Произошел этот удивительный случай в пятидесятые годы уже прошедшего столетия в глухом таёжном углу сибирской тайги, в староверческом ските. Во времена раскола христианской веры, староверы растеклись по всей России, по Сибири в том числе. Они забились от властей и мирской суеты в самые глухие леса и топи, и жили там в единении с природой неспешно, размеренно, в согласии с собой и Богом.
Тупик этот называется Александровский Шлюз. При сегодняшних технических возможностях я даже посмотрел на его остатки, которые сфотографировала специальная экспедиция в 2009 году. Расположен он в двухстах километрах от устья реки Кас.
Построен он был по приказу царя Александра Первого. Через интернет я узнал историю его создания. Благие намерения соединить две могучих сибирских реки Обь и Енисей обернулись напрасной тратой государственных денег, что, к сожалению, случается и сейчас.
После того как была построена транссибирская железная дорога, надобность в водном пути из Енисея в Обь потеряла ту необходимость, в какой нуждалась. Да и построен он был с большими упрощениями в проекте.
Но рассказ мой пойдет не о самом Александровском шлюзе, а о местных жителях, которые жили там в то, далёкое время. О староверах.
Всего десятка полтора домов были разбросаны по старым вырубкам. Единственную улицу составляли несколько домов, которые и домами-то трудно было назвать. Кержаки жили скромно, лишнего места у природы не отнимали. Несмотря на обилие кругом стройматериала - леса, избы их были, можно сказать, на курьих ножках: теснота, духота, большие, чуть ли в пол-избы глинобитные печи, самодельные массивные кровати, столы, и обилие детей в семьях (сколько Бог дал).
И обязательно сени и кладовка, величиною едва ли не больше самой избы.
У духовного наставника селения, Кузьмича, было одиннадцать детей. Не противились старообрядцы ни рождению, ни смерти: «Бог дал – Бог взял». Но на природе, в стерильных условиях ребятишки выживали. Парни росли крепкими, девки ядрёными.
Но власть добралась и сюда. В сороковые годы парней забрали на фронт, где по бесхитростности своей в большинстве своём они и погибли, а кто и остался на «большой земле», «в миру». Кузьмич по возрасту не подошел, был уже в летах, и остался, едва ли не единственным мужиком в скиту.
Жил за речкой ещё один старовер помоложе, уцелевший из военного призыва, но он успел хлебнуть «мирского зелья», привёз с «большой земли» мирскую жену, и к общине относился боком: не отрекался от веры, но и не усердствовал в ней, жил обособленно. В остальных избах хозяйничали женщины. Мужей у них не было, но детишки росли, и, удивительнее дело, все они были похожи на Кузьмича.
Всё это я рассказал, дорогие читатели, для того, чтобы Вы прониклись той атмосферой, тем духом, чем жили эти простые, дремучие люди. А теперь о самой сути, ради чего и затевался этот рассказ.
В одной из изб, что стояла на «улице», жила Шура, крупная, сильная женщина, которая, как говорится, могла и коня на скаку остановить и в горящую избу войти. Она была красива той неброской сибирской красотой, о которой поётся «влюбиться не дай Бог», от которой веяло силой и энергией. Черты лица правильные, резкие, осанка - с достоинством, формы – «невозможно глаз отвесть». Занималась она охотой, рыбалкой, садила огород, да ходила молиться в кузьмичевскую баню, где и была молельня. Шура растила двоих пацанов, хотя мужа у неё не было. Лет ей было чуть больше тридцати.
Когда до Александровского шлюза добралась нефтеразведка, и поселок её расположился рядом, Шура запоглядывала на разведских мужиков. Особенно ей понравился похожий на кержака мужик с широкой рыжей бородой. Разведские тоже на неё поглядывали, но Кузьмич строго запретил пастве всякие контакты с мирскими, и Шура присмирела, но того рыжего в уме держала.
Звали мужика Мишкой. Высок, статен, с окладистой бородой – всё говорило за то, что человек он стоящий. Но в разведке он уважением не пользовался. «Отец Михаил» так его звали не из уважения, а иронически, подчеркивая его схожесть со священником, под которого он и рядился.
Работал он в разведке старшим буровым рабочим. Фамилия имя и отчество его вспоминались лишь при получении зарплаты. Был он, можно сказать, без роду племени, хотя родственники где-то были. Но с деревней, взрастившей его он давно порвал, презирал её, себя же считал человеком умным и бывалым.
Когда-то была у него и семья, и не одна, а две, но трудиться в нагрузку, в напряг, о ком-то заботиться он не хотел. Первая жена ушла сама, вторую забрали родители, сказали: «Это не муж и не отец». Видя, что «Отец Михаил» блюдёт только себя, деньги, какие зарабатывает, тратит на курево и водку, они не посмотрели, что у дочери уже был ребёнок, сказали дочери: «Вырастим, а ты ищи нормального».
