. Так и тут. Минул 2016 год, пришел 2017-й. И так же пришла весна,
и так же пришло лето. И весну, и лето я ждал с нетерпением.  Весну потому что хочется походить в лес за сморчками, а лето, потому что хотелось продолжить работу на скважине. В то лето я начал с того, что порядил Новикова Арсения  сделать планировку под фундамент.  У Арсения имеется импортный погрузчик, доставшийся ему при развале колхоза. Арсений на этом тракторке калымит: копает траншеи под водопровод, бурит ямы под столбы и делает на нем прочие работы.
Арсений приехал. Я ему объяснил, что надо сделать. И Арсений, не разглагольствуя, начал планировать мне территорию. Всё то, что я навыкидывал из приямка Арсений порциями отгребал
своим погрузчиком в сторону. Я наблюдал за его работой и умилялся тем, что всё хорошо и здорово получается. Арсений спланировал все как нельзя лучше.  Весь мусор и грунт сгреб в одну кучку поодаль от скважины.  Арсений заглушил свой тракторок вылез и проговорил:
     - Я ведь понял, Виктор, чего ты тут затеял. Только вот не случится ли так, что твои труды окажутся напрасными? – с усмешечкой проговорил Арсений.
     - А что это напрасными? – возразил я.
     - Да так… - как бы неуверенно проговорил Арсений, сделав вполне очевидный намёк: - Я к тому,
что оно никому до поры до времени ничего не надо, а как только кто-то что-то начинает
делать – тут сразу всем интерес да охота. Мол, как да что. Да ведь это колхозное. Вобщем сам понимаешь.
     - Да так-то оно так. Но ведь десятилетия никому до этой скважины не было никакого дела.
Сам свидетель тому, что её просто-напросто похоронили. И теперь что ж: кто-то на неё может позариться?
     - Могут найтись и такие, - вполне серьёзно, вскинув на меня глаза, проговорил сельчанин.
     Слова Арсения меня внутренне растревожили. Как это так? Я всё прошлое лето её чистил, а
тут возьмись да и найдись на неё хозяева? Сколько сил и трудов положил на неё, пока всё выскреб – не меряно. А я ведь уж не молодой. Мне шестой десяток доходит. Этому не бывать! Если что похороню её уже по-своему – профессионально, чтоб её уже никто никогда не восстановил.
     - Ладно, поживём увидим.
     Арсений мне ничего не ответил. Я с ним расплатился за работу и он уехал. На следующий же день я начал копать траншеи под фундамент, мысленно подумывая о том, что не плохо бы порядить Арсю и траншеи мне тракторком выкопать, но нет, не буду его просить – лучше сам.
Да и идти на поклон к нему лишний раз не хочется. Арся фрукт еще тот! Ему всё некогда.
Вообще Арсений и меня, да и всю деревню удивлял своей жизненной стезёй, которую он сам себе избрал.
     Арсений на три года младше меня. Как и все в своё время отслужил в Армии, несмотря на свой маленький рост и свою субтильность. После Армии, благополучно вернувшись в свою родную деревеньку, устроился в колхоз да так в нём и работал до самого его развала. После развала
колхоза Арсению достался не только этот тракторок, а много еще чего из сельскохозяйственной техники. И хорошо, что всё это ему досталось, все не пропало даром, не ушло в виде металлолома за бугор. Арсений  приходится мне каким-то дальним родственником.  Он трудяга! Он не пьёт и не курит. Держит очень много живности. И все это он, по сути дела,  проворачивает один – совсем один. Может, старший брат Николай помогает в заготовке кормов и всё. Всю молодость да всю свою сознательную жизнь Арсений прожил бобылём. Ни любовниц, ни сожительниц у него и близко не было. И вот на старости лет вдруг да и  сошелся с деревенской медичкой Тамарой! Сама Тамара сменила не одного мужика; скучно ей без них. Последний её суженый был районный милиционер. Он был старше Тамары и, вероятно, подошло то время, когда он перестал на должном уровне выполнять свои мужские обязанности, тут-то его Тамара и турнула. Тамара не тот человек, чтоб жизнь прожигать за зря. Всё должно проходить в полной гармонии. Вот тут-то ей и подвернулся Арсений с его скопившейся мужской энергией. А получилось всё очень просто.
Тамара дружит с бабой Валей, деревенской старушкой у которой топит в печи молоко. Тамара
и баба Валя любят летними вечерами посидеть на скамеечке возле палисадника. Тут и Арсений
по первости подойдет как бы невзначай, хихикнет и произнесёт с юморком:
     - Сидим! Комары вас еще не съели?
     - Нет, еще не съели, но вот-вот съедят, - скажет Тамара и начнет свой женский разговор.
А Тамара поговорить умеет. Так Арсений мало-помалу и зачастил к ним на лавочку.
А потом только вдруг вся деревня узнала, что Тамара и Арсений сошлись и живут у Тамары в доме совместно. Арсений, конечно, тоже постарел, но всё равно держится крепышом. Да и как не быть крепышом, если человек не пьёт, не курит, да и свою мужскую энергию на женщин не расходовал.
Арсений подраздался вширь. И это как бы слаживало его малый рост; не так было заметно, что он метр с кепкой. Да, в принципе, он не был метр с кепкой так… ниже среднего. Арсений изменился лицом. Веки глаз набрякли и обвисли. Глаза сузились. И я как бы впервые заметил, что у Арсения
черты лица мелкие и невыразительные.  Что-то даже женственное улавливается в чертах его лица.
И я в шутку про себя подумал, не закралась ли в их род чувашская или черемисская кровь.
Ведь они недалече от нас живут. А у этих народностей, особенно у чуваш, именно такие черты лица и разрез глаз.
     Арсений и теперь от живности не отступается, да уж, наверное, и не отступится. Полсотни
голов овец держит Арсений. И куда ему столько? Будто у него в доме семеро по лавкам.
А раньше Арсений держал и корову и бычков и кур и со всем этим хозяйством управлялся
хоть бы что. Летом накашивал много сена, которое сеноуборочной техникой тюковал и убирал на сенницу. На свою не уходило, так он увозил его на сенницу в доме его двоюродного брата, в котором тот не жил.
     Я с Арсением жил всегда в ладу. Мы, конечно, с ним ни какие ни друзья-приятели, да и дело не в этом. Но однажды Арсений заставил меня изрядно на него позлиться. А всё произошло от того, что Арся меня кинул в одном благородном деле, как пацана. Его родная сестра Антонина работет
в районной администрации в отделе связанным с земельным устройством и экологией.
Я приехал в тот год с северов в отпуск. И вот на майские праздники приезжает Антонина в деревню и собирает сход. И на этом сходе все вместе решаем, а точнее Антонина дает нам задание спилить вокруг разрушенной старообрядческой церкви старые высохшие тополя.
И вообще навести на этой территории порядок.

     Я охотно согласился сделать эту работу на благо моей родной деревеньки. Антонина даже
сказала, что Администрацией района выделены деньги, на что я не обратил ни малейшего внимания. Меня интересовало само дело. Ну, всё! Сказано сделано! На следующее утро, как и было договорено, я взяв канистру бензина, пришел к церкви. Жду-пожду Арсения с пилой,
а его нет как нет! Ждал ждал да так и не дождался. А искать его и стучаться к нему в дом я не стал.
Я долго кумекал, почему же Арся не пришел спиливать тополя и наводить на территории церкви порядок. И только потом нашел разгадку этого феномена.  Оказалось Арсю смутили деньги, обещанные его сестрой Антониной. Он решил: зачем я буду этими деньгами с кем-то делиться, если весь куш ухвачу сам. Когда я уехал на север, Арся взялся за это дело. Тополя спилил,
но уронил их все в пруд, что покоится перед церковью. То есть пруд напрочь захламил
стволами тополей и ветками. Народ деревенский его за это здорово ругал. И Арсе ничего не оставолось делать, как вытаскивать тополя трактором из пруда и увозить их за деревню в поле.
Конечно же, моя обида на Арсю со временем прошла, но определенно понял, что Арсений
мелкий и корыстный человек.
     И тут мне вдруг вспомнилось далёкое далекое детство. То время, когда наша деревня
была наполнена домами и людьми. Это была большая деревня. Она и сейчас как бы не маленькая, но народа в ней почти не осталось. И вот наш деревенский престольный праздник
день иконы Владимирской божьей Матери. Народ гуляет. Песни, смех, игра в разных углах деревни гармошек, слышаться зазывно и родственно. Вдруг  выходит мой папа; он выходит из дома моего родного дяди Пайкова Александра Кузьмича.  Явно, что он  угощался там по случаю праздника. А из дома Овчинникова Константина Павловича выходит отец Арсения,
Веньямин Павлович Овчинников. И батя мой развязный и хорохористый с ходу говорит
деревенскому бригадиру:
     - Ты, падло? Ты даже автомата в руках не держал… - Папа мой по-моему не успел это даже договорить, как получил сильнейший удар и уже валялся на земле. Оба они в смертельной схватке катыряются по лужайке и, как мне казалось, просто пытаются задушить друг друга от неминучей злобы. На эту драку повалил народ. Вереск и ругань стояли невообразимые. И народ всё сбирался и сбирался. Я так и помню, как из заулков выпархивали люди к этой свалке. И вроде б как их никто даже не пытался разнять.  Как там после всего этого они смотрели друг другу в глаза и как помирились мне неведомо знать. Веньямин Павлыч бригадирил. Придет, бывало, к нам в дом отца с матерью на работу посылать, говорит ему:
     - Павел, сегодня фураж на свиноферму на лошадях завозить надо - пойдешь?
     - Нет, сегодня не пойду, спина сильно болит.
     Веньямин уйдет, а батя пару валенок закатывать примется. Вот так и жили. Веньямин Павлыч будучи на сенокосе решил искупаться, но был нетрезв.  Поплыл по Ветлуге да каким-то чудом  воды хлебнул. Как ни пытались мужики его откачать – ничего не вышло. Так и схоронили деревенского бригадира на будиловском кладбище, куда постепенно потом ушли все.               
      Веньямин нещадно пил и дома сильно буянил. Этим самым  Арсению и его брату Николаю на всю жизнь сделал прививку от вина. Ни тот ни другой грамма в рот не берут.

