Еще даже сидя на краешке своей кровати в одних семейных трусах, Николай Петрович уже вовсю облачился, говоря все тем же иносказательным языком его сна, в свои доспехи и магию. Этой магией был вовсе не автомобиль и не дом с фонтаном во дворе, крытым бассейном и зимним садом, а что-то другое. Незримое. Условное.
Ведь кто такой Николай Петрович? Он не какой-то любой человек, которому многое невзгод на долю выпало. Любой он что? Грубый, да душа черствая. Плюнь в него, и не поморщится. Привыкши. А у Николая Петровича и кожа нежная, и слух тонкий, который столько лет кроме лести да славословий ничего не знал. Он, Николай Петрович, не адаптируется под реальность, подвластные ему услужливо адаптируют реальность под него. Стерилизуют пространство, в каком он есть. Взять хоть бы тетку в поликлинике. Возьмем, для примеру, соседа вашего - бывшего зека, того, с перфоратором, какой с утра начинает вас изводить очередями. А попробуй ему что-нибудь скажи — враз сверкнет наколками и, оскалив золотой зуб, так рыкнет, что еще и выпивку с закуской ему принесешь — отметить ударную работу по ремонту.
В мире Николая Петровича нет ничего подобного, процежены все, провеяны ситом, и те, что не прошли — отгорожены. Вообще ведь чужие да незнакомые — это потенциальная угроза. Не обязательно физическая. Придет такой вот случайный тип, и спросит неудобный вопрос, или, например, скажет какую-нибудь штуковину, которую Николай Петрович слышать совсем не рад. Вот почему между НИМ и чужими пространство, уложенное слоями из охраны, да личного секретаря. Все они тщательно процеживают попадающих к нему людей. Настолько, что остаются лишь самые лояльные его подчиненные. А уж те приходят — и то с пастеризованными мыслями и речами...
Да, многого не видит и не знает и не собирается ни видеть, ни знать Николай Петрович! Где хлеб покупать, сколько стоит газ в его доме, как оплатить штраф, как решать вопрос в принципе — он не знает. Когда-то, наверно, знал, а сегодня забыл, другим поручив. Даже вопросы его собственного бизнеса, вроде бы, его профиль, и те решают наемные люди. Приходят если с какой-нибудь проблемой на обсуждение, а он и не доволен. Ладно еще по лицу видать, что не доволен, но нет — ругается, кричит, руками размахивает, мол, только и знаете, что проблемами грузить, рассерчает, было что и дураками обзывается. И закончит всегда словами: это ваша работа. Идите, и через полчаса мне чтоб решение озвучили. Озвучат, не сомневайтесь! Может, не самое лучшее, и он догадывается, конечно, да лучше-то откуда взять? Он послушает с напускной важностью, для проформы отчитает, что решение не то, что дерьмо, но уже близко, да даст команду воплощать. И прибавит, как обычно, что если, избави Бог, из этого решения не «таво» что-то выйдет, всех ответственных нафиг пересажает! Поверят или нет, но делают вид, что страшно, в кучку жмутся, выталкивая друг дружку из его кабинета, уходят, опасливо озираясь, кабы еще что не прилетело. А потом в приемной и коридорах долго шушукаются, какой шеф не в духе, как кричал, ох, событие-то знаковое!
Да, то самое, незримое, что ощущали другие к нему и было его и копьем, и палицей, и луком, и стрелами. Был он одет в деловой костюм, при галстуке и золотых запонках, или сидел вот, как сейчас, в трусах лишь, прицеливая носок к ноге, он уже был в этих доспехах, хлеще, чем Ланселот, чтоб его. Может, эти доспехи не слишком эффектны в быстрой стычке с неподготовленным соперником, но стоит этого неподготовленного хотя бы мгновенье «помариновать», и уже одним словом «Глыбин» он будет управляться. Конечно, за исключением некоторых, чьи фамилии создают такой же или тем паче больший эффект.
Надев носки и натянув брюки, Николай Петрович позавтракал, надел все остальное, что полагается одевать зимой, и вышел из дому. Дима уже выгнал Бентли из гаража, и карета, так сказать, была подана.
