Предыдущая страница: http://proza.ru/2022/01/04/464
61. Нат. Казахстан. Ночь. Стойбище Еркена. Рядом с юртой.
Отар уходит за заводной лошадью, которую вскоре приводит в поводу. К седлу были приторочены курдюк с кумысом и сума с продуктами. Сбоку от лошади семенит Ботагоз.
Ботагоз
– Я не буду плакать, Исатай. Я просто потрусь щекой о твою ногу.
Прижимается к ноге воина, уже сидящего в седле.
Исатай укоризненно глядит Отару в глаза.
Отар
(оправдывается)
– Я ее не будил. Она сама поднялась и собрала тебе в дорогу еду. Ведь топот коня вестового поднял всех на стойбище.
Исатай наклоняется, гладит девушку по волосам и, слегка хлопает камчой круп своего коня. Конь размеренным шагом отходит от провожающих. За ним следует вестовой.
Голос за кадром
Батыр не оглянулся. Нельзя. Плохая примета. Ботагоз это знала.
Девушка долго еще стояла, глядя вслед своему возлюбленному, пока тьма не поглотила очертания всадника.
62. Инт. Жаман Сопка. Пещера.
Гостомысл снимает рубище, переодевается в чистую, отороченную старославянской вышивкой понизу и вороту, рубаху.
Никита, глядит на спину старца. Спина покрыта старыми рубцами от плетей.
Никита
– Так кто ж тебя, отче, так изувечил? У кого рука-то поднялась?
Гостомысл
(надевает через голову чистую рубаху)
– Были сердечные люди на белом свете. Постарались от всей души государевы прихвостни-опричники.
Никита
– За что ж такие муки стерпел? За какие грехи земные?
Гостомысл
– За душевность свою, отрок, за добросердечие. За заботу о люде нашем. А было это так. Нашел мор под Суздалью. Косила, как косой, смертушка народишко. По всем избам прошлась. Почитай кажного третьего прибрать поспела. На улицах пусто стало. Избы нетопленые стоят. Замерший скот по проулкам да по стайкам лежит. В церкви и звонить-то уж некому, все звонари преставились. Решил последний дьякон молебен отслужить, да народ, какой остался, созвать. А я просил людей, в ноги кланялся, чтоб не ходили. Не лобызали образов. Не омывались водицей общей. Кто не пошел, тот жив и остался. Ну а кто не расслышал меня из-за уверования своего темного, тот заразу поймал, да и ушел из жизни со своими чадами и родителями немощными. Ведь недаром пословица гласит: «Заставь дурака Богу молиться, он лоб и разобьет». Так и тут получилось. И дьякон преставился Господу, и народ за ним на тот свет потянулся. Опосля же мора, весной, слуги государевы понаехали да принялись бить кнутами, ересь выгоняя из тех, кто икон не лобызал и в живых остался. Меня принародно перед церковью и запороли. Думали насмерть, да отходили Гостомысла люди добрые и после тайно вывезли с купцами в Пермские края. А далее я с Новгородским отрядом через камень перешел. По пути с братьями моими повстречался. Туточки мы вместе и оказались. Ранее ведь здесь пращуры наши в сих пещерах обитали, веру берегли, укрывшись от князей Киевских. Как говорится, подальше от ласки да плетей княжеских. Хотя и сам я не простого сословия и выше нынешних князей да бояр по вельможности, опосля как-нибудь поведаю, кто я такой.
Никита
– А куды, отче, сейчас прихорашиваешься? Вознамерился ли кудой? Али так в пещере погарцевать собрался?
Гостомысл
– Татары астраханские войском встали у озера. На сопку они, конечно, не полезут ночью. Тут для них у нас сторожок приготовлен. А вот днем, поднявшись по тропе, могут и заглянуть. Вот тогда белая рубаха и сгодится. Боятся они пророков и людей непорочных трогать. Мы ведь для них колдуны. Стало быть, неприкасаемые люди. Да и дурная слава о нашей сопке ходит. Покрыта сия гора густым вековым лесом. А для степняков лес всегда страшен был. Ну-ка, возьми, Никитушко, в углу тыкву сушеную на черенке да подай мне.
Никита принес тыкву. Разглядывает ее, и смеётся как ребенок.
Никита
– Чучело! Так мы же в детстве на масленицу баб им пужали. Глаза да рот зубастый вырежем и свечу вовнутрь поставим. Старую рубаху наденем. Визжат, коль наткнутся на тропке ночью! Умора, да и только!
Гостомысл
– Вот и мы спужаем вояк диких, коль ночью сунутся их хабарчи на тропинку.
63. Нат. Ночь. Светит луна. Склон Жаман Сопки. Тропа. По бокам тропы дремучий лес.
Два ногайских разведчика бесшумно продвигаются по тропе. Они обнажили сабли. Идут с опаской, озираясь по сторонам.
Темная стена хвойного леса зловеще стоит по бокам тропы.
Ветви, как костлявые руки злых колдунов, дрожа, тянутся к лицам джигитов.
Скрипит дерево. Пронзительно кричит птица, оглушительно хлопает крыльями.
Ноги воинов пригибаются в коленях.
