Князь да княгиня. Сказка седьмая

Время и место действия: середина XVIII века (зима 1749 года – начало осени 1750 года). Российская империя, Санкт-Петербург, Москва.

Сюжет романа построен на исторических параллелях, однако полного отождествления романтических героев и их исторических прототипов не происходит, некоторые детали биографий, а также повороты сюжета, события, лица являются плодом вымысла.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

КНЯЗЬ  ДА  КНЯГИНЯ. Сказка седьмая. Примирение.

Встреча.
Костюм Адама.
Ночь, утро, день.
Паломничество.
Счастье.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ВСТРЕЧА.

Ты не ходи, Иван, за мной,
Ты не топай ногой.
Ты не топай ногой,
Мне не быть за тобой.
          Из русской песни.


          Погода стала все более портиться, похолодало, пошли дожди. Старая княгиня еще не решила, где она проведет зиму: поехать ли в Москву, в Петербург или же остаться здесь, в деревенской, так сказать, глуши (впрочем, глуши весьма относительной, ведь речь шла о Подмосковье, хотя и не ближнем), чтобы зазимовать вдали от суеты и блеска высшего света, ведь не в одиночестве же: вдвоем и в деревне зимою жить уютнее и приятнее не придумать, за окном-то снега и мороз, а сами-то в натопленной горнице, в теплой постели, в обнимку, вот уж благодать. 

Считалось, что местный помещик Дмитрий Иванович гостит в усадьбе у своей соседки, местной помещицы, отвлекаясь от такого времяпрепровождения только время от времени, чтобы посетить свое имение и приглядеть за делами, причем в ее же, соседкином, неизменным сопровождении.

Конечно, столь затяжное гостевание в глазах окружающих было шито белыми нитками, но тем не менее оно все продолжалось и продолжалось, и конца ему не предвиделось. Союз двух пожилых людей, внезапно сложившийся этим летом к их обоюдному удовольствию, кажется, только окреп за то время, что они провели вместе.

Блаженствуя в настоящем, они не собирались расставаться и в будущем, желая так устроить свою дальнейшую жизнь, чтобы это никогда не понадобилось. Пока же насущный вопрос о том, чего им больше хочется, ехать на зиму в город или остаться за городом, находился у них на стадии обсуждения, племянник старой княгини прислал письмо, в котором извещал, что вскоре приедет за своей женой.

- Что мне в нем, может, и не вовсе по душе, но только вот не это, не его аккуратность, - заявила старая княгиня, прочитав письмо во всеуслышанье при первой удобной к тому возможности, за одной из обеденных трапез, на которые чаще всего по заведенному порядку собирались все обитатели дома, удостоенные чести сидеть за одним столом с хозяйкой. - Всегда если уж что задумает, так выскажется ясно и исполнит в точности. Вот, и письмо прислал вовремя, как раз, когда из деревни уезжать пора, и дата стоит, в какое время сам пожалует, и уж наверное не запозднится. Понятно, удобно, никому никаких беспокойств. Хорошо, одним словом.      
- Военная четкость, - поддержал пожилую госпожу ее сожитель.

          Княгиня же Настасья сочла за лучшее не говорить ничего. Князь Василий, соблюдая приличия, изредка и до этого дня присылал известия о себе, с неизменным запросом о том, каковы обстоятельства у его родных. Княжеские послания, написанные красивым ровным почерком полкового писаря, служившего под началом князя и частенько оказывавшегося ему весьма полезным, очень походили друг на друга: начинались с шаблонных приветствий, затем сдержанно и сухо, всего в двух-трех словах отражали суть ныне происходящего с князем, и заканчивались так же шаблонно, выражением пожелания получить ответную весточку о здоровье близких и прощальными вежливыми поклонами.

Внизу всегда стояла определенно казавшаяся предвзятому взгляду Настасьи Васильевны корявой, но на самом деле просто слегка размашистая, «своеручная» подпись отправителя.

Старая княгиня, получая эту корреспонденцию, оставалась довольна, потому что ничего другого и не ждала, а молодая княгиня тайно злилась. Он писал, как ни в чем не бывало, конечно, иного и быть не могло, принимая во внимание, что письма сочинялись даже и не им самим, и все же с его стороны по отношению к ней это отдавало наглостью. Однако она вынужденно молчала, только думала про себя, чем же все это может кончиться. И вот, дождалась. Вот чем это должно было, по его мнению, кончиться: он собирался приехать за нею и забрать ее назад, тоже как ни в чем ни бывало.

Их ссора, которую они оба, даже не сговариваясь меж собою, скрывали, не посвящая в нее окружающих, благодаря их обоюдным стараниям так и оставалась по сей день никому, кроме них, неизвестной, они вполне преуспели в своем обмане, создавая и поддерживая в глазах окружающих столь идеальную картину семейных отношений, этакую внешнюю иллюзию полного благополучия.

Да, тут не к чему было придраться, все выглядело с самого начала и до самого конца вполне естественно: он отправил жену в деревню к родственнице, чтобы она по возникшей необходимости поправила на покое здоровье, а теперь время прошло, разлука миновала. То есть опять-таки по виду все обстояло точно так, как и должно быть в благополучной семье.

          Молодая княгиня полночи потом проворочалась на своей постели, вся во власти жгучих переживаний. Она, положим, сама делала все, от нее зависящее, соблюдая эти самые внешние приличия, она тоже ему писала,  и делала это не хуже, чем он, то есть его писарь, кстати, придерживаясь того же протокольного стиля: приветствие, краткое сообщение о текущих делах, заключительное слово прощанья согласно правилам хорошего тона. И все это, конечно, потому, что желала избежать лишних расспросов и разговоров, чтобы не вызвать подозрений мужниной тетушки, опасаясь, как бы ее тайна не вылезла ненароком наружу… слишком постыдная тайна, которую не стоило обнародовать, которая чести бы не принесла, только стыд и вред…

Но она-то при этом оставалась весьма далека от того, чтобы собраться поступить так, как это, если судить по содержанию последнего полученного известия, кажется, всерьез пришло ему в голову, то есть просто обойти стороной разверзнувшуюся между ними пропасть и, намеренно игнорируя ссору, сойтись снова - молчком.

В самом деле, если ссоры будто не бывало, то и мириться нужды тоже нет. Один раз нечто подобное уже меж ними случилось, после той его пьянки в кабаке, когда… одним словом, если проявить точность, когда он вот именно что нажрался в хлам и так грубо обидел ее под пьяную руку… но потом они встретились и бросились друг другу в объятия, будто по обоюдному уговору придав неприятность, случившуюся с ними, забвению.

Однако, как теперь стало точно известно, ни к чему хорошему это не привело, а, стало быть, не являлось и правильным. По крайней мере она в этом не сомневалась, ей это было ясно, как день. А ему вот, похоже, нет, у него, судя по всему, имелась своя особая точка зрения на происходящее, вот он и решил повторить прошлый опыт снова, хотя дело на этот раз обстояло куда серьезнее той давней размолвки.

Здорово придумано, ничего не скажешь! И что же из всего этого может, в таком случае, получиться, позволь она ему поступить задуманным им образом? Что же ожидает ее после? Одно пойдет себе по накатанной, по старинке, да и другое тоже? Он опять начнет с нею жить и опять примется ее тиранить? 

- Шалишь, голубчик, - бормотала княгиня и скрипела зубами с досады. - Ничего тебе вот так запросто не будет. Ишь, умный какой выискался, приедет он, за женой, к себе забрать. Шалишь! Я ничего не забыла и тебе забывать не советую!

          О том, что женщинам, нежным и слабым, хотя и куда более цивилизованным, следует, тем не менее, как-то по-хитрому приноравливаться к своим грубоватым, но столь неотразимым в этой грубоватости мужчинам, чтобы, не дай бог, их не потерять, обтесывая их под себя исподволь, потихоньку, то есть применяя в семейной жизни тонкую политику, она в этот момент даже и не вспомнила, и это несмотря на то, что была недавно буквально окрылена этой мудрой и дальновидной идеей, созревшей в ее уме под влиянием жизненных обстоятельств и животрепещущих переживаний, к которой, впрочем, в разное время по необходимости приходили многие весьма достойные представительницы прекрасного пола… окрылена примерно также, как еще более ранним по времени, принятым было сгоряча решением: забыть старую любовь, а там взять да и влюбиться заново…

Да, похоже, обе одинаково дивные задумки провалились примерно с равным успехом. Потому что все это было блуждание в потемках, не более, правильный же путь, путь к свету, путь к обладанию счастьем лежал где-то не здесь, где-то поодаль.

Впрочем, как поступить, когда он в самом деле приедет согласно своему оглашенному намерению… приедет ведь, в самом деле, верно тетенька сказала, что обещал, то исполнит… как вести себя с ним, как держаться, что говорить, на чем настаивать, она при всем том не знала.

Она так этого и не надумала, хотя времени у нее было довольно. Как ей поступить? Не скрывать своего возмущения, прогнать его с глаз? А вдруг он послушается и уйдет? Прогнать значит расстаться. А как же любовь? Забыть? Не получается. Искать новую привязанность? Не нужно ей этого. Так что же делать? Неужели вправду сойтись с ним снова? Немыслимо!..

А если он вздумает опять проявить свою власть и попытается просто принудить ее к совместной жизни, не обращая внимания на ее желания? Ну, это у него не пройдет! И в старину разводились, а уж теперь тем более. Хотя, судя по тому, как он себя вел, когда провожал ее, он к прежним злым делам вряд ли снова вернется… Но на что же он рассчитывает, в таком случае, на что надеется? Неужели на ее благосклонность, и это после всего, что было? Думает, дескать, одичала в разлуке, так еще обрадуется своему счастью?   

          Принимая во внимание, что, поскольку печальный пример старой княгини, своенравие которой, столкнувшись с проявлениями тяжелого характера богоданного супруга, привело ее брак к полному краху, пример, который совсем недавно приводил молодую женщину в трепет, в этот момент даже не пришел ей на мысли, можно было предположить, что князя, по самой крайней мере, вместо приятного свидания с успешно приведенной им к покорности женой, наскучавшейся в деревне без его бесподобного общества до того приятного состояния, чтобы стать совершенно уже шелковой, ожидало все же нечто противоположное нежной встрече двух любящих голубков… скорее всего, что-то вроде не самой слабой семейной разборки... что-то вроде летней грозы, непременно с громом и молниями…

Однако, пусть даже сама княгиня не захотела бы себе сейчас в этом признаться даже наедине с собою, тут могли иметь место варианты. Жизнь вообще сложная штука, полная противоречий… тем более жизнь семейная…

Вопреки ее же внутреннему убеждению, то есть прямо противоположным образом, не невозможным представлялось также и такое, что сюжет ожидало в будущем иное развитие, нежели скандал с громом и молниями… с битьем посуды или мужниной физиономии, что уж там под руку подвернется первым… иное продолжение, хотя бы потому, что вместо печальной повести о жизни двух сначала любивших, а затем ненавидевших друг друга и все равно, так или иначе, связанных между собою незримыми нитями общей судьбы людей, из-за чего судьба их и оказалась столь плачевна, молодой княгине на память вдруг почему-то пришло то посещение московского доктора, специалиста по женским недугам, на которое ее склонила подруга Глаша, во время которого она узнала ранее неведомые ей подробности о состоянии своего здоровья и получила лечебные назначения… каковых назначений она, собственно говоря, довольно старательно придерживалась все последнее время.

Доктор, проводивший осмотр в присутствии подбадривавшей ее подруги, с полной корректностью, по возможности через рубашку, давая затем свои наставления пациентке, посетовал, что она привезла с собой к нему эту самую подругу, а не своего мужа: по его словам, он в таком случае проинструктировал бы его светлость на предмет того, каким именно образом следует растирать больные места, при чем данная мера вне всяких сомнений принесла бы, помимо естественного в подобных случаях  удовольствия, пришедшегося бы по нраву обоим супругам, несомненную пользу…

«Уж его светлость точно не отказался бы постараться», - подумала тогда же княгиня Настасья, весьма живо представив себе подобную процедуру… и уже безо всякой рубашки, разумеется, муж ведь не доктор… Любопытно, что то же самое соображение посетило ее и сейчас. Муж приезжает, завтра- послезавтра он окажется здесь, вот вам, сударыня, и случай привести назначение доктора в исполнение… такое занятное назначение…

Тут-то головка у молодой княгини ощутимо закружилась, во рту пересохло, дыхание сбилось, сердечный четкий ритм дал перебой… В последнее время, прослеживая от нечего делать жизнь других людей, тетеньки и ее друга, замужних и женатых мужчин и женщин, даже неугомонной горничной Вари, она, с одной стороны отдохнувшая и поздоровевшая, а с другой стороны слишком полная жизненных сил и в самом деле соскучившаяся в тишине, покое и однообразии деревенского быта, особенно остро чувствовала, как плохо быть одной… одной, хотя и в расцвете молодых лет и красоты, в то время, когда так многие рядом с нею любят и счастливы… это кажется настолько простым и естественным, любить и быть счастливым, словно дышать… а ей вот с этим не повезло… и показал бог, да не дал… не даром кто-то обронил, не мил, мол, и свет, когда милого нет…
 
          Таким образом, принимая во внимание все вышеизложенное, ей, бедняжке, совершенно выбитой из колеи, стоящей на новом жизненном распутье, понадобилось несколько минут, чтобы среди разгула обуревавших ее чувств и мыслей совладать с собою и снова хорошенько разозлиться на законного супруга, этого невежу, этого лиходея, этого… Как там сказала Глаша про своего драгоценного обожаемого супруга? Скотина недорезанная!..
- Убью, путь только попробует меня пальцем снова коснуться… Вот так вот возьму и… убью…
 
- …Не смейте, говорит, меня и пальцем коснуться, потому как я об ваших всех замашках невозможных слышала довольно, чтобы желать от вас подалее быть. Одним словом, вышло совсем, как в той песенке-припевке:
                Дорогая ненагляда,
                Я пришел, а ты не рада.
                Я пришел увидеть вас,
                А вы капризитесь гораз.
          И как же вы думаете он тогда, при сей явной амурной неудаче поступил? Ушел себе восвояси, несолоно хлебавши? Нет, шалишь, не на такого напали! Наутро другого дня отворяет эта дама окно, чтобы на улицу поглядеть, и видит такую картину, что и во сне не приснится: как раз напротив ее дома целый батальон солдат занимается строевыми экцерцициями, ну там, марширует, направо-налево шеренги разворачивает, другие приемы разные выполняет, а командует, как и положено, офицер, молодой такой, рослый, собой пригожий… и совершенно при этом голый.
          Марширующие солдаты зрелище не слишком, согласитесь, непривычное, но только чтобы перед ними их строевой начальник, говоря языком приличий, в костюме прародителя нашего Адама, а говоря попросту, сверкая голой задницей выступал, это уже дело вовсе неслыханное и невиданное. На голове треуголка, на ногах сапоги, на боку сабля, а более-то ничего, ни тряпочки, ни ниточки.
          И, конечно, сей отважный командир тот неудачливый соблазнитель, отвергнутый кокеткой, и был. Поскольку терпеть подобные отказы он не привык, без борьбы же никогда не сдавался, то, решив доказать неприступной, на какие безумства готов в отчаянии от ее ему в райской утехе отказа, вплоть до самого немыслимого конфуза, он ей вот такой вот спектакль под окнами и устроил.
 