***
     Моя скважина сокрыта высоким травяным бурьяном. И только куча песка и куча бута
выдают это место. Но пока всё тихо. Никто меня особо не спрашивает, что я тут делаю и чем занимаюсь. А я, меж тем, приступил к заливке фундамента. В помощники взял себе неизменного Гошу Криницкого и северянина Сашку Смирнова. Мы с Гошей притащили бетономешалку,
протянули от бани переноски. Я ещё приготовил дрель с насадкой и объёмное пластмассовое ведро. То есть Гоша будет намешивать раствор бетономешалкой, а я дрелью, чтоб ускорить процесс заливки и сделать её, как и положено, разовой. Работа пошла. И день выдался в под спуд нашей работе. Солнечный и теплый. С легким благоговейным ветерком, шевелящим листву на близстоящих черемухах и березках. О! эти березки! Они так и лезут беспардонно и напористо прямо к нам в сад и вот-вот заполонят ими его. У моей соседки это уже случилось. И когда они только успевают там вырасти. Ну и чудеса!
     Мы с Гошей лили жидкий раствор в траншеи, а Сашка валил в них бут. Всё шло не так быстро как нам всем хотелось бы.
     - Да, Виктор, - сетовал уставший и вспотевший Гошка, - куда ты к черту таких траншей накопал?
Да тут бы узеньких, в штык лопаты вполне хватило бы. Эк, ты замахнулся! Ведь ты, чай, не небоскрёб какой-нибудь здесь возводить собрался, а сараюшку.
     - Ну… - промахнулся немного, - отшутился я, и мы  рассмеялись. – А в душе я всё равно рад был
что затеял именно такой широкий и мощный фундамент. Нам ведь всегда хочется побыстрей, да полегче, да как-нибудь.
     В этот день мы успели залить фундамент только наполовину. В пять часов вечера мы закончили работу. Все трое сильно подустали. Как ни говори, а возраст все-таки сказывается. Решено было
продолжить заливку на следующий день.
     Слава тебе господи, что следующий день выдался таким же погожим, как и вчерашний.
Лето выдалось дождливым и не особо теплым. Так что погожие деньки были что называется в дефиците. Я всё переживал, что Сашка в этот день не придёт, так, как жаловался, что сильно разболелась поясница. Но он пришел, и дело наше пошло;  благо, что всё уже было настроено.
Единственное, что мне пришлось с утра сделать, так это съездить в Воскресенское подкупить цемента. Да и песок закончился, но мне его вовремя подвез знакомый товарищ из соседней деревни, занимающийся развозом стройматериала. Близ стоящие деревца, так же как и вчера нежно шумели листвой. Солнце всё выше и выше поднималось в небе, припекая наши тела.
Таволга и кипрей колыхались от легких порывов ветра, навевая в воздух ароматный дух.
     - Ну, что? приступим, - нажимая на кнопку «пуск» на мешалке проговорил Гоша. Она привычно зажужжала и Гоша начал закидывать в неё песок.
     - Сашка, - обратился я к другу, чтоб как-то настроить его получше на работу, прорёк я в его сторону. - Буду строить эту избушку с мансардой. Рядом с ней  высадим овсы, заберемся на второй этаж, да будем с него кабанов да медведей стрелять. Как думаешь?
     - У тебя планы, как у Наполеона.
     - Мечтать не вредно.
     - Вот только что мечтать нам теперь и остаётся.
     - Нет-нет, - возразил я Александру, - надо Сашка, надо что-то ещё воздвигнуть, создать, построить… помнишь? Надо, надо, надо нам, ребята, жизнь хорошую прожить,
Надо, надо, надо нам, ребята, в жизни что-то совершить. У меня от одних этих слов настроение поднимается. Как раньше всё здорово было!
     - Вот теперь нам только и остается вспоминать, как хорошо было раньше и как дерьмово
стало сейчас.
     - Да уж попали мы в это времячко, как хрен в рукомойник, - добавил Гошка.
     Сашка, щурясь от солнца, взирал внимательно на меня, пытаясь понять: серьезно я всё это гово - рил или так – в шуточку. Сашка с отвисшим животом, крупного телосложения, несколько неуклюже и нерасторопно подносил бут и опускал его в опалубку. Кстати опалубку я выполнил шифером, распилив листы напополам, а стыки краев шифера позатыкал руберойдом.
     - Ты что-то Санёк сегодня вроде б как не духе, - ввязался в разговор Гоша, выливая очередной замес в фундамент.
     - Да вон счас Арсе люлей вставил…
     - А за что про что?
     - Выхожу в огород и вижу такую картину: стоит Арся, уперевшись своим двойным подбородком
в палочку, и стережёт свое овечье стадо. Это в моём-то огороде?! Я ему: ты чего охренел? Больше
места не нашел для пасьбы? Стоит,  поглядывает на меня, тычет палочкой в землю.
     «- Так а я каждый год, когда слива падает своих овец сюда загоняю, чтоб они её пожрали».
     - Я тут не выдержал, как рявкунул! Вали отсюдова! И больше, чтоб я тебя в своём огороде не видел.
     У Сашки всегда красное лицо, рыжие волосы, а тут от возбуждения и солнца совсем зарделся, став как маков цвет.   
     - Да, - проговорил Гошка, - натянул ты его по полной программе. Арсентий поди обиделся на тебя.
     - Да мне глубоко начхать обиделся он или нет. У меня вот в голову б никогда не пришло, будь я на его месте, чтоб скотину взять и загнать в чужой огород?! Уж в крайнем случае я бы подошёл и хозяина спросил, можно так сделать или нет. А то: в наглую взял, загнал овец на потраву в чужой огород,  и… трын-трава.
     Сашка взглядывал, то на Гошу, то на меня, ища сочувствия своему поступку. Мы молчали,
замешивая очередные порции жидкого раствора.
     - Вон-вон выливается, - закричал Сашка.
     - Что выливается?
     - Да раствор за опалубку льётся.
     Шиферины кое-где подраспёрло и меж ними образовались щели и через них наружу вытекал раствор. Так не хотелось отвлекаться от основной работы, но деваться было некуда, надо было затыкать эти течи. Где глиной, где рубероидом подлатали опалубку и снова принялись за дело.
     На объекте воцарилось некоторое молчание. В воздухе сновали галки, ласточки и стрижи.
Изредка появлялись ястреба. Соловушка к этому времени умолк. А утром он изливал свои трели радостно и неумолчно. Ох, как он сладко и мечтательно поет каждое утро в нашем саду, даже
в ненастные дни. Значит, ему надо отпеть столько сколько может быть, ему свыше определено?!
И он поёт! Ох, как он поёт?!  И так будет петь до самого Петрова дня. После Петрова дня соловьиной трели уже никто не услышит. Вдруг наше молчание нарушил Игорь Львович.
     - Я сегодня рано утром к Римме Борисовне заходил.
     - Да ну! – подхватил Сашка.
     - Да так… доски да разный хлам убирал у неё в огороде. Она меня только на такие работы и рядит.
     Римма Борисовна наша деревенская жительница. Как деревенская жительница? Мы все деревенские жители, только всё равно живем кто где. Здесь, в нашей родной деревеньке, дома,
как дачи. Вот и Римма на месте своего родительской избы, воздвигла новый добротный дом.
Построила баню, которая ей показалась маловатой. И вот в этот год воздвигает ещё большую баню,  а напротив дома еще и здоровый сарай. Римма Борисовна вполне состоятельная женщина.
Она давно занимается коммерцией. Торгует на рынке стройматериалом. Римма построила себе
все что душе угодно, у неё еще и в Нижнем не одна дача и не одна квартира. И вот теперь в её задумках рядом с бывшей разрушенной старообрядческой церковью построить часовню.
И она уже всё как бы утрясла в смысле разрешения на это строительство и даже получила благословение батюшки на это богоугодное дело,  но дело никак не сдвинется с места.
     - Про часовню не упоминала, - спросил Сашка Гошу.
     - Да говорила. Она каждый раз про неё речь заводит. Мол, начинайте строить, мужики.
Я вам буду платить, а самое главное ваши имена и фамилии будут начертаны навеки вечные на табличке, которая непременно будет закреплена на часовне.
     - Так она и меня подключает как бы к этому делу, - проговорил и я. – И я ей говорю, что всё это неплохо, но ведь и свои дела надо когда-то делать; их ведь тоже не бросишь.
     - Да и как строить, - заговорил Сашка. – Надо с этой церковью сначала что-то сделать.
Надо всё сначала убрать… прибрать, порядок навести, а уж потом  и за строительство браться.
     - Это точно! – поддержал Сашку Гоша.
     В молодости Римма Борисовна слыла красавицей. Поняв это, Римма возвысилась. Сделалась, как в деревне говорят: бойкой, расторопной, говорливой и не унывающей. Особенно она любила позаигрывать с этим самым Сашкой, что теперь помогает мне заливать фундамент. Она манила его к себе и всячески провоцировала его на ухаживания за ней. И Сашка как бы взаправду тянулся к ней. Но Римма всего лишь на всего  потешалась над ним; играла с ним как кошка с пойманной мышкой. В конце концов Римма влюбилась в нашего деревенского парня Валю Синцова. У них завязалась любовь. Синцов играл в деревенском вокально-инструментальном ансамбле. Синцов лицом симпатичен, но чрезвычайно смугл. Ростом чуть выше среднего, курнос.
Волосы прямые и черные, как смоль. Носит усики. Сам немного мешковат и косолап.
Синцов молодым держал себя в приличии, в том плане, что много, в отличии от нас Сашкой –
 не пил. Тогда как мы бормотушкой-то увлекались сверх меры. А Синцов  тут блюл себя строго. Нет, он тоже выпивал, но в меру. А мы ведь с Сашкой что? так… бросовые людишки были…
Рвань. Пили да хулиганили. Но вот что интересно, какой расклад получился на склоне наших лет
и стремительно пролетевшей жизни. Синцов, уже который раз кодируется, а мы ни тот ни другой к этому не прибегали. Да и в мыслях даже этого не было. Хотя, что и говорить, от винишка так и не отстали. Да, пили жестко. Но не опустились, не пали под гнетом обуреваемого нас  хмеля.
Север выправил нас обоих. Имеем семьи, имеем машины, а у Синцова ни того ни другого.
Синцов на северах не был. Он не знает, что это такое. Он жил рядом с родителями и был всегда под их неусыпным оком. Он взрастал и поднимался на родительских харчах, которые они напихивали ему в выходные, когда он из города приезжал домой. А нам с Сашкой за место под солнцем много пришлось пострадать и побороться. Ой, много. И ему и мне. На севере этого никак не минуешь. Не приведи господи таких неурядиц и передряг, как нам с Сашкой. Ну их к бесу.
Но почему все-таки у Синцова и Риммочки так ничего и не получилось? Вот в чём загадка века.
Ведь тогда деревенские бабы об их все языки изодрали, говоря какая у них несказанная любовь.
Ведь Синцов все лавки на крыльце у Риммы чуть ли не до дыр протер сидючи с ней рядом, обнимаясь да милуясь. Римма проводила Синцова честь по чести на службу, обещая его ждать.
Синцов попал служить на дважды Краснознамённый Балтийский флот.
Синцов отслужил, вернулся и… пришел к разбитому корыту. Римуля, пока он служил, возьми да и выскочи замуж за молдавана. Синцов погоревал-погоревал да тоже женился.
     Римма Борисовна и сейчас хороша собой. Она настоящая смуглянка! У неё большие красивые глаза, черные вьющиеся волосы, тонкие брови, искристый взгляд и все тот же веселый ироничный голос. Правда, лицо стало немного широковато и дрябло.  Кожа к подбородку заметно свисла.
Грудь так же обвислая и не красивая. Сам стан широк и непригляден для мужского взора.
Римма, несмотря на возраст, одевается и дорого и модно; благо финансы позволяют.
     И Сашка и я Римму не видели с самой молодости, с тех пор, как ушли на службу. И вот теперь
мы все как бы вновь соединились. Наша умирающая деревенька собрала нас на старости лет,
будто для того, чтоб мы оценили друг друга, посмотрели сами на себя глазами тех, с кем
прошли детство и юность. Я со своей семьёй уехал с северов совсем, а Сашка на зиму все еще уезжает туда поработать, но всё лето теперь старается проводить в деревне. Синцов всю жизнь прожил в Нижнем и, как обычно, на выходные приезжает к своей матери. А нам с Сашкой уже не кому приехать – у нас никого нет. Правда, у Сашки живет в деревне в его доме мачеха, но он с ней
почти не контактирует. Как-то Сашка процитировал с грустью про себя:

Подскажи моя река,
Как найти зазнобушку.
Некуда, не к кому
Приклонить гол-ловушку…