Он был из тех, каких много мотается по сибирским просторам в поисках больших заработков и романтики, в итоге не имеют ни того ни другого, так как ценить этого не умеют. Заработанные деньги тут же спускались, а романтика превращалась в возможность безнаказанно браконьерничать, да хулиганить.
Оставшись один, Мишка болтался по Ужуру в поисках случайных заработков, тогда-то и услышал про набор в экспедицию. Хозяйка, где он временно обретался, согнала его с квартиры, за которую он не платил, и возможность уехать за чужой счет и перспектива крупных заработков стала для него спасением.
Всё свободное от работы время, когда кончались деньги, Мишка убивал на берегу Сыма и других речек с удочкой или с ружьишком в тайге. Ружьё и уда были не то чтобы его страстью, но времяпрепровождением, а хариусы и рябчики спасением от межзарплатных голодовок. На более серьёзную добычу он не был способен.
И вот однажды Мишка и Шура встретились. Встретились не в разведском посёлке и не в староверческом ските, а на таёжной тропе, где пройти мимо, не поздоровавшись и не сказав друг другу слова, было просто нельзя. Они столкнулись у скалы, заставлявшей тропу делать крутой поворот. На этом самом изгибе они и встретились нос к носу. От неожиданности они остановились друг против друга, и несколько мгновений стояли в оцепенении. Каждый смотрел другому в глаза, желая разгадать его чувства.
---- Испугалась? – спросил, наконец, Мишка.
---- Чего бояться-то? – удивилась Шура. – Чай не медведь.
---- Правильно говоришь, - поддакнул Мишка. – Не медведь. Куда путь держишь? За соболем, поди?
---- За соболем зимой ходят. Сейчас июль, - ответила Шура, дивясь Мишкиному незнанию. – Мордушки я ставила за скалками, на перекате, смотреть их иду.
---- Возьмёшь с собой?
Шура секунду размышляла. Кузьмич запретил даже разговаривать с мирскими, но Мишка ей нравился: похож уж очень на своего, и Шура согласилась:
---- Иди, только не шуми. Лес не любит когда шумят.
Мишка ухмыльнулся в бороду, приободрился. Хорошая это придумка для хитрых – борода. Она многое прячет. Мишка подкинул повыше на плечо ружьишко, взятое напрокат, поправил полевую сумку, из которой торчали рябчиные лапки, да и зашагал в обратную сторону, вслед за Шурой.
Долго они пробирались через валежник и буераки. Тропа виляла между камней, ветки кустарников хлестали по лицу. Мишка несколько раз пытался заговорить, но в завалах и каменных россыпях много не наговоришь, к тому же Шура его остановила:
---- Не можно шуметь. Много говорить – Бога гневить.
И Мишка умолк. Пот катил с него градом. Так далеко от поселка он ещё не уходил. Один перевал, другой – и это называется «за скалками»? И угораздило же его увязаться за бабой! Она, как лосиха, ломит! Ничто её не держит, но отдалённая надежда гнала его за ней.
Спустились на косу к перекату. Шура пошла вброд, сняв сапоги. Мишка остался на косе, смотрел как Шура, приподняв подол сарафана, и подоткнув его за поясок, оголила белые крепкие ноги. Она брела по мелководью, оскальзаясь на камнях. Загородка заняла половину речки. В разрывах стояли приткнутые шестами плетёнки. Шура освободила их, приподняла над водой и вынесла на берег. В мордушках трепыхались ленки и хариусы.
---- Вот это улов! – Удивился Мишка – И не надо удилищем махать!
Ленки были как на подбор, каждый по килограмму, длинные, как лезвие кинжала, хариусы - помельче. Они были белыми, но на солнце быстро набирали синеватый отблеск. Мишке такая рыба попадалась редко.
---- Здесь вся рыба такая? – спросил он, дивясь улову.
---- Нет. Плетёнка-то редкая, - пояснила Шура, - Белячок не держится. Нельзя малую рыбу ловить.
Мишке попадались больше белячки-секачишки.
---- А я всякую рыбу беру, - бездумно сказал Мишка.
---- Не можно малую рыбу ловить. Бог не велит. Накажет.
«Бог, да Бог. Что тебе твой Бог?» - хотел сказать Мишка, но вовремя сдержался.
---- Вот и шашлычок сделаем, - нашелся он. – Я сейчас костерок соображу. – И посмотрел на Шуру вопросительно.
Шура промолчала. Мишка истолковал её молчание, как и хотел. Пока Шура водворяла плетёнки на место в каменной загородке, Мишка сбегал на берег, насобирал сучков, сорвал с берёзки бересту и соорудил костерок. В этом деле опыт у него уже был.