- А что дальше было? Дама-то оценила ли сей подвиг, сдалась ли? – спросила, улыбаясь, старая княгиня, обращаясь к своему «сердечному другу». Дмитрий Иванович, и без того отличавшийся живостью нрава и смешливостью, еле-еле через собственный смех досказавший подлинное приключение одного из представителей золотой петербургской молодежи, махнул рукой.

- Правду скажу, насчет дамы не знаю, как она там после поступить за лучшее сочла, зато точно известно, что слух о беспримерном происшествии вскоре дошел до императрицы, но Ее величество, милостивая к сему проказнику, и не без причины, сама разбирать дело не стала, отослала виновного к отцу, генерал-фельдмаршалу, а тот уж вызвал шалуна пред свои очи да велел слуге принести пук розог, да и говорит, скидай, негодник, штаны, пороть тебя стану, ты это заслужил. А сын ему в ответ, я, дескать, полковник, чтобы со мной так-то. А отец ему на то, мол, знаю, не забыл, и к мундиру твоему должное уважение питаю, да только мундиру как раз ничего и не сделается, наказывать-то я буду не полковника. Деваться было некуда, припороли повесу не шуточно, да он и тут себе не изменил, заорал по-дурашливому в голос: «Держите, утекаю!» И смех, и грех, ей богу, - и рассказчик снова затрясся от приступа хохота.

- Я чаю, это правда, что люди говорят, будто молодчик этот есть самого покойного императора произведение, - сказала княгиня. - Тот большой был охотник до женского полу, ни одной юбки не пропускал, вот уж когда нравы были при дворе, не нынешним чета, хоть и их хают, не устают. И скольких своих любовниц он замуж за своих денщиков повыдавал! Вот и матушку нашего проказника, осчастливив в свой черед, отдал своему верному слуге, наградив его притом чином бригадира. Она же сама еще до сей поры этим хвалится, не устает, и не стыдится нисколько. Ее величество про эти дела, видно, доподлинно ведает, к братцу своему побочному, пусть ее отцом и не признанному при жизни, пристрастие явное питает, прощает ему все, как любящая сестрица. Ему-то чины и награды, будто с потолка, ни за что сыплются. В самом деле, в девятнадцать лет и уже в полковники попал, а в голове-то ветер только так свищет. Маршировать голым под окнами у красавицы, чтобы только к уступке ее вынудить, это надо же такое придумать…

- Будь справедлива, душа моя. Он ведь воевал, со шведами в прошлую финскую кампанию, и под Гельсингфорсом, говорят, отличиться случай имел, хотя от роду годочков-то ему и в самом деле было всего ничего, шестнадцать-семнадцать, не более, - возразил Дмитрий Иванович, вытирая между тем рукой слезы, выступившие у него от смеха на глаза.

- Чего он там воевал! Только-только пороху понюхал, - недовольно проворчала его оппонентка. В словах и голосе старой княгини явно сквозило недовольство, так как она, слушая о буйных и практически безнаказанных выходках незаконнорожденного царевича, которому жизнь улыбалась с колыбели и продолжала улыбаться и посейчас, сравнивала про себя эту счастливую судьбу с не в пример тяжелой судьбой племянника, получившего, наконец, положим, то, что ему причиталось по праву рождения, то же преуспевание и те же чины, но какой неизмеримо более дорогой ценой!

            Князь Василий приехал в подмосковную усадьбу своей тетки, как и обещал, в тот именно срок, который был указан в его последнем послании. Тетка, поджидая племянника, почему-то на тот час запамятовав его всегдашние привычки, велела слугам приглядывать за подъездной дорогой, чтобы вовремя заметить экипаж, однако князь прискакал верхом и один, и его появление, конечно, проглядели и прохлопали, вплоть до того самого момента, когда всадник, миновав ворота, пересек двор и осадил лошадь у крыльца.

Вышедшая как раз в эту минуту на крыльцо ключница княгини, собиравшаяся по поручению госпожи спросить у работников, находившихся вне дома, не видать ли еще дорогого гостя, от неожиданности не узнала приезжего и уставилась на него во все глаза, а пришла в себя, только когда он спросил, дома ли хозяйка.

Так что, можно сказать, что князя первой увидала и узнала молодая княгиня Настасья, читавшая в кресле возле окна гостиной, находившейся на  втором этаже, откуда открывался прекрасный вид на двор и подъезд, но на встречу к нему торопиться, понятное дело, не стала. Сердце у нее глухо стукнуло, дыхание захватило, и она на всякий случай, чтобы он также не увидал ее, вскочив с места, быстро спряталась за портьеру.

Ей почему-то показалось удивительным, что за время разлуки муж ее нисколько не изменился, и она его сразу смогла узнать. С другой стороны, за три месяца вполне обыденной жизни человек, конечно, измениться и не может, так и останется тем же, прежним, каким был в недавнем прошлом, каким помнился, вызывая при этом самые противоречивые чувства… 

Князь спешился и уже вошел в дом, когда к нему навстречу кинулась, запыхавшись, старая княгиня, оповещенная примчавшейся к ней со всех ног ключницей, обхватила его за плечи и, пригнув к себе его голову, принялась целовать в обе щеки. Вторым с князем поздоровался вышедший в прихожую княгинин сожитель, тут же последовали приветствия высыпавшей изо всех углов взбаламученной происшествием дворни.
 
- Где Настасья-то? – закричала старая княгиня, заметив, что кого-то в этой оживленной толпе не хватает, и оглядываясь по сторонам в поисках пропажи. - Скажите кто-нибудь Настасье Васильевне, пусть спустится скорее сюда, - распорядилась она. - Сейчас ее позовут, - обратилась она к племяннику. - Соскучился, небось?.. О, господи, свет, как же я тебе рада! Давно ведь не видались, целое лето. Говори, как добрался, как дела, вообще про все рассказывай… Иди сюда, садись… Да где молодая княгиня? Передали ей, что муж-то приехал?
 
          Поскольку молодой княгине в самом деле уже передали это важное известие, она вынуждена была, пусть и еще помешкав минуту-другую, спуститься по парадной лестнице вниз и войти в комнату, куда хозяйка дома провела своего дорогого родича и гостя. Князь встал, когда она вошла, и шагнул к ней навстречу, но остановился перед нею, не зная, как себя с ней держать, что делать, что сказать. Она тоже остановилась и тоже молчала. Наконец, решившись, он наклонился к ней и чмокнул в щеку.

- Здравствуй, Настя, - пробормотал он. - Как ты?
- Со мной все хорошо, Василий Михайлович, - произнесла Настасья Васильевна, стоя на месте, как вкопанная, и не делая попытки ни убежать, как, возможно, про себя побаивался он, ни броситься мужу на грудь, что, конечно, куда меньше удивило бы старую княгиню, с некоторым недоумением наблюдавшую эту встречу, показавшуюся ей несколько натянутой.

Впрочем, поскольку пожилая дама была сама и обрадована, и взволнована, то она не совсем отдавала себе отчет в том, что сейчас наблюдала перед собой.

А затем молодая княгиня со всей вежливостью спросила, как он добрался, не устал ли, не желает ли с дороги умыться, и в этих простых, но определенно насущных вопросах возникшая было неловкость как-то довольно естественно и рассосалась, не слишком бросившись в глаза окружающим.             

- Нет, он все же какой-то другой, - думала потом молодая женщина, через несколько минут после кое-как пережитого свидания оставив мужа на попечение тетки и слуг, а сама отправившись к себе переодеваться для обеда, ведь время было как раз соответствующее. Зачем она думала об этом? Какое ей было дело до того, что там с ним происходило или происходит, как он выглядит?

- На лицо сильно загорел, вот что, а глаза от этого совсем светлыми кажутся... и совсем зелеными… 

          В этот миг ей стало ужасно обидно. Она прожила последние месяцы в одиночестве, в деревне, будто на обочине мира, несмотря на то, что была так молода, несмотря на обуревавшие ее желания любви и счастья, занятая, словно столетняя старуха, только тем, что лечилась от старых или новых болезней (поди в самом деле разбери, когда она успела обзавестись каким-то внутренним воспалением), да еще думала, вспоминала, размышляла, пытаясь разобраться в тех тяжелых неприятных вопросах, которые ставила перед нею жизнь, устраивавшаяся до того нескладно, как говорится, через пень-колоду.

И дни проходили стороной, время утекало, словно вода сквозь пальцы… у всех вокруг были сердечные привязанности… у подруги Глаши, у горничной Варьки… да что там, даже у старой княгини, и у той… А ведь на самом деле и у нее был муж, которого она могла любить, хотела любить, которого любила. И вот он приехал, он был снова рядом с нею,  не образ из снов, не воспоминание, но живой, настоящий, запылившийся после долгой скачки по петляющей между возвышенностей  холмистой гряды дороге… да еще такой загорелый, с будто посветлевшими на темном фоне лица глазами под резким изломом черных бровей.

Но вместо того, чтобы радостно отпраздновать встречу, она должна закрыть перед ним и свою дверь, и свое сердце, потому что иначе с ним нельзя… потому что он натворил такое, что иначе стало нельзя…
- Негодяй, что он со мной сделал, он мою жизнь загубил! Я его убью! Убью!

          Разговор за обеденным столом сначала шел немного вяло, ведь княгиня Настасья все больше молчала, стараясь не смотреть на мужа, хотя и сидевшего рядом с ней, и уткнувшись в свою тарелку, а старая княгиня уже задала племяннику все свои основные вопросы и выслушала на них ответы, поэтому слово в конце концов взял Дмитрий Иванович, любивший поболтать, что сейчас как раз было, собственно говоря, кстати.

Отдавая долг основному занятию молодого князя, он заговорил о том, что, по его мнению, имело отношение к военным делам, к армии. Рассказал, например, о ежедневном разводе караулов, которые производятся перед генерал-губернаторским домом в Москве на Тверской. Любопытное зрелище, особенно для приезжих, только вот жаль, там площадка мала, надо бы ее расширить, чтобы развернуться было где, может быть, так вскоре и сделают.

Но затем, поскольку на самом деле его личные интересы лежали в стороне от поднятой им было из уважения к гостю темы, он скоро сбился несколько в сторону и, продолжая иметь ввиду воинские мундиры, между тем стал говорить уже даже не о плац-парадах, а об отдельных случаях, произошедших, правда, с людьми, эти мундиры носившими, однако избирательно о тех случаях и о тех людях, о которых говорить было занятнее всего. А так как по нему занятнее выходило забавнее, то понятно, почему вскоре и он сам, и его слушатели, причем вольно или невольно, смеялись над похождениями царского бастарда, известного всем под фамилией прежнего царского денщика, нынешнего генерала, но даже внешне очень  походившего на своего настоящего отца, что было  особенно явным для представителей старой гвардии, еще остававшихся на сегодняшний момент в живых, счастливо пережив первого императора Всероссийского на несколько десятилетий, но его не забывая.

История про «костюм прародителя Адама» прозвучала не из самых первых:  о беззаботном повесе, который с детства ни в чем не знал нужды, привык к потачкам и баловству как со стороны приемного отца, так и обожавшей его матери, а затем, повзрослев, будучи истинным баловнем судьбы, продолжал получать подарок за подарком, один другого ценнее и дороже, пользуясь без зазрения совести положением и связями своей семьи и благосклонным вниманием императрицы, - об этом веселом и неугомонном счастливчике, о его похождениях и, так сказать, «шалостях» ходило немало анекдотов, по большей части столь же скандального характера, как и вышеприведенный.