     Пьяненький Синцов нет-нет да и забредет к Римме.  И Римма его не прогоняет. Но потом ругается и говорит: «Заколебал, припёрся во втором часу ночи, весь в грязи и самое главное несёт какую-то чушь, хочу уловить смысл его пьяной болтовни, да где там! Разве поймёшь…» Как говорит Риммочка: «И рюмочку ему налью и отпотчую его хорошо. А как же! Первая любовь. А первая любовь самая страстная и самая чистая; она никогда не забывается и не забудется. Она все время нет-нет да приходит на память, заставляя сердце биться учащеннее и взволнованней».
     После рюмашки и обильной закуски кои всегда имеются У Риммы Борисовны она отправляет Синцова восвояси. И этими категоричными словами она дает понять, в их отношениях ничего
нет и уже никогда – никогда ничего не будет. Римме Борисовне, вероятно, жалко Синцова, как спившегося и неудачно распорядившегося жизнью человека. К судьбе, которого и она приложила свою руку. И у самой Риммы в жизни получилось не все так гладко, как ей хотелось бы. И далеко не всё так гладко. У Риммы от Миши молдавана  родилась дочь. Дочка уродилась такой же красавицей, как и сама Римма в молодости. Растёт внучка. Но счастья все равно не было и нет,
несмотря на всё её богатство и роскошь. Сама Римма большую часть, как она рассказывает, проработала на заводе «Газ», причем на вредном, как она говорит, производстве. Случилось так, что она познакомилась с мужчиной коммерсантом. У них завязались отношения. Они   сошлись
и стали жить как муж и жена. Но постепенно Геннадий, как зовут коммерсанта,  – спился.
Но Римма не растерялась, она подхватила его коммерческий проект и дело постепенно пошло в гору.  Геннадий давно уже завязал со спиртным, но и здоровье потерял. Кстати, Римма и его не отшвыривает. Он приезжает к ней на дачу, точнее она сама его вызванивает. Римма признается, что вызывает его в качестве сторожа и не более того, да из города, если какой материл
строительный или еще что привезти надо.
     - Вот, боюсь одна ночевать и всё! Вот что хош делай. Боюсь и всё. Бывает, глазоньки во всю ночь не сомкну. Нет, Виктор Павлыч, - махнув рукой, печально взглянув на меня, выговаривает
Римма Борисовна, - мне уж никого – никого не надо. Хочешь верь – хочешь не верь.
     - Прошла любовь завяли помидоры, - сказал я  тогда именно так, и мне сделалось стыдно за эту пустую и циничную фразу перед Риммой Борисовной.
     - Да, - коротко бросила Римма и умолкла.
     А я тогда зашел к ней от скуки, когда был в деревне один без своей жены. И правда: день
в делах проходит животрепещуще,  интересно и быстро, но вечером подступает тоска зелёная;
в избе хоть волком вой. К одиночеству надо иметь привычку. К нему надо привыкать годами.
Как Гоша Криницкий рассказывал, когда со своей женой развёлся. « - Шесть лет себе места не находил. Вино и то не помогало. Только пока пьёшь – хорошо, а как проснулся, так думаешь, что лучше бы не рассветало. Хоть на стены лезь от этого одиночества. А вот теперь мне никого не надо.  Всё проехали! Шестнадцать годиков как один живу…»
     В 2017-году Игорь Криницкий стал получать пенсию,  и с тех пор его жизнь пошла и сытней и веселей. Сколько Гоше начислили пенсию – держит в секрете. Но вот как-то эту пенсионную тему я затронул при Сашке Шелесте.
     - Гоша бает, что у него пенсия 13 тысяч. Ты веришь в это?
     - Чего, - возопил Шелест, открывая капот своей машины, возле которой в тот момент копошился. Восемь тысяч у него пенсия – я узнал. А как узнал? Зашел в пенсионный к своей знакомой и говорю ей: Вот у нас в деревне один товарищ утверждает, что у него пенсия 13 тысяч.
Никто этому не верит, да и быть этого не может, потому что он практически нигде не работал.
Так вот мне хотелось бы узнать: какая у него на самом деле пенсия? Сможет ли в случае чего он мне отдать долг, если я ему дам денег взаймы? « - Как фамилия?». «- Криницкий Игорь Львович».
«- Восемь тысяч».
     - Я ошалел от этого факта. Ведь он всей деревне уши прожужжал, что у него пенсия 13 тысяч.
     - Зачем врёт, - спросил я Сашку.
     - А вот, поди, узнай у него зачем он, как дитя малое, врёт. И что это ему даст – сам не знаю.
Только ещё более сам себя опорочит и всё.

     Солнце клонилось к горизонту. Мы уже все трое изрядно устали, а в фундамент надо было ещё лить и лить. Я заметил, что Сашка не успевает заполнять бутом опалубку, взял тачку и тачками, нагружая их доверху, сам сыпал бут в фундамент. Сыпал до тех пор, пока он не сравнялся с верхом опалубки. Раствор растекался по опалубке, заполняя пустоты. Гоша молчал и был, как мне показалось, зол. На лице его играли желваки. Сашка, ещё немного поработав, свалил, сказав, что ему надо срочно съездить в Воскресенское. Только к восьми часам вечера нам удалось залить фундамент.
     - Всё, Гош, амба! Дело сделано. Давай шуруй домой, отдыхай. Я тут сам всё уберу и помою.
Благодарю за службу.
     - Служить бы рад – прислуживаться тошно, - понизив голос, несколько набычась, но вроде б как с улыбочкой проговорил Гоша и пошел к деревне.
     - Давай, до завтра, - проговорил я ему вслед. - Завтра увидимся. Да слушай-ко всё это надо будет закрыть досками и шифером, как мы это сделали с тобой в прошлый год.
     - Да сделаем, не переживай!
     Гоша ушел, а я, помыв бетономешалку и инструмент, всё глядел и глядел то на расплескавшийся над горизонтом вечерний закат, то на нашу работу. И то и то мне в тот момент несказанно нравилось. Я был и от нашей слаженной работы и от этого тихого изумительного вечера в необычайном восторге. Я стоял в раздумье и восхищении, глядя на темнеющую вдали гряду леса, за которое село солнце. На возвышающийся березняк, что заполонил собой бывшее колхозное поле и подступающий всё ближе и ближе к нашей деревне и моему дому. Интересно? Будут ли когда-нибудь очищены от молодого леса эти поля или так и останутся в забытьи, никогда и никем невостребованными? Как оказалась никому не нужной эта скважина. Почему мы так ко всему беспечны и равнодушны? А не должно ли было эту скважину законсервировать и оставить, как говорят, до лучших времён. Но нет же. Взяли и «похоронили».
     С этими невесёлыми мыслями я вошёл в дом. В этом доме мы живем с Глашей 16 лет.
Точнее приезжаем в него на лето. Он нами куплен был у наших деревенских жителей
за 40 тысяч, а мой родной дом, стоящий поблизости от этого давно сгорел. И вот все эти шестнадцать лет мы живем в незастрахованном и неоформленном доме. Так уж получилось.
А что сделаешь? Всё ушедшее время мы жили на северах. И вот только в 2014 году переехали
насовсем к себе на родину. Мы с Глашей привыкли к этому дому. Он нам стал, как родной.
С ней мы его по мере возможностей преображаем и приукрашиваем. В доме широкие сени.
В правом углу сеней стоит старинная железная кровать, укрытая пологом. Так издавна было в русских избах. В этих пологах крестьяне спасались после трудовых будней от комаров и мух, услаждаясь прохладой ночи. Чуть левее полога дверь в чулан; из чулана по крутой лестнице можно попасть на сушила. А по левую руку входная дверь в саму избу. Между правосторонней стеной дома  и русской печью узкий проход в застенок(у), а прямо - в комнату. По левую руку двойная дверь во вторую половину дома. Дом пятистенный. Там стоят по углам диван и тоже старинная металлическая кровать с панцырной сеткой. Слева небольшая печка-голландка. Напротив дверей у стены подаренный мне Василием Ивановичем Чугунцовым резной круглый стол изготовленный им самолично. Слева от стола комод и горка работы Советских фабрик  шестидесятых годов прошлого века. Книжный шкаф с книгами собранными мной на северах. Внутреннее убранство я менять на современную мебель ни за что не буду; всё останется, так как есть. И мне всё это очень нравится. Да! не сказал о самом главном. В правой половине дома, в красном углу красуется резное старообрядческое тябло*. Это тябло я успел прихватить в один из своих отпусков в бывшем доме моих деда и бабки Анкудинова Ивана Павловича и Анкудиновой Пелагеи Степановны. Дом же растащили, и вот только тябло никому не нужное валялось среди разрушенного бывшего строения. Это было самое ценное, что осталось от избы. Я тогда смотрел с замиранием сердца на эту разруху и не мог поверить, что в этом доме я был тысячу раз и, что здесь была когда-то самая настоящая жизнь. В этом доме катали валенки. В этом доме Пелагия Степановна, взяв в руку лестовку, творила молитвы и делала поклоны. И она же чуть ли не каждый день пекла в русской печи пироги, которые так любил Иван Павлович. И вот теперь от этого дома остались одни руины. Как хорошо, что тябло уцелело и досталось мне. Я давно  его пошкурил, покрасил и водрузил в угол дома. Сделал подставки для икон. А Глаша из красивого тюля сшила занавески. Весь этот божий уголок очень оригинально вписался в наш уютный дом.

Тябло* - деревянное резное обрамление в углу деревенской старообрядческой избы (дома),
где стоят иконы.

     В то лето 2017 года хороших и погожих деньков было не густо. Всё дожди да холода. А если и не было дождей, то пасмурные дни с натужными и надоевшими ветрами проходили один за одним  скучно и неприметно. Будут ли в это лето грибы? Задавались этим немаловажным для сельской местности вопросом жители и сами себе отвечали: «Нет – не будет нынче грибов».
Почему? Не веря в то, что грибов не будет, снова и снова ставили на повестку дня этот немаловажный и животрепещущий для них вопрос. «Лето гнилое – поэтому и не будет…»,
«Дождей много,  а солнышка нет…»
     Я и сам в душе надеялся, что грибы хоть в самом конце лета да появятся, но тщетно. Лишь
удалось под самые холода собрать пол корзинки черных груздей. Вот и весь сбор.
     Стою на дороге возле своего дома. Серые клочковатые тучи проносятся по небу. Пасмурное
невзрачное утро воцарялось тихо и неприметно в нашей деревеньке. Никого не видно и не слышно. Но вот калитка железного коричневого забора Риммы Борисовны отворилась и показалась она. Вижу, как она помахала мне рукой. Я ей тоже помахал. Римма остается для меня загадкой. Какая она? Серьёзная, или всё такая же, как и была раньше? Лукавая, насмешливая, взбалмошная, непостоянная. Я чувствую, что не могу общаться с ней «на коротке». Откровенно по-простому, как общается с ней Сашка.  Я так не могу и никогда уже не смогу в силу своего сформировавшегося характера. И он у меня, надо сказать, не сахар. Ну, что тут поделаешь?!
Таким уродился. Нет во мне должного юмора и славословия. Не приобрёл их, наверное, по причине своего безрадостного, трудного детства. Вот и всё. Мне иной раз хочется быть коммуникабельным и открытым, юморным и весёлым, говорливым и раскованным, но не получается. А через силу, через самого себя перелазить не буду. Не тот возраст. Да и сказано ведь:
«Оставайся самим собой». И правда: не лучше ли оставаться таким, каким ты есть. И пусть про меня не скажут фальшивое и модное: «Он хороший, он обладает чувство юмора». Нет, я тоже посмеяться люблю и умею, но только  тогда, когда это действительно смешно.

***

     Мы сидим с Сашкой в изрядном подпитии у Риммы Борисовны в доме. Весь дом предпринимательницы напичкан дорогой  спальной и бытовой мебелью. Всё блестит и сияет. Душ, ванна, туалет. Всё как в городской улучшенной планировки квартире. Всё в пластике и другом модном и дорогом облицовочном материале. Красивая резная лестница, ведущая на второй этаж  и такие же резные перила.  Мохнатые паласы лежат на полах в прихожей и во всех других комнатах. Римма Борисовна угощает меня и Сашку виски и нашей дорогой водкой. Пиво, вино чего только на столе нет. Все трое опрокидываем рюмашку за рюмашкой. Мы с Сашкой уже хорошенькие, но ещё всё соображаем; то есть мы еще адекватны. Я соблазняю их поехать в Восресенское на танцы, т.к. сегодня Первое Мая. Римма сидит на дорогом красивом стуле сияющая, веселая и чрезмерно говорливая. Она жестикулирует руками, часто перекидывает нога на ногу, откидывается на спинку стула и вопрошает, взглядывая своим окаянным взором на Сашку:
     - Так ты  меня любишь  или нет?
     При этих словах я замираю, впериваясь в Сашку своим мутным, затуманенным взглядом и ожидаю, что он ответит.
     - Люблю, - вяло отвечает он Римме.
     - Как же ты любишь, если изменил мне с Машей?
     - Да не было у нас с ней ничего, - отвечает этой банальной фразой Сашка.
     - Как же не было, если вы лежали в моей комнате голенькие?
     - Так ведь только лежали, - покаянно и уничижительно оправдывается Сашка перед, сияющей
и животрепещущей Риммой.
     Я очекурело продолжаю смотреть то на одного, то на другого, напрочь умолкнув, будто меня среди них вовсе нет, исподволь слушаю их необычный любовный диалог.
     - Ладно, - артистично засмеявшись над Сашкой, прорекла Римма: посмотрю на твоё дальнейшее поведение. Эту постельную сцену в моём доме с Машей я тебе прощаю, так уж и быть. Всё-таки она твоя первая любовь.
     - Так ты выйдешь за меня замуж? – спрашивает в очередной раз Санёк.
     - Вот приедешь со своих северов – там и посмотрим. – Но Сашке хочется от Риммы удовлетворительного ответа, и она его продолжает этим интриговать.
     Римма, крутя головой, смеялась над Сашкиными словами. Её красивая, надменная улыбка
не сходила ни на секунду с лица, и она всё сыпала и сыпала в адрес Сашки разные просторечные прикольчики и подначки. А тот исправдившись слёзно, точно вот-вот готовый упасть перед царицей на колени, отвечал ей вполне серьёзно и подобострастно. Римма, как заправская цыганка, буквально гипнотизировала Сашку и вытягивала из него всё то, что ей хотелось услышать.  Она его, как нашкодившего мальчишку буквально возила мордой об стол. Честно говоря, мне не особо приятно было на это смотреть.  Я по-прежнему сидел и молчал, наблюдая за этим искусно поставленным розыгрышем, дивился над Сашкой. Дивился и думал: это говорит он (его характер), которого я, быть может, не совсем хорошо знаю, несмотря на то, что мы друзья детства, или чрезмерно выпитое вино. Чудны дела твои Господи.
     В конце концов мне надоело наблюдать этот бесплатный спектакль, я встал и сказал:
     - Санёк, жду тебя в конце нашей деревни. Я буду искать технику, чтоб нам добраться до Воскресенского.
     - Ладно, иду, - были его слова.
Но Санёк меня в тот вечер так и не догнал. Я уехал в район один. И, побыв на концерте какое-то время, уже в кромешной теми, приехал на такси домой.