- Николай Петрович, доброе утро! - Натянуто улыбаясь, почти фальцетом почти пропел Дима. Фальшь была, конечно, приметненькой. С другой стороны, все ж не актерище он, да и за пятьдесят уж – с каждым годом по утрам подыматься все тяжелей, а тут — улыбайся еще. Не подумайте, что он недолюбливал Глыбина, наоборот, как лакей барина, воспринимал за высшее существо, просто утро, зима и пятница. Еще и плохо спал. Николай Петрович тоже был всегда смурной по утрам, ему явно не хотелось открывать рот, но он, в отличие от Димы, мог себе такое позволять. Едва кивнул и, сев в кресло, прикрыл глаза, надеясь, что его шофер сам смекнет, куда ехать.
Дима уже давно знал, что шеф целехонек добрался домой, потому что с утра звонил Сергею Иванычу (который Мышь, начальник личной охраны), но, что до нового автомобиля — надежды не терял. Мышь всегда знал, если шеф в подотчетных ему пунктах. А оными являлись, в том числе: дом Глыбина, офис, конюшня, да и вообще все Глыбинские владения, ведь в каждом месте охрана докладывала, дескать, Сергей Иваныч, Николай Петрович прибыли. Бдим, так сказать. До пятидесяти раз на дню получал он звонок от своих подчиненных в активный день Глыбина. Приедет туда-то — звонок Мышу. Выедет оттуда-то на встречу — звонок Мышу. Кофе попьют — обратно вернется — звонок Мышу. Домой уедет — тоже звонок. Потом, скажем, махнет просто так на турбазу, поужинать дикой уткой, какую егерь для него подстрелил. Тоже самое. Звонок, то есть. И так до глубокого вечера. Глыбин с одного пункта уехал, в другой пункт приехал — сообщают Мышу сперва первое, после второе. Вкалывает Мышь, жить некогда.
Дима, может, не хуже, чем порядочная жена умел различать настроения шефа. Но, в отличие от наблюдательной жены, был не слишком сметлив, даже наоборот, недальновиден, и выводы из того, что заметил, не всегда был способен делать.
Да к тому ж имел грешок поболтать по дороге, не слишком тяготясь, надо ли смолчать, или, например, о чем лучше б не спрашивать. И сейчас даже, когда Николай Петрович сидел тихо, прикрыв глаза будто в дремоте, Дима бросал на него быстрые взгляды, стараясь подловить момент, когда глаза начальника распахнутся. Он даже толком не знал, о чем он спросит или что скажет. Иногда такие вещи были сюрпризом и ему самому. Может, он хотел узнать, как вела себя его машина, не было ли проблем, а, может, что-то другое. Мысли в его голове подконтрольны ему были не очень-то. Он, положим, вел автомобиль, а там, за его лбом, происходили всяческие рассуждения. Они изменялись, переходили в другие, и это все без какого-то надзора или побуждения могло заводить в самые разные разности. То, что он скажет, конечно, очень зависело от того, в какой момент раскроется рот.
Машина двигалась, под мерный шум колес Глыбин немножечко даже стал похрапывать. Потом вдруг встрепенулся, оправился, приоткрыл один глаз и поглядел им на Диму, будто пытаясь понять, не кричал ли он и сейчас во сне это самое «Я — миллионер!»
- Что у Вас там вчера за ужас случился? - спросил Дима, явно обрадованный открывшимся глазом шефа, что для него было равнозначно тому, что можно, наконец, говорить.
Николай Петрович присел в кресле ровнее, демонстрируя свои внушительные габариты и суровую позу.
- То есть? - Просипел он с басовыми нотками. - А ты почем знаешь про вчера?
- Ольга, то есть, Сергеевна, супруга Ваша, сказала, что еле доехали!
Подробностей Диме она не говорила, да и Дима не планировал ничего уточнять, потому что себе уже давно нарисовал самый годный смысл этого «еле доехали». Что машина у него подлежит замене. Ждал, скажет ли его шеф хоть полнамека на это.
- Что значит «еле»? – Чуть повысил тон Николай Петрович и добавил басовых нот.
- Не знаю. – Съежился Дима, смекнув, что сей тон – намеком на хороший исход не является.