- Он в самом деле хорошо себя показал в Финляндии против шведов, - сказал князь Василий. - Я его помню, мы в одном полку служили, да и почти на равных. Может быть, он и еще себя покажет, когда случай выйдет… Тогда и дурить бросит…
 
«Тогда мы все дурить бросим, - промелькнуло у него при этом невольно в голове. - Великий пост всем прижмет хвост…»

- Конечно, кровь играет, а выхода нет, - поддержал это замечание Дмитрий Иванович. - Таким в самый раз воевать идти, будет где удали молодецкой разгуляться. Война-то не ожидается ли в скором времени?
- В скором времени не ожидается, - ответил князь.
- И слава Богу, - сказала старая княгиня. - Настасьюшка, а ты чего все молчишь?
- Я… не очень нынче здорова… - пробормотала молодая княгиня.
- Что так?
- Что-то… горло побаливает…
- Горло? Так надо ромашкой пополоскать, - сказал Дмитрий Иванович. - Прикажи заварить, душа моя, - обратился он к своей подруге.

- Нет, благодарствую, не надо…
- Как не надо? - несколько встревоженным тоном вопросила старая княгиня. - Как не надо, если неможется? То-то я гляжу, ты смурная какая-то…
- Болит не сильно, само пройдет. Полежу вот немного, отдохну, и… пройдет…
- Да верно ли?
 
- Конечно… Прошу меня простить, я… мне лучше пойти к себе, - и княгиня Настасья, покраснев от своей невольной лжи, встала из-за стола.

«Глупость какую-то брякнула, - думала она. - Горло… Я и не охрипшая нисколько… Надо было про зуб сказать, зуб, дескать, болит… это больше на правду похоже… Ну да ладно, какая теперь разница…»

Но для того, чтобы наконец покинуть общество и больше не сидеть рядом с мужем, продолжая играть в притворство и при этом чувствуя, что надолго ее не хватит, годился любой предлог.
 
- Василий, сходи, проводи богоданную супругу, - сказала тут старая княгиня. - Разберись, чего там с нею приключилось. Сегодня с утра она еще здоровехонька была… Пойди, свет… - она заговорщицки кивнула племяннику седовласой головой, увенчанной пышными надушенными кружевами, одновременно перемигнувшись со своим другом…       

          Князь Василий встал из-за стола по примеру княгини Настасьи и отправился вслед за нею.

          Молодая женщина шла быстро, минуя анфиладу парадных комнат, главную лестницу, но он скоро догнал ее и пошел следом, через несколько минут оказавшись вместе с нею перед какой-то дверью. Княгиня взялась за ручку, открыла дверь и хотела войти. Вероятно, это была ее комната, потому что князь увидал в дверной проем стол с лежавшей на нем заложенной закладкой книгой, застеленную постель, на изголовье которой бросался в глаза белый кружевной ночной чепчик с розовыми лентами. На подоконнике стояла клетка с весело скачущей с жердочки на жердочку птичкой… все такие знакомые предметы…

- Настасья Васильевна, - проговорил князь…

Она остановилась на пороге и прямо поглядела ему в лицо. Может быть, ей было страшно в этот миг, может быть, сказались другие обуревавшие ее чувства. Он давно не видел открытого резкого взгляда ее ярко-голубых, расширившихся под влиянием сильных душевных переживаний глаз, и от неожиданности опешил, позабыв вдруг все, что хотел сказать.

- Я… я приехал спросить тебя… - наконец вымолвил он, сильно покраснев, но, собравшись с духом, договорил более уверенным тоном. - Что ты решила?

Тут опешила уже княгиня, и глаза ее расширись еще больше, хотя, кажется, это было невозможно. Но через минуту растерянность оставила ее и уступила место другому чувству. Она вся будто внутренне взвилась. Чего-чего она от него не ждала, но только не такого вопроса. Что она решила! Напортили, значит, вместе, а решать теперь должна она одна, а она и так уже всю голову сломала, день и ночь думая об одном и том же.

И что же это получается: что она ни решит, так и станется, и вся ответственность будет на ней? А если она велит ему убираться, он вот так возьмет и подчинится? Вот так вот возьмет и… уйдет? Уйдет, навсегда? Ни просить не будет, ни умолять, ни настаивать…

Он не любит ее, значит, совсем! Если бы любил, не так бы себя вел, сделал бы все, чтобы ее удержать. Или он думает, что, если он сюда приехал, если задал ей свой дурацкий вопрос, лучше которого измыслить, видно, не мог… увалень деревенский, неуч, одно слово… то он вот этим все как раз и сделал, что мог, все и сказал?

Вот он, стоит перед нею, такой здоровенный, головой под притолоку, в плечах косая сажень, смотрит на нее своими зелеными глазами, ставшими будто светлее на загорелом до черноты под влиянием летнего щедрого солнца, обветренном лице…  весь тут… хоть режьте, хоть ешьте… и она, она, которую он так глупо ревновал, с которой он так скверно обращался, которую он даже под горячую руку чуть не отстегал своей плеткой, боже мой!.. она и должна вынести свой приговор, не только ему одному, им обоим, всей их бестолковой сумасшедшей любви, всей их жизни, прошлой, настоящей, будущей… «Что ты решила?» Каково!

- А что я могу решить? – крикнула она, явно выйдя из себя. - Что тут можно решить?.. Вон, другие, и вовсе беспутные балбесы, а на что только не готовы ради женщины, даже и не невесты, и не жены, и не любовницы, ради того одного, чтобы она просто на минуту у окна замерла, взгляд не в силах отвести, и подумала, кто еще за ее любовь на такое может пойти, даже самого постыдного позора и того не побоявшись! В чем мать родила перед нею на вытяжку по стойке смирно и честь отдать! А вы… вы… вы невыносимый, вы ужасный человек! От вас одно горе, вы только и способны, чтобы себя и других мучить… Я ничего решать не буду, не надейтесь!

Она затопала ногами и ринулась мимо него в комнату, резко и громко захлопнув за собой дверь.    

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . КОСТЮМ  АДАМА.

Без тебя прожить – только маяться.
Вот ведь как оно у нас получается.
          Из песни.

Миленький, не стукайся,
Хорошенький, не брякайся.
У переднего окна
Только поцарапайся!
          Частушка.


          Княгиня Настасья, выпалив одним духом все, что в тот момент бурлило в ее сердце, не слишком выбирая при этом слова, потому что не в словах заключалась суть, сжала кулаки, затопала ногами и ринулась мимо мужа в комнату, резко и громко захлопнув за собой дверь.

          Дверь резко и громко хлопнула прямо перед носом князя Василия, настолько близко, что он даже дернулся, будто получил удар по лицу… что-то вроде пощечины.

Чувствуя, что весь горит от прихлынувшей к груди, шее и голове жаркой клокочущей крови, с испариной на лбу над бровями и с ослабевшими, ставшими будто ватными ногами, с внезапно задрожавшими коленями, он прислонился спиной к стене рядом с закрытым входом в комнату, где скрылась миг назад его жена, и с трудом перевел дух.

Так, ну что ж! Нечто подобное он и ожидал. Странно было бы рассчитывать на иной прием. Разве уж только она совсем бы тут в глуши пала духом. Но ее ведь так просто не согнешь, ему ли того не знать. И вот перед ним ее дверь, и эта дверь закрыта.

А впрочем… впрочем, так ли все беспросветно? Она могла приказать ему убираться с глаз долой, но не сделала этого. Дверь перед ним захлопнула, правда, и с сердцем, однако не выкрикнула при том, мол, иди ты к черту и не возвращайся!

А что же она тогда выкрикнула? Что-то про то, о чем старый чудак за столом живописал, про голую маршировку молодого сумасброда под окном у отказавшей ему в любовном свидании женщины… «Кто еще за любовь на такое способен, самого позора и того не побояться! В чем мать родила перед нею на вытяжку по стойке смирно и честь отдать!» Так не это ли и ответ?
Конечно, она, скорее всего, просто сгоряча выпалила, другого ничего не вспомнив… да уж тут как сошлось, так и сошлось, не переделать, не пересказать…

Но, господи, какая глупость, брать пример с подвигов вовсе беспутного гуляки, над которыми не только весь Петербург потешается, но и Москва, как выяснилось, тоже. Однако это все же хоть что-то… что-то вроде зацепки… Да, без сомнения, и выбирать тут не приходится. И это куда лучше, чем просто пошел вон, дурак. Хоть надежда какая-то. «В чем мать родила на вытяжку по стойке смирно и честь отдать!» А что, терять-то все равно нечего…   

          Княгиня долго не могла заснуть в ту ночь и плакала перед сном, обильно увлажнив горючими слезами свою подушку. Она плакала и молилась, как сумела в такой особенный момент, с сокрушением души и сердца, отчаянно прося себе помощи у небесных бесплотных сил, прося заступничества, прося о том, чтобы случилось невозможное и ее счастье было бы спасено. Но какая вода, самая светлая, какие слезы, самые жгучие,  смогут смыть с него совершенный перед нею грех? И где, и возможно ли взять силы простить, чтобы начать жить будто заново, будто принявшись записывать жизненную повесть, повесть надежды, любви, счастья и горя с чистого листа?   

          Потом княгиня, изнемогая от печали, заснула, но спала некрепко, беспокойно, а под утро проснулась ненадолго от того, что в окно забарабанил дождь. Стук частых дождевых капель по стеклу был негромок, однообразен и отдавал какой-то усталой, постылой тоской. Всхлипнув, молодая женщина завернулась покрепче в одеяло, закутав даже голову, чтобы не слышать этого тихого монотонного шума, одновременно подумав про себя, что осенью дожди не редкость, что теперь с каждым днем погода все больше будет портиться, что дожди, подобные этому, будут идти все чаще, чаще… и так до тех пор, пока совсем не сбросят все потемневшие мятые листья деревья, засыпав ими, недавно столь красивыми и яркими, а теперь превратившимися в сор и в гниль мокрую черную землю… пока не улетят далеко к югу перелетные птицы… пока не войдут в полную силу холода, предвещающие новую долгую зиму, и не выпадет наконец, закрывая убожество обессилевшего, умирающего мира, белый, как саван, снег…

А когда на душе тоска, а за окнами осень, то и вовсе хоть волком вой. «Уже и к утру, должно быть, раз дождь полил, станет холоднее», - промелькнуло у нее в мыслях в ту особую последнюю минуту между бодрствованием и сном, когда она, не смотря на владевшее ею уныние, согревшись в тепле и позволив этому теплу себя убаюкать, так же, как заунывной песне осеннего ненастья, столь явственно различимой в тишине осенней ночи, такой промозглой и такой беспросветно-черной, уже засыпала, с тем, чтобы забыть до нового пробуждения про все свои печали и горести. Каким-то окажется мир, когда она снова откроет свои глаза, вынырнув навстречу яви из царства сновидений? Думать об этом она не хотела…

          На этот раз сон молодой женщины был спокоен и глубок, тем сложнее оказалось разбудить ее горничной.

- Настасья Васильевна, барыня, голубушка, проснитесь! – услыхала молодая княгиня и, с трудом, медленно пробуждаясь, приоткрыла глаза. За окном уже светало, комнату наполняли серые предутренние сумерки.
- Что тебе, Варя? – пробормотала еще не выспавшаяся и совершенно сонная княгиня.
- Барыня, голубушка, гляньте в окно! Скорее гляньте в окно!
- Да что там такое? – молодая княгиня не желала вставать, однако голос горничной выдавал слишком явную тревогу. - Пожар, что ли?
- Хуже! – вырвалось в ответ у Варвары...

          С помощью служанки Настасья Васильевна, поминутно мешкая и совершая неловкие движения, как это бывает свойственно еще  наполовину спящему человеку, не вполне освободившемуся из объятий ночного забытья, все-таки наконец выбралась из уютного плена своей нагретой постели и, зевая, потягиваясь, с трудом всунув ноги в домашние туфельки, поднялась с постели и нетвердой походкой, зябко ежась и потирая плечи руками, одновременно поддерживаемая и увлекаемая стараниями тормошившей и торопившей ее Вари, подошла к окну.

Еще раз зевнув, сощурившись и поглядев через забрызганное по-прежнему моросящим дождем стекло наружу, она с минуту молчала, не сразу уразумев, что именно ей довелось увидеть перед собою в это серое ненастное осеннее утро… затем ахнула и схватилась за голову.
- Не может быть! – выкрикнула она…   

          Спальня молодой княгини располагалась на первом этаже княжеского дома, ее единственное окно выходило не на парадный фасад, не на подъездной двор, а в усадебный сад. Прямо перед этим окном ветер раскачивал почти полностью облетевшие, мокрые черные деревья, а прямо под этими деревьями, будто неведомо кто, зачем и когда учредил здесь военный караул, стоял навытяжку человек, в военной треуголке, в сапогах, с перекинутой через плечо перевязью и с саблей на бедре, отлично видный в разреженном утреннем свете…

Он стоял лицом к окну, вытянувшись в струнку, закинув голову, совершенно неподвижно, несмотря на секущие его тело холодные дождевые струи, накрепко застыв, будто окаменев в стационарной позе часового… будучи при этом совершенно голым.  Кроме треуголки, сабли и сапог, на нем не было ничего, ни тряпочки, ни ниточки. Узнать диковинного часового молодой княгине не составило труда: это был ее муж, князь Василий.