Но оправившись от приступа минутного страха, бесстрашные разведчики двигаются дальше.
Лунный свет хорошо освещает тропу.
Видны следы на примятой траве от арбы, которая совсем недавно проезжала наверх и спускалась обратно.
Голос за кадром
Оба разведчика считались старыми и мужественными воинами. Не один поход за их плечами, не одна битва. Вот только лес, скрипящий стволами да ухающий птичьими криками, вызывал у выросших в степи нукеров леденящее кровь опасение.
Внезапно идущий спереди воин остановился, почувствовав, как у него окаменели ноги.
Тропу медленно переходит призрак в белом одеянии. В рубахе до пят, белой бородой до пояса, он бесшумно исчезает между сосновыми лапами на другой стороне тропы.
Поборов страх, воины сходят с тропы и осторожно раздвигают хвойные лапы. И тут нос к носу сталкиваются с чудищем, у которого светятся глаза, а из клыкастой пасти вырывается пламя. (тыква)
Первый хабарчи
(выпучив от страха глаза)
– Ааа! Это огненный Самурхан!
Второй разведчик несется вниз по тропе, ветки стегают его лицо. Кричит. Бежит к походному стану ногайцев, расставив в стороны руки.
Голос за кадром
Но его напарник уже не слышал товарища по оружию, так как на зависть всем беговым скакунам ногайской степи мчался вниз по тропе доложить о результатах разведки своему начальнику. Он упал у шатра и, изрыгая хлопья пены, выпучив безумные глаза, нес ахинею не менее перепуганному командиру.
Второй разведчик
(на коленях у сапог командира)
– Огненный Самурхан! Огненный Самурхан! Он живет там! Он совсем злой, Самурхан проглотил нашего Нурмета вместе с доспехами! О, мой господин!
Появляется первый разведчик. Идет шатаясь. Без шлема и сабли, с расцарапанным лицом и изодранными доспехами.
Он долго дрожащими руками пытается испить кумыса из поднесенной ему пиалы.
Отважный хабарча, обливается и плескается напитком, перед тем, как упасть в обморок, стуча зубами, выдавливает из себя:
Первый разведчик
(теряя сознание)
– Жаман сопка! Ходить нельзя! Огненный Самурхан очень, очень сердился…
64. Нат. Казахстанская степь. Каменистый берег озера Челкар.
Исатай встречает рассвет вблизи озера Челкар, воды которого настолько чисты, что на глубине десяти саженей видны камни и валуны. Выбирает пологий спуск, поит лошадей.
Отводит их на полянку под деревья, где не дует холодный осенний ветер.
Голос за кадром
Исатаю оставался один переход до Жаман Тау. Там встали лагерем ногайцы. Валихан должен был прислать к озеру проводников.
Исатай сидит у костра. Прутиком шевелит угли. Он говорит сам с собой. Рассуждает.
Исатай
- После падения Астрахани ногайцы в основном ушли на Каспий и Крым. Но, будучи прирожденными воинами, участвовали и в вооруженных конфликтах. Выступив против остатков войск Едигер-хана на стороне Кучума, они невольно вступили в конфликт с русским государством. А ведь совсем недавно ногайские всадники принимали участие в Ливонском походе и были на стороне урусов. Отряды под начальством мурз Тахтара, Темира, Бухата, Бебезяке, Уразлы, оказавшие немалую помощь русскому государю в той войне, теперь ногайцы идут против урусов. Хоть Кучум Хан и имеет меньше прав на ханство, зато союзников он собрал много. К нему пришли и подходят все новые и новые воины. Действительно, старый мир переворачивается с ног на голову. Если раньше право на ханство было только у потомков Чингисхана, то теперь власть может захватить любой, стоит только объявить, что этого желает Всевышний, да собрать побольше сил и союзников для поддержки. О Боже, царь царей! Ты даруешь власть, кому пожелаешь, и отнимаешь власть у кого пожелаешь. Бай Аблай, это безродный жирный сурок, разбогатевший на своих соплеменниках, тоже ведет себя странно. Будто мечется жирный Аблай между огнями, выискивая выгоду.
На полянке фыркают лошади. Вдалеке раздается ржание.
Исатай поднимается с коврика и, обходя береговые камни, проходит к лошадям.
На дым костра двигаются два всадника. Одеты они в лисьи малахаи и овчинные полушубки – тоны.
Голос за кадром
Это прибыли люди Валихана, чей улус находился в полудне пути. Перед встречей с ногайцами Исатаю необходимо было отдохнуть и посоветоваться со старшими. Оба проводника уважительно поклонились, приложив плети к груди.
Один из проводников
(приложив руку с плетью к груди)
– Аман сыз таксыр.
Исатай кивает головой в ответ и направляется к лошадям.
Голос за кадром.
Пора было ехать. Он не боялся встречи с ногайцами, на него не смел поднять руку ни один кара-суек, то есть простой человек, у которого не текла в венах кровь чингизида. При встрече с равным существовал неписаный пароль, который произносили исключительно аркары, потомки Хана Мира. Встретившись в степи, один из воинов произносил слово «Уран» – это означало, что перед путником не простой человек. Черный человек не имел права называть аркара по имени, обязан был подчиниться и выполнить любое его распоряжение, обращаясь к нему «таксыр», то есть «господин».