На работе было скучно. Не та скука, которой в другое время скучают боссы, а еще и с ленцой, какой бывает ленятся они по пятницам, или перед отпуском, или после него, то есть, почти все время. Сегодня была как раз пятница. Глыбин то и дело бросал взгляд на часы в его кабинете, изо всех сил стараясь приблизить обед, но всякий раз, как он глядел на циферблат подарочных настенных часов, на них практически ничего не менялось. Они упрямо показывали, что еще утро и до обеда далеко. Глыбину даже подумалось, не сломались ли. Но нет, к сожалению убеждался он. Шли. Только почему-то очень медленно шли. Глыбину хотелось бы что-то делать, чтобы прогнать скуку, но делать он особо не находил, что и как, кроме если только ругаться и указания раздавать, но это вовсе в борьбе с ленью не помогало, и мысли катались в черепной коробке гулко, как кегельные шары, и отчего-то болезненно. Началось совещание, назначенное на десять утра. Глыбин спросил себя, на кой черт он назначил это совещание утром в пятницу, а потом вспомнил, что выдумал это нововведение в прошлую пятницу, чтобы люди по пятницам не ленились, потому как и его вгоняют в тоску. Встряхнуть всех хотел таким образом. А они, хоть и доклады там, выступления, а все одно видно по полусонным физиономиям — пятница и всем лень.
Выступали докладчики. Говорили монотонными голосами, и у них у всех были скучные лица. Время от времени они поглядывали на Николая Петровича, видимо, надеясь увидеть на его лице хоть капельку одобрения, а он едва скрывал, что кроме скуки ничего они у него не вызывают. Их ритмичные бу-бу-бу убаюкивали его, с усилием разжимал глаза. Все, что они говорили, будто рикошетила какая-то броня в голове, потому что ничего не пробивалось туда, в сознание Николая Петровича, ни словцо, только равномерное бу-бу-бу. Он делал над собой усилие, пытаясь прицепить хоть одну фразу говорящего, чтобы построить вопрос от нее, пусть бы даже это только для видимости. Чтоб думали — слушает, все же, босс, да сечет фишку.
Но ничего не цеплялось. Тогда он решил применить проверенное — на паузу и вопросительный взгляд докладчицы прогомонил «это мне все понятно, дальше!» и опять натужно пытался схватить хоть бы полпредложения. Без толку.
Досидев кое-как совещание, а потом еще более натужно приняв несколько руководителей подразделений, с которыми он тоже не церемонился, а только гомонил «дальше! дальше!», уехал обедать. Обед тянул изо всех сил, тыкал контакты в мобильном, кому-то звонил, потом долго мусолил простой вопрос. Прозвонил всех начальников отделов из телефонного списка, спрашивал, например: «Что с заданием, которое я тебе дал?». Или: «Сделал, что я говорил?» Неважно, о чем шла речь, и было ли задание, ведь от резкого тона начальника работники всякий раз впадали в ступор. Глыбин фиксировал то, как они реагировали. Кто посметливее говорил какие-то факты, называл непонятные Глыбину числа и молотил какую-то ахинею о том, что сделано уже почти все. Почему почти? Виноват Былкин. Или Мялкин. Или Прялкин. Кто-то более прямолинейный мычал и тупил. Глыбин ему на это: «Что мычишь! Отчет через час мне на стол!» А были и вовсе олухи, дотошно уточняли, какое задание, босс? Он на это ругался, говорил, что выгонит нахрен, и вешал трубку.
Хороший он, Николай Петрович, прием придумал. И пользовался им, надо сказать, ровно столько, сколько и надо, т.е., постоянно. Правда, не чаще пары раз в неделю на каждого. Впрочем, иногда, конечно, кой-кого пропускал, на радость того.
Он с тоской вспомнил прошедшее совещание. Понять бы, какой же все-таки результат его. Какой был вообще-то вопрос? Принято ли решение? И, главное, кто ответственный? «В понедельник попрошу у секретаря протокол» - успокоился Глыбин. Вообще, конечно, боссом быть очень трудно. Многие люди думают, что это пустячное дело, боссом быть. Опаздывать можно, да и уезжаешь на полчаса раньше, если тебе надо, ни у кого не спросясь. Но нет. Есть большая трудность, которую многие не знают, поэтому и думают, что легко. А ведь нужно обязательно, чтобы все думали, что все у тебя под контролем. Вот и приходиться изгаляться, да все время выдумывать. Такая изобретательность требуется!