- Господи, - твердила без конца у нее над ухом Варька, - господи боже… Я как с минуту назад встала и в окно случайно глянула, так вот и…  глазам своим не поверила… и сразу к вам… Час еще очень ранний, может, кроме меня и вас, Настасья Васильевна, этого больше пока никто в усадьбе не увидел…

- Увести его оттуда надо, скорее! – закричала княгиня, с которой в один миг соскочил не только сон, но и самые воспоминания о сне, тут же догадавшись, не мешкая и минуты, что надо делать в первую очередь.
Потрясение, пережитое ею, оказалось настолько сильным, что она и соображать, и действовать начала очень быстро.

- Скорее… - она попыталась распахнуть окно, однако ввиду ожидания холодов уже была вставлена вторая, зимняя рама, так что у нее ничего не получилось. - Вот чертов дурак, невежа…

Варвара была посвящена если уж не прямо во все дела своей госпожи, то во многие, однако Настасья Васильевна обычно все же не проявляла склонности к их обсуждению со служанкой, держа некоторую дистанцию, и тем более избегала высказываться настолько откровенно… однако момент явно выдался не из рядовых, внося свои коррективы в принятую линию поведения…

- Дурак, невежа… - бормотала княгиня, забывшись. - Мало я через него горя хлебнула, так еще и опозорить меня вздумал… - не добившись толку с оконными створками, она кинулась было к дверям, но тут же вернулась. - Покрывало, Варька! Прикрыть его надобно! Бежим!
- Там дождь, барыня, и захолодало, кажется… Вам бы шаль накинуть, погодите, я найду…
- Ах, не до того! Быстрее!

          Молодые женщины, обе одинаково растрепанные, обе в белых мятых ночных сорочках и в шлепанцах на босу ногу, кажется, меньше чем за минуту в результате стремительного движения миновали часть коридора нижнего этажа и оказались перед дверью, выходившей в сад.
Дверь была, конечно заперта, но, к счастью, только на внутреннюю задвижку.

Отворив ее, они немедленно попали во власть холодного ветра и дождя, задрожав и съежившись, а также поскользнулись на мокрой листве, устилавшей низкое садовое крылечко, но это их не задержало.  Путаясь в облепивших ноги подолах сорочек, роняя утопающие в скользкой грязи туфельки, княгиня впереди, а за ней ее верная наперсница понеслись к тому месту, где их глазам предстало минуту назад небывалое зрелище.

- Князь, Василий… Василий Михайлович, - запыхавшись, еще издали закричала княгиня. - Вы что делаете… Вы что… Немедленно… в дом…

Но он не шевелился, будто не слыша, так что у княгини мелькнула в голове мысль, не замерз ли он настолько, что уже и не чувствует ничего, и не понимает… да живой ли он вообще? Подбежав, она вцепилась ему в холодное мокрое плечо, увидав бледное сосредоточенное лицо с совершенно синими губами под мокрой треуголкой, с которой стекала дождевая вода, а также уставившийся в одну точку, не мигающий взгляд, и еще больше испугалась.

- Ты меня слышишь? – вырвалось у нее, однако потом она снова разозлилась, еще и из-за того, что он вздумал к тому же ее пугать. - Не придуривайся больше сделанного! Горе! Позорище! В дом, сейчас же!.. - но он не шелохнулся.

Она попыталась накинуть на него принесенное с собой покрывало, стараясь как можно быстрее его укрыть, спрятать его наготу, однако поначалу безрезультатно: ей никак не удавалось забросить конец ткани ему на шею, даже после попытки подпрыгнуть, чтобы справиться с делом, ведь он был ростом выше нее. А он стоял, словно статуя, ничем ей в этом не помогая, хотя и не мешая. Тут она вдруг догадалась и с интонацией озлобленного бестолковостью солдата командира громко, приказным тоном произнесла: «Вольно!»
      
Команда прозвучала так резко, что Варька, находившая рядом, посвятив себя в отличие от барыни стараниям не укутать хозяина покрывалом, но просто загородить собой его фигуру от возможного взгляда из других окон дома, даже вскрикнула от неожиданности. 

Князь, стоявший навытяжку, обмяк и немного ссутулился. Примененная мера подействовала. Военная команда это было не то что просто какие-то слова, какие-то фразы, восклицания, она дошла до него даже в том состоянии ступора, в котором он находился, невесть сколько времени терпя холод и дождь под жениным окном, коченея, но не отступая, очевидно, решив так стоять или до победного часа… или уж до последнего.

В этот миг у княгини наконец получилось кое-как сладить с сооружением драпировки. Она набросила-таки на него покров, запахнув спереди полы, которые, впрочем, пришлось придерживать тоже ей, чтобы они опять на разошлись… он сам, похоже, ни на что не был сейчас способен.

Схватив его под руку, она потащила его к дому, думая о том, что он, кажется, совсем застыл на холоде под дождем: после того, как ему скомандовали «вольно», заставив его слегка расслабиться, его пробрала ощутимая дрожь, а зубы начали выбивать характерную дробь, свойственную сильно озябшему, продрогшему до костей человеку.

- Скорее, скорее, - твердила княгиня, а Варька, бежавшая следом, причитала все одно и то же: «господи, господи»…

          Однако, как они ни торопились, а в окнах дома уже замелькали огоньки, захлопали двери. Видимо, нашлись свидетели безумного поступка князя и помимо Варвары, кому-то тоже не спалось. Как только всем троим участникам приключения, то есть кое-как укрытому до колен одеялом герою происшествия, в мокрой треуголке, неуверенно шагавшему голыми ногами в высоких сапогах, бряцая ударявшей его по голому боку саблей, и двум молодым женщинам, со слипшимися от дождя мокрыми волосами и в замаранных глиной домашних туфлях, - как только им удалось достигнуть порога и оказаться внутри, навстречу их бесподобной компании вылетела старая княгиня, тоже в ночной сорочке, тоже в домашних туфлях на босу ногу, тоже растрепанная, только разве что не замерзшая в саду на ветру и не промокшая от дождя.

- Что же это! – голосила она. - Вася! Настя!.. да пошли все вон! – она обернулась к сбегающимся со всего дома слугам, по большей части не понимающим, что произошло, и уразумевшим только то, что что-то произошло.
   
- Его надо скорее согреть и уложить в постель, - нашлась Настасья Васильевна, настроенная вполне решительно, явно не собираясь   отдавать инициативу в другие руки и отстраняя тетушку со своего пути. - Позвольте… - старая княгиня невольно отступила перед нею, поддавшись ее напору.

- И не надо за нами ходить, - продолжала молодая женщина твердым голосом на ходу, не останавливаясь ни на минуту. - Мы… мы сами… Как-нибудь сами… Варька, достань водки, он замерз совсем, вон, зуб на зуб не попадает, - прошептала она при том тихо, обращаясь к своей служанке.

Они уже были на пороге княгининой спальни. Втолкнув мужа в комнату, она закрыла дверь перед всеми остальными, и перед старой госпожой в том числе.
 
          Молодая княгиня не знала, сама ли тетенька видала из своего окна, также выходившего в сад, то, что на самом деле, как она немедленно поняла, предназначалось для нее одной, или же ей рассказали об этом другие свидетели, но только, когда через полчаса, управившись с мужем, то есть накачав его водкой в целях быстрейшего согревания, по мере возможности частично просушив, частично растерев простыней, собственноручно освободив его от треуголки и сабли, а также вместе со служанкой стащив с него сапоги и затем приказав ему лечь в постель… в ее же постель, еще теплую после того, как она с нее встала несколько минут назад, но ведь другую в другом месте стелить было не ко времени, а она чувствовала себя обязанной о нем позаботиться … он ведь под ее окном в карауле стоял, не перед чьим-то там еще… укутав его одеялом, а также всеми шалями, плащами и покрывалами, которые попались под руку… князь молчал, не говоря ни слова и даже не глядя на жену, и молча подчинялся всему, что она считала нужным с ним сделать… после всего этого, когда он упал как подкошенный на подушку носом вниз и почти сразу же заснул, и она, постояв над ним, спящим, и оставив его отсыпаться… больше она сделать уже ничего не могла… вместе с Варькой вышла из комнаты… да, примерно через полчаса, не больше… старая княгиня, не вошедшая вслед за нею и не мешавшая ей, но поджидавшая за дверью, уже, видимо, вполне к тому времени придя в себя и что-то для себя сообразив, так на нее в тот же миг и накинулась:

- Это что же такое, милая моя! – закричала разгневанная не на шутку пожилая дама, даже не делая попытки хоть немного сдерживаться.  - Это что же, объясни-ка ты мне! Ты до чего это мужика довела, а? Ты что с ним такое эдакое сотворила, что он с ума-то почитай что сдвинулся? Это надо же такое учудить, это надо же… Говори мне все, милая! Все! Что такое меж вами происходит? Какая такая болезнь с тобою приключилась вдруг, что надо было тебе сюда ко мне ехать и жить от мужа вдалеке три месяца кряду? То ты здорова была, а то вдруг нате вам, занедужила! Почему вы с ним встретились, будто чужие? Я заметила, милая, я все заметила, только поняла не сразу, а теперь зато хорошо понимаю! Да как ты смела так себя вести, чтобы до такого дошло?!

Старая княгиня говорила все это весьма быстро, горячо и, пожалуй, злобно. Даже скорее не говорила, а выкрикивала, прямо в лицо  молодой женщине, покраснев и сверкая глазами, причем голос у нее вдруг стал резким и неприятно-визгливым одновременно.

Она искренне любила свою нынешнею невестку, но, судя по ее реакции, тоже совершенно искренней, племянника она любила куда сильнее, он ей был дороже. Привязанность к «Настеньке» шла у нее из сердца, способного на нежные чувства, и также несколько от ума, но привязанность к родному ей по крови молодому человеку проистекала откуда-то из глубин ее существа, именно из самой ее крови, что ли. Так любят своих чад, так привязаны к ним бывают только матери, а также в некоторых случаях, вероятно, близкие родственницы, тем более никогда не имевшие своих детей и потому не растратившие материнские чувства, положенные им, как и всем женщинам, от природы.

Одним словом, она готова была сейчас сражаться за своего племянника с его злой, скверной женой, отстаивая его перед нею и защищая. 

- Тетенька, - сказала Настасья Васильевна спокойно. - Не тревожьтесь, не надо. У нас все будет хорошо, - она подошла к пожилой даме и поцеловала ее в щеку…               

Старой княгине крыть оказалось нечем. Слегка опешив, будто споткнувшись  посреди своих обвинительных вопросов, она взглянула в ясные глаза невестки…

- Между мужем и женой третий не стой, - сказал вполголоса к месту Дмитрий Иванович, до сих пор державшийся поодаль и не вмешивавшийся в этот, так сказать, разговор, осторожно потянув свою даму за рукав капота. - Муж да жена одна сатана…

Та вздохнула, встревоженная, огорченная… покачала головой, махнула рукой… и, с новым вздохом, вместе с ним двинулась прочь.
- Идем, идем, душа моя, - поторопил он ее, когда она вроде бы вздумала задержаться и оглянулась, возможно, сообразив что-то про «сатану», но все же, вняв голосу благоразумия, удалилась…

          После ухода старой княгини Настасья Васильевна приблизилась к окну и поглядела в сад, во все более светлевший в лучах встающего над горизонтом солнца, пусть позднего, пусть тусклого по осеннему времени, но все же довольно ясному, к тому же если тучи немного разошлись и дождь почти перестал.   

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . НОЧЬ, УТРО, ДНЕЬ.

Не стучи под окном,
Ступай прямо в хату!
Расскажу я молодчику
Как родному брату:
Чтобы трубок не курил,
Водочки не кушал,
Чтобы девок не любил,
Все бы меня слушал.
Размолодчик молодой,
Бери девицу с собой!
          Песня.

Да мала ночка петровочка,
Да й не выспалась молодушка,
Да й ложилась спать со милым дружком,
Да й до свету не спалося им совсем.
          Русская народная песня.


          Князь Василий проспал за полдень. Тетка приказала, как только он проснется, предложить ему баню, в качестве отличного средства от возможной простуды, и князя отправили в парилку, откуда он вышел чистый, совершенно здоровый и голодный, причем как раз к столу.

Члены семьи и их близкие, встретившись в трапезной, не сговариваясь, держали себя так, будто ничего не случилось. Разговор велся общий и касался совершенно нейтральных тем, хозяйства, например. В этом отношении дело еще более упростилось, когда между ними появился другой княгинин сосед, которому требовался совет насчет продажи части урожая с его именья, как раз и завернувший, что называется, на огонек.

Видимо, собравшись по делу в гости, уж заодно сосед прихватил с собой жену и сына-подростка, поэтому вскоре сотрапезники обсуждали вопрос устройства дальнейшей судьбы этого юноши: записанный согласно бытовавшему в благородном сословии практичному обычаю с детства в армию, он вскоре на самом деле должен был начать служить. В общем, ужин протекал вполне безоблачно.

Хозяйские слуги отлично знали, как им следует вести себя в присутствии господ, соседи и не подозревали об утреннем переполохе в усадьбе, обе княгини, старая и молодая, женщины светские, в совершенстве владели искусством вести непринужденную беседу, скрывая свои подлинные чувства.

Один Дмитрий Иванович, слишком живой и смешливый по натуре, хотя именно он удержал свою подругу от ссоры с невесткой и теперь также старался вести себя сдержанно и тактично, все же прыскал иногда со смеху, взглядывая на князя и тут же отводя глаза. Однако князь сохранял невозмутимый вид, не менее невозмутимый, чем у его жены, молодой княгини.

          Поскольку под конец дня окончательно распогодилось, даже немного подсохло после ночного дождя, то в связи с этим обстоятельством хозяйка предложила выйти прогуляться перед сном. Просто так, дойти до реки, повернуть обратно.