***
     Римма ещё какое-то время крутилась возле своей калитки, но вскоре исчезла. Я, взяв тачку
начал возить  на двор дрова. Вожу, а мысли так и крутятся возле этой Риммы. Почитай всё детство и юность хоть и не вместе, а на глазах друг у друга провели. А потом жизнь раскидала кого куда. Мы с Сашкой после службы оказались на северах. Он в Ханты- Мансийском округе, я в Ямало-ненецком автономном округе. И вот теперь на старости лет снова встретились в своей родной деревеньке, кто с каким багажом, самочувствием и здоровьем. Мы снова стали на виду друг у друга. Как стремительно и безвозвратно пролетели молодые годы?! Я, Лунёв Виктор Павлович,
всю свою сознательную жизнь проработал помощником бурильщика в Управлении по повышению нефте отдачи пластов и Капитальному ремонту скважин. Сашка шоферил, а потом тоже работал в нефтянке по ремонту качалок. Римма в городе Горьком на заводе «Газ», а потом индивидуальным предпринимателем на рынке. Да это именно там её приметил ассистент Никиты Сергеевича Михалкова. Её нашу русскую цыганочку. Да и как её такую видную и обаятельную не приметить в торговых рядах. Никита Сергеевич снимал на то время «Утомленные солнцем». Вот Римма Борисовна как раз и подошла на роль торговки в одном будто бы эпизоде фильма.
     - Я сначала подумала: да ну вас к черту с вашим фильмом! А мне всё звонят и звонят. Так и согласилась.  Так по две недели в Гороховец моталась,  да рядили меня в старинные наряды.
Уж и не рада была, что и связалась  с этими съемками. А что? Мне торговать надо, выручку делать,
а тут езжай, снимайся. Хотела было бросить, да уговорили досняться.
     - Надо же: Римма! – воскликнул я, изумившись этому факту. – Ты снималась у самого Никиты Сергеевича Михалкова?! Обязательно посмотрю этот фильм. Хотя бы ради того, чтоб в нём
увидеть тебя; посмотреть, как ты там выглядишь, что делаешь и говоришь, да и как играешь.
     - Посмотри, посмотри, - с каким-то безразличием ответила Римма.
     И где-то через полгода, мне действительно представился случай посмотреть этот фильм.
Я был весь в напряжении, старался не пропустить ни малейшего момента этой картины. Ну, когда же появится наша красотулечка, наша обворожительная и несказанная Римма Борисовна в
этой  удивительной киноэпопее. Смотрел, смотрел… И Глаша моя все глазоньки проглядела вместе со мной, пытаясь увидеть нашу Риммочку, да так и не увидели. Где она там потерялась, поди, узнай. Может, удастся мне, сирому, когда-нибудь свидеться с Михаилом Сергеевичем – не постесняюсь: спрошу, куда он девал  нашу богиню, нашу цыганочку. Пусть он ответит: куда она запропастилась. Но ей ничего не скажу, что в фильме её не нашел. Не буду человека расстраивать…

ГОД 2018-Й


     В этот год как-то резко, невзначай потеплело. Снега небывало и бешено начали таять. И вот уже к середине апреля их (этих снегов) почти не осталось.  В эти выходные мы с Глашей поехали в деревню. Я уже изрядно соскучился по нашему дому и мне хочется в нём что-то делать, обновлять
и преобразовывать. Но больше всего я думаю о своей скважине. Как двинуть дело. С чего начать.
Мысленно прихожу к выводу, что надо всё-таки поставить над скважиной строение, благо фундамент уже есть. Это необходимо сделать для того, чтоб исключить попадание в приямок
атмосферных осадков, а затем уже взяться за внутренние работы. Откачать из приямка воду, забетонировать дно и обложить приямок ещё одним рядом силикатного кирпича. Это обязательно надо будет сделать, иначе почвенные воды так и будут просачиваться через старую клаку внутрь; да и сама старая кладка ненадежная. Кабы она не обрушилась. Да, работы много. Сашка Шелест обещал подключиться и помочь мне в возведении строения.
     Воскресный день, 16-е апреля. Он выдался, можно сказать, летним днём. Температура воздуха
плюс 17 градусов по Цельсию. Синее безоблачное небо нависло над нашей деревенькой. А ночью все же был небольшой заморозок на почве. Но это и хорошо. Весенняя влага быстрее будет исчезать с земли. То есть, ночью она будет вымерзать, а днем испаряться.
     По самой деревне дорога слякотная и вообще никуда не годная. Ездить по ней становится совершенно невозможно. Но видно, что она под палящими лучами солнца быстро просыхает и преобразуется.
     Скворушки носятся в прозрачном и легком воздухе туда-сюда. Садятся на скворечники и провода. Свистят и издают разные небывалые звуки приятные твоему слуху. Вот один из них
сидит на скворечнике, поблёскивая своим чёрным оперением.  Он приопустил крылышки,
приподнял головку; вертит ей, зорко, глядя  окрест, и всем своим воинственным видом даёт понять, что это его жилище и хода другим в него уже не будет. Я мастерю еще два новых скворечника, но повесить их уже не успеваю. Ладно, ещё не поздно – повешу в следующие выходные. Мы с Глашей намыли машину, помылись в бане и сами и вот теперь готовимся к отъезду в Нижний. Я стою на дороге и вижу, как к Римминому дому подъезжает машина. И…
кажется, она сама уже снуёт возле своей калитки. А, да. Вот она помахала мне рукой, и я в ответ ей тоже помахал. Мы уже погрузили вещи в машину и вот-вот отъедем. Скоро, совсем скоро все дачники съедутся в нашу деревеньку.

***

       Всю ночь хлестал дождь. Я не слышал его шума и хлёста, но когда проснулся и посмотрел за окно, то понял, что дождь поливал долго. Лужи, которые вчера только-только начали просыхать,
вновь наполнились до краёв дождевой водой. Снова везде слякотно и сыро.  Я жду хорошей погоды, чтоб приступить к постройке строения над скважиной. Но неустойчивая ненастная погода не даёт этого сделать. Вчерашним днём разговаривал с Александром Шелестом и он тоже вроде б как не против начать, да вот погода всё никак не установится. Еще меня немного тревожит
сама постройка. Все же в душе нет-нет да шевельнётся червь сомнения по поводу того, что, а надо ли все это воздвигать и строить? Не будет ли у меня проблем с законом? Не припаяют ли мне
в последующем штраф за самовольное строительство? К слову сказать, штрафы-то теперь
такие что… не приведи Господи.  Но… как сказал однажды Карлейль: «Начинай! И только тогда ты  невозможное, сделаешь возможным».
     К полудню день выправился, хоть и было довольно  холодно и ветрено, но всё же ласковое,
весеннее солнце проблёскивало в прогалы несущихся по небу синевато-белых облаков.
А к вечеру вообще стихло и потеплело. Этим вечером я собираюсь съездить на вальдшнепиную тягу. Путёвку я взял у охотинспектора Степана, живущего в Воскресенском. Я поехал к Усихе и там,
оставив машину близ дороги, побрел к месту тяги. Когда пришёл на место, то белые кучевые
облака стали реже, а синего бездонного неба – больше. И вот я стою на просеке, прохаживаясь по ней взад-вперёд, посматривая на небо. Вижу, как от горизонта надвигается черная, но не совсем плотная туча. Я думаю: как бы не прыснул из неё дождичек! Но нет! Вскоре она проплывает надо мной и новые небесные акварели являются в зачарованной выси. Вот одно «облачко», похожее на гусиное длинное пёрышко, совсем одиноко и изящно плывёт в недосягаемой лазури куда-то в дальнюю-даль, будто упавшее с усталой и изнемогшей птицы, летящей на север. Не успел я об этом подумать, как и вправду высоко в небе молчаливо прошел косяк гусей. А меж тем,
сумерки все более и более сгущались и, как мне казалось, вот-вот должна была начаться вальдшнепиная тяга. Но ни одной птицы не пролетело, хотя сам вечер для птичьих игр был
преподнесён, как по заказу. Я пошел по просеке с левой стороны, которой стоял высокий сосновый бор, а справа молодой смешанный подлесок, так он разнился сам по себе в этом месте.
Дошел до заболоченного места, постоял немного и пошел обратно. Когда я выходил на пустырь, то увидел, идущих по нему охотников. Я пошел к ним. Два мужика с ружьями и с ними паренёк.
Поздоровались. Оказалось, что они приехали из Владимирского. Почему сюда? Потому как вроде б больше негде и постоять. И то правда: ведь лесов в Воскресенском районе становится все меньше и меньше. Доживемся до того, что и вправду на охоту некуда будет сходить.
     Тяга в этот вечер была не очень хорошей. Даже во вчерашний ветреный, дождливый и холодный уповод* вальдшнеп тянул куда как лучше, нежели в этот прекрасный тихий вечер.
Что ж: раз на раз не приходится. Но для меня этот вечер все равно был прекрасным. Я пообщался с этими молодыми мужиками, развеяв тем самым скуку и одиночество. А когда подошел к своей машине, то на другой стороне трассы увидел стоящий зелёный «уазик». Вскоре из темноты вышел человек. Им оказался молодой охранник березинских охотничьих угодий*. На куртке висел жетон. Документы он у меня не спросил; а спросил: не стреляли ли в его стороне (угодье).
Я сказал, что не стреляли и с хорошим душевным настроением возвратился домой.


    

Березинские угодья* - лесной массив в Воскресенском районе Нижегородской области, отданный, как охотничье угодье, в пользу нижегородского строительного магната Березина Евгения Викторовича..

Уповод* - короткий отрезок дня.
 