Вторую половину дня было полегче. Глыбин сидел у себя в кабинете, в рабочей обстановке общаясь один на один с подчиненными по очереди. Секретарша чередовала то кофе, то чай, то просто воду, он пригублял неторопливо принесенное ей, и тянул сигаретку. Что-то говорили про нововведения в налоговый кодекс, про увеличение удельных затрат и всякие сплетни. Еще вот было про кассовый разрыв что-то, кажется. Про налоговый кодекс заходило как-то тяжеловато, затраты и кассовый разрыв и вовсе раздражали — так что делал акцент на слухах.
Слухи — они же душа любого офиса. Пустой и жалкой кажется жизнь офисного труженика, если он не допущен до такой важной информации, как та, которая не касается впрямую работы. У кого с кем интрижка, кто взял ипотеку или автокредит, кого отчитал босс или наоборот, приблизил — самое желанное знание в офисе. Это те самые нематериальные блага, которые идут бонусом. Как бесплатный спортзал или комнаты отдыха, только лучше, ведь ни спортзала, ни комнат отдыха у Глыбина для сотрудников не полагалось.
…Взять для примера интрижки. Дело это знаковое. И если их в офисе особо не видно, так потому лишь, что все ото всех скрывают! Распознать — вот задача, похлеще, чем отчет к сроку сварганить, не говоря уже о текущих незначительных хлопотах. Наблюдать надо — причем, каждого! Вот идешь ты по коридору, а тут навстречу Валерка-сисадмин, скажем, идет. Казалось бы, ну идет и идет, может, ему надо, может, он по работе идет. А понаблюдаешь и видишь, что по работе так живо не ходят! Окажется, что тот Валерка в бухгалтерию зарядил чаще положенного. А там, между прочим, Нинка, что по зарплате, в разводе. И вечно у нее что-то ломается.
Но интриги, хоть и дело хорошее, да вовсе не самое. Вот ипотека, конечно, поважнее будет. И случается реже, и просто так не распознать. Тут Людмила казначей рассказывала, что видела в кадрах через плечо, как Андрей завхоз трудовую копировал. Не иначе, для ипотеки. Что он сам без пяти лет на пенсии, и квартира имеется, так он не себе!
Еще вчера, рассказывали, Глыбин с замом начальника отдела сбыта долго сидели в кабинете самого, и даже, говорят, Николай Петрович две чашки кофе просил — себе и тому. Кто-нибудь, кстати, знает, как звать того замначальника? Ну да, Лешка. Надо узнать, как по отчеству - не иначе, повысят теперь. А то вот еще на прошлой неделе первые звонки были, что коммерческого скоро уберут — заперся с ним шеф у себя и два раза кофе просил. И оба – по одной чашке. Прежде и для коммерческого тоже заказывал. Так-то!
Продукт этого варева, вся эта творческая деятельность его сотрудников, мало интересовали Глыбина, ведь и время некое тратится на это у работяг, а сведения будто и выеденного яйца не стоят. Взять коммерческого если — так у того на той неделе давление повысилось, он от кофе отказался. Продукт варева ценность редко имел, но само варево — было делом необходимым! В офисе должна быть здоровая обстановка! Если кто позлорадствовал относительно другого — так это ему сил придает, работает лучше. Точно то же, если кто кому-то завидует, козни ему строит — значит, тому, опять же, стимул не расслабляться. Все должны быть в тонусе!
Однако, были и здесь моменты, на которые Николай Петрович хитро щурил глаза и поворачивался ухом к говорящему, чтоб ничего не упустить. Это если один из офисных начальников вдруг с другим начальником чаще обычного в курилку ходят. Иль, допустим, видали их даже вне работы — вместе ездили на природу. Стало быть, подлецы, дружат, а дружба в офисе — дело дурное, как ни крути. Дружат они, видите ли, а должны друг за другом присматривать и при случае доносить!