Вечер был немного прохладен, но тих и красив. На серо-голубом небе среди окрашенных нежными неяркими красками облаков сияла закатная заря, отражая свой лик в струящейся у подножия высокого обрывистого берега реке. Дышалось легко и свободно, вдали над холмами маячил в тусклых золотых вспышках под закатными лучами купол старинной церкви, тот самый, который имел обыкновение менять свое место относительно торной прохожей тропы.

Князь Василий шел рядом с женой. На плечах молодой княгини лежал платок, волосы были убраны просто: заплетенная коса обвивала ее голову наподобие венца из блестящих русых с серебряным тускловатым отливом густых волос. Она не возражала против того, чтобы он стал ее соседом во время прогулки, но они не разговаривали между собою и почти не глядели друг на друга. Шли себе просто рядом и все тут.

Обратно маленькое общество явилось к вечернему чаю уже в сумерках. Скоро темнота за окном совсем сгустилась, и в комнате стараниями служанки были зажжены свечи. Старая княгиня и ее гости посидели еще немного при свечах, Настасью Васильевну попросили сыграть на клавикордах и спеть, что она и исполнила… Затем подошло время отправляться на покой. Сосед, хотя и живший неподалеку, остался по приглашению радушной хозяйки на ночевку, сама старая княгиня, простившись с племянником и невесткой до утра, оперлась на руку Дмитрия Ивановича и тоже отправилась в опочивальню.

- Пора ложиться, в самом деле, - пробормотала Настасья Васильевна. Встав с места, она взяла свечу в однорожковом подсвечнике и двинулась к двери, негромко и коротко бросив на ходу: «Идем».

Поскольку князь Василий и молодая княгиня на тот час оставались уже совсем одни, последние из всего общества, еще не покинувшие гостиную, то князь резонно заключил, что это слово обращалось именно к нему. Не заставив себя ждать, он тут же отправился следом за женой, отказываясь даже гадать о том, чем все это для него может кончиться. После приключения конца вчерашней ночи они еще не имели случая остаться с глазу на глаз и переговорить между собою, еще и слова друг другу без свидетелей не сказали… 
    
Вот и знакомая дверь, ведущая в знакомую спальню. Молодая княгиня открыла ее и вошла. Князь остановился возле порога.
- Входи, - сказала она, причем весьма уверенным тоном, - Входи. Раздевайся, ложись…

Поставив свечу на стол, она отвернулась от него и принялась развязывать свои шнурки, чтобы освободиться от платья, искоса увидав вещи мужа, рубашку, штаны, обувь, очень быстро полетевшие мимо нее на стул и на пол… в общем, куда попало и как попало… его упрашивать было не надо…

Она возилась со своей одеждой до тех пор, пока он не лег в постель первым, не глядя прямо, как он это делал, а только подглядывая за ним, и тогда уж, оставшаяся в одной нижней сорочке, подошла и тоже забралась на кровать, присев рядом с лежащим на спине мужчиной. Он попытался потянуться к ней, но она резко отбросила от себя его руку.

- Не смей меня трогать, - сказала она, глядя на него весьма злобно. - Вот что я тебе скажу, это не я теперь твоя, это ты теперь мой. И что я с тобой захочу сделать, то и сделаю. Да, и еще одно… Никогда не называй меня больше радостью! Слышишь ты? Никогда!

Она приподнялась над ним и наклонилась к его лицу, но не поцеловала в приоткрывшиеся ей навстречу губы, коснувшись своими губами только уголка его рта, потом щеки, потом подбородка… Он лежал неподвижно, не зная пока что, как себя вести, чувствуя на своем лице, шее, груди ее горячее дыхание, влажность губ и языка, тепло нежных маленьких ладоней… она трогала и ласкала его, будто пребывая в каком-то странном, опьяняющем забытьи, в тишине и полумгле, при тусклом желтом огоньке одинокой свечи… так, как сейчас, она никогда еще его не ласкала, в те, прежние дни, когда они были вместе…

Он не шевелился и только  покорялся ей, ее воле, ее желанию, проявленному так откровенно и так независимо от его желания, и ему казалось, с каждой новой медленно истекшей минутой все отчетливее, определеннее, что его захлестывают волны, подобные морским, когда, разогревшись на полуденном летнем солнце, опускаешься в них, в их зеленые упругие объятия, падаешь с размаха, поднимая тучу брызг, сверкающих, словно алмазы, многократным отражением ярких солнечных лучей, с замиранием сердца встречая этот краткий, но такой особенный, подобный чуду, миг высшего проявления своего земного бытия… и испытывая головокружительный восторг…
 
- Настя, - пробормотал он наконец, открывая глаза, будто очнувшись. - Я так долго не выдержу…
- Терпи, - бросила она, на миг приподняв голову. - Я ведь терпела.
- Настя, - взмолился он. - Ты гляди, чего ты добилась… Уж тогда давай сама…
             
- А ты мне не указывай, - довольно грубо обрезала она, но сделала именно так, как он предложил… ее бедра прижались к его бокам, он почувствовал, какие они мягкие, горячие, влажные… его словно огнем опалило… он опять попытался обнять ее и опять получил от нее по рукам… ему только и оставалось, что в изнеможении разбросать их в стороны, будто открывая объятия не только ей одной, но всему окружающему миру…

Прерывисто дыша, то стараясь ускорить, то, напротив, замедляя свои движения, она опиралась на его плечи, запрокидывая назад голову… русые волосы с серебристым отливом, блестя и переливаясь на сгибах пышных прядей, разметались по ее плечам и спине, лицо раскраснелось, кровь прихлынула также к приоткрытым губам… наконец ощущения сделались столь сильны, что она вдруг вскрикнула и невольно наклонилась к нему еще ближе… их лица почти коснулись друг друга… в этот захватывающий миг его долготерпение лопнуло, он обхватил ее руками и прижал грудью к свой груди, крепко поцеловав в рот…

Она было забилась, пытаясь освободиться, он не отпускал, потом осторожно перевернулся вместе с нею, уложив ее на спину.
- Нет, - прошептала она в изнеможении, уже почти не сопротивляясь, уже отдаваясь ему. - Нет… Пусти… Не… ненавижу…         
- Настя, Настенька, не надо, - шепнул он в ответ, близко глядя в ее голубые большие глаза, помедлив минуту, что ему было свойственно иной раз и ранее перед тем, как с головой окунуться в омут страсти… и она ясно вспомнила эту его особую манеру… впрочем, промедлив не более минуты и вслед за тем снова впиваясь губами в ее губы, так что, даже если бы она захотела, то уже не смогла бы возразить… Какая это была ночь… Одно слово – ах!
          
          Он попросил у нее прощенья, в пылу объятий, когда обнажено не только тело, но и душа, и все, что таится за душою, просится наружу. - Прости, Настя, прости меня, больше пальцем тебя не трону, на руках всю жизнь буду носить, - а она, слегка всплакнув, пробормотала в ответ, что как же все было бы просто, если бы она впрямь могла его прогнать… - Милый мой, милый, я без тебя словно неживая, я без тебя сама не своя, и никто мне кроме тебя не нужен на всем свете… - все было так сумбурно, порывисто, за слезами следовал смех, за поцелуем поцелуй, за объятием объятие…

                Что может очистить от, казалось бы, несмываемой скверны, что может заставить простить даже, казалось бы, самый непростительный грех: на этот вопрос все же существует ответ, и он так прост, этот ответ, и так величественен в своей святой простоте, что приводит в состояние оторопи: любовь, только одна любовь.

Если любовь есть, если она горит в сердце, если ее пламя ничем не унять, как уж тут ни старайся, то она в самом деле способна исправить неисправимое, склеить разбитое, пусть даже разбитое вовсе вдребезги, подарить надежду, обновить веру и вернуть свет в беспросветную ночь.   
            
          …А потом княгиня проснулась, утром, лежа на краю высокой обширной кровати, над которой нависал балдахин с золотой бахромой и кистями, на боку, лицом к комнатному пространству, открыла глаза и опять увидала просторную, богато обставленную и украшенную комнату, ставшую вполне привычной ей за последние месяцы, что она здесь провела. Вот и еще один день должна она была в ней встретить.

Ночной черный мрак, царивший здесь еще совсем недавно, уже был разрежен неяркими утренними лучами, проникающими в неплотно зашторенное высокое окно. Она спала так крепко, что не сразу вспомнила последние события, но она спала не одна, так что все тут же встало на свои места – и воспоминания, и реалии сегодняшнего дня. Повернувшись, она подвинулась к мужу, прижавшись к нему и обхватив его рукой.

- Ты чего, выспалась, что ли уже? – пробормотал он сонным голосом, потянувшись всем телом, от души зевая во всю мощь своих легких… широкая грудь приподнялась, на ней сверкнул золотой нательный крест-мощевик… и обнимая ее в свой черед, на миг стиснув так, заставив ее взвизгнуть, что косточки чуть не захрустели...

- Нет, не выспалась, - сказала она, стараясь сплести свои ноги с его ногами, пристраивая голову поудобнее у него на плече, чувствуя обволакивающий жар его большого сильного тела, такого же голого, как и ее… утопая в его запахе, действовавшем на нее словно дурман…

- Ты же мне спать совсем не дал, - продолжала она, устроившись наконец так, как ей этого хотелось, - да еще храпел под утро прямо мне в ухо. Господи, опять я буду спать под твой храп, бедная я, бедная.
- Ты же прежде спала, - возразил князь.
- Отвыкла, - возражением на возражение ответила княгиня, - привыкать заново придется.

- Ну как знаешь, - фыркнул он тогда. - Могу и уйти.
- Куда это?
- Да хоть куда.
- Нет, я тебя не пущу, не сбежишь, - она засмеялась и попыталась обнять его еще крепче, прижаться к нему еще теснее… хотя между ними их общими стараниями и так уже нельзя было нитки просунуть.
- Да я, правду сказать, и не собирался.
    
Патетический момент, когда они плакали и клялись друг другу в любви и верности, миновал, теперь они уже говорили спокойно, легко, перекидываясь шуточками… так, скорее всего, и следовало говорить между собою людям, скоро уже год как женатым. Княгиня, во всяком случае, чувствовала себя очень вольно, ее прямо несло.

- Я тебе кое-что еще не досказала… - шепнула она.
- Чего же это?
- Ты обещал, что пальцем меня не коснешься, в плохом смысле. Так если слова не сдержишь, смотри у меня…
- А что будет? – поинтересовался он, хотя как будто с некоторой долей робости. Поднимать этот вопрос заново ему бы и вовсе не хотелось.

- Убью, - пообещала княгиня.
- Прямо вот так и… убьешь?
- Точно, так вот и убью… тебя. Тебя… - она вздохнула. - А потом, наверное, и себя…
- Ну вот, договорилась…

Но она не унималась и взялась за другую, не менее щекотливую тему:
- Я тебя спросить хотела…
- Об чем же это?
- Ты мне изменял, пока без меня был? Говорят, для вас, мужчин, это как водки выпить.

Но он только сделал большие глаза, покосился на нее, чуть приподняв голову с подушки… и не стал отвечать. К счастью, княгиня сама сообразила, что перегибает палку, а этого делать не стоит. Изменял, не изменял… Разве водки выпить это такое уж большое преступление, вот, к примеру, если хочется грусть-тоску забыть? И ей ведь, что странно, это по большому счету все равно, главное, что он к ней вернулся, да еще на все готовый, чтобы и ее себе вернуть. Нет, он не изменял ей, водку пить так пил, а изменять не изменял… Он только ей одной принадлежит, только ей одной, и не нужны ей никакие клятвы, и не поверит она никаким доносам... она и так все знает, она и так все чувствует…

- А ты ничего был тогда, в саду, под моим окошком, хорош, - засмеялась она далее. - В другое время я бы прямо засмотрелась…
- А ты с твоей Варькой обе были, словно мокрые курицы, - не пожелал он терпеть подтрунивание, а затем резко изменил разговор. - А Варьку твою замуж надо выдать, уж вся, кажись, девка изгулялась… Долго ль до греха. И сама вляпается, наконец, в какое-нибудь дерьмо… - говоря так, он вспомнил немецкую принцессу, по его мнению, как раз заслужившую подобную характеристику. - И оттого ей самой беда приключится, и нам лишняя морока выйдет… Или ты не замечала ничего?

- Почему, замечала, - пожала плечиком княгиня.
- Неужто? А чего ж ничего не делала?         
- А за кого же ее выдать? – ответила она вопросом на вопрос.
- Это пусть сама выберет, заставлять не стоит. Насильно повенчаешь, только хуже выйдет. Но пусть выбирает побыстрее, небось, есть кто-нибудь на примете.

- Ты прав, наверное, - пробормотала княгиня, и из ее неуверенного тона определенно явствовало, что она впервые всерьез задумалась о своем долге хозяйки, обязанной соблюдать порядок в своих владениях во всем без изъятия, в том числе порядок и подобного свойства также. До сих пор она предпочитала игнорировать щепетильную ситуацию с Варькиными шалостями из чувства внутренней брезгливости, так ей было комфортнее, нежели иначе, ведь пришлось бы опуститься до уровня подобных, так сказать, проблем, а ей ли это под стать.