---- Присаживайся, у меня вот и сольца с собой есть.
Шура присела, молча поодаль от Мишки.
---- Нам с мирскими нельзя, - сказала Шура.
---- А я не мирской, - соврал Мишка. – я ваш, я из староверов. В подтверждение он погладил свою красивую бороду. – У нас, в селе тоже староверы есть, - продолжал врать Мишка. У меня дядька пасеку держит, ещё в колхозе на пасеке работает, там ему на бороду однажды рой привился. Не курит он и не пьёт. Пчёлы его за своего принимают.
Мишка врал. Никакого такого дядьки у него не было. Просто однажды он, закручивая самокрутку из районной газеты, увидел в ней фотографию пчеловода с роем пчел на бороде, прочитал о нем статейку да и запомнил этот необычный факт.
Шура слушала молча, молча же подала Мишке хариуса. Он снял с него чешую, надрезал спинку, насыпал в разрез соли, проткнул хариуса с головы ивовым прутом и подал Шуре.
---- Давай ещё одного.
Шура подала. Мишка проделал со вторым тоже самое, и водрузил хариусов над огнём. Шуре понравилось умение Мишки. Ей было бы не удивительно, знай она, что Мишка частенько вот так спасался от голода, когда от получки не оставалось и следа. Мишка нравился ей, но набожного человека она в нем не чувствовала. А Мишка продолжал врать:
---- У нас в селе староверов малаканами зовут.
---- Где это, у вас?
---- В Хакасии.
---- Где такая Хакасия?
---- Там, - махнул Мишка в южную сторону. – В верховьях Енисея хакасы живут. Они тоже самое, что и селькупы или чукчи. Село Таштып, каменное дно по ихнему.
---- А малаканы, они русские?
---- Русские. Это поговорка у них такая. К каждому слову малака, малака. приговаривают.
---- Смешно. А ты почему не говоришь так?
---- Я другой веры.
---- Зачем неправду говоришь? Ты же старовер?
Мишка посмотрел на Шуру. Лесной житель – чуткая, как зверь. Вокруг пальца не обведёшь.
---- У нас есть другие староверы, без малака. Я, правда, давно не молился, но веру соблюдаю, вот и бороду ношу, в душе Бога храню…
Мишке хотелось нравиться Шуре. Сидит вот напротив баба – смак. Только руку протяни и достанешь. Даже в грубой одежде, платке и джемпере-самовязке, которые были уже изрядно поношенными, она притягивала к себе. Можно бы и поджениться, сколько продержится разведка в этих местах? Не в общаге, а в избе жить обихоженному, не стирать самому, не перебиваться с хлеба на воду во время безденежья. И бабёнка очень уж хороша…
Шура, вроде бы, поверила Мишке.
---- К нам приходи, - сказала. – Мы у Кузьмича в бане молимся, приходи.
Мишка представил, как он будет стоять на коленях и биться лбом о пол, и ему стало смешно. В доме у Кузьмича он не был, но в бане у него мылся. В первое время, в разведском посёлке, который ещё только строился, общественной бани не было. Все жили в палатках, а мыться ходили к Кузьмичу. Баня у него была просторная, по размеру не уступала избе, вместе с сенцами и кладовкой, топилась по черному, но в ней было чисто, лавки вдоль стен, полок просторный, а в предбаннике кадка с рыбой. Мужики закусывали ею после бани. Кузьмич не отказывал:
---- Вона, речка, тута. Ещё наловим, - говорил.
Кузьмич – старичок крепкий. Жена у него молодая, ребятишек одиннадцать штук. Растут как подсолнухи в огороде. У Шуры у самой двое, вспомнил Мишка и спросил:
---- А ты почему одна живёшь. Где муж-то?
---- Нету мужа.
---- На фронте убили?
---- Не было.
---- А пацаны откуда?
Шура качнула головой, дескать такие дела, и ничего тут не поделаешь…
---- От Кузьмича, что - ли? – осенила Мишку мысль.
Шура помолчала, глядя в костёр, потом печально произнесла:
---- Как без детей жить? Нельзя. Бог велит детей родить. Без детей не можно. А с мирскими нам нельзя.
«Вот заладила: с мирскими нельзя, с мирскими нельзя… - обозлился Мишка. – Ну а Кузьмич-то каков! Ай да дед! Своих вон сколько настрогал. Жену сделал матерью-героиней, и остальных не обидел!
Молодец! Значит у всех баб одиночек его же дети? Ну, уж ничего не поделаешь – вера! Сам Бог велит…» Мишка представил, что и его дети будут бегать по скиту, расти как чертополох на задах огорода, и уму опять сделалось смешно.