     Я второй день не работаю на посадке сосенок. Да-да! всё предыдущее время я трудился на посадке сосенок у лесного предпринимателя Жарикова Глеба Сергеевича. Главным инженером
у этого хватского человека, что умудрился наши леса взять в долгосрочную аренду, работает мой
друг детства Кавернин Андрей Поликарпович. Он-то меня и привлёк на это богоугодное дело.
И я уже не первый год из города специально приезжаю на посадку сосенок. Мне это очень нравится. Опять же и копейку какую-никакую зарабатываю. И вот теперь все мои думы заняты конкретно постройкой погреба и восстановлением скважины, так как я теперь совершенно от всего свободен. Время придвигалось к девяти утра. Думаю, надо ехать к Алексанру Шелесту…
Звонить не стал; лучше, думаю, переговорить с ним тет а тет. Приехал, поздоровались.
Шарик на помосте возле дома аппетитно грызет куриную лапу.
     - Сразу видно в район ездил? – говорю я Александру.
     - Да и не один раз, - скороговоркой и улыбаючись отвечает он.
     - Ну, что? начнем?- вопрошаю я к Александру.
     - Давай завтра, - говорит он, но вдруг осекается и добавляет: - Нет, сегодня вечером. Я приеду
посмотрю что к чему и завтра начнем.
     Утром я, в принципе, занимался тем, что всё подготовил для кладки трех рядов цоколя
силикатным кирпичом. Вобщем-то я так и полагал, что сегодня мы не начнем. Но хорошо,
что Сашка вечером все-таки подъедет, и мы кое-что начнем делать, а уж завтра работа пойдет по полной. Но впереди был день и я решил, что буду пока откапывать колодец. Колодец этот был давным давно сделан бывшим хозяином. Через него он делал врезку в сотую трубу, чтоб подвести
в дом воду. И вот теперь он тоже полу завален и мне его надо так же как и приямок скважины откопать и очистить, чтоб подобраться к этой сотой трубе, обрезать её за врезкой и заглушить.
чтоб потом, когда я запущу скважину, вода пошла в мой дом. Я взял штыковую и совковую лопату.
Штыковой я как бы нарубал слежавшийся грунт, а совковой выгребал его на гора. Но скоро черень лопаты стал короток, чтоб вынимать из колодца грунт. Я к тому времени немного подустал.
Мне казалось, что труба где-то рядом и что вот еще немного и она покажется. Мне эту трубу в
заваленном (замытом) колодце нестерпимо захотелось увидеть. Перекурю-ка я да пойду позову Иваныча, моего соседа. Мы всегда помогаем друг другу. Я запрыгну с ведором в колодец, буду нагребать мастерком ведро, а Иваныч на веревке это ведро поднимать наверх и там вываливать грунт.
     Я подошел к дому Иваныча. Он разговаривал с кем-то по телефону. По его речи понял, что беседует с невидимым собеседником о производственных делах. Я сел на лавочку и стал ожидать, когда Иваныч закончит разговаривать по телефону. В это время брызнул дождь и Иваныч поманил меня к себе, чтоб мы оба спрятались от дождя у стены его дома под карнизом. По моему рабочему виду Иваныч понял, что я пришел просить его о помощи.
     - Помочь что ли чего надо, - засовывая телефон в карман брюк, с некоторым неудовольствием
проговорил Иваныч.
     - Да, Иваныч надо немного помочь.
     - Пойдем, только быстрей, а то у меня у самого дел невпроворот.
     Дождь перестал и мы пошли на мой объект. Колодец оказался настолько тесным, что я едва
мог начерпывать мастерком жидкий грунт. Так мы подняли ведра четыре. Иваныч отошел и снова начал разговаривать по телефону. А я решил, что хватит! Буду углубляться другим способом.
То есть убирать кирпичи, расширять сам колодец и снова лопатой вычерпывать грунт. Другого способа я уже не видел. И надо работать одному. Иваныч замучил меня расспросам типа: «Я не пойму зачем тебе это надо? Что ты этим самым добьёшься?»  и т.д. А мне ну никак не хотелось ему ничего объяснять. Вот не хочу и всё!
И ясно вижу, что мои объяснения он не поймёт, точнее не хочет их понять, гнёт свое и всё!
А до этого я ездил к Гоше Криницкому и просил его помочь мне, но тот наотрез отказался; причём в своей излюбленной гнусной манере.
     - Да ну на хрен – не пойду никуда.
     А Иванычу мне всё-таки пришлось объяснять, зачем мне нужно очистить этот колодец. Но он все равно так ничего и не понял.

8-е ИЮНЯ


     Я снова встал рано, и немного побродив по избе, улёгся на печь. На печи было тепло.
Это от того, что как только я встал - затопил подтопок. Я лежал на печи и слушал, как шумит и бушует от хорошей тяги пламя в подтопке. Как уютно и хорошо на печи. Незаметно для самого себя уснул. Проснувшись, увидел, что идёт седьмой час утра. На улице ветрено и пасмурно, но не дождливо. Сделал пробежку до леса. Заниматься «железом»не стал. Облился холодной водой и пошел на скважину. Подтащил на углы фундамента кирпичи, цемент –вобщем всё что нам понадобится с Александром для закладки углов. В восемь, полдевятого подъедет Сашка и мы начнем работать.
     Я вдруг вспомнил о том, что у меня закончился хлеб. Вывел со двора велосипед и поехал к
машине за хлебом. Подъезжая к месту, где останавливается хлебовозная машина, увидел Пашу Федотова. Поздоровались.
     - Паш, машина была?
     - Да была! – воскликнул Паша, - вот недавно отъехала. Да ведь никого и за хлебом-то не было.
     - Значит, к семи подъезжал, а не к пол восьмому.
     - Да.
     Паша позвал меня посидеть у него на крылечке. Он тоже, как и я дачник. Паша наш деревенский мужик и он старше меня на семь лет. В этот год он немного не такой, каким был
год назад. Заметно, что он еще более постарел. Лицо сделалось морщинистее и рыхлее,
взгляд не такой острый и живой как ранее. Паша не бреется и седая борода топорщится на его лице. А позавчера Павел приходил ко мне выпимши и просил нет ли у меня чего добавить.
И сейчас Паша заговорил именно об этом. Я перед Пашей извинился, что ничем ему не мог помочь.
     - Да, ладно тебе извинятся-то. Я уж тебе говорил. Я Веру Ивановну не люблю. А мы сидим
у Мишки на дне рождения. Ну, выпили где-то по пузырю. Как всегда – мало! Мишка:
Вера Ивановна, мужичкам бы еще по рюмашечке. Так уйдет в застенок, нальёт там по рюмке,
выйдет к столу и причитает: больше нету, больше нету… Ох, и тварь.
     Я тут тоже разоткровенничался.
     - Он подкаблучник. Я как-то подошёл к нему поговорить. Не прокалякали и пяти минут, как
Вера Ивановна заныла из огорода: «Миш, ну, Миш – иди дела делать надо…» Он и поплёлся, как обосраный. Больше к нему и не подойду; мне с подкаблучниками разговаривать противно.
Подкаблучник – это безвольное существо, недочеловек. Он всегда на измене. У него никогда не бывает твердого ответа. Такой не достоин уважения, поэтому с такими никогда не надо и разговаривать.
     - Да правильно, правильно, - улыбаясь глазами, выговаривал Павел.
     Я сидел и ловил себя на мысли о том, что у нас с Пашей хорошие приятельские отношения,
что мы с ним деревенские мужики и самое главное, что у нас с ним всегда есть о чем поговорить
и пообщаться.
     - Паш, а я один живу. И вроде б как попривык.
     - Нет, - категорично возразил Павел, - я к этому никогда уже не привыкну – тоска берёт.
С Люськой хоть и лаемся чуть ли не каждый день, а все равно с ней хорошо. Не-ет – один не смогу жить.
     - Да-да, Паш, действительно иногда охватывает несказанная тоска и скука. А иногда день за делами проходит быстро и никакой печали нет. Она как бы не успевает к тебе прийти. Ты весь день в работе, а потом хлоп и спать! Рано встаю…
     - И я рано. Вот сегодня в три утра встал. Точнее не встал, а кошка разбудила. Залезла на меня и
хоп, хоп мне лапой по морде. Иди, вставай, мол, корми меня. Так встал, пошел кормить.
     - А уснул потом, нет?
     - Да како уснул. Разве уснёшь.
     - И я, Паш, если проснусь, то больше уже не усну. Ладно, Паш, поеду. Я подхватил свой велосипед и услышал:
     - Так говоришь… подкаблучник?!
     И мы оба враз откровенно и сильно засмеялись.
     В девять часов приехал Шелест. Мы с ним прошли на мой объект и работа началась. Заправили водой водяной уровень. Я вколотил четыре кола по четырём углам фундамента. На кольях
уровнем нанесли реперные отметки. Я замесил раствор и Санька начал выкладывать первый столбик. Дело пошло. На четвертом столбике Саня закосячил. Надо было растворную постель делать толще, а он наоборот сделал её тоньше. Потом одумался. Разобрал кладку, переложил кирпичи, но всё равно выложил плохо, то есть уровни угловых столбиков, от которых пойдет
кладка цоколя разнились. Столбик занизил. «Ладно, - думаю я про себя, - пойдет и так.
Неприятно, конечно. Ведь хочется, чтоб все было сделано грамотно и красиво, но в нашем возрасте это уже навряд ли возможно. Да и Сашка ведь не профессиональный каменщик.
Что ж: какие выйдут».
     После обеда пошел дождь. Он шпарит более двух часов подряд и не думает останавливаться.

     Сегодня, проводил Глашу в Нижний. А, приехав домой, залез в колодец и стал выбирать из него грунт – вычищать.  Пришлось снять ещё два ряда кладки колодца, чтоб я оказался ниже и чтоб
смог доставать грунт лопатой. Так я и сделал. Результат не заставил себя долго ждать: наконец-то
показался барашек задвижки, и это меня очень обрадовало и вдохновило. Я изрядно подустал и решил, что на сегодня хватит. Попробовал закрыть задвижку, но он, вентиль, настолько закис, что нисколечко не поддался на завинчивание. Завтра продолжу класть цоколь на строении своей скважины.
     12 июня. День Единения России. Казалось бы, надо праздновать. Да где там! Надо работать.
Да и праздник такой, что от него ни холодно ни жарко. Возможно, нам когда-то и случится
прочувствовать это «единение».  Но не сейчас. Чтоб оно (это единение)произошло, нужен какой-то невероятный сдвиг в нашем сознании, который сделает нас совершенно другими. С другой моралью, с другим правосознанием, с другим мировоззрением. Нам снова надо научиться уважать самих себя, друг друга и любить нашу Родину. Без всего этого мы – полное никто.
И я всегда со страхом в душе думаю: неужели мы не станем такими, какими я себе нас всех представляю. Неужели мы так и будем жить в этом обществе раздрая, небывалой лжи,
злобы, несправедливости и бесчинства? Не приведи Господи…

     Продолжаю выкладывать цоколь своего строеньица. И вот остановился перед  дилеммой:
выкладывать ли третий ряд, или остановиться на двух? Было бы хорошо остановиться на двух, т.к.
и материал заканчивается и лишнее не хочется делать. Хотя: какое это лишнее? Это как раз в самую норму. А, может, сделай меньше; газосиликат от земли начнет влажнеть, а потом, быть может, и разрушаться. Вот тут и подумаешь? Сейчас делал кладку и поймал себя на мысли, что начало получаться и лучше и быстрей. Смеюсь сам про себя: опыт приходит с годами. И вообще:
тяжело первые пятьдесят лет – потом привыкаешь.
     Сейчас пойду на сорочины по Саньке Анкудинову, нашему деревенскому мужику. Он умер от рака.
     После поминок снова взялся за кладку. Доложил все ряды. Хорошо, что я успел доделать все ряды до большого дождя. И когда доделывал – уже шел дождь, а сейчас он разошелся и сыплет на землю мелкими холодными каплями. Да, погода своим ненастьем и холодом не перестаёт удивлять. Да уж вроде б народ и привык к её «причудам» и перепадам, да только привычка эта даётся как-то муторно и тоскливо.

***

     С самого утра шпарит дождь. Он то перестанет, то вновь ударит косой и холодный. Вот сейчас даже прогремело и я с надеждой подумал, что может после грозы погода переменится и резко потеплеет.
     Встал сегодня ранищу и больше не уснул. Что-то бессонница начала меня доставать. Сплю по-малу; да и сон не очень хороший. Это, наверное, от дум и забот, которые я на себя взвалил с постройкой домика над скважиной. Договорился с нашим деревенским жителем Васей
Кругом по поводу возведения стен из газосиликата. Не буду заморачиваться! Надо вкладывать деньги. Раз я сделал такой мощный фундамент, то и само строение должно соответствовать его уровню. И действительно: делать так делать!  А то потом будешь себя казнить за то, что не сделал
добротно, красиво и мощно. Ведь я в мыслях держу, что это будет не просто пустое строение, но и погреб и склад и как охотничья строжка, из которой мы намереваемся с Сашкой Смирновым стрелять «зайцов». И вообще я чувствую, что от этой стройки получаю моральное удовлетворение.
И это для меня самое главное. Глаша моя, конечно, ругается и говорит, что всё это я затеял зря,
и что этому строительству не будет конца и края. Надо постараться сделать так, чтоб стройка шла постепенно, чтоб я мог своими пенсиями перекрывать прорехи в семейном бюджете. То есть
не просить у Глаши на материал и тем самым её лишний раз не нервировать.