65. Нат. Степь. Грезы Исатая.
Голос за кадром
Исатай закрывает глаза и, сидя в седле, вспоминает себя ребенком, который наизусть называет всех прямых наследников великого хана.
Эти знания прививались ему с рождения путем зубрежки и хворостяной ветки бабушки, которая ей о гуливала спины нерадивых учеников-внуков.
66. Инт. Двлр дворца Узун Бека. Под чинарой перед старухой сидят маленькие ученики. Зубрят.
Маленький мальчик сидит в полукруге сверстников. По середине сидит бабушка, в руках у нее тростник. Им она охаживает нерадивых учеников. Маленький Исатай самый способный.
Маленький Исатай
(сжавшись в комочек, тараторит скороговоркой)
– У Тэмуужина и его первой жены Бортэ было четыре сына: Джучи, Чагатай, Угэдей, Толуй. Только они и их потомки наследовали высшую власть в государстве. У Тэмуужина и Бортэ также были дочери: Ходжин-бэги, жена Буту-гургэна из рода икирес, Чичиган, супруга Иналчи, младшего сына главы ойратов Худуха-беки, Алангаа, вышедшая замуж за нойона онгутов Буянбалд. Когда Чингисхан выехал на войну с Хорезмом, он поручил ей государственные дела в свое отсутствие, поэтому ее называли также Тору дзасагчи гунджи – принцесса-правительница. Тэмулэн, жена Шику-гургэна, сына Алчи-нойона из унгиратов, племени ее матери Бортэ, Алталун, вышедшая замуж за Завтар-сэцэна, нойона хонгирадов. У Тэмуджина и его второй жены меркитки Хулан-хатун, дочери Дайр-усуна, были сыновья Хулугэн, Кулкан и Харачар; а от татарки Есугэн, дочери Чару-нойона…
Маленькие ученики
(хором)
— …Сыновья Чахур и Хархад.
Видение проходит. Исатай улыбается. Почесывает рукояткой камчи спину.
67. Нат. Степь. Трое всадников.
Исатай
(рассуждает)
– Все ханы раньше являлись потомками великого хана, и даже говорят, что русский царь Иван по бабкиной линии тоже чингизид. Но рушится старый мир. По всему свету безродная чернь рвется и захватывает власть, упиваясь кровью знатных людей с вековыми родословными. И не только мусульманский мир постигло это, но и Европу захватила полоса прихода к власти безродных. Вон у Ивана тоже опричники без рода и племени всю знать к ногтю прижали.
68. Нат. Лог на берегу Оби. У лабаза. Архип с полной корзиной кедровых шишек показывает Угору.
Архип
– Смотри, Угорка, какие я шишки с нашего кедра сбил!
Угор
(осуждающе)
– Они еще не поспевшие. Вот теперь и долби скорее остальные! А то ронжа их до утра все перетаскает.
Архип
– Почему?
Угор
(спускается с лабаза)
– Она только приметит, что человек шишку начал бить, так сразу и летит долбить. Ронжа – птица жадная и глупая. Прячет шишку, а потом забывает, где ее схоронила. Находит чужую шишку, а другая кедровка ее запасы отыскивает. Так зиму и живут.
Архип
(глядит на кедрач и отгоняет налетевших кедровок от дерева)
– Ух, шельмы! Кыш, разбойники!
На ветках кедра прыгает около семи птичек, которые, схватив очередную шишку, скрываются в лесу, а после возвращаются за следующей шишкой.
Голос за кадром
Угор не терял драгоценного времени. Нужно было запастись едой на зиму. И пока Архип занимался заготовкой сушняка, вогул успел сходить на болото, где набрал клюквы. Сбегал с лукошками в лес, набрал переспелой черники и брусники. Уже штук семь плетенок стояли в лабазе, доверху наполненные ягодой. Архип же, занимаясь заготовкой дров на зиму, попутно собирал грибы, резал их и сушил. А вечерами поселенцы дружно плели лукошки и морды.
Зима приближалась. Пару раз пролетал легкий снежок, иногда утром блестел на траве иней. Упавшая летом в Оби вода вновь поднялась. Китайские купцы не появлялись. Зато северяне ждали по зимнику новгородские обозы, которые проходили через Уральский хребет и Пелым на Северную Сосьву, а далее – на реку Таз к торговому городищу Мангазея. Обозы приходили и к Котскому городищу да к стойбищам, находившимся по берегам Оби.
Архип заказал через остяков, которые подались на Урал сдавать и менять пушнину, инструмент для кузнечного дела. Водными путями можно было пройти до рек Лозьвы и Тагила и, перейдя пешком, иногда и волоком, спуститься на Чусовую. Это уже был край, обжитый русскими, богатый железными изделиями и украшениями, а главное – оружием, чего практически не привозили китайские купцы.
О рукомесле кузнеца - Белого Шамана уже распространились слухи. То один, то другой вогул или остяк приезжал отковать наконечник остроги или нож смастерить. А чтоб не обидеть мастера, несли железа побольше, с лихвой, так что на черный день у Архипа в мастерской уже были припрятаны заготовки и запасы.