Так что, болтовню от некоторых сотрудников он с охотцей поддерживал, вопросы всякие чудные ставил, будто подшучивая с ехидцей, подводил к нужным ему темам, провоцировал. Самых активных сплетников, понятное дело, при себе держал, руководить чем-нибудь назначил.
В этот раз кто-то рассказывал Глыбину давным-давно известный слух про главного бухгалтера. «Так-так-так!» - манерно настораживался Николай Петрович. Мол, того, подставная компания у того. И ей, компании этой, и заказы отдают чаще и преференции по оплате имеются. Другой говорил тоже самое про финансового директора («Ну-ка, ну-ка!» - нарочито приклонял ухо Глыбин). Ну а про коммерческого директора вообще, только ленивый не говорил. Знали все, догадался Глыбин, что тому несколько дней назад будто кофе не предложили. Приходили на поклон и главбух с финансовым (каждый в свое время). Тоже что-то говорили, этот про того, а тот про этого, и так же, как с другими, Глыбин наигранно замирал, будто даже забывал по целым минутам делать затяжку от тлеющей сигареты. А коммерческого пригласил в конце всех. И посидели подольше и кофе вдвоем попили. Пусть те, кто сегодня на счет него чего хотел, утрутся!
Для Николая Петровича все же слухи были не только инструментом. Они давали ему эмоции, нередко бывало, что вызывали у него и некое эстетическое наслаждение, навроде тех, что у заядлого театрала на хорошем спектакле. Он внимал им, точно со своей ложи, курил и блаженствовал, отдаваясь всецело процессу. Эмоции от слухов, конечно, бывали не все время положительные. Как все та же хорошо сыгранная пьеска, создавали порой напряжение, щекотали нервы, заставляли ерзать на стуле и торопить момент. Представление на сцене быстро, и результат там скор, а жизнь течет по иному, и приходится подождать. Зато в пьесе мы все лишь пассивные зрители, а тут, в этих полуинтригах, Глыбин был соавтором всех сценариев и режиссером постановок. Даже там, где возникало у него негодование, как в истории про дружбу двух начальников, этих паршивых овец, портящих целое стадо, он все одно млел от того, как все развивалось, зная, что управляет этим развитием в немалой степени. Бывало, что и ссорил между собой людей, корректируя ситуацию в нужном для себя направлении. Вчерашние приятели в итоге друг друга потом ненавидели. Так и что? Пусть ненавидят себе на здоровье! Какой в том вред? Только польза! И боятся сильней, и трудятся эффективней от этого, и в людей теряют доверие. А это самое нужное! Людям доверять себе дороже. Оступился, поверил кому-то, исправим! Больше не глупи. А что до информации о подставных фирмах финансового и главного бухгалтера — все, конечно, проверено. Пусть работают себе дальше...
Рабочий день приближался к окончанию, уже село солнце, и на улице горели фонари. Желающих на прием к шефу в приемной уже давно не было, сотрудники офиса по обыкновению косились на часы, помалу разбирали бардак на столах и сворачивали окна на компьютере. Были, конечно, в офисе и такие, которые постоянно задерживались в силу разных причин, они в каждом офисе есть. И трудно с уверенностью ответить, действительно ли у них много дел или манера такая. Поглядывая порой на этих людей, Николай Петрович никогда не мог понять, чего они торчат на работе. Медом им, что ли, намазано? Сказать бы, выслуживаются, так опять же нет. Многих из этих чудаков он даже не знает, чтобы их рвение оценить. Ему их чаще всего, даже не видно. Сидят, понимаешь ли, по своим норкам-рабочим местам. Иногда, уступив любопытству, он проходил по кабинетам часа через два после окончания рабочего дня, и, застав на рабочем месте какую-нибудь Маню или Петю, спрашивал, зачем, мол, но вразумительного ответа никогда не было. Все эти люди как-то робели перед ним, и мямлили, вконец растерявшись, что много дел. Он на это просил поподробнее описать, как много, насколько много и почему, самое главное, на это не хватает рабочего времени. Тогда они зачем-то загибали пальцы и что-то перечисляли, будто это хоть как-то объясняет тот факт, что рабочий день позади, он их не просил, а они сидят и что-то там пишут, ковыряют, высчитывают.