     Вчера заметил, что посаженные нами с Глашей помидоры от солнца и теплого дня начали оживать. А то ведь совсем пожелтели и скукожились. И сегодня снова иней и всего лишь 1градус тепла. И это в середине июня?! Хорошо, что вечером закрыл огурцы, а то ведь не хотел их закрывать, но почувствовал, что вечером резко стало очень прохладно.

19 июня 2018 год
     Погода наладилась. Утро теплое, но пасмурное. Всё небо в тонких пурпурных облачках,
распластанных в горней синеве.
     Ближе к вечеру привезли газосиликатные блоки. Блоки привёз с «Мастерстроя» на Зиле некий Володя. Мужичок крепкого телосложения  лет под сорок. У него красное прыщеватое лицо, на голове короткие седые волосы. Одет в борцовку и сильно потрепанные и вытертые джинсы.
Я попросил Володю подать мне блоки к самому фундаменту, чтоб подтаскивать их было недалеко.
Но Володя сразу заупрямился.
     - Да у меня рулевое не работает. Никуда я ближе, как ты говоришь, не подъеду. Я тебе могу поставить поддоны только в эту яму, - показывает он на углубление в земле возле моей постройки.
     Мы стали с Володей препираться, но вскоре я понял, что этого упрямого парня не уговорить.
«Ну, черт с тобой ставь, как поставишь» - подумал я и махнул рукой.
Володя, меж тем, открыл борт и начал готовить машину к выгрузке. Я стоял в стороне.
И когда он подавал первую пачку, я показал ему, как стропаль профессионал: давай, мол, сюда.
Он не стал возражать и все более выдвигал стрелу подъемника. В итоге получилось всё хорошо.
Поддон разгрузили не в яму, а на пригорок, откуда поднести их потом к месту работы не составит труда. Я стал помогать Володе зацеплять поддоны и вижу, что Володя «оттаял», сам вдруг
решил мне «полегчить».
     - Володь, а ты откуда, из какой деревни?
     - Из Калинихи.
     - А фамилия у тебя какая?
     - Китаевы.
     - Что-то таких и не слыхивал там.
     Выгрузка прошла успешно. Вот и солнце начинает пробиваться сквозь облачка. День
сулит быть хорошим.
20 июня.

     Мы с Васей Кругом начали класть пеноблоки. Утро было пасмурным, но дождя не было.
Но все же облака к десяти часам утра попёрли да и синева в виде туч из-за горизонта стала нахлобучивать небо. Она надвигалась как бы медленно, но буквально через несколько минут, как-то резко оказалась над нами, заслонив воздушное пространство.
Пошел резкий крупный дождь и вскоре он превратился в ливень. Мы с Васей едва-едва успели укрыться в нашей бане. Когда он перестал, мы разошлись. «Черт возьми – поработали…» - сетовал я на погоду. Василий уехал на велосипеде домой. Я тоже зашел в избу, лег на диван и под шум
шпарящего дождя стал читать книгу. Последнее время читаю о Великой Отечественной войне.
В данный момент в моих руках книга Ивана Окулова «Живым приказано сражаться». Прекраснейший автор, прекраснейшая книга. Читаю и поражаюсь небывалому таланту
автора, его терпению, его писательскому мастерству. Мне так никогда в жизни не написать.
Что ж не дано, так не дано. Ничего тут не попишешь. И всё же у меня есть мечта написать поэму
или пьесу на тему связанную с ВОВ.  Вот на каких книгах надо воспитывать сегодня нашу молодёжь. Вот о чем надо сегодня говорить и задавать неустанно вопросы самим себе?
Для чего? Для чего было положено на полях сражений столько жертв? Для чего было пролито
столько крови? Столько страданий, мучений и мытарств пришлось пережить Советскому народу?
Чтоб мы пришли снова к разрухе и полному забытью нашей страдальной истории? Вопросы, вопросы и вопросы. Кто и когда на них ответит?
     Где-то через час всё прояснилось и я стал ждать Васю, чтоб продолжить работу. Вася долго не появлялся и я уже начал думать, что он вообще не придет. Но Василий пришел и мы продолжили
с ним возводить стены моего детища.

21 июня

     В этот день мы с Василием успешно закончили кладку пеноблоков. В общей сложности работали три дня. Надо сказать Василий большой трудяга и видно, что он работает на совесть.
Это мне очень нравится! Не люблю халтурщиков. В итоге мы возвели шесть рядов. И этого оказалось вполне достаточно. В какой-то момент мне показалось, что хватило бы и пяти рядов,
но когда положили шестой ряд пеноблоков, то увиделось, что он совсем не лишний, а наоборот его бы недоставало, и строение было бы заниженным.
     И всё же во мне нет-нет да и затаится пессимизм и я начинаю себя терзать и сомневаться, а
а надо ли было затевать это строительство; пусть и невесть какое? Но, вдруг настаёт момент, и душа ни с того ни с сего начинает ликовать и восхищаться; безмерно радоваться  проделанным трудом и тем, что от этих трудов получилось.
     Ещё мои сомнения возникают от того, что строю домик в неразрешенном месте. По сути дела самовольно. На всякий случай руководствуюсь таким объяснением, что это, мол, моя придомовая территория, что хочу то и ворочу. Да, кабы ко мне не пришли с претензиями. Костя пчеловод, мой сосед по даче, по этому поводу шутит:
    - Виктор? Тебя пора раскулачивать.
    Я так же в шутку отвечаю:
    - Ещё рано. Подожди, вот построюсь, тогда пусть и приходят…
     Мы дружно смеёмся и на ходу придумываем для себя новые хохмы. Костя всё рассказывает мне о своих пчелах. Причем, разговаривает со мной как с профессиональным пчеловодом, будто я в этом что-то понимаю. И я действительно ему киваю головой и поддакиваю, делаю вид, что я его внимательно слушаю и понимаю, о чём он говорит.

2-е июля

     Сегодня погода хрен поймешь какая. Тепло, но пасмурно. Ближе к полдню воцарилась
духота. И вот в этой духоте мы с Сашкой Шелестом кроем крышу моего домика. Начали
вдвоем, но скоро поняли, что без третьего нам не обойтись, потому как очень тяжело.
Вдвоем мы положили четыре листа шифера. Я говорю Саньке: давай на перекур; я буду искать третьего. Сашка уехал и тут ко мне заходит Гоша Криницкий.
    - Гош, надо помочь. Без третьего ну никак работа не получается. Сам понимаешь ведь не молодые уже. А сегодня кровь из носа – надо закрыться.
     - Мне надо часик полежать, - проговорил Гошка, а я, не думая, зачем ему надо часик полежать
все же радостно выкрикнул: - Полежи! Но уточнил, чтоб он, как штык пол-второго был здесь,
на домике.
     - Окей, - ответил Гошка и ушел отдохнуть и пообедать. Кстати время было уже пол двенадцатого.
     В пол второго мы все трое были на объекте. Я залез на крышу, а Сашка с Гошей стали мне подавать шиферины на верх. Там я их правильно укладывал и прикручивал кровельными саморезами. Работа ни шатко ни валко пошла. Мне на крыше было всех трудней, но я терпел – деваться было некуда. После обеда, как ни парадоксально появилась сила. Не было той убивающей в жару слабости, и я изрядно напрягался. Всё получалось очень здорово. Листы не надо было резать. Ровно два листа уходило от края крыши до конька. И ровно десять шиферин ушло на одну сторону; значит и на другую понадобится столько же. «Как-нибудь наскребём» - думалось мне. Да, шифера не хватало. Сашка с Криницким отыскивали цельные шиферины то там, то сям приносили к домику и подавали мне. И все же двух крупноволновых шиферин не хватило.
Западный край крыши пришлось выполнять (доделывать) мелковолновыми шиферинами. Но
они прекрасно легли… вписались в общий крышный ансамбль, вопреки моим сомнениям.
Я полагал, что они плохо примкнут к крупноволновым листам. Но… повторяюсь, всё получилось прекрасно. Я ещё боялся, что сейчас Сашка занервничает и скажет, чтоб я приготовил шифер, а потом, мол, и доделаем. Но тут он проявил упорство и мы всё доделали до конца. Правда, всё это надо еще охватить железным коньком вот тогда и будет «всё». Ничего! Это уже, как говорится,
мелочи. Моя душа радовалась, что так складно всё получилось. И в меня вновь вселилась уверенность в правильности моих действий. Радовало еще и то, что теперь под крышей
совершенно спокойно, в любую погоду можно заниматься внутренними работами.
Надо еще сделать пол, потолок. Вобщем работы еще хватает. Да и материала надо подкупить.
Все что было – все использовал. Смогу ли уложиться в свои финансы, чтоб не тянуть деньги из семейного бюджета. Да мне никто еще ничего и не даст. Ладно, как-нибудь выкручусь.
     Вот только что прогремело, но сильной грозы так и не случилось. За окнами нашего дома стемнело. У меня хорошее настроение. И я, кажется, переболел тем, что в себе гневился и
досадовал на то, что мне ни сын, ни зять не помогают. Хотя я этого очень и очень сильно хотел.
Хотел, чтоб они в этой нехитрой постройке принимали участие и оказывали мне посильную помощь. И самое главное - учились работать! Вот чего больше всего я хочу. Работа – главное!
Но этого нет! Ну, нет и не надо. Насильно мил не будешь. А как бы хорошо было, если б всё
как у людей: навалились! – сделали! Ведь молодые! Кому как не  им в эти годы созидать и делать
в жизни полезные нравоучительные вещи. Закалять самих себя в труде. Учиться всё делать самим.
Но в моей семье этого нет. Может, будет? Моя душа так же бы радовалась и ликовала, если бы
все было по-семейному, как у других.

7-е июля

      Сегодня праздник! В народе его называют по простому Иванов-день. А вчера был наш деревенский престольный праздник – Владимирская; или день иконы Владимирской Божьей
Матери. Да, вспомнишь и содрогнешься от былого. От того сколько народу было в нашей Будилихе. Как отмечали и как гуляли в этот праздник. Уму непостижимо! А что теперь?
Теперь хорошо, если кто-то  из старожилов пирог испечёт. И то: этого никто не узнает и его никто
кроме тех, кто его испёк не попробует. А раньше в этот день во всей деревне топились печи и в них столько всего готовилось и выпекалось, что за сам праздник и не съесть было. Два дня народ
гулял предоставленный сам себе. В эти два дня разрешалось не выходить в колхоз на работу.
И даже домашний скот не выпасали. И это было не в столь давние времена –это было Советское время. И вот теперь всего этого нет. И уже, наверное, никогда не будет. И это страшно! Мы теряем свою культуру, свои обычаи и традиции. Свой быт, свои корни. Теряем все эти ценности, а значит, и теряем самих себя.
     И все же этот день, 6-е июля, день Вдадимсирской иконы Божьей Матери прошел необычно. Ближе к вечеру из Русенихи приехал женский творческий коллектив и дал концерт на крыльце будиловского магазина. Да и сами будилята собрались и с величайшим вниманием смотрели
это представление. А самое главное: многие смогли увидеться друг с другом. Ведь кто-то с кем-то не виделся буквально десятки лет. А ведь все росли на глазах друг у друга. Вот как моя сестра Вера. Она как уехала после десятого класса во Фряново, так там и осталась жить. А сейчас она здесь, на празднике. Ей очень приятно на всё и всех смотреть и удивляться.  Как это здорово!
     После этого мы пошли домой. Мы с зятем Витей напились чаю; он стал смотреть телевизор, а я лег спать.