69. Инт. Кузня Архипа.
Вогул вертит в руках поднятое с лавки незнакомое изделие из изогнутых дугой двух пластин, разжимает их в разные стороны, отпускает.
Угор
– Западня что ли какая или кулемка железная?
Архип
– Капкан пытаюсь отковать. Вроде, получился. Ну-ка, пруток принеси, а я взведу его.
Вогул берет у печки веточку. Осторожно шевелит ею капкан и когда капкан срабатывает, от неожиданности отскакивает. Дуги со звоном захлопываются, прищемив ветку.
Архип берет в руки свое изделие, тянет веточку и качает головой.
Архип
– Нет, пружина слабовата, перекалить нужно. Вари кишки рыбьи на костре, Угор. Надобно рыбий жир натопить, коль медвежьего нет. А без жира не закалить мне пружину.
70. Нат. Жаман Сопка. Казахстан.
Гостомысл идет впереди, а за ним, словно мальчишка, приплясывает Никита, он несет на плече шест с чучелом-тыквой. Поперечная ветка, изображавшая руки чудовища, за спиной каменотеса играется рукавами белой рубахи, которые свисают чуть ли не до земли. Опаленная тыквенная морда Огненного Самурхана, улыбается, смотрит в предрассветное небо.
Они поднимаются на самую вершину сопки, поросшую хвойным и лиственным лесом.
Наступил рассвет. Каменотес влезает на большую березу и оглядывает прилегающую степь.
Никита
– Вон они, татарушки! У озера встали лагерем. Лошади пасутся без седел. Походных юрт три десятка будет. Поди, надолго пришли, раз так вольно ведут себя.
Гостомысл
– А от костров куды дым тянется?
Никита
– От нас ветерок, отче. Но не шибко дует. Не стелется оземь, а вверх идет.
Гостомысл
– Ну и ладно. А коли они думают, что великан тута-ки живет, то мы им еще одну потешку устроим. Айда-ка, слезай, милой. Будем Самурхана Огненного им казать. Собирай пока хворост да наруби лапнику поболее. Вот глянь, тама-ка камни с валунами очагом сложены, сноси ветки туды. А я пока могилу безгрешного человека приберу, траву выполю на ней, крест поправлю, ведь скосился весь.
Никита
(слезает с березы)
– Ты же ведун, отче? Пошто за христианскими могилками-то ухаживаешь?
Гостомысл
– Так ведь люди-то, отрок, токмо одни на земле существа разумные. Кто на восток крестится, кто на запад молится, а все одно, все мы под одними богами ходим. А этот святой человек дюже памятный делами своими. Токмо вот сказ про него долгий.
Никита
– Так сказывай, отче, а я пока хворост пособираю да тебя послухаю.
Гостомысл
– Ну, тоды слухай, может, опосля потомкам мой сказ передашь о святом человеке из Царьграда. Издавна в сих местах народы жительствовали. И было у них государство дюже сильное. И расстилались границы энной державы от Байкала синего до реки Ра, от моря студеного до моря Хвалынского. Жили дружно, на «вы» не ходили. Последнюю рубаху другу отдавали. Орали и сеяли, жали и скот держали, рыбу удили да зверем и пушниной промышляли. Была послана на тот народ благодать Богов наших. Но пришла напасть великая. Колыхнулось море студеное, опустилась земля плодородная. Озлел муж к ближнему своему, деля сушу и плодородные земли. И чем поганее становилось, тем злоба возрастала. А как до самого Египиту пришла стужа великая и потопы страшные, так и рассорилась подбожная челядь наша, да и подались Арии и Саки куды глаза глядят. Кто на Запад со своими родами двинулся, а кто в иудейские земли ушел. Многие в Китай Тибетский и Дравению подались. Токмо пророчество волхвов было, что вернутся арии когда-то, ласки не познавши в землях чужих, и образуют вновь великое царствие на землях здешних. А наступит сия пора, когдой на востоке звезда опричная ярким вспыхнет пламенем. То бишь знак это Боги подадут люду плутающему. Тогды и сын Богов должон народиться, который объединит род людской. Да сызнова заживут люди в благодати, как и ранее в согласии жили, и будет это до конца веков. Вот и следили волхвы за ее, стало быть, звезды, появлением тысячу лет, а может статься, и более. Со всех мест земных наблюдали, дабы не проглядеть знамение энто. И на тутошних сопках, где мы с тобою, Никитушко, сейчас находимся, блюли так же волхвы стражу бессонную. Но коротко слово сказывается, да не скоро дело ладится.
