Вчера неожиданно для себя я получил предложение написать текст, используя любую из пяти предложенных пар фраз - первой и конечной - предполагаемого рассказа. Фразы заинтересовали меня. Последняя же пара вообще оказалась не придуманною, а частью моей действительной жизни. Спасибо Светлой Ночке: её игра вернула мне минуты собственного прошлого.
К тому же это - первый в моей практике случай, когда я расстался с привычкой писать от первого лица и как-то отделил себя от своего лирического героя:
х х х
Посмотрев на часы, он вспомнил вдруг, как его, четырехлетнего, учили по ним определять время. По таким же в точности часам, что стояли сейчас перед ним в витрине антикварного магазина.
Откуда такая уверенность, что был он тогда не трех- или пятилетним?
Дело в том, что часы эти, массивные, черного мрамора, стояли вначале на камине. Но летом 50-го года камин заложили; им к тому времени давно уже не пользовались: дров на него уходило много, жара он давал мало. А там, где стояла его кроватка, тепла от него и вовсе почти не чувствовалось - камин этот согревал когда-то лишь часть залы, ту её часть, где сидели музыканты, отделенную от основного помещения как раз им, камином, находившимся слева от дверей, а ещё идущим от стены к стене выступом, что перегораживал потолок, обозначая место для сидевших на венских стульях скрипачей-товарищей прадеда.
С выступа, как в настоящем театре, свисал занавес: иногда тут вместо музыкантов появлялись актеры, и место это превращалось в сцену для домашних спектаклей. Сама же зала отапливалась большой стенной печью у выхода на лестницу в сад.
Он не застал прежней эпохи - времени домашних концертов, спектаклей, балов, что давал прадед. Он и самого прадеда не запомнил: старый негоциант, музыкант, игравший задаром в оркестре Итальянской Оперы, умер, когда ему не было и года. Половину дома тогда продали, залу перегородили, отдав часть её новым владельцам. Там, у перегородки, и спал он все детство, а от остального помещения его импровизированную спаленку отделяла задняя стена камина и все тот же занавес, прикрывавший теперь стенку поставленного поперек комнаты орехового буфета.
Да, он помнил отчетливо: тем летом они снимали дачу у самой реки, так близко, что с балкона казалось - она течет прямо под домом. А когда вернулись, камина в комнате уже не было. Мраморные часы с длинными ажурными черными стрелками перенесли на широкий подоконник, и там они простояли еще четыре года, пока мама не подарила их своему сокурснику, приятелю, собиравшему старинные вещи. Почему не продала, подарила? Ну, они уже давно не шли, эти часы. А учить определять время удобнее всего как раз по неработающим часам: можно без страха что-то испортить вертеть стрелки, отмеривая обозначенные римскими цифрами четверти на белом циферблате.
Часы были испорчены, но когда конец длинной минутной стрелки оказывался внизу, раздавался мелодичный звон, а когда палец мамы доводил её до верха, часы начинали играть менуэт, и звуки, похожие на звучание клавесина, завораживая, заставляли переживать - он знал, что мелодия вот-вот оборвется.
- Да-да, именно такие часы были когда-то в доме его прадеда. Даже стрелки, кончики которых были похожи на наконечники настоящих стрел, даже едва заметные беловатые прожилки черного мрамора - за стеклом стояли, казалось, часы из его детства.
Не понимая, для чего ему это нужно, он отворил тяжелую дверь.
- Часы в прекрасном состоянии, - заметив его взгляд, уверил антиквар.
- Я бы купил их у Вас, - сказал он вдруг, сам удивляясь своему неожиданному решению, - но я бы хотел сначала проверить, как они бьют.
- Конечно, конечно, - и антиквар, совсем как когда-то мама, стал осторожно проворачивать длинную минутную стрелку.
Менуэт, тот самый, из дней совсем, казалось, забытых, заставил его отвернуться и сделать вид, что его заинтересовало стоявшее у стены большое напольное зеркало.
Он увидел в нем себя - седого, потерявшего здоровье и веру, и даже, казалось, память о том, что было дороже всего на свете. Память, которую вернули сейчас эти вот невыносимо нежные звуки.
И ему подумалось, что это, наверное, и есть счастье.