8-е июля

     День хороший. Но вот сейчас пять часов вечера и погода сильно испортилась. Потемнело начало греметь и освечать. Вобщем идёт дождь и идёт гроза. Надолго ли это? Косой дождь лупанул со всей силой. Небо сплошь заволокло тучами.
     Завтра намереваюсь заливать пол в погребе. Хотелось бы это сделать с помощником, но наверное придется делать это одному.
     Поехал к Саньке Шелесту, но его не оказалось дома. Я развернулся и поехал обратно к себе домой. По дороге меня окликнули; я обернулся и увидел, что у Синцова дома сидит он сам и
Виктор Мартемьянов. Решил к ним подъехать. Поздоровался. Разговорились. Мартемьянов как всегда начал вспоминать былые сенокосные поры;  как здорово было всей деревней ездить на сенокос и там сообща на жаре трудиться. Есть колхозную похлёбку, вкусней которой нет ничего на свете и пить травяные духмяные чаи. Это любимая и всегда поминаемая тема Виктора. Тем паче если он немного под хмельком. Вскоре я выехал на дорогу. Едет иномарка. Это дочь Риммы Борисовны Мальковой; зять за рулём. И, присмотревшись, вижу, что и сама Римма Борисовна в салоне сидит.  Римма подала голос:
     - Вить, подожди меня возле церкви, переговорить надо.
     - Хорошо, сейчас там буду.
      Я оседлал свой двух колёсный транспорт и поехал к церкви. Возле церкви машина остановилась, Римма вышла и я подошел к ней.
     - Вить, ты сейчас с Синцовым разговаривал?
     - Да, от него еду.
     - Как он там?
     - Да всё нормально.
     - Выпимши наверно?
     - Да есть немного, - ответил я без всякого вранья.
     - Ты слышал про Синцова-то? – опечаленно взглянув на меня, проговорила Римма.
     - Что? – резко переспросил я её.
     - Не слышал? – переспросила она.
     - Да нет, ничего не слышал.
     - У него рак.
     - Да ты что? – изумился я этой новости.
     - Да, операцию не делали, но несколько этапов химиотерапии он прошел.
     - Вот это новость!
     Я подумал и спросил:
     - А что конкретно болит?
     - Не буду и говорить, - махнув безнадежно рукой, проговорила Римма, но продолжила: -
Он как-то приходил ко мне и говорит: «Вот Санька Анкудинов и Лебедев ушли – я третий» и всё рассказал мне о своей болезни. Ты только не говори никому.
     - Боже упаси, - сказал я, и мы на этом расстались.
     Да, страшные дела творятся в деревне.
     Гроза не уходит. Так изредка и погромыхивает. Но все же, кажется, начало проясняться…

17-е июля

     Сегодня пришла весть о том, что умер дядя Лёня Колин. В деревне их прозывают Каменскими.
Дядя Лёня наш ближайший сосед и ровесник моего отца.

18-е июля

     Я проснулся в половине седьмого. Идет дождь. Небо затянуто серыми тучами.
     Вчерашним днём, под вечер, позвонил Криницкий. По голосу понял, что он пьяненький.
Пьяненький Криницкий неимоверно преображается и делается совершенно другим.
Вдруг он начинает откровенничать и задавать провокационные вопросы. Гоша не преминул заняться своим любимым делом и на этот раз. Он это делает для того, чтоб поселить в моей душе скверну и злость. Чтоб я кого-то поругал при нём  за глаза  по тому или иному поводу.
А их( этих поводов) как всегда хватает. Вот и в этот раз Гоша с издёвочкой и всуе изрёк:
     - Слушай, а чего вы с Коськой-то до сих пор не помирились? А-а! Что у вас там не так – скажи?
Ну, можешь не говорить, я все равно всё знаю.
     - Знаешь, так чего спрашиваешь?
     - А мне всё равно интересно, что у вас там произошло… а?!
     Впоследствии я понял для чего это нужно Гоше. Он тем самым удовлетворяется, то есть
ему становится отрадно и хорошо от того, что не только у него всё плохо, безобразно и нестройно, но и других людей. Вот, к примеру, у меня. А что у меня?  Я вдруг перестал общаться
с человеком, с которым жили душа в душу, но вот вдруг (и это на склоне лет) среди нас пробежала черная кошка. Что ж: бывает и так. Меж тем, Гоша не унимался. Он бесцеремонно и нагло продолжал лезть ко мне в душу. Мне не хочется грубо пресекать Гошино словоблудие и я его унимаю в этом сдержанно и корректно. Но его уже не унять и я думаю о том, как побыстрее избавится от Криницкого. Я иду впереди, Гоша мурлыча себе что-то под нос идёт сзади.
Я хочу увидеть Пашу Морозова, но его машины возле дома нет, значит, и его самого дома тоже нет.  Я поворачиваюсь и иду к себе домой, думая про Гошу, который в это время с остервенением говорил:
     - Будилиха – деревня дураков и алкашей. Здесь одни дураки.

19-е июля

     День сегодня пасмурный, но тёплый. Дождя пока нет. Сегодня похороны дяди Лёни
Колина. Дядя Лёня был прекрасным человеком. Вот он действительно обладал чувством юмора.
Но мне запомнилось другое, как он во Владимирскую в теплый июльский вечер, вышел
с баяном на крыльцо и до самой темноты играл и пел. Причем пел вдохновенно и хорошо,
так хорошо, что песня «Сережка с Малой Бронной» просто запала мне в душу. Он сидел в майке,
в каких-то простецких брючонках на босу ногу радостно-хмельной и счастливый. И вот всё!
Дяди Лёни не стало. Будилихинский народ уходит в мир иной, а сама деревня становится все хирее и безлюднее.

     Вчера был большой православный праздник Сам Бог. Накануне этого праздника я
подъехал к Сашке Шелесту и спросил:
     - Сань, будем работать в понедельник? – А праздник выпал именно на этот день.
Вроде б как начало трудовой недели. Надо работать. Лето не резиновое.
     - Нет, - не сразу ответил мне Сашка, при этом пристально посмотрел на меня, будто что-то припоминая из далекого-далекого прошлого, что таковым и оказалось. – Нет-нет не будем, -
махнув рукой и улыбнувшись, снова проговорил Сашка и продолжил: - Уж не помню какой и праздник то был. Охота выпить, а не на что. Играем возле дяди Бори Малькова в карты на мелочишку в буру. Тут дядя Боря и выговаривает: «понимаю, понимаю вас, мужики.
Поезжайте в лес. Там в берёзках рубщики вершинника наоставляли, очиститите его да привезите
мне, а я тем временем, что-нибудь придумаю». Мы не долго думая с Иваном Голициным
запрягли лошадь, взяли топоры да поехали.


Приехали в Полько*. Начали с Иваном чистить вершины. И в один прекрасный момент
мой топор зацепляется то ли за стебель малинины, то ли за ветку куста; выворачиватся в моей руке и я со всего маху обухом ударяю по коленке. Так три месяца в больнице отвалялся.
Вот тебе и подкалымил в православный праздник? С тех пор в религиозные праздники боюсь работать…
     Весь тот день я ломал голову над тем, что вспоминал: куда я девал шуруповёрт. Все прятки обыскал, но так его и не нашел. Даже поехал к Васе Кругу и спросил: не давал ли я ему свой шуруповёрт. Возвращаясь от Васи, приметил, что на краю церковного пруда сидит Римма.
Я подрулил к ней. Мало помалу у нас завязался разговор. И что интересно: он пошел не тугой и сбивающийся, а легкий и свободный. Нам было о чём поговорить. Римма начала с того, что снова
посетовала на то, что боится спать в доме одна. И что ночевать к ней приходит Полина Тимина.
Я время от времени взглядывал на позеленевшее церковное болотце, в котором мы в детстве купались.
     - Почисть, почистить бы его надо, - опечаленным и необычным тоном проговорила Римма и сама себе ответила, - да кто его теперь почистит, кому теперь чего надо? – В этом месте Римма плавно перешла на «больную» для неё тему о строительстве часовни.
     - Я говорю Арсентию: давай, давай начинай копать траншеи под фундамент. Нет, говорит, давай
бумаги на строительство – без них ничего делать не буду. Я уж снова ходила по всем батюшкам и никто ничего в этом плане сделать не может. Даже в Московскую старообрядческую обитель
звонила и всё без толку.
     Мы на некоторое время умолкли, глядя на зелень болота и летающих вдоль его берегов красивых и больших стрекоз. Римма, повернув аккуратно прибранную голову ко мне, сузив глаза,
заговорила:
     - В тот год, во Владимирскую, ко мне Иван Маслов и Игорь Пахомов заходили.
Пришли с самогоночкой. Я их пустила. Они у меня на крыльце разулись. И следом за ними Валька
Синцов прётся. Видит мужскую обувь-то, так взял и выкинул всю на улицу. Заходит в дом – давай
барагузить. На Игоря Пахомова драться лезет. Счас, говорит, схожу за ружьём и всех вас перестреляю, как куропаток. Упомянул и Сашку Смирнова, сказал, что эту рыжую морду в первую очередь завалит.
     Я Синцова прекрасно понимаю. Римма его первая и настоящая любовь. А первая любовь не забывается; её никуда не денешь, не забудешь и не выкинешь. У меня и у самого была первая любовь, и действительно она нет-нет да и придет на ум; так и грезятся эти воспоминания того прекрасного времени, которое уже никогда не вернуть. Не вернуть?! Да, не вернуть.  И всё мерещится, что ты все же с этим человеком когда-то встретишься и скажешь: «Зачем, зачем мы тогда так опрометчиво и несерьёзно поступили…»
     Лицо Риммы сделалось бледноватым и дряблым. И уже нет в глазах той искорки, того восхитительного, задористого, смеющегося взгляда. Старость… Только этот бойкий, льющийся из Риммы говор, говорит о том, что она по-прежнему в душе весёлая и неунывающая.
     - Галька Березовская хочет приехать в Будилиху. Совсем запуталась с этими квартирами.
Да и устала от них.
     - Ой, - воскликнул я при упоминании этой женщины.  – Ведь целыми вечерами в прятки и разные игры играли в ихнем заулке.
     - Да, да, - подтвердила, слушающая меня Римма. – А с Березовской должна приехать ещё и
Галька Лебедева…
     - А они что? знакомы? – перебил я Риммочку.
     - Не то слово! Они закадычные подруги.
     - Вон оно что?!

     - Так вот, - продолжила Риммочка, - Лебедева-то хочет приехать, да и Горбунов-то с ней просится. А она его брать с собой не хочет – этого колясочника…
     - Что значит «колясочника»? – снова перебил я Римму.
     - Да у него с ногами не всё ладно… вобщем хворый весь.
     - Да как это так? Он недавно с Синцовым приезжал, помогал ему двор переделывать.
     - Ну, мы все до поры до времени ничем не вредимы, но вот настаёт момент и всё у человека и в в его нутре меняется. Вить, чай ты знаешь: мы ведь только полагаем, а Господь-то – располагает.
     - Истинный крест, Римма Борисовна! От-так новость!
     - Так вот не знаю – приедут или нет?
     Я с грустью смотрел на церковный пруд, который мы всегда называли просто «болото» и не узнаю его. Неужели мы в нём в детстве купались? И оно нам тогда казалось огромным. И вода в нём была хоть и не прозрачной, но все же чистой. Сейчас же она виделась ярко-зелёной и совсем не пригодной даже для купания. Берега густо заросли осокой и другой болотной травой. Почему я называю этот маленький церковный пруд болотом? Потому что никто и никогда слово «пруд» в деревне не произносил. А если б сказал, так его еще и засмеяли бы. Болото да и болото. Рима, видя, что я внимательно разглядываю болото, вслух сетует:
     - Вот ещё забота у меня – пруд этот вычистить. Отсыпать бы берега песочком. В корне преобразить его. Как думаешь?
     - Да что там думать! Это было бы для нашей деревни просто событие! Нечего тут и думать!
     - Говорят, что в нём покоится один из крестов нашей старообрядческой церкви. Да говорят еще, что, мол, не надо ничего тут делать. Им бы всё ничего не делать…

