Долгие часы на солнце и жажда сделали свое дело — пот и слезы уже не выделяются, веки всё еще пытаются смазать глаза, но моргание уже не помогает, мир вокруг затянуло полупрозрачной дымкой. На соломенной крыше дома снова появилась черная тень.
— Ты вернулся, — прохрипел мальчик на столбе посреди небольшого, но ухоженного двора, закрытого от непрошенных взглядов высоким забором.
— Кар, — ответила тень.
— Опять будешь клеваться?
— Кар, — согласился ворон.
Мальчик болезненно поморщился, ноги напряглись еще сильнее, столб, на котором он сидит, немного выдвинулся из него. Боль в животе уменьшилась.
Ненадолго.
Скоро ноги снова устанут, напряженные мышцы содрогнутся в судорогах, ступни, упершиеся в небольшой выступ в столбе, ослабнут, и безжалостное заостренное дерево снова упрется где-то внутри в кишки. И продавится, прорвет себе путь еще чуть дальше, пока не станет слишком больно, и мальчик не напряжёт немного отдохнувшие ноги.
— Я что-то плохо вижу, скажи, я тут один? Нет больше никого?
— Кар.
Мальчик помолчал, вслушался, поморщился.
— Папа обещал.
— Кар.
— Говорю тебе, обещал, — голос на последнем слоге немного повысился, будь хоть немного сил — это был бы крик, а не едва слышное хрипение. — Он обещал, разберется со всем... недоразумение, глупость... не поняли, не послушали, я пытался... я объяснял... папа молчал...
Мальчик словно потерял мысль, лицо исказилось страданием, но тоже едва-едва — сил нет и на это. Ноги напряглись, и столб выдвинулся на пару сантиметров наружу.
— Кар.
— Да я в Пророка Илию верю сильнее всех... глупая Лера не поняла ничего, переврала... я воином Пророка буду, и игрушки мои — воины Пророка, с дубинками в руках, а не эти ее глупые колдуны с палочками.
— Кар, — зашумели крылья, черная тень переместилась с крыши на плечо мальчишки, застывшего жутким пугалом. Голый, костлявый, в синяках и пятнах застывшей крови, он даже не поморщился, когда когти вцепились в кожу — на новую боль не хватило внимания.
— Только глаза не трогай, достал ты, — мальчик зажмурился. — Батя придет, крылья оборвет.
— Кар.
— А я говорю оборвет. Нас когда пришли скрутить, он шепотом пообещал, что разберется, договорится, придет за мной. Чтоб я молчал, не признавался ни в чем... Так а мне и не в чем.
— Кар, — ворон несильно, на пробу, клюнул ухо, и тут же получил слабый тычок лбом — больше нечем, руки связаны за спиной. Шум крыльев: недовольная птица снова примостилась на крыше.
— И сиди там.
Ноги свело новой судорогой. Резкая боль внутри вернулась. Из горла мальчика донеслось сдавленное сипение.
— Кар, — ворон с любопытством наблюдает, то одним глазом, то другим.
— А я бы и не признавался, — после паузы ответил мальчик. — Но деда Сева очень хорош со всеми ножницами, щипцами, иглами. Я ведь и играл всегда за деду Севу, мечтал, что он мне ремесло передаст. Так и отвечал ему, а он всё требовал, чтоб сознался, как предавался греху... А я не предавался... Но сказал в итоге, что грешил. Говорили сознаться, что читал Гарри Поттера, — он почти выплюнул с ненавистью это имя, — что про волшбу истории люблю, что слову Пророка предпочитаю сатанинские сказки... я всё сказал, во всем признался. Деда Сева крут. Крут... крут... Крут... Ау!
Ворон получил новый слабый тычок и вернулся на крышу.
— Ты когда успел на меня усесться?
— Кар, — сообщил ворон.
— Сам такой.
Где-то вдалеке зазвенел смех. Ворон оглянулся на звук. Мальчик, кажется, не услышал, ноги снова напряжены, зубы стиснуты, глаза зажмурены.
— И игрушки эти... батя их с одного из рейдов притащил, может на помойке в городе нашел, может стащил где-то, у мирских воровать не зазорно, всё равно Бог всех, кто в городах, скоро пожжёт. Игрушки в мешке были: часть замка, фигурки какие-то с палками здоровенными в руках, в балахонах, точь-в-точь как у Пророка на праздниках... Замок составной, склянки всякие, всё пластиковое, лица желтые, батя сказал «Лега»... Ну я всегда и играл с ними, как с воинами Пророка. И батя мне всякие истории с ними сочинял, сражения, наказание отступников... Только всегда говорил, чтоб я не показывал никому, мол, отберут, слишком крутые.
— Каррк же.
— Чего «как же»? Не врал он мне, мой батя честный... наверно сам не знал. Откуда ему? Он всю эту гадость мирскую тоже не знает. А оказалось, что это мерзость про сатанистов.
Ноги свело.
Боль в животе вернулась.
— Каррк ты?
— Потерплю еще... Потерплю... Потерплю... Потерплю... Ай!
Шум крыльев.
— Когда успел опять? Гад ты.
— Каррлодный.
— Ну и жрал бы кого-нибудь другого, раз голодный.
— Кого?
— Кого-нибудь... Я батю дождаться должен, понял? Придет, ругаться начнет, по шее надает, если глаза и уши не сохраню.
Ворон промолчал.
— Чувствуешь, мясом жареным потянуло?
— Гаррррь.
— Вот-вот. Лети утащи кусок, а от меня отстань.
Со стороны площади тянуло не только гарью. Поверх высокого забора перетекали знакомые звуки ярмарки, праздника, веселья: дети смеются, звенит стекло, бренчит гитара Феди, общинного музыканта.
Разве сегодня важная дата? День Откровения был в прошлом месяце, День Рождения Пророка нескоро еще, Первый Урожай тоже...
Мальчик слабо улыбнулся.
А вот здорово бы, чтоб батя прямо сейчас зашел сюда, во двор Илии Великого, уверенным таким шагом, сказал бы, что всё улажено, греховный пластик уже весь поплавили, снял бы сына со столба, отнес бы туда, на площадь, где музыка, еда, наверняка Елена Олеговна, как обычно, петушками на палочке ребятню угощает, там вся община, пусть даже и глупая Лерка там, сейчас бы не злился даже на нее, только бы батя зашел, зашел... зашел...
Беспощадное солнце будто немного сбавило обороты, потянуло ветерком.
Темнее стало, или просто видеть стал еще хуже?
Мальчик попытался сощуриться.
— А ты чего на крыше уселась? Предательница.
— Кар-ра тебя постигла заслуженно, Стас.
Мальчик уставился на нее.
— Ничего я не делал. Послушала бы — я б объяснил. Игрушки...
— Каждый, кто нарушает запреты Пророка, должен быть наказан.
— Да я не!.. Да что я оправдываюсь, папа обещал... придет он, и... я бы никогда...
Лера вдруг оказалось прямо перед лицом:
— Никто к тебе не придет! — ноготь ее указательного пальца больно ткнулся в глаз, Стас зашипел от боли. — Кара на твою голову, грррешник, кар-ра!
Новый тычок, еще больнее, и еще...
Клубы вкусно пахнущего дыма поднимаются от догорающего костра посреди площади. Хоть уже и всё, конец — никто не торопится расходиться. Хорошие поводы повеселиться редкость, а тем более — незапланированные. Федя, после пары десятков кружек, попадает мимо почти всех аккордов, но на качестве танцев это уже не отражается, танцоры выпили не меньше.
Жаль в этот раз Всеволод Игоревич перестарался, язык вырезал, горло перебил, — горел грешник почти молча, хрипел только. Пацана его на площади кончить не позволил Пророк, приказал к себе во двор установить. Деда Сева ворчал, но Пророк мудр — одно дело взрослый отступник, но с умирающим ребенком посреди площади, как бы ни был справедлив приговор — многим кусок бы в рот не полез.
Но некоторые мальчишки, и увязавшаяся за ними Лерка, всё равно, конечно, когда взрослые слишком охмелели, чтоб за ними следить, пошли посмотреть: залезли на курятник Василия Ивановича, зацепились за забор главы общины и заглянули в темный двор.
— Ох... — вырвалось у Лерки. Лицо ее побледнело, руки разжались, и она неловко сползла обратно на крышу курятника, уперлась ладонями в солому, просипела себе под нос, едва слышно, — Дурак, дурак, дурак... И чего не подарил фигурку Гермионы, как я просила... сам вот виноват теперь, сам.
Мальчишки продолжали смотреть в жадном восхищении.
Казненный уже не понимает что происходит, лишь невнятно мычит, по груди стекают изо рта струйки крови. У правого уха не видно мочки, а левое закрыто от детских радостных взглядов сидящим на плече вороном, чей клюв деловито и не торопясь выдирает остатки глаза.
— Кру-у-у-уто, — протянул Колян. — Спорим, попаду камнем в глазницу?