Шли годы, века менялись. Многое чего в миру изменилось, и только старцы непорочные все на небо глядели, передавая свои знания пестунам другим. Сколь лет минуло, неведомо мне. Сколь воды утекло, никто не помнит. Токмо позже явился на Жаман сопку святой человек из Царьграда во времена, когды турки позарились на город сей. Дары ведунам подал. Молвил, что шел он многие лета исполнить апостола Матфея давний завет. Одарить дарами братию здешнюю за великую услугу люду христианскому. И поведал он волхвам тутошным историю про золото волхвов, которое с ладаном и мирой три волхва принесли в место, где Иисус родился. А шли они долго на звезду яркую, которая катилась по небу и токмо остановилась там, где младенец в колыбели должон лежать. Обратились они к царю Ироду, мол, укажи, где Царь наш родился. А Ирод жук еще тот был. Отослал он волхвов, а сам всех младенцев и побил, чтоб власть свою не упустить. Алчен да жесток шибко был тот царь иудейский. А потому с тех времен давних всех нелюдей иродами и кличут. Ну как теперича на Руси Иванушку Коломенского* величают. Ведь ирод – он и есть завсегда ирод. Волхвов всех побил. Богу сам молится, лбом бьется, аж пол в евонных палатях трещит, а старца Филиппа удавил со своей верной собакой Скуратовым. Челобитную же к царю, которую старец Божий отписал, что он кровью Русь заливает, обозвал филькиной грамотой. Так вот тут как раз, говорят, проживал энтот волхв, который первым нарождение сей звезды заветной на небесах усмотрел. Передали волхвы нам по наследству знания давнешние да премудрость вековую, а вот дары-то те не сохранились. Зато вот могилка того святого ходока осталась, теперича мы с тобой, Никитка, присматриваем за ней. Да вот еще очаг каменный сохранился, куды ты хворост сносишь давеча. Сказывали мудрецы, что дымом с горы нашей и обозначили волхвы заветной звезды появление. Увидали дым другие волхвы и жрецы, принялись дымы с сопок и курганов скифских пущать. Вот так и дошла до Персии и Аравии весть благая. А оттуда уж вышли вослед за звездой волхвы с дарами искать младенца. А дым тут из очага особенный. С серой каменной. Он в небо огромным облаком восходит. И кажется со стороны видением дивным.
Действие:
Старый ведун осматривает натасканный каменотесом хворост и хвойные лапы. Снимает курдюк с тесьмы, которая подпоясывает его рубаху, поливает хворост какой-то тягучей зеленой жидкостью. Остальную жидкость оставляет в курдюке. Открывает маленький глиняный пузырек, всыпает в горловину курдюка серебристый порошок. Кладет курдюк с колдовским зельем на еловый лапник, уложенный по верху хвороста, и отходит в сторонку.
Никита
(показывает на дорогу)
– Отче! Всадники направляются к стану татар.
Трое верховых выезжают из ложбины, которая разделяет северное подножие сопки с длинным каменистым хребтом, полого спускающимся к берегу озера.
Гостомысл
(откладывает в сторону огниво)
– Ну-ка, погодь, отрок. Давай-ка обождем да глянем, с чем пожаловали к астраханским татарам наши кыпчаки.
71. Нат. Подножие сопки. У озера лагерь. Трое всадников направляются к лагерю ногайцев.
Голос за кадром
Исатай утром встретился с Валиханом, который проживал у сопки Сырымбет. К полудню, объехав огромное озеро Сауманкол по западному берегу и преодолев до рассвета расстояние до Жаман сопки, наконец-то прибыл на место. Проехав по дороге, которая вела через ложбину между сопками, он выехал на широкое степное пространство.
Появляются очертания озера, на берегу несколько десятков юрт. Рядом пасутся сотни четыре лошадей. Дымятся костры.
Навстречу всадникам выдвигаются галопом два десятка воинов. Рассыпавшись полукольцом, ногайские аскеры приблизились.
Исатай и его сопровождающие с достоинством двигаются навстречу размеренным шагом. Всадники, окружив непрошеных гостей, останавливаются.
Исатай натягивает поводья.
Исатай
– Я, аркар Исатай, приехал говорить с вашим господином.
Воины, прикладывают правые руки ладонями к груди, кланяются, разворачивают коней, окружают путников, сопровождают в сторону лагеря.
72. Нат. Казахстан. Вершина сопки.
Никита
– Отче, много неведомого ты мне сказывал давеча, да мало чего уразумел я.
Гостомысл
– Спрашивай, Никита, а я отвечу тебе, коли что неясно. Ведь порой лучше лишний раз спросить, чем невеждой прослыть, скоморохом или шутом пред людьми себя выставить.
Никита
– Вот про Байкал синий ты поутру сказывал.
Гостомысл
– Озеро есть такое в стороне восточной. Вода в нем чистая и светлая, прям как очи голубые у красной девицы. Шибко большое и широкое оно. Такое огромное, что с одного берега только полосочку другого брега и видно. Глубину его измерить не хватит воздуха, коль нырять, но дно видно сквозь его воды, как на ладони горошину. А нарекли его люди байским, то бишь богатым. Бай – это, стало быть, богач. А слово «коль» – «озеро» переводится. Вот и нарекли сие озеро Бай-коль. По-нашему, Богатое Озеро будет. Большое и главное, так я разумею.
Никита
– А про реку Ра что растолкуешь?