РАЗДУМЬЯ

     Я так и продолжал работать на своёй собственной стройке, на своём объекте, который некогда задумал и теперь, осуществляя его, продолжал внутренне негодовать о том, что ни зять, ни
тем более мой собственный сын Антон, так и не ехали в деревню и не хотели принять участие в строительстве. Зять Давид всё больше навещал своих родителей, живущих в соседней деревне
Руссенихе. Да, конечно, что ему тесть Лунёв Виктор Павлович. Кстати, зять так и называет меня по имени и отчеству, что немного  режет слух, и я про себя отмечаю, что лучше бы он называл меня по-деревенски, по-простому – дядя Витя.  Клянусь: это было бы более правильно. Ну, да бог с ним. Хоть горшком назови, только в печь не ставь. Конечно же, Давида тоже можно понять:
что ему его тесть, когда у его собственного отца всегда своих дел невпроворот.  И все же мне трудно внутренне смириться  с таким положением дел. У людей посмотришь: как-то дружно наваливаются всей роднёй на любую работу и решают свои проблемы, не тратя лишние деньги на наемных работников, тем паче в эти безденежные и нищенские времена, когда итак каждая копейка на счету. Почему же у нас с Глашей не так, как у других людей? Сама Глаша еще прошлой осенью нашла-таки работу недалеко от нашего места проживания. А я нет. Зима пролетела и вот я здесь в своей родной деревеньке живу, по сути дела, в одиночестве. Конечно, Глаша старается
навещать меня по выходным как можно чаще, но всё равно целыми неделями я в доме один.
И мало-помалу дискомфорт «одиночества» исчез и я не испытываю его так остро, как в предыдущие годы, когда приходилось оставаться и жить в деревне одному. Человек ко всему привыкает. Дни за работой пролетали быстро, поэтому скучать и тосковать было некогда и это радовало. Да, одно радовало – другое огорчало. Я не могу понять: почему же все-таки никак не смирюсь с тем фактом, что сын мне не помогает. Почему на ум неотвязно приходит эта мысль.
Почему именно этот факт меня так раздражает и заботит? Ведь в конце концов я этот домик строю
не только для себя, но и для них, своих собственных детей. И, быть может, он им нужен будет
больше, чем мне. Да так оно и есть. А может я просто плохой отец? Плохо их воспитал?
Раз они ко мне не тянутся, и нет должных семейных отношений, где один за всех и все за одного.
     Я тщетно пытаюсь обо всём этом не думать, но у меня ничего не получается! Всё равно я
неотвязно кумекаю и рассуждаю, как же так получилось, что на склоне лет я остался как бы один.
Нет единомышленников и подмоги. Даже Глаша из-за этой стройки осерчала на меня, не радуется ей и наоборот, только злится да возмущается. И вместе с тем, я замечаю, что её сама стройка разбирает и удивляет: строит, а денег ни на материал, ни за работу работникам не просит. Лишь один раз я попросил у неё пять тысяч на газосиликат и то сказал, что я ей верну. От этого меня всего тогда чуть не вывернуло наизнанку: «Я ей верну…». Я с самого нового 2018-го – не пью. Сбербанковская карточка как-то само-собой оказалась у меня. И я теперь распоряжаюсь своими деньгами сам. Глаша и на это зло огрызнулась: «Карточку забрал – деньгами сам распоряжается…» Да, это своеобразный нонсенс и для меня самого и для Глаши. Ведь деньги семейного бюджета всегда хранила Глаша. И надо сказать, что она это делала, как рачительная и добропорядочная хозяйка. У меня за всю нашу совместно прожитую жизнь не возникло никаких сомнений, что Глаша какую-то копейку потратит зря. Нет, этого никогда не было и, наверное, никогда не будет. Но вот теперь всё это стало рушиться и переиначиваться, нервируя нас обоих. Я это заметил и, когда мы ссорились с Глашей,  в запале говорил: «Ты наша семейные порядки не нарушай. Как живешь – так и живи. Не хрен тут свои нововведения вставлять да выкобениваться. Давай жить как жили. Поняла, нет?». И тут я ловил себя на мысли о том, что мы с Глашей ссориться стали всё чаще и чаще. Иногда меня даже охватывает мысль о том, что мы с ней поспешили уехать с севера; да и вообще надо ли было с них уезжать? Вон Частухины? живут там себе и живут и никуда оттудова не собираются отчаливать. Иной раз после очередной ссоры меня серьезно пугает мысль о том, что не развестись бы с Глашей случаем да не насмешить людей на старости лет. И я опять пытаюсь найти ответы на вопросы, почему всё происходит не так, а эдак? Почему нет семейной идиллии, а  мне её (идиллии) хочется; мне хочется, чтоб у нас с Глашей сейчас, на склоне лет, была семейная гармония и понимание. Ведь оно, это понимание, было. Я даже могу сказать, что мы с Глашей жили красиво и счастливо. Что же случилось? Может, постарел и думаю совершенно другими категориями; теми, которые уже не вписываются в современную жизнь и её уклад.
     Иной раз мне хочется просто-напросто куда-то уехать. И уехать бы за границу – в Штаты, например, лет на пять. Уехать, забыться, затеряться, чтоб тебя все позабыли и позабросили.
Но уехать не на что. Надо еще пахать и пахать, а здоровья становится всё меньше и меньше.
Но я не теряю надежды заработать миллион и тратить их на свои нужды. Кстати у меня, Лунёва
Виктора Павловича, появилась идея написать книгу о севере и издать её на свои деньги.
Книгу так и назову: «Так начиналась жизнь». Я сам не могу объяснить, откуда у меня появилась идея о написании книги, но она почему-то появилась и всё более и более о себе напоминает и подстёгивает меня.
     Как-то в очередной свой приезд в Нижний на свою квартиру, начал горячо рассказывать Глаше, как удачно и споро строится домик и она, внимательно выслушав нехитрый
рассказ о стройке, неожиданно, сделавшись совершенно злой, произнесла: «Я тебе больше ни копейки не дам». Сказав это, она замолчала, уставившись на меня, ожидая всплеска гнева и
всяческих возражений, но я с совершенным спокойствием перевёл разговор на другую тему и Глаша утёрлась. Хотя я внутренне крайне удивлён был этим заявлением, подумав про себя:
«Да не давай – как-нибудь и без твоих копеек обойдусь».
     Да, мне не хочется этих унизительных, оскорбляющих и унижающих человеческое достоинство
семейных ссор, возникающих совершенно на пустом месте. Да, мне хочется теплых семейных отношений. Надо век дожить порядочно и спокойно. Тем паче, что моё детство и юность были далеко не радужными и благочинными. Я с пятнадцати лет жил по сути дела самостоятельной жизнью. Сколько мне в этих общагах пришлось пожить – натерпелся всякого. А тут смотри ты что – не хотят пожить на частной квартире?! У нас с Глашей душа радовалась от того, что купили в Нижнем капитальное жильё. И теперь есть перспектива пожить в тишине и спокойствии. Ан нет!
Тут вот дочке с зятем   жить негде, так они к нам напросились. Ну, конечно же, разве мы с Глашей выгоним их? Никогда в жизни! Пусть живут! Только ведь я думаю о другом. Глядя на них, я вижу, что им, как воздух, нужна самостоятельность.   Им нужно учиться жить. Тем более, что им не по пятнадцать лет, как было когда-то мне, когда я сам набирался жизненного опыта.  Давид работает холодильщиком, и эта работа его напрягает в том плане, что надо часто оставаться работать сверхурочно. Зарплата при это не ахти какая. Надо разъезжать по объектам на своей машине.
Весной Давид перешел с одной работы на другую, но и на «другой» работе оказалось еще хуже и трудней.  Я его просил:
     - Не торопись увольняться, поработай, потрепи, может все еще наладится.
     Он мне ответил: - Нет, за такие бабки и таким графиком - пусть они сами работают.   
     И он в какой-то степени прав. Вот паши за копейки и всё! В тысячный раз повторяю:  в этом скотско-криминальном бизнесе работать действительно и морально и физически  тяжело. В этом безвластии и безобразии трудно смириться с той участью, которую тебе предлагают. И альтернативы ей подчас и нет!  Да, нет никакого контроля, никаких норм; во всем присутствует хаос и бардак. Но все равно в этом беспределе надо как-то выживать. Надо сцепить зубы и пахать, пахать и пахать, ожидая лучших, добропорядочных времён.
     - Так куда пойдешь? – спросил я как-то его.
     - А-а, - коротко прорёк зять, - пока никуда. Отдохну недельки с две – потом посмотрим.
     Я замечаю, что в зяте присутствует некоторая леность. Это плохо. Надо себя заставлять работать. Надо приучить себя к физической работе. Потому как у тебя нет высшего образования
и ты не стремишься его получить. Значит, ты обречён работать физически. Это надо не только понять, но  и принять как должное и на это должное себя настроить и приучить. Мне, человеку, вообще не видевшему лёгкой работы осознавать это очень не просто. Поэтому к зятю у меня двойственное отношение. Он мне и нравится и не нравится. Не нравится потому, что ищет каких-то иллюзорных легких путей в жизни. А их нет и быть не может; по крайней мере в нашей теперешней обескураживающей действительности. Это Давиду надо понять. Мои надежды на помощь мне в моём строительстве, да и вообще в какой-либо подмоге рухнули, когда я попросил Давида помочь поменять проводку в нашем доме. Проводку я начал менять весной, когда сын
нежданно-негаданно приехал всёй семьёй в деревню. Мы с Глашей, конечно же, несказанно этому факту обрадовались; ведь с ними приехал и наш любимый внучонок Миша. Именно он наша радость и наша забота. Так вот мы с сыном отодрали висевшую на роликах старую алюминиевую проводку и стали прокладывать пластмассовые кабель-каналы. Но до конца так и не сделали. Сын уехал, да так все лето больше и не появился. А старая проводка так и осталась болтаться на стене приткнутая гвоздиками. Вот тогда я и услышал от зятя такой ответ:
     - Вот доделаете свой домик и возьмётесь за вашу проводку – сделаете и её.
     Я был в шоке от такого ответа. Но всё проглотил. «Ладно, сделаю – куда мне деваться».
После такого ответа я только и думал, как зятя вышвырнуть из квартиры, за которую мы с Глашей отпахали на севере тридцать лет! Тридцать лет?! Уму непостижимо! Причем, я все время работал на самой тяжелой, грязной и неблагодарной работе. А этот хлюст на все готовенькое улёгся.
Я, страшно негодуя на сей факт, в сердцах высказался при Глаше:
     - Хорош зятёк! Живет у нас, а нам помочь не хочет. Пусть и жить идёт к своему папе.
Я не для него руки кувалдой да всяким железом выламывал, чтоб они на все готовенькое
уселись.
     - Сам быстрей отсюда уйдешь, - прогремел глуховатый сердитый Глашин голос по комнате.
- Я с ними чувствую себя вполне комфортно, а ты не знаю… как хочешь.
     Мне ничего было на это ответить, и я замолчал. Лишь ещё больше сама собой закралась обида
и на зятя и на Глашу. Конечно, обидно, что и Глаша против меня. Нет бы сказала: «Да и я такого же
мнения. Им надо жить самостоятельно. Это их закалит. Они быстрей научатся думать по-взрослому; станут серьёзными и самодостаточными. Ведь так и так им рано или поздно
надо будет заиметь свой угол».  Мне вдруг на память пришло стихотворение неизвестного автора
про одиночество. Текст этого стихотворения оказался созвучным тем скорбным чувствам, которыми я был наполнен в тот момент и я, шевеля губами, начал его читать.

Вот и дожился я, вот и достукался.
Раньше казалось, что жить очень просто.
Жизнь пьяной бабой над нами куражится;
Жизнь, будто листья опавшие кружатся
В воздухе мрачном над тихим погостом.

Что же взгрустнулось мне?
                Что запечалилось?
Пью по сто грамм за столом с Одиночеством.
Я вспоминаю, как жить с тобой начали,
Все нам добра да хорошего прочили.

Горько смеюсь я над юностью ветреной,
Всею душою скорбя измочаленной.
О, как любил я её, как был верен ей.
Как за неё я боролся отчаянно.

Всё уж теперь утряслось, успокоилось,
Но о хорошее не сбылось пророчество.
Водку упавшей слезою разбавил я,
Пью пополам со своим Одиночеством.

     Шло время. Я так и жил-поживал в своей деревеньке и в своём доме один. Я старался как можно быстрее закончить основные дела по дому и уехать, как мы в шутку говорили «на зимние квартиры». Изредка я брал ружьишко, садился в машину и уезжал на охоту. Но и здесь я подмечал, что и охота меня не очень-то радует. Не то что не радует, но я почему-то перестал восхищаться этими прекрасными вещами: природой, небом, закатами, шумом листвы…
Как-то всё это стало неинтересным и не притягательным, тогда как ранее меня всё это несказанно  и до глубины души радовало и восхищало. Неужели прожитые годы и вообще годы, так угнетающе и печально могут действовать на человека? что он перестаёт многое замечать.
Что стало невозможно на чем-то сосредоточится, и этим самым восхититься. Почему этот бытовой негатив так бесстыже и неустанно лезет в голову и от него как бы не отвратиться и не избавиться.
Нет, надо что-то срочно менять… Срочно! Всё! Уезжаю – уезжаю  снова на север.

                СЕРГЕЙ АНКУДИНОВ
                2021год.