Но муж в двух словах все расставил на свои места. Она не могла не признать, что его взгляд был трезв, предложение справедливо, а все дело оттого стало казаться простым и обыкновенным. Впрочем, ей сделалось также слегка обидно, и не мудрено, поскольку такое положение вещей убеждало ее в собственной непрактичности: «Хозяйка-то я, пожалуй, никакая, а он вот в самом деле хозяин, сразу видно…»

Но чувство любви и нежности победило столь мелочные переживания, через минуту перевоплотившись в чувство гордости за достоинства супруга… Ведь не из одних же недостатков он состоял, имелись же у него и хорошие качества, недаром окружающие, как она не раз сама замечала, относились к нему с уважением.      

          Она примолкла, размышляя про себя обо всем этом, он тоже молчал, на минуту повисла пауза, и тут стало слышно, что по стеклу тихо и монотонно барабанят частые дождевые капли.
 
- Опять дождь зарядил, - пробормотал он, отдав дань этому наблюдению. - А вчера небо почти очистилось… Видно, к утру тучи нашли… Ну и ладно! В такие-то погоды самое оно дома сидеть да у печки греться… не грех и в постели понежиться в кой-то веки… давай вообще сегодня вставать не будем… Еду сюда прикажем… И все дела.
- Но ведь потом, - сказала она, - потом все равно придется встать.
- Так то потом!

- Хорошо, уговорил… - она не видела его лица, так как прижималась к его плечу, но тем не менее по звуку его голоса поняла, что он улыбается, и сама тоже тогда улыбнулась, и поцеловала его, куда пришлось, в плечо, в шею, в щеку…
- Хорошо, когда ты такая сговорчивая… - он повернулся к ней и в ответ на ее ласки поцеловал ее в губы… долгим, долгим поцелуем… - Что ты со мной делаешь, сама-то хоть разумеешь?..
             Какое это было утро… Одно слово – ах!

             В спальне по раннему утреннему времени стояла прохлада, следовало подтопить печку. Княгиня снова закуталась в одеяло, не дожидаясь, когда почувствует озноб, но князь отбросил покров, которым она попыталась с ним поделиться:
- Погоди, мне жарко, дай остыть…

От него и точно пар валил. Тогда она просто тихо прилегла рядом, рассматривая его при смутном свете пасмурной утренней зари. Он в самом деле, как она и заметила при первой встрече, сильно загорел за лето на лицо, шея и руки тоже потемнели под действием солнечных лучей, грудь и плечи несколько в меньшей степени, за исключением явственно очерченного треугольника на груди, на месте распахнутого ворота рубашки. Находиться раздетым на воздухе ему приходилось, видимо, не столь часто, а нижняя половина тела и тем более оставалась совсем не загорелой, так что кожа здесь белела своей природной первозданной белизной и казалась поэтому нежнее и тоньше.
 
- Вася, а когда мы ехать будем должны? – пришло вдруг на ум княгине, причем именно в связи с ее наблюдениями, так как она вспомнила, что муж у нее человек служилый, недаром все лето из формы почитай что не вылезал, а то иначе бы сейчас выглядел. - Ты ведь, наверное, не надолго сюда.
- Не надолго, но неделька у нас точно есть.
- Неделя?
- Да, маловато, конечно, зато наша. Что хотим, то и будем делать… то есть, вернее, ничего делать не будем… как раз-таки ничего… только в постели валяться, вот благодать-то… Ну, а потом придется, конечно, поспешить.

- А знаешь что, - произнесла тут она, и в голос ее просквозили вдруг весьма решительные нотки.
- Ну, что опять-то? – переспросил он с некоторым подозрением, подумав про себя, что за душой у нее, по всему видать, больно много всего накопилось, никак не выговорится. - Что ж у тебя все концы с концами-то не сойдутся, а? Говори уж все сразу…
 
И вот что она выпалила под влиянием накатившего на нее вдохновения:
- Когда мы в столицу вернемся, я буду дома сидеть. Скажусь совсем больной и… буду сидеть дома и тебя ожидать, никуда больше не поеду, ни на балы, ни на приемы.

- И не заскучаешь? – усмехнулся он.
- Нет!
- Да ну!
- Правда. Это мне без тебя тоска и скука смертная, а весело с тобой только, на самом деле. Раз тебе не нравится, чтобы я с кем-то там танцы танцевала и шутки шутила, то и мне тоже больше не по нраву.
- Такая потеря для света.
- Обойдутся.
- Такая жертва для тебя…
- Вовсе нет. Я потому так решила, что своим счастьем жертвовать не хочу. А мое счастье в семье, а не на балах. 

- Во-первых, ничего из этой затеи все равно не выйдет, как наш долг на людях бывать, - заявил он в ответ на ее самоотверженное обещание с полным глубокомыслием. - Живем-то не в лесу, а опять же на людях… А во-вторых, на столичные балы ты и точно больше не попадешь, даже коли бы и захотела.
- Как так? – не поняла его княгиня, поскольку в его словах заключалось некоторое противоречие.

- Мы в столицу не вернемся, - пояснил он. - Я сказать тебе забыл. Мы отсюда в другое место поедем, там и зазимуем. Полк мой уже выступил.
- Это нам опять в деревне какой-нибудь жить придется?
- А что, не хочешь? Сама только что сказала, мол, буду одна дома сидеть… Так не все ли и равно при таком раскладе, где этот дом нынче?

- Ну да, конечно, - согласилась княгиня, но все же без особого энтузиазма. Видимо, давешняя опушка Змеиного леса оставила в ее памяти не слишком позитивный след. Князю, который хотел подшутить над восторженным настроем подруги, стало ее жаль.

- Да нет, не бойся, - поспешил он ее утешить, - на этот раз наше место не на селе, а жилье не в крестьянской избушке… Ты в замке жила когда-нибудь?
- В замке?
- Ну да, большом, настоящем замке, каменном, со стенами, мостом через ров, с домами внутри стен, с… черт, что там еще… витражи в окнах, флюгера на башнях...
- Нет, не приходилось.
- Вот теперь, стало быть, попробуешь. Не петербургский дворец, конечно, однако и не захолустная деревенька.
- А далеко?
- Не очень…
- А где?
- Да все там, где же еще, в ост-зейском крае…

            Однако что именно он понимает под этим определением, князь уточнил только позднее… он и так уже последние слова пробормотал малоразборчиво.

Да и в самом деле, не все ли это было равно, где жить и как, близко или далеко от привычных мест, на востоке или на западе, во дворце ли, в избушке ли… в настоящем рыцарском замке… а почему все-таки в замке, причем тут замок?..  решительно все равно, лишь бы быть вместе, лишь бы любить друг друга… так, как сейчас… 

- …О чем ты сейчас думаешь?
- О тебе, - сказал он на всякий случай, хотя это не было правдой – мысли бродили в голове смутные, неясные, да и вообще тот глуп, кто тут еще и думает… чего-то там…
- А я вспомнила сказки…
- Сказки?
- Да…
- Какие же?
- Самые что ни на есть волшебные… Про Кощея Бессмертного и Василису Прекрасную, про… про Финиста ясна сокола…

«Хорошо, что не про Ивана-дурака», - подумал князь про себя, но вслух сказал другое:
- Это потому, что ты еще маленькая и глупая.
- Что? – воскликнула княгиня возмущенно.

Все еще продолжалось утро… Или, возможно, уже наступил день… или это уже был конец дня… собственно, того либо этого… да какая разница, для них это значения не имело. Они ведь лежали в постели, тесно обнявшись, и не желали сейчас ни знать, ни помнить ни о чем…

И, как бы он ни подшучивал над нею, разве они были сейчас на земле, в обычном доме, в обычной комнате? Едва ли, едва ли… Действительно, гораздо больше тому, что они чувствовали, что переживали, соответствовало какое-нибудь Тридесятое царство, Тридевятое королевство, берег вечного синего моря, тень от ветвей раскидистого дуба, песни морских русалок, сидящих на его ветвях, да мурлыканье вещего кота-Баюна… 

-    И вовсе я не маленькая да и не так глупа, - продолжала высказываться в ответ на замечание мужа относительно своих сказочных снов наяву княгиня.
- Ладно, ягодка, не сердись… - пробормотал князь, целуя жену в шею, в то свое излюбленное местечко, где находилась маленькая отметинка на гладкой атласной белой коже, по сравнению с которой кожа казалась еще белее и атласнее… надо же, прошло столько времени в разлуке, а все его сокровища были на месте, ничего не изменилось, кроме того одного, что теперь их счастью могло грозить что угодно и кто угодно, только вряд ли уже они сами… а это значит, что им и сам черт не страшен.

- Как ты меня назвал? – между тем с удивлением переспросила она, даже не поцеловав его в ответ, как было собралась...
- Ягодка. Ты же сама мне тебя радостью больше звать не велела… Ну вот и… А что? Или этак тебе тоже не нравится?
- Не нравится, - объявила молодая женщина без малейших колебаний.
- На тебя не угодишь. А солнышком хочешь быть? Хочешь, а, солнышко?
- Нет.
- Значит, и так, и этак не велишь…
- Да.

- Худое дело, коли жена не велела… Как же мне тебя тогда называть?
- Да по имени! – она даже приподнялась, чтобы донести до него свою мысль наиболее явственно. - По имени! У меня имя есть, это ты, надеюсь, не забыл?
- То есть Настькой, что ли? – осведомился он, почему-то не слишком впечатленный новым проявлением ее недвусмысленного неудовольствия, а далее произнес раздумчиво. - Сколько этих Настек на Руси-матушке, а одна-таки мне досталась… - и он засмеялся.

- Ты дошутишься! – сказала она, миг поколебавшись, сердиться или нет… сердиться не хотелось, но на своем настоять следовало. - Повторяй за мной: Настенька.
- Настенька.
- Вот теперь хорошо.
- В самом деле? – переспросил князь.
- В самом деле, - подтвердила княгиня, поудобнее устраивая голову на его плече и теребя волоски на его груди тонкими пальчиками. - В самом деле все очень и очень хорошо… хорошо… Одно слово – ах!

          Пока она дремала, устроившись рядом, князь представил себе их будущее житье в замке, который ей посулил, при этом в гораздо более прозаичном варианте, чем воображалось ей. Гарнизонные будни вдали от крупных центров цивилизации – это, неизбежно, скука. Она этого еще толком не пробовала, только так, поверху. Один круг общения, одни и те же лица. И опять она будет самая красивая на всю округу.

Значит, опять ее окружат вниманием все, кому не лень, а не лень будет почитай всем. И, конечно, она не удержится и примется кокетничать напропалую. А ему останется смотреть и… ревновать? Снова-здорова все сначала?

Но, если при этом при том между ними все решено и до самого донышка прояснено, так какая разница.  Пусть развлекается, мороча кавалерам головы, а ему почему бы не развлечься, за этим наблюдая.

Когда двое друг другу дороги, когда верность друг другу не подлежит сомнению, заключенный ими союз нерушим, а остальное так… шелуха…

- А жизнь вокруг пусть себе кипит, несется, путает, сбивает… мы не попадемся, нет, мы ведь вместе.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ПАЛОМНИЧЕСТВО.

          Еще пару дней время от времени принимался накрапывать дождь, порой затихая и еле шелестя, порой усиливаясь и размеренно стуча в оконные стекла, напевая свою заунывную песню о том, что на дворе уже осень, осень… и скоро совсем захолодает, и ночь сделается куда длиннее тусклого безрадостного дня, и настанет зима.

Но тем, кто сидит себе в теплом уютном доме близ пылающей печки, тем, кто не в одиночестве будет встречать осеннюю непогоду и зимнюю стужу, все это нипочем, все это только лишь к удовольствию.

Выполнив свое намерение, заключавшееся в том, чтобы провести немногие свободные дни или уж хотя бы часть из этих дней в праздном блаженном безделье, стараясь вообще даже не вылезать из постели, то есть достойно отпраздновав свое воссоединение, молодые князь и княгиня все-таки однажды пожелали выйти из своих покоев, навстречу соскучившимся без них родственникам и почти безоблачному, светлому дню, какие иной раз дарит на прощанье людям осень, и, если они определенно залежались в своей спальне, то остальные засиделись в доме, поэтому решено было воспользоваться хорошей погодой и отправиться на прогулку.

Друг старой княгини, искренне любивший этот прекрасный край, край лесистых холмов и петляющих между ними синими лентами рек, предложил навестить главную местную достопримечательность, старинный монастырь, и его предложение было принято без возражений.

          Построенная, что называется, «во годы оны», на одной из самых значительных гор, что вздымалась над обширной, поросшей осинником низиной, перерезанной узкой, кое-где по берегам заболоченной  речкой, сия достославная обитель сохранила от тех давних былинных времен, когда городом звонких звонов и всеми его пригородами владел сын великого князя Московского, подлинную жемчужину – собор, возведенный из белого камня, на редкость стройный и соразмерный, с одной массивной шлемовидной главой, увенчанной крестом, в своем основании тесно окруженной особыми деталями архитектурного убранства, также выполненными из камня и напоминающими русские женские головные уборы, кокошники, от которых уже расходится к стенам здания сложно устроенная в виде нескольких крытых железом остроконечных продольных выступов, похожих на борозды, кровля.

Внутренние настенные фрески этого здания, обрамление его главного входа и образа алтарной преграды принадлежали кисти московского иконописца, имевшего особый дар живописать священные образы, и некоторые его работы, поражавшие строгостью общей композиции и безупречной точностью рисунка, а также особенной легкостью и прозрачностью красок еще можно было здесь увидеть.

