Несколько подвыпив и соорудив то, что Йоорд именовал "кассуле" (перемесь фасоли и частей утки в густой подливе, в колдовских размеров котле, стоявшем в углу двора), мы видели себя словно со стороны. Сидящие в ночной пустоте фигурки под срезанным крышей небом, с мисками быстро остывающей снеди и не иссякающим графинчиком, созданным для задушевного разговора. При этом большую часть времени мы молчали, что в известном смысле равно беседе, если обставлено должным образом.
Как необходимо путешественнику, а любой, отъехавший в близлежащий город, считается у нас таковым, я расспросил его об особенностях местной жизни, уяснив, но не уверовав, что она похожа на нашу.
Спросил, не является ли он поваром, на что тот рассмеялся и сказал, кивнув в сторону котла: "Ни в малейшей степени. Доказательство перед вами".
Уточнил, продается ли в городе что-нибудь, годное для подарка "из-за границы", потому что всегда стараюсь что-то презентовать домашним. Таким образом я делюсь с ними толикой впечатлений и даже сам себя убеждаю, что не так уж и плохо съездил.
Йоорд пожал плечами и посоветовал привезти рассказ, если не свой собственный, то кого-нибудь из… Тут он вдруг задумался, вероятно, выбирая из богатого ассортимента рассказчиков, проживающих в городке… У матери бакалейщика Шольца, продолжил он наконец, маразм развился в довольной степени, а болтливость не иссякла с годами, чтобы признавать ее лучшей новеллисткой местечка. И рекомендовал обратиться к ней.
В конце концов усталость и ночной холод начали брать свое, разговор шел с перебивками, а затем иссяк. Кутаясь и корчась под выданным хозяином пледом, я старался не шевелиться, впитывая тепло очага. Удивительно, но ни зябкость ночи, ни это молчание или ощущение чужестранства меня нисколько не беспокоили. Даже грешное видение завтрашней беседы с юристом перестало отравлять душу. Мир разлился вокруг меня, и я был его источник.