Гостомысл
– Да энто проще пареной репы, отрок. То и есть река великая Волга наша. А Ра – ее исконное название, только нынче на татарский ляд перелажено. Ведь у нас изъясняются как? «Направо», «налево» глаголят. А у них талдычат: «солгА», «волгА». То бишь отмежевали татары с ливонцами границы Руси нашей от реки Салка на Балтии до реки Волги. И не смей, русич, далее границ сих соваться. Вот вам граница слева, а вот вам граница справа. Обложили ироды Русь Великую. Но пала ныне Орда да Казань с правой сторонушки. По другую, левую руку Ливонский орден развалился. Вот вам и солгА-волгА. И дойдем мы теперича, ариев правнук Никита, до озера синего, до самого Байкала. Как и предрекали нам волхвы, пращуры наши, которые звезду опричную в древнем небе разглядели и предсказали возрождение царствия великого.
Никита
– Ответь, дядя Гостомысл, и на последний вопрос. А что это за море такое – Хва, Хвал, Хвалское? Али как его? Будь оно неладно! Язык поломаешь, покуда вымолвишь название моря неведомого.
Гостомысл
- Да Каспий это, недотепа! Куды наша Ра воды несет.
Поучительно хлопает по плечу каменотеса Гостомысл, вглядываясь вдаль.
Гостомысл
– Кажись, заварушка в стане астраханцев какая-то начинается. Ну-ка, подай-ка огниво, отрок, пора, видно, нам Самурхана Огненного запущать да наших кипчаков из беды выручать, если, конечно, получится вычур задуманный нам сотворить.
Никита бежит за огнивом к могилке, где оно лежит, и возвратившись подает старцу.
Никита
(продолжая тему разговора)
– Так везде, куды ни глянь, названия татарские-то, отче? А русское где начало?
Гостомысл
– Русская речь – она и есть колыбель языков земных. С нее и черпнули воду все народы тутошные.
Никита
– А вода тут с какого боку?
Гостомысл
– Так она, вода, и есть начало начал жизни бренной. По ней три кита плавают, что землю нашу на спинах носят. Дожди водицей урожай поливают. Реки, моря и озера нам пропитание шлют. И все вечное вокруг ее течет, как водица с ключа студеного. Вода и время точит, камни шлифует. Пожары тушит, хлебушек перемалывает. Да и Иисуса Христа, в которого ты веруешь, Никита, тоже ведь не песком крестили, а водой Иорданской.
Никита
(разжигает костер)
– Ох, и задал ты мне, отче, урок, как будто полжизни грамоте учился.
Гостомысл
– Ничего-ничего. Ученье – свет, а не ученье – чуть свет, и на бахчу.
Никита
(вглядывается в сторону озера)
– Наработался я в рабстве на бахчах да в каменоломнях, на весь свой век хватит. Кажись, кончают кипчаков наших.
Гостомысл
– Раздувай огонь одеялом немедля!
Никита машет одеялом, и вверх всплывает огромное желтое облако.
73. Нат. Берег озера, подножье сопки. Около юрты начальника ногайцев. Исатай верхом обращается к вышедшем богато одетому господину.
Исатай
– Я аркар Исатай. Привез тебе наказ из Сары Арки. От благородного Хак Назар Хана, того, кто покончил с междоусобицами в ханстве и стал единым правителем земель наших, в которые ты не с добром пришел. Вот стрелы джунгарские, ими убиты сородичи твои. Остуди пыл свой и уходи. Не прав ты, и покарает тебя Всевышний за деяния, тобой сотворенные.
Ногаец
(хватается за рукоять сабли)
– Больно дерзок говор твой, аркар Исатай. Не поплатиться бы тебе головой своей за слова надменные.
Исатай
– Я только передал слова благородного Хак Назар Хана, который в малолетстве жил как сын у вашего ногайского мурзы. А если хочешь услышать слова мои, то готовься еще и к худшим речениям, которые ты, собака безродная, заслужил за разорение улусов и пролитую кровь моих сородичей. Там Всевышний наблюдает за нашим разговором, он не простит грехов, и гореть тебе вечно в огне адском!
Окружившие всадников ногайцы обращают взгляд на Жаман сопку, куда случайно указал Исатай плеткой.
Вопль трехсот глоток
– О Аллах!
Голос за кадром
У самого Исатая от увиденного чуда застучали от страха зубы. Над вершиной сопки поднялось огромное оранжевое облако. Оно подобно ядовитому грибу клубилось шляпой в сером осеннем небе и зловеще раскачивалось на тонкой ножке. Постепенно ужасное облако обрело лик чудища невиданного. А минуту спустя начавшее было развеиваться ветром чудовище вдруг снизу обросло огромными дымовыми кольцами и шарами, которые, как щупальца осьминога, одно за другим вздымались в серое небо. Перепуганные воины сразу же увидали в них знамение. Кому-то из них мерещилась страшная рожа Самурхана, кому-то – купола мечети, а некоторым – скачущая на них конница с огненными колесницами. Все они один за другим упали на колени и уткнулись лбами в каменистую землю.
Не стали исключением и Исатай со своими проводниками.
– О! Огненный Самурхан, не гневайся! О, просим тебя! – взревели триста три глоток.
Облако дыма на вершине сопки внезапно из желтого меняется на серо-белый цвет, и все видят руку, которая тянется в сторону ослушников, как бы пытаясь схватить каждого из них и утащить в огонь адский.
Воины, вопя от страха разбегаются по походным юртам.
74. Инт. В юрте ногайского начальника.
Исатай, в юрте, прижавшись к ногайскому начальнику, как к родному брату, дрожит всем телом, шепчет.