Он не знал, как отнестись к таким явлениям. Помощников они не просят, приходят, делают работу, пусть долго, но она делается, эта их работа. А может, вместо помощников им и поощрений, таких сотрудников выгнать следует, потому как копуши! Но за что их выгонять, если работа сделана, и ничего за это сверх они не хотят. Очень Николаю Петровичу хотелось для себя этот вопрос выяснить. И вот он как-то придумал решение – поменять пару таких полуночников на других, просто ради любопытства, посмотреть, как другой будет справляться на его месте. Уволить-то, уволил, но время прошло — и напрочь забыл кого уволил и кого принял. Было очень обидно, что так и не узнал ответ. А тут, решил повторить эксперимент – понятно, в научных целях, но вот невезуха, и не видать стало таких, кто рьяно задерживается. Зайдет он после семи на этажи офиса – а там пусто. Стыд какой – стал уже после шести проверять. Бывали люди, но что такое тридцать-сорок минут. И копушей не назовешь, если всего полчаса не поспешает, и трудоголиком, если у него ворох дел до семи вечера заканчивается. А что потом, уж и мы не знаем, дождался ли он момента, провел ли исследование. Обидно, если нет…
А что до сегодня, то посиделок после работы Глыбин устраивать не стал — потому что по пятницам редко так делал, и поехал, договорившись о встрече со своим приятелем, генералом спецслужб на пенсии, в ресторан. Хотел обсудить вчерашнее. А главное, посоветоваться, что с этим делать. Но – отдадим Глыбину должное, даже в пятницу после работы, да еще с таким важным вопросом, как этот, он не забыл и свои обязательства, как большого босса – отправил Диму за Ровером в сервис, наказав ему сперва Бентли отогнать домой, и еще дал ему конверт, в каком был миллион рублей. Сказал, что нужно сегодня отвезти этот конверт коммерческому прямо домой. Позвонил потихоньку заодно и тому, предупредил, что приедет Дима, кое-что завезет. «Что сделать с кое-чем?» – Спрашивал коммерческий. «Скажу в понедельник». Коммерческий сегодня в счет пятницы хотел с друзьями в кабаке выпить, а теперь, когда ему надо Диму с каким-то важным «кой-чем» дожидаться — не до выпивки.
Что до самого конверта, Глыбин пока еще не придумал, что делать коммерческому с ним, но, на худой конец, в понедельник, скажет, это тебе премия. На здоровье! Работай дальше. Жалко, конечно, за здрасьте деньги раздавать, может, оно в выходные само придумается. До понедельника время есть.
Вы, может, спросите, в чем тут цимес, зачем конверт, зачем деньги? Опять повторюсь – большая изобретательность – вот козырь Николая Петровича. Коммерческий его хорошо живет? Очень хорошо. Дом, машина, заграницы по отпускам. Любовницы. Должен человек за это впахивать сверхурочно? Да само собой! А что делать, если и дела ему придумать не выходит? Только не для Глыбина! Глыбин всегда дело придумает! Хоть вот конверт в пятницу получить и до понедельника сохранить. Чем не дело?
И вот, отправив Диму, наш Николай Петрович расположился в ресторане, куда с минуты на минуту должен был приехать и генерал.
Ну а пока я Вам, читатель, объяснял, зачем конверт для коммерческого, генерал как раз и подоспел. А я, как говорится, рад представить.
Итак, генерал, тезка нашего героя, Николай, отчество - Всеволодович. Отчество, я, конечно, изменил, вы меня понимаете, почему. А имя выдумал. Ну, не совсем выдумал – позаимствовал от Николая Петровича, нашего главного героя. Фамилию выдумывать не стал, к чему лишние труды сочинительства, если просто можно ее не называть. Не судите слишком, побаиваюсь. Все ж он большой чин спецслужб, пускай и в отставке.
