Юлий Валентинович умер нелепо – поперхнулся абрикосовой косточкой и задохнулся. Дома в тот вечер он был один: его супруга – хозяйка сети spa-салонов – была в отъезде. Сползшее с кресла тело на следующий день нашла домработница.
Юлий Валентинович был человеком по-своему известным, и следственный комитет поспешил сообщить, что его смерть «не носит криминальный характер». Фирма, совладельцем которой был покойный, уточнила в некрологе, что тот «скончался после тяжёлой и продолжительной болезни» - какой именно, не поясняли.
Ещё несколько дней эту смерть обсуждали в кабинетах, коридорах, курилках, кафе. Доверительно говорили об инфаркте, инсульте, онкологии. Некоторые, намекая на близкое знакомство с семьёй покойного, давали понять, что виной всему стала супружеская неверность – «узнал, наконец».
Датой смерти Юлия Валентиновича выбрали день, когда нашли его тело. Можно было решить, что так он обхитрил судьбу и «прожил» на день дольше отпущенного, если бы не коллизия с датой его рождения. Ведь родился он не 23 июля, как указано и в первых его документах, и на надгробии, а 13-го. Суеверная мать не хотела, чтобы её первенец жил под тринадцатым числом, и к тому же мечтала, чтобы сын не пятился раком, а гремел как лев. Коробкой конфет и бутылкой шампанского она решила обмануть богов.
Имя Юлия Валентиновича отразило разочарование отца, который хотел, чтобы родилась дочь. Взяв в руки затянутое в пелёнки тельце новорождённого, Валентин Иванов проворковал: «Моя», но, кашлянув, добавил: «Кровинка».
Мальчик рос замкнутым, хотя подобострастные учителя уверяли, что он задумчив. У него не было друзей, и родители видели в этом индивидуализм. Он мог часами просиживать над тетрадью, не думая ни о чём – репетиторы называли это усидчивостью. Всё в его фигуре было округло – и по-женски покатые плечи, и полноватые ляжки, и пухлые икры. Решив, что сына нужно закалять, Валентин Иванов отдал его на бывший тогда в моде теннис: мальчик бегал по корту и не мог понять, нравится ли ему это.
Если бы кто-то решил дать Юлию Валентиновичу точную характеристику, выделить какие-то его черты, это вряд ли бы ему удалось. Да и сам юноша не задумывался о своих интересах. К музыке он был равнодушен. Читал те книги, которые ему советовали. Смотрел то, что показывали. Его удивляли рассуждения о вкусах еды и напитков, о запахах цветов – ничто из этого его не трогало. Чтобы не обращать на себя внимания, которого он так не любил, молодой человек соглашался с тем, что слышал, кивал долгим рассуждениям своих знакомых.
В свободные минуты Юлий Валентинович гулял, бормоча под нос что-то странное: «Авангард… Заходи слева… Кто же так делает?». Ещё он мог подолгу пинать павшие листья на заднем дворе – привычка эта оставалась с ним до последнего дня.
Лишь раз он почувствовал что-то настоящее. Это случилось, когда в университете девушка из параллельной группы сама позвала его в кино и в последнем ряду погрузившего во мрак зала, поцеловав, шепнула: «Щекотно». А он тогда удивился, уловив пробившийся сквозь попкорн аромат её духов – запах смородины, сандала. У неё были влажные ладони, красивая шея, которая после первого же поцелуя покрылась гусиной кожей, и тонкие, солоноватые губы.
Но у родителей были другие планы, и он забыл имя той девушки, а его супругой стала дочь известного в их городе бизнесмена – начинающая блогер и визажист. Виделись они редко: он не спешил с работы домой, а она предпочитала шумные вечеринки компании своего молчаливого мужа. Про Иванова она говорила редко, вздыхая лишь, что «он очень умный». На удивлённые вопросы о том, почему его нет в соцсетях, она поджимала губы и тянула: «Вы знаете, это такой эстет». В ответ она ловила и восхищённые взгляды, и сочувствующие.
Став совладельцем фирмы своего отца, Юлий Валентинович вместе с должностью получил просторный кабинет, миловидную секретаршу и служебный автомобиль с водителем. Когда ему приносили юридические документы, он направлял их юристам, когда финансовые – бухгалтерам и финдиректору. Некоторые видели в этом мудрость руководителя.
Когда отец решил, что Юлий Валентинович должен представлять их интересы в парламенте, за дело взялись профессионалы: социологи определили желания избирателей, политтехнологи выбрали правильный образ, спичрайтеры написали статьи и речи, а smm-менеджеры наполнили аккаунты. Для него провели фотосессии, и мастерство фотографов было выше всяких похвал - с рекламных баннеров взирал серьёзный, целеустремлённый мужчина, а звучные лозунги говорили о его непреклонности. Избиратели увидели в нём что-то свежее, доступное и надёжное. Они говорили, что такой не подведёт. Что они имели в виду, он не знал.
На заседаниях он чаще отмалчивался и голосовал так, как ему советовали, однако за пять лет стал соавтором двух десятков законопроектов, в смысл которых, правда, не вникал – для этого были помощники. Журналисты, однако, отмечали умеренный консерватизм Иванова и причисляли его к поколению молодых технократов.
Даже злополучный абрикосовый компот Юлий Валентинович, кажется, не любил. Просто банка с ним первой подвернулась под руку, когда он отрыл кухонный шкаф.
Когда он умер, на нём были купленные женой модная тенниска, шорты известного бренда и короткие носки с прославленным логотипом, к резинке одного из которых пристал кусочек пожелтевшего берёзового листа, почерневший по зубчатому краю. Осматривавший тело криминалист механически снял его и убрал в гриппер.