В старину звенигородский монастырь представлял собою военную крепость, первоначально возведенную из дубовых бревен, а собор, единственное каменное строение среди деревянных зданий, простирал на окрестность свою святую сень, призванный еще более усилить стены и башни божественной благодатью, заключенной в нем, словно в драгоценном ковчеге. Со временем, как об этом рассказывали люди истово верующие, эта благодать увеличилась благодаря действию благоуханных мощей первого игумена монастыря, творивших по молитвам верующих многие чудеса.

Нахождение в столь прелестном краю, немеркнущая слава божьего угодника и относительная близость к первопрестольному граду неизменно делали обитель одним из предпочитаемых мест благочестивых паломничеств сильных мира сего, великих князей и царей московских.

Супруга одного из них полюбила гостить в монастыре в летние месяцы, почему здесь и воздвиглись в короткий срок усилиями собранных на развернутое строительство местных крестьян многие здания, в том числе дворец для царя и палаты для царицы, а также высокую звонницу и вокруг всех этих строений кольцо новых стен, теперь уже кирпичных, но после отделки и покраски засиявших молочной белизной.

Причем в линию этих стен, как и положено в таких случаях, были включены башни с устроенными в них воротами, над главными из которых, Красными, укрепили в глубоких киотах иконы.

Со смертью царственной покровительницы обитель перестала являться  предпочтительной летней резиденцией правящей семьи. Новая молодая царица, вышедшая за царя-вдовца, не желала идти по стопам предшественницы, а ее сын, позднее унаследовавший престол, войдя в силу, вообще счел за благо покинуть старую столицу, вместе с пригородами, и переселился на западный рубеж вновь созданной им империи, титаническим усилием всей страны отвоевав прибалтийские земли, отстроив на гнили и топи финских болот новый город и назвав его своим именем.

С тех пор жизнь в подмосковной обители на Сторожевой горе потекла куда тише и скромнее, нежели прежде. Однако богомольцы по-прежнему приходили и приезжали сюда, чтобы подняться по пологому холму к монастырским воротам, перекреститься, войдя внутрь, на соборный крест и, посетив сам этот собор, поставить, бормоча молитву, у гроба святого игумена свою свечу, одну из многих, стараниями подобных им прихожан затепленную здесь, под этим сводом, ввиду этих икон, за многие и многие истекшие со времени основания обители лета.         

          День, в который старая княгиня, ее друзья и родственники навестили монастырь, выдался ветреным и немного пасмурным. Облака быстро проплывали над кровлями монастырских построек, над многочисленными, увенчанными остроконечными козырьками, печными трубами келейного, в прошлом царского, корпуса, и в просветы между этими облаками почти не проглядывало солнце. Однако, поскольку тем не менее было сухо и даже довольно тепло, поездка в целом удалась на славу.

После посещения собора паломники обошли всю тесную монастырскую территорию, полюбовались красно-белыми одноэтажными палатами царицы, выдержанными в старом русском стиле и производящими впечатление неподдельного изящества, тем более по сравнению с куда более высокими и вместительными, но не столь интересными с точки зрения внешнего убранства царскими чертогами, стоявшими напротив.

Не поленившись, они поднялись и на звонницу, чтобы насладиться открывающимся из ее окон видом, однако на самый верх башни пожелали забраться только молодые люди, не удовлетворенные обзором, доступным с высоты нижних этажей: старая княгиня и ее друг не стали делать им в этом конкуренцию.

Чтобы не отстать от мужа, молодой княгине пришлось разуться, так как по крутой узкой лесенке невозможно было вскарабкаться в башмачках на каблучке, тем более при условии помехи в виде широких пышных юбок, задевавших и буквально вытиравших своими полами тесные стены.

Наверху, на открытой площадке под самыми колоколами ветер гулял куда сильнее. Тут молодая княгиня подумала, а стоило ли так стараться, забираясь сюда аж босиком, поскольку слегка струсила, почувствовав вдруг на себе разгул свободной воздушной стихии, от которой здесь нельзя было укрыться под защиту стен, да к тому же покосившись себе под ноги, на показавшуюся ей слишком удаленной землю, и в поисках опоры вцепилась мужу в руку, ощущая головокружение и не в силах сосредоточить плывущий взгляд на красотах окрестностей.

Гораздо лучше она ощущала себя немного позднее во время нахождения на крепостной стене, куда вход обычным посетителям был закрыт, но, поскольку Дмитрий Иванович недаром прожил неподалеку много лет и заимел в монастыре связи, то эти связи и распахнули теперь перед приезжей компанией, возглавленной им самолично, двери в одну из башен и оттуда далее, на галерею, проходившую поверх гребня стены.

Устроитель занимательной экскурсии, гордясь достопримечательностью, к которой на правах старожила и знатока чувствовал личную причастность, рассказав своим спутникам все, что знал об истории монастыря, естественно, под конец поинтересовался впечатлением, произведенным на них всем увиденным и услышанным.

Старая княгиня была очень довольна, молодая тоже, князь же Василий, вдруг забыв, вероятно, с какими целями перестраивалась последний раз обитель, заявил, что крепость определенно слабовата и что в случае военной угрозы насельникам останется уповать больше на чудесную помощь местного угодника, чем на оборонную мощь этих красивых, но тонких и непрочных стен и башен.
 
- Что ж, всякий верующий человек не усомнится, что святой своего дома не оставит, врагов сумеет отвратить, а от снарядов артиллерийских монастырь рукой, как щитом, накроет, вот и не будет здесь ни малой толики урону, - лукаво улыбнувшись, произнес старый помещик. - Не сохранит Господь града, так не сохранит его ни стража, ни ограда.
- А я знаю, что на Бога надейся, а сам не плошай, - пожал плечами князь в ответ на эту выкладку.
- Тоже очень справедливо, - и не подумал спорить Дмитрий Иванович. – Если бы чудеса вот так запросто случались, так не жизни бы была, а малина, так ведь нет того. Хотя и то нельзя не отметить, что немного удачи все же не повредит.
      
          В общем, прогулка всем понравилась. Обильный обед в монастырской гостинице, показавшийся после нескольких часов на вольном воздухе особенно вкусным, да еще под отличную выпивку, стал поистине достойным завершением дня.   

          Пора было уезжать, но перед самым отъездом, уже выйдя за пределы монастыря и спускаясь вместе со всеми по пологой дорожке с холма, молодая княгиня вдруг сообразила, что не приобрела ни одной памятки о нынешней поездке.
- Надо бы хоть иконку купить, - всполошилась она и повернула обратно. Князю пришлось переложить заботу об усталой тетке на ее друга, который взялся доставить свою даму, хотя бы и с заплетающими ногами, не взирая на то, что у него самого ноги тоже шли нетвердо, к экипажу, и пойти за женой.

- Да вот, купи эту, и довольно, - предложил он ей, желая побыстрее справиться с делом, взяв в иконной лавочке у ворот, где посетители охотно раскупали предлагавшиеся монастырскими служками сувениры, первый попавшийся образок.

- Но это, кажется, не тот угодник, - пробормотала княгиня, несколько озадаченная легкостью его выбора. Она попросила у продавца икону местного святого игумена, однако, чувствуя себя утомленной и хмельной, а также торопясь вернуться к спутникам, поскольку испытывала неловкость от того, что своей забывчивостью доставила неудобство пожилым людям, вынудив их ожидать ее, да и мужа сподвигнув бежать за нею следом… хотя в отношении него-то это в самый раз, пусть побегает… но в то же время по прежнему не желая уехать с пустыми руками, не долго размышляя, расплатилась за обе иконки... она плохо понимала, то ли в конце концов выбрала, но деньги значения не имели, так что лучше представлялось поступить именно таким образом… и, сладив дело, облегченно вздохнув, поспешила назад.

          Ехать предстояло неблизко. Старая княгиня заснула в карете, Дмитрий Иванович тоже задремал по ее примеру, а князь Василий потом утверждал, что его жена, смежившая глаза, пристроив голову ему на плечо, посвистывала во сне носиком…
 
- Неправда, - обижалась княгиня Настасья, но он смеялся и продолжал твердить свое. - Было, матушка, было.
          Впрочем, она обижалась недолго. Он нес ее из кареты на руках, такую уставшую, такую сонную, и при этом отнюдь не взирая на ее широкие юбки, взметнувшиеся вверх наподобие фейерверка.

Может быть, он вспомнил кстати, как еще в пору своего жениховства, после омраченного инцидентом с занозой в туфельке обручения, ему хотелось доставить свою красавицу домой именно таким образом… до самого до места, одним словом… Вот так порой и сбываются мечты, - не в то время, и не там, и вообще уже успев подзабыться. Но главное, что сбываются!

Княгиня обо всем этом, то есть о мечтах князя в пору своего жениховства, не имела понятия, но ей понравилось… и еще бы ей не понравилось…

          В общем, молодая княгиня совсем запамятовала про сделанную ею в монастыре перед отъездом покупку и развернула платок с приобретенными там иконками (обе были невелики, чуть больше ладони, и легко поместились в маленьком узелке), - развернула этот узелок только уже начав собираться в дорогу… ведь им и впрямь пора уже было ехать -  «все туда же, в ост-зейский край», как примерно выразился ее муж, вскользь информируя ее об ожидающем их маршруте.

Но, поглядев на содержимое платка, княгиня поразилась. Икону, без раздумий выбранную князем, она помнила: это был образ одного из наиболее почитаемых в православной церкви святых мучеников, при его земной жизни, протекавшей в давние года в чужой далекой стране, где он и совершил свой подвиг, прославившегося в народе умением исцелять болезни… согласно строгому канону богомазам предписывалось писать сего святого угодника в виде молодого человека, в одной руке держащего ларчик с лекарствами, а в другой маленькую ложечку для их извлечения из помещенных в ларчик сосудов.

Не много можно было найти в России церквей, в которых не сияли бы свечи перед изображением  прекрасного юноши, стройного, с безупречными чертами лица, с изящными тонкими кистями рук, с непокрытой головой и в легкой старинной одежде… Открытый взгляд его проницательных глаз, сосредоточенный, мудрый и исполненный сострадания, видевший все  скорби и горести мира, но продолжавший бестрепетно и отважно смотреть им в лицо… смотреть в лицо даже и самой смерти… он, этот взгляд, неизменно подавал надежду людям, приходящим просить божьего угодника о помощи в борьбе с одолевающим недугом…

Многочисленные предания гласили, что по этим молитвам множество раз происходили чудеса, что помощь свыше посылалась и поспевала вовремя, что человеческие жизни бывали спасены… дивен Бог во святых своих!

Итак, князь Василий, не размышляя, сунул в руки жене подобную вышеописанным икону, и она ее купила просто потому, что проще было купить, чем объясняться по поводу того, насколько ей эта икона на самом деле не нужна… она ведь и не помышляла ни минуты о подобном приобретении… ну да ладно, уж как вышло…

Но вот когда она сама выбрала икону Богородицы вместо образа местного игумена, княгиня вспомнить не могла и даже рассердилась. До чего бестолковый попался продавец, она же знает, что хотела получить, а он ей что сунул! Или она сама все же напутала?

Собственно говоря, со всей отчетливостью она могла восстановить в памяти только то, что была утомлена после длительной прогулки, что у нее от ходьбы ноги ломило, а голова кружилась от хмеля, что ее тянуло после великолепного сытного обеда в сон, - и что в мыслях у нее крутилось заиметь образ местного  игумена, давнего покровителя монашеской обители, на память о ее, обители этой, посещении… и вот вам…

Княгиня ощущала досаду, и немалую: нельзя сказать, что ей не понравились приобретенные в монастыре иконы, совсем нет, они были хороши, однако неприятно ведь, согласитесь, оказаться нос к носу с собственной глупой оплошностью. Имела ввиду одно, домой почему-то привезла другое… И еще муж помог, как сумел… Но исправить эту оплошность было уже нельзя.

Княгиня только вздохнула и продолжала заниматься сборами. Так обе монастырские памятки на равных оказались упакованы вместе с прочими вещами. Мужу она о своем необъяснимом промахе ничего говорить не стала…

Тем более не стала, когда вдруг вспомнила свой недавний сон, о том, как будто вновь пришла в московскую часовню поклониться чудотворной Вратарнице, а вместо нее крестилась на иной образ, расплывчато-туманный, однако по смутно увиденному силуэту изображенного на нем святого несколько сходный с тем, который ей сунул в монастыре муж… А святой монастырский игумен не божьей ли волей подвигнул ее зато вместо его образа унести с собою все тот же Богородичный лик… К чему бы это? Вроде бы путаница, но не проступает ли сквозь нее особый смысл?..

Некоторое время княгиня молча, про себя, переживала случившееся, не в силах отделаться от ощущения невнятной тревоги и вследствие этого некоей тяжести на сердце, будто бы ей намекнули… но это было так некстати, сейчас, когда ее жизнь неожиданно повернула к лучшему… намекнули, что на самом деле не настолько все безоблачно, что впереди ждут новые потрясения и испытания… да, может быть, вполне может быть… и не получалось отделаться от гнетущего предчувствия…

Однако, как уже упоминалось выше, молодая женщина не стала делиться с близкими своими переживаниями, чтобы облегчить душу откровенной беседой или обратиться за советом: больше всего ей хотелось, чтобы все это ей только показалось, что в покупке икон главную роль играла одна лишь случайность, что сновидение ее отнюдь не являлось вещим.  К тому же она все равно вряд ли смогла бы объяснить другим, что ее напугало, что огорчило… она ни в чем не была уверена, сама не постигая до конца происшедшего и уже упрекая себя в излишней мнительности…

Одним словом, княгиня так ничего никому и не сказала, а потом весьма быстро новые события окончательно отодвинули все на задний план. Посещение монастыря, история двух иконок, одной, приобретенной мимоходом и второй, по неясной причине перепутанной, равно забылись… или почти забылись.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . СЧАСТЬЕ.