Что до его портрета, тот тут выдумывать не стану, опишу, как есть. Генерал наш, Николай Всеволодыч, самый что ни на есть, то есть, генерал. Не какой-нибудь из фольклора, с пузцом, каких классики рисуют, стараясь позабавить читателя. Нет. Я таким человеком влиятельным читателя забавить не намерен. Наш генерал не такой. Совсем не забавный наш. Даже наоборот, суровый, и глаза серьезные. Ничегошеньки в нем комичного нет. Даже брови негустые, нормальные аккуратные брови. И уж тем более нос не картошкой и ясное дело, не красный, а нос, как нос. Пожалуй, что книжного в нем один только голос, басовитый, как туба звучит, «бу» такое низкое, что и не всегда различить, генерал это говорит наш или туба играет. Поэтому, чтобы не спутать, так сказать, ненароком, перед тем, как общаться с ним, положено оглядеться, нет ли где поблизости тубы, если окажется, что тубы нет, а услышите потом тубу — так это Николай Всеволодович говорит. Бывало, что и туба находилась рядом, тогда, конечно, посложнее. Такого желательно избегать.
- Не из-за вчерашнего ли ты меня позвал? - Пропела туба (т.е. генерал, потому что в ресторане этом отродясь тубы не держали)
- Ты почем знаешь? - Удивился Глыбин.
- Я много чего знаю! - Пробасил генерал. Ну точно, как туба, вот же как!
Глыбин молчал, давая понять, что не будет ничего говорить, пока не выяснит, откуда тот в курсе.
- Ладно, ладно! - Пробасил опять Николай Всеволодович. - Ничего я не знаю. Ха-ха! - засмеялся генерал, так, что посетители через несколько столиков стали озираться и искать тубу кругом. - Уж больно ты хотел повидаться, я и предположил, не случилось ли чего.
Следующие несколько минут Николай Петрович подробно излагал суть произошедшего, скрывая, отчасти, первые впечатления от конфликта и делая акцент на его развязке. По мере всего этого, Николай Всеволодович менял выражение лица с изображающего сочувствие, последовательно по разным степеням в выражении глаз нарастало любопытство, а к концу рассказа Глыбина он уж не мог удерживаться — захохотал!
- Ну? - спросил генерал. - И чего ты хочешь сделать?
- В том-то и дело, что не знаю, что хочу сделать и тем более не знаю, надо ли вообще. - Глыбин потер кулаком глаз.
- Ну, правильно, нет. - Согласился генерал.
- А может быть, что резон и есть. - Глыбин замялся, подбирая убедительные аргументы наличия хоть какого-то резона, но аргументов не находил.
- Обиделся, значит - Пробунил Николай Всеволодыч. – До нутра пробрал тебя хмырь оскорблениями. Понимаю. Ну а если ты этого цыпленка в гриле зажаришь — хоть фотку покажешь? – Генерал опять зычно хохотнул.
- Шути, шути. А вообще-то, знаешь ли, не хочется попускать… - Глыбин сомнительно потупил взор.
- Но что ты попускаешь, дружище? Неуважения к тебе никакого нет. Все перед тобой на цыпочках и вприпрыжку. Он ведь, как ты понимаешь, неуважал не тебя, а Димку твоего, да и то, его постаревшую копию, какая к тому же боится ездить. И вот этот Дима престарелый, какой и ездить ссыт, вместо того, чтобы ехать тихо мирно домой к своей бабушке (жене, стало быть) и кастрюльке с щами, зачем-то петляет элитными поселками, где ему не вполне место, да еще и взял и полоснул дальним светом, будто какое-то самолюбие у здешних ребят одолжил.
- Не уважал он, конечно, версию Димы, согласен, но мерз-то я и обидно было мне! – У Глыбина даже голос как будто бы дрогнул. А, нет, не дрожал, почудилось…
- Тогда вот как тебе скажу – пришел ты ко мне домой, где мой кот, а ты знаешь этого беса, он обожает обувку по нужде использовать, и вот ты замялся, свои забыл убрать, а потом вспомнил, но поздно – и хоть бы сказать просто влажные, но нет, не свезло, там похлеще – там что-то конкретное, вязкое. С одной стороны — нагадил тебе кот в туфлю, а с другой стороны, никто ж, кроме меня не знает, что ты их успел обуть, выкинь ты эти туфли. Улавливаешь аллегорию?