А что, ведь уже бегают двое где-то на просторах матушки России. Стоит, наверное, и здесь оставить свой след? Тем более безвозмездно! А баба-то вон какая! Колени, бёдра из-под сарафана выпирают. Подол на них лежит и не прячет их силы. Руки в джемпере, грудь… Грудь прямо просит, чтобы её помяли. Соски, вон сквозь материю проскочить норовят. Мочки уха розовенькие и шея белая… Мишка от своих фантазий разгорелся. Взять бы её прямо здесь, у костра, да разве такую возьмёшь? И ружьё вон рядом с ней…
---- Приду, - неуверенно сказал Мишка. – Когда молебен-то?
---- Сегодня к сумеркам.
---- А Кузьмич примет? Он ведь вон какой у вас строгий: одно нельзя, другое не можно…
---- Примет, если беса в себе не принесёшь. Я скажу ему.
---- А ты примешь, - закинул Мишка удочку.
---- Больно скор ты, - усмехнулась Шура и лукаво посмотрела из-под платка.
Всё на ней сидело ловко и красиво. Даже платок зелёненький, треугольничком сложенный и завязанный на подбородке… Мишка, конечно же пойдёт на молебен и будет биться лбом о вымытый до белизны банный пол. Стоит сыграть ради такой.
Хариусы были съедены в считанные минуты. Наверное, нет на земле пищи, вкуснее жареного на костре хариуса. Спинка у него мягкая, сластит, и аромат от неё – не в сказке сказать, ни пером описать. Вкуснейшая из речных рыб! Ленок, несмотря на свою красивость, ни в какое сравнение не идёт с хариусом.
---- Так примешь? Я же ваш..
---- Приходи, помолимся…
---- Любить буду…
Шура смотрела на Мишку с любопытством.
---- Любить буду, - повторил Мишка.
---- Приходи, помолимся…
---- Не думай, я мужик, что надо!
Что подразумевал Мишка под словами «что надо» он и сам, наверное не знал, но желание понравиться Шуре толкало его вперёд.
Шура, ничего не ответив, поднялась, чтобы пуститься в обратный путь. Она чему-то улыбалась. Забросив рюкзак с рыбой на плечи, Шура зашагала в скит.
Какой из Мишки мужик доказательств долго ждать не пришлось. У той же скалы, на том же повороте тропы, где встретились Шура и Мишка, и произошла проверка. Шли они так же как и вверх: Шура впереди, Мишка за ней и столкнулись нос к носу с огромным медведем. В каком-то десятке метров они оцепенели друг перед другом. Медведь встал на задние лапы и стоял настороженно, смотрел своими маленькими глазками, не мигая. В оцепенении пролетели секунды длинною в вечность.
У Шуры руки опущены. Ружьё на плече. В стволе дробь. Хвататься за ружьё бессмысленно. Даже смертельно раненый зверь на таком расстоянии подомнёт. Бежать назад тоже нельзя. Это с виду медведь увалень, не всякий зверь от него убежит, а человек тем более.
Медведь чуть попятился, словно приготовился к прыжку, но стоял. Шура, оправившись от смятения, решала как быть. Наконец, тихо, словно уговаривая, произнесла:
---- Уходи, уходи…
Медведь дёрнул носом, вытянулся во весь огромный рост, но не уходил. Он словно любовался Шурой.
---- Уходи, - взмолилась Шура.
Медведь стоял. Надо было что-то делать.
---- Ух, Ух, - хлопнула Шура себя по бедрам.
И медведь словно опомнился.
---- Ух, Ух, - ухнул в ответ, взмахнул передними лапами перед собой, развернулся и скрылся за скалой.
Не раз встречала охотница медведей в тайге, но никогда не сталкивалась с ними так близко. Они уходили сразу, как только видели, или чуяли человека. Этот же оказался со странностями, словно дрессированный.
Напряжение спало. Шура почувствовала слабость, прислонилась спиной к кедру и тут вспомнила о спутнике, посмотрела назад, но Мишки на тропе не было. Её почему-то не удивило исчезновение Мишки, её удивило то, как бесшумно он сумел убежать. Полностью придя в себя, Шура кликнула Мишку.
---- Эй, ты где?
Она знала его имя, но кричать по имени не хотела
---- Эге, ге! –сложила она ладони рупором. – Медведь ушел.
Крик её утопал в густом лесном воздухе, терялся в кустарниках.
---- Эге, гей!!!
Но никто не откликался.
Искать она Мишку не пошла. Речка рядом, тропу он знает. Шура уверенно зашагала в скит. А не состоявшийся жених явился в поселок только к вечеру. Больше Шура о нём не думала, а Мишка стал обходить её стороной.