Исатай
– Не гневи небеса кара-суек более...
Ногаец
– Уходим! Уходим! С восходом нас тут не будет, клянусь, таксыр Исатай!
75. Нат. Перед юртами поле. Лошади мирно щипают траву, трясут гривами.
Голос за кадром
И только невинные божии создания, лошади, мирно паслись на поле, не обращая внимания на всеобщую панику. В отличие от глупых людей, они не верили в суеверия...
76. Инт. Сибирь. Хижина кузнеца Архипа. Архип отбивает косу. Входит с бочонком вогул. Лицо у него покусанное пчелами.
Архип
– О-хо-хо! Вот это рожа! Где ж тебя так угораздило?
Угор
– Мед собирал.
Архип
– А мозгов-то нетути? Дымом нужно было их курнуть из дупла. Шаманом прикидываешься, свой народ дуришь, а бортничать не могешь.
Угор
– Думал, на мороз не вылетят. Вон и лед уже в ручье встал. Снег лежит, а они не спят еще, бесы.
Архип откладывает косу в сторону и присаживается на чурбан, вытирает руки о тряпицу.
Архип
– Медовуху что ли задумал поставить? Так в кузне ночью холодно, я же огонь тушу опосля работы, не поспеет.
Угор
– Снадобье сотворю чародейское, что женам бая варил для поднятия утешного духа.
Архип
(усмехается)
– Шаман ты, Угорка, багдадский! Всех тебе надобно вокруг перста обвести! Давай-ка лучше браги поставим на меду. Не зря же тебе морду покусали мухи полосатые. Почитай четверть веку не веселился раб божий Архип. Попляшем да побузим малость. А я тебе любовный дух кулаками подниму, ох, и люблю я драться по энтому делу! По молодости, помню, супротив троих выходил с дубинами. Только дубины и трещали о хребты тощие.
Вогул отбирает у кузнеца бочонок с медом и прячет его за спину, с опаской
Угор
– Архип, когда моя тайга пойдет, пляши и бузи. Мне охоты нет на хмельной мед да на тумаки твои напрашиваться. Я не твой баба. А будешь задираться, в медведя превращу.
Архип
– Жаль, Угорка, что добром мед не желаешь отдать. Придется силой забирать.
Угор
– Мне мало надо, остальной мед тебе отдам.
Архип
– Ну, тогды лады. Смотри, не надуй дружка. А то разобижусь. А пошто в медведя меня хотел превратить, а не в зайца или кедровку какую?
Угор
– Зайца кормить нужно, проку от него никакого. А косолапого кормить не надобно. Ты зиму всю проспишь, лапу пососешь, а весной я тебе прикажу мед собирать для меня.
Архип
(усмехается)
– Шутник ты, однако.
Архип подносит свой огромный кулак со скрученной дулей к распухшему носу друга, добавляет.
Архип
– Нельзя меня в медведя. У меня лапа в рот не влезет.
Внизу лога затявкали собаки и сразу же, радостно заскулив, примолкли.
Угор
(выходя из кузни)
– Человек, однако.
Архип
(выходя следом)
– Кого-то на ночь глядя нелегкая принесла на собачьей упряжке.
77. Нат. Казахстан . Излучина Жаман Сопки. Дорога. Всадники. Едут от ногайцев трое всадников. Это Исатай и проводники.
Исатай натягивает поводья. Останавливает коня. Перед ним стоят два волхва. Стелются остатки желтого дыма.
Голос за кадром
Появившиеся люди в длинных белых рубахах были так загадочно страшны, что если бы у Исатая не текла в жилах кровь великого Чингис Хана, то он бы уже мчался обратно к юртам ногайцев.
Переборов в себе страх, Исатай поздоровался первым.
Исатай
– Селеметиз бэ физзатты адамзат .
Гостомысл
(походит, отдает свиток)
– Добрый день, храбрый воин аркар Исатай. Отдай Валихану. Это важно.
Исатай
(берет свиток у старца)
– Хорошо, отец, я сделаю, как ты сказал.
Гостомысл
– Он не должен попасть в чужие руки.
Исатай
– Не попадет.
Исатай, внимательно разглядывает лицо второго волхва, который, словно камень, стоит за спиной старца.
Исатай
(обращается к Никите)
– Похож ты на моего раба беглого.
Гостомысл
(загораживая собой Никиту)
– Все мы друг на друга похожи. Сегодня он спас тебе жизнь, пуская дым. Вчера я протянул тебе руку, когда ты тонул в Исиле. Небеса указывают тебе навсегда отказаться от забот своих насущных и заняться более важными делами.
Исатай
(легонько ударив камчой по крупу коня, соглашается)
– Кажется, истину ты изрекаешь, аксакал. Керискенше хош болыныз эулие адам. Сау бол.
Гостомысл
(пропуская тронувшихся всадников)
– И тебе не хворать, мил человек.
Проезжают мимо второго волхва, Исатай еще раз вглядывается в его лицо.
Голос за кадром
Никита, окаменев от страха, смотрел, не мигая, в глаза своей смерти, которая, проезжая мимо и разглядывая беглого раба с головы до пят, наверное, навсегда оставляла его в покое…
78. Нат. Ночь. Сибирь. Зима. Лог. Около кузни.