- Ты что, предлагаешь мне Диму выгнать? За то, что он туфли? – Глыбин потер глаз кулаком еще раз, как будто туда соринка попала, а может она и на самом деле туда попала.
Возникла небольшая пауза, но Глыбин прервал ее:
- Издеваешься?
- Немного. Вижу, ты все-таки не вполне отпустил. Понимаешь, Петрович, они так живут, этот народ, тужатся, пыжатся, эго свое лелеют. Живет этот хрен в поселке среди мелюзги, ты видел, какие там дома? Сплошь таунхаусы. Как жить? На работе заели, налоговая счет заблокировала, а тут вечер, и перед ним кто-то еще беднее. Можно ли удержаться? Молодчик этот вовсе не таранит бедолагу, чтобы потом отметелить его и оставить стонать в снегу, он просто показывает дальним светом, что дескать тут на дороге, где двое нас, только ты, дед у кого в жизни не ладится, а у меня полный фарш. Дед согласился если – все нормально значит, и эго подласкано малость. А дед возьми и оспорь. Психанул наш мОлодец.
Оба несколько минут молчали. Глыбин чувствовал, что Всеволодыч его почти убедил, не хватало какой-то малости, еще б один такой аргумент, и все, генерал прав, можно по домам ехать. Но и Дима еще не вернулся, чтоб ехать, и малость почему-то никак не звучала. Глыбин не выдержал:
- Ну а если мы все-таки выясним, что за фрукт? Я что? Зря запоминал номер? Даже, может быть, не для мести, просто выяснить чтоб…
- Ну вот, опять! – Плеснул генерал руками. –Ведь посуди сам, чего ты хочешь сделать. Вместо того, чтобы выбросить туфли, какие ты все равно выбросишь, ты хочешь, чтобы другие узнали, что ты перед этим в них основательно встал.
Это была не та малость, какую хотел Глыбин. Потребность в еще одной малости для убеждения сохранялась.
- Я понял. – Выдохнул Николай Всеволодович. – Выясним. Уверен, что, узнав, тебе будет совсем не интересно продолжать. Ты сам чего ожидал? Ты чего в Димину машину полез? Чек загорелся – это не объяснение. Он тебя бы и с чеком довез. Жизнь — она штука большей частью скучная, вот что. Сидишь в офисе своем, люди к тебе заходят, фигню тебе говорят разную, хвалят, боятся. Только насупишься, у них ягодицы сжимаются, а шикнешь — так и полные штаны... Денег у тебя много, машин много, и всяких разных радостей хоть отбавляй. Попробуй в такой скуке, почувствуй, что живешь. Ты и полез в Димину машину, как в чужую жизнь. И вышло! Тебе не понравилось, а ты все равно хочешь продолжения банкета. Как вот если бы ты в пруд полез, где пиявки сплошь, искупаться, и вылез бы с одной на боку. – Николай Всеволодыч, как мы успели убедиться, очень аллегории любил. - И вот ты говоришь мне, давай разыщем эту пиявку и решим, то ли ей в глаза посмотреть, то ли в рожу плюнуть.
Николаи Батьковичи поужинали, еще поговорили, меняли тему, возвращались к этой, но наш Глыбин, несмотря на такой знаковый разговор не забыл и про свои обязанности - позвонил Диме — узнать, при том ли еще конверт с миллионом. А он уже в пяти минутах был от момента, когда отдавать надо. Глыбин вернул Диму и написал смс коммерческому: «Отбой. Вопрос решил сам». Ход был, что и говорить, классный! Коммерческий сверхурочно понапрягался, а сделал всё, всё равно, Глыбин. Полезность оного заодно принизил. Тот, тоскуя, прочитал сообщение, ведь был дома, когда его друзья в баре уже проглотили стопок по пять. Едва узнав, что пакет отменяется, живо вызвал такси, и лишь прибыв на место с ходу выпил пропущенные рюмки. Итог – его стремительно развезло, и он совсем не успел насладиться пятницей – вырубился. Товарищи отправили его на такси снова домой, где он проспал аж до позднего утра. Что скажешь? Вот они, особенности трудной работы топменеджера!
Следующая глава
http://proza.ru/2022/03/22/51