Милый спит, тихонько дышит.
Я целую – он не слышит.
Засвечу я свечку сальну-
Пойду к милому во спальню.
Засвечу я восковую-
Разбужу и поцелую.
Вспомни, милый, как страдали,
Кровать новую сломали.
          Частушки.


          Краткое пребывание в Москве, куда князь и княгиня прибыли из поместья родственницы… собственно, вместе с этой родственницей, тетушкой князя, так как она надумала проводить их хотя бы немного, хотя бы в первопрестольную, ведь разлука ожидалась долгая… пребывание в Москве не оправдало надежд Настасьи Васильевны, желавшей после всех выпавших на ее долю испытаний развеяться и повеселиться.

Все складывалось не слишком удачно, хотя по городу они поездили, невзирая на не на шутку зарядивший дождь, и в гостях побывали, знакомых навестили, хотя визит удался только наполовину.

          Молодая княгиня прибыла в старую столицу несколько не в духе. То ли она вправду, как она об этом поторопилась объявить близким, слегка простыла в дороге и потому пару дней чувствовала недомогание, то ли просто с настроением что-то случилось…

Что же касается до ее подруги Глаши, с которой она хотела познакомить мужа, то та как на грех оказалась также не в лучшей форме. У Глаши болела голова, она то и дело испытывала позывы к рвоте, но не от того, что ее тоже ненароком продуло или же ей в рот попала несвежая пища. Все заключалось в том, что она в самом деле, как и желала, упоминая об этом желании еще ранее, находилась в ожидании второго ребенка.

Княгиня Настасья почувствовала себя несколько обескураженной положением подруги. Глаша говорила ей, что, будучи тяжелой, познала какие-то ранее неведомые, несмотря на уже состоявшийся брак, любовные радости, однако или время этих радостей для нее уже минуло, или же, напротив того, оно еще не настало. Очевидно было одно, что она лежала в своей спальне несчастная, нечесаная, похудевшая и желтая с лица, стеная и жалуясь, в связи с чем находиться в ее обществе оказалось не самым приятным времяпрепровождением.

В результате, навестив ее, молодая княгиня весь вечер просидела рядом с капризной больной, слушая далеко не вдохновляющие описания ее состояния, и это при том, что Глаша и не думала стесняться, касаясь и самых в буквальном смысле слова тошнотворных подробностей, - и размышляла про себя, а не являлось ли в действительности вопреки расхожему мнению то обстоятельство, что она полгода после свадьбы не могла понести, вполне даже и удачным.

Пока же она скучала рядом с ноющей Глашей и думала со страхом, глядя на нее, об уготованной всем женщинам природой доле, князь, ее муж,  прекрасно провел время в обществе Глашиного мужа, с которым у них нашлись общие интересы, в результате чего мужчины просидели в гостиной несколько часов за разговором, рюмкой и закуской, не то чтобы благополучно запамятовав про своих прекрасных жен, но оставив их наслаждаться беседой наедине друг с другом, не беря на себя при том труд убедиться, насколько им действительно без них хорошо.

Наконец Глафира Сергеевна поняла, какое удовольствие ненароком доставила своего драгоценному супругу, позволив ему коротать время вне заботы о ее бесподобной особе, и, разозлившись, сначала потребовала его через служанку к себе, а потом, когда он и не подумал явиться, сославшись на то обстоятельство, что, как радушный хозяин, не может оставить вдруг гостя одного, она взбодрилась до такой степени, что решила встать, одеться и самолично явиться в гостиную… одним словом, непременно испортить ему вечер.

Она заявила, что выйдет к ужину, и начала наряжаться, поскольку же приложила к этому определенные усилия, то результат не замедлил воспоследовать. К примеру, князь Василий, уже будучи слегка хмельным, сидя за накрытым столом рядом с своей супругой, то и дело кидал взгляды на красавицу-хозяйку, восседавшую во главе застолья в роскошном темно-зеленом платье, глубокий вырез которого наполняло колыхание ее поднятой корсетом пышной груди, с высоко зачесанными надо лбом и украшенными блестками бриллиантов густыми темно-русыми волосами, с алым искусственным румянцем, оживляющим бледность нежного лица… всю такую томную, такую немногословную, с такими глубокими глазами под наведенными полудужьями соболиных бровей… так что молодая княгиня, и без того обиженная на подругу за ее хандру, которой та отравила их свидание, вдруг почувствовала ревность, и ее не обрадовал даже жест мужа, когда он опустил руку под скатерть и начал сжимать ее колено, ведь, наверное, его на это вдохновила Глашина недосягаемая краса…
 
- Изменял он мне без меня, точно, - думала она, изо всех сил стараясь при том сохранить невозмутимый и любезный вид. - Мало ли женщин вокруг, и доступных… Какая не дрогнет перед князем, полковником да еще таким молодцом, какая сама к нему не прибежит, чуть только пальцем помани…

Она успокоилась немного только после того, как ее милую подружку опять затошнило, так что та сморщилась и на миг стала такой жалкой даже при всем своем параде, и при румянце на щеках, и при диадеме в волосах. Опершись на плечо своего мужа, вынужденного ей его подставить, она вышла из-за стола.

- Хорошо, что ты меня сюда притащила, - сообщил молодой княгине князь уже в карете, на обратной дороге домой. - Мы так славно водочки покушали и за жизнь побалакали, пока вы обе не явились…
- Она в тягости, ее то и дело мутит, - сказала княгиня.
- Ну да, так оно и водится обыкновенно, - кивнул он с полным спокойствием и добавил, будто подслушав ее тайные опасения. - Вот забрюхатеешь, бог даст, и тебя замутит.

Она только вздохнула. Кажется, ей вряд ли возможно было теперь этого избежать: приехав в город, она снова пообщалась с давишним лекарем, и он остался доволен нынешним состоянием ее здоровья… вылечил, стало быть… ну, теперь держись, княгинюшка, лапушка… 
         
- А беременные бабы до того сладкие, - бормотал ей между тем на ушко супруг, тиская ее при этом почем зря, беззастенчиво вороша ее наряды. - От них чем-то таким прямо тянет… Вот как нынче от твоей подружки…   
- Чем тянет-то? – буркнула княгиня, насупясь.
- Баба без мужика и без дитя пустоцвет, а ей цвести надобно, любиться, рожать, вот тогда она в самом соку будет, в самой прелестной прелести… А может ты уже того, залетела, радо… то есть ягодка, то есть… а, Настасья?

«Может быть», - подумала про себя княгиня и следующие четверть часа потратила на то, чтобы составить перечень своих внутренних ощущений и попытаться, классифицировав их, определить, какие относятся к насморку, какие к досаде на похорошевшую какой-то внутренней глубинной красотой, несмотря на внешнюю худобу и бледность, а также явную занудность и позывы к рвоте, Глафиру, притягивающую к себе мужские взоры, словно магнит железо… в этом ее темно-зеленом бархатном платье, с зачесанными вверх над мраморным лбом темно-русыми густыми волосами, - а какие из прочих симптомов, кто знает, не к интересному ли, в самом деле, имеют быть отношение положению… 

«Не хочу я недомогать что ни день, потом еще ходить толстой, как бочка, а потом еще мучаться, рожая», - печалилась про себя молодая женщина.

- И мальчишка у них хорош, такой толстощекий, ручонкой как меня за пуговицу на мундире ухватил, еле отцепили, я думал, что уже оторвет, - продолжал князь между тем…
- С детьми не только играются минуту-две, их растить и воспитывать нужно, да еще в люди выводить, - не в силах смягчить резкость тона, заметила княгиня.
- Ты что… расстроена чем-то, Настя? – сразу забыв про свои восторги, осторожно осведомился князь.
- Я устала, - отвечала она с досадой. - Я устала и… оставь меня в покое, будь так добр. Убери руки!

Как ни была она раздражена в тот момент, ее все же поразило, до чего быстро он послушался… не только руки убрал, но даже слегка отодвинулся в сторону. В прежние времена такого бы не случилось.

Нечто вроде жалости шевельнулось в ее душе и позднее, когда она после чаю, сохранив за столом надутый вид, засобиралась спать, и муж робко предложил ей, если она того хочет, если она утомилась, если… в общем, она может лечь одна, а он устроится в соседней комнате…
- Да нет, - через силу выдавила из себя молодая женщина, - Не стоит уж, ни к чему это… Просто мне бы в постель побыстрее…

Когда в результате супруги улеглись спать, князь не посмел к жене и пальцем прикоснуться, устроился на краю постели и затих. Княгиня же со своей стороны не сразу смогла угомониться, но, повозившись на своей половине супружеского ложа, закутывая себе ноги и подбивая подушку, она в конце концов нашла удобное положение, в конце концов задремала… уснула… чтобы проснуться через некоторое время по вполне понятной и знакомой причине: князь мог проявить силу воли и даже не попытаться обнять свою вдруг захандрившую красавицу, не желая вызвать ее недовольство, вполне способный контролировать себя в состоянии бодрствования, однако в состоянии сна он себя не контролировал.

Вытянувшись на спине, разбросав руки и ноги и откинув голову, он… конечно, храпел, как это у него и водилось… И княгиня, еще пару-тройку недель назад только робко мечтавшая о возврате к семейной жизни, теперь подумала, что вот, за что боролась, на то и напоролась: вот он, ее женское выстраданное, вымоленное счастье, не в мечтах, а на деле, такой, как есть.

Съездил в гости, выпил водочки с хозяином, поглазел на пригожую хозяйку… все удовольствия получил, одним словом… и опять как ни в чем ни бывало, как и в прежние времена храпит ей на ухо. Будто и не было разлуки, тоски, слез, молитв…

Княгиня в сердцах пихнула мужа ногой и натянула себе на голову одеяло.  Запнувшись посреди своего храпа и пробормотав что-то, он повернулся на бок, в результате этого движения бессознательно попытавшись стянуть с нее покров, но княгиня проявила стойкость, одеяла не отдала и вскоре удовлетворенно отметила, что он замолчал наконец.

В воцарившейся тишине она вскоре задремала, успокоившись немного. Однако дрема ее не была крепкой, не так уж она устала за истекший день, вероятно, и двух часов сна ей хватило для того, чтобы немного восстановить свои силы. Под одеялом ей стало душно, она отбросила его с себя и повернула голову, чтобы поглядеть на мужа. Было темно, но в этой темноте она смутно разглядела широченную голую спину и темноволосый затылок на подушке. Ей захотелось прижаться к нему, так вдруг захотелось…

И вот тут-то она испытала приступ раскаяния. Как он быстро отшатнулся от нее в карете, чуть только она принялась привередничать! Последнее время он был весел и все пускался шутки шутить, но, может быть, такова была маска, которую он избрал неосознанно, чтобы спрятать за нею настоящую неуверенность, даже, может быть, страх… А страх этот она на него нагнала, больше некому, страх, что они снова окажутся врозь…

- И я ведь в самом деле-то не знаю, как он прожил лето без меня, - подумала она тут. - Я все о себе да о себе, а он? Мне без него было плохо, а ему без меня? Хорошо? То-то он аж за соломинку ухватился, байку о дурацком случае со столичным повесой и безобразником в пример себе поставил… И почему, с чего я надумала, что он так легко способен на измену? Это мне дяденька тогда напел, мол, мужчины все такие, и с тех пор уж сколько времени прошло, а все аукается… Если мне никто кроме него не нужен, так почему же ему нужен кто-то помимо меня? Мы ведь люди, не скоты бессловесные, бессмысленные… Как же без чувства? Как же? Разве возможно? Для меня невозможно. А для него?.. Пусть они, мужчины, во многом другие, нежели мы, женщины, пусть мы их не до конца понимаем, также, как и они нас, но ведь это не значит, что кто-то из нас в самом деле лучше или хуже… да боже мой, мы ведь едины, мы друг для друга созданы… И если так, то он создан для меня, а я для него… и… да что же это он все знай себе спит?..

          Утром на улице по-прежнему хлестал дождь, как в этом могла убедиться княгиня, встав с постели и подойдя к окну.
- Что там? – пробормотал с постели князь, слегка потревоженный во сне ее движением.
- Чудесно, - сказала она, потягиваясь, еще полная ощущений недавно испытанных ласк (она таки разбудила супруга, не утерпев, среди его ночного сна), при том кокетливо изгибая стан и расправляя обеими руками свои густые светло-русые, с серебристым отливом волосы, - Такой ливень!

Он что-то буркнул в ответ, снова уронил голову на подушку и, похоже, собрался спать дальше. Княгиня взглянула на него и улыбнулась…

«Чудесно! - думала она, глядя на забрызганное дождевыми каплями стекло и продолжая улыбаться. - Дождь, осень… А в комнате тепло и уютно… И мы вдвоем… Господи, как я хочу быть счастливой и любить, как я хочу быть женой этого человека… и ребенка я от него тоже хочу, да, хочу… Толстенького такого румяного малыша с глупыми блестящими глазками и пухлыми ручонками… И путь его придется носить, рожать… Но он ведь будет наш… наш малыш… и… не в этом ли во всем как раз и заключается в конечном счете сама жизнь, самое полное ощущение жизни, самый главный глубинный ее смысл?.. Господи!.. Как же я счастлива!» 
 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
2008г.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Продолжение: http://proza.ru/2022/02/02/1458