На собачьей упряжке подъезжает остяк.
Вогула как подменили. Он в один миг из веселого босяка превращается в надменного важного шамана.
Остяк снимает с нарт мешок и, кланяется Угору.
Кузнец с интересом наблюдает.
Вогул, словно бай, важно кивает, слушает приезжего рыбоеда. Потом говорит на своем языке, тот, кланяется, радостно бежит к упряжке и, прыгнув в нарты, гонит собак обратно.
Угор, довольно трет руки, берет в руки мешок и вприпрыжку бежит в кузню.
79. Инт. Сибирь. В кузне.
Угор хитро подмигивает Архипу который за ним входит в кузню. Вогул садится на чурбак. Развязывает мешок и достает оттуда рыбину.
Угор
– Нельма, однако. Четыре рыбы. Я сказал, что мало, давай еще четыре.
Архип
(удивляется)
– А за какие щи тебе рыбу возят?
Угор
– За снадобье чародейское.
Поясняет вогул и тут же хохочет, да так звонко, что в кузне ему в унисон звенят колокольчиками висящие на стенах железяки.
Архип
– Ну ты и плут, Угорешка. Выведут тебя на чистую воду вскоре. Разденут, обмажут дегтем, в пуху вывалят, да погонят оглоблями назад до Багдада.
Угор
– Остяк старый, глупый. Молодую бабу взял. Думал, она ему токмо блох чесать будет. А она за ним ходит и просит: «Еще хочу, еще хочу. Ночью хочу, днем хочу». Вот и приехал за помощью ко мне, да мало рыбы привез.
Архип
(испуганно перекрестился)
– Неуж отравить задумал свою бабу?
Угор
– Глупый ты человек, Архипка. Баба не собака, ее завсегда выгнать можно. Я же силы мужу увеличу сим снадобьем.
Вогул достает деревянную ложку из-за голенища кисов.
Он набирает полную ложку меда и кладет ее на верстак.
Развязывает маленький мешочек, высыпает серый порошок в мед.
Архип
(укоризненно)
– Опять грибы свои достал, шаман хренов. Отведает рыбоед зелья твоего, да и съест свою любушку, с олениной попутав.
Угор
– Не грибы это. Я давеча у китайцев корень мужской, имбирь, выменял. Его и сыплю в мед.
Архип
(недоверчиво)
– И что, неужто поможет старому хрыщу эта забава?
Угор
– Теперича он за ней бегать будет и голосить: «Хочу, хочу, ночью хочу, днем хочу!». Китайцы сказывали, что имбирь так и переводится с языка ихнего – «мужская сила»!
Архип
– Вот я сейчас и проверю, правду ли глаголешь. А коли ничего не почую, то по лбу ложкой этой и получишь, колдун-пердун нечесаный.
Кузнец хватает ложку и засовывает ее себе в рот. Облизывает ложку, Архип морщится.
Архип
– Горькая, стерва.
Угор
(испугано)
– Воду пей быстрей, не то живот лопнет! Сие снадобье водой разводить нужно, оно на семь лун замешано.
Кузнец принимает поданное ведро и выпивает чуть ли не более половины.
Голос за кадром
Весь день Архип промучился вздутием живота. Все угли в печке поел, всю водицу выпил. И только к полуночи отпустило. Вогул уже сладко спал, наевшись строганины, когда в чум из кузни пришел кузнец.
Архип
(ложась рядом)
– Ну-ка двигайся, черт мохнатый, разлегся тут на шкурах, как боярский сын на полатях!
80. Инт. Северный Казахстан. Юрта Валихана. В юрте Валихан, напротив Исатай.
Исатай подает Валихану письмо.
Исатай
– Мудрецы тебе послали. У Жаман Тау встретил их. Наказали лично в руки отдать.
Валихан
– Хорошо. Спасибо, Исатай.
Валихан выходит из юрты на солнечный свет и, подслеповато прищурившись, отводит послание на расстояние вытянутых рук, читает его.
Возвращается в юрту, обращается к Исатаю.
– Поедешь передашь письмо Аблаю он передаст его благородному Хак Назар хану. Отдашь ему письмо лично. Оно на арабском, его не каждый может прочесть. Но кому нужно, найдет способ разобрать через толмача, поэтому, Исатай, при опасности его уничтожь, а на словах запомни содержание: «Кучум-хан, убив Едигер-хана, стал ханом Сибири. Джунгары до весны отложат задуманный поход. Так сказали звезды. Гостомысл».
Исатай
– Слушаюсь, Валихан. Я исполню твою волю. Только разреши заехать на обратном пути к старому Еркену, а тебя пригласить почетным гостем на мою свадьбу.
Валихан
(радостно хлопает ладошками по плечам Исатая)
– Я рад, что ты пускаешь корни на нашей земле. И обязательно буду у тебя почетным гостем. Ты берешь замуж невесту небогатую, но дочь лучшего батыра в прошлом. Еркен ходил в походы с моим дедом Уалиханом и не раз спасал его от смерти.
Продолжение: http://proza.ru/2022/01/05/1179