В конце прошлого века поступила я, ничтоже сумняшеся, в магистратуру в Штатах. Магистратура эта была с преподаванием: я должна была слушать свои курсы и параллельно преподавать русский и английский. За несколько дней до начала семестра важная и не очень приветливая тётенька-профессор с характерной фамилией Бендена встретилась со мной и моей однокурсницей-москвичкой - познакомиться и ввести в курс дела. А сама тётенька когда-то была вывезена с Украины ребёнком и перевезена во Францию, где прожила полжизни, выучилась на филолога, а потом переехала в Штаты. Родным для неё был французский, по-английски она говорила, как француженка, по-русски она не говорила никак. Считалось, что она его знала. Она его даже слегка преподавала (на нашем факультете она была единственным профессором, преподающим русский). С нами она по-русски говорить не рисковала, инструктаж вёлся исключительно по-английски, и по парочке вставленных в речь и с трудом произнесённых и смертельно исковерканных русских фраз мы с однокурсницей поняли, что русского там нет. Может, он есть в теории, но научить говорить на нём тётенька никого не сможет (каким бы маститым методистом или славистом она ни была) и сама в нём не сильна.
Ну ладно, слушаем ее монолог о том, как и чего нужно делать в аудитории. Я по наивности полагала, что мадам до встречи с нами хотя бы глянет на наши резюме, почитает, кто мы и откуда, какие вузы заканчивали (однокурсница - институт Мориса Тореза, я - ереванский иняз им. Брюсова), чем раньше занимались и пр. Выясняется, что нет. Мадам вещает с важным видом, мы внемлем. Она всё больше говорит об организационных вопросах, о политике факультета, о расписаниях и т.п. и очень слегка - о самом процессе преподавания, программе, учебниках и т.д. Ну, думаю, ладно, чего уж там, в учебном процессе сама разберусь, чай не впервой, плавали - знаем. Мне чего-то уже скучно становится, да и тётенька совсем к себе не располагает. Сижу с отсутствующим видом, вполуха слушаю тётю, в окошко поглядываю, а однокурсница, будучи большим дипломатом, слушает активно, записывает что-то, головой кивает преданно, мол, да-да-да, очень полезная информация, профессор, спасибо, профессор, как это всё важно, профессор. И тут тётя-профессор произносит коронную фразу: "Если вы носитель языка, то не думайте, что вы уже только поэтому умеете его преподавать". Тут я вздрогнула: тётенька чё-то совсем не в курсе, кто перед ней сидит, прям вот совсем ликбез решила нам устроить. Не выдержала моя недипломатическая душа, осмелилась я таки слово дерзкое молвить. "Извините, - говорю. - Я, вообще-то, педагогический институт окончила, где пять лет как раз и училась преподаванию русского и английского. И училась хорошо. Даже отлично. Извините, конечно. А потом на практике занималась и преподаванием, и переводами. И тоже неплохо получалось. Так что я не подхожу под категорию просто носителя языка, который думает, что он умеет его преподавать. Я не думаю - я таки да умею». Тётенька слегка оторопела; ей, разумеется, не понравились мои слова. И я ей тоже мгновенно перестала нравиться, хотя я и до этого, по-моему, ей не очень нравилась: головой не кивала, ничего не записывала, в глаза не заглядывала. А если бы я поддалась внезапно появившемуся порыву (вот так и подмывало!) и предложила ей перейти на русский, раз уж мы тут обсуждаем преподавание русского, она бы меня, наверное, просто с лестницы спустила. Но я сдержалась. На мою ремарку мадам Бендена отреагировала коротко: "Хм, ну хорошо". И быстренько перешла к следующему вопросу на повестке дня.
Все два года магистратуры я была под пристальным колпаком у Мюллера: профессорша часто приходила слушать мои лекции, тщательно проверяла все мои материалы, внимательнейше изучала отзывы студентов в конце каждого семестра, наблюдала за мной в коридорах, чтобы уличить в опоздании. Но ничего у неё не получалось, нечего было инкриминировать. Не оказалась я просто носителем языка, который думает, что умеет его преподавать. И на лекции не опаздывала. От моих просьб посидеть у нее на лекциях (мне было очень любопытно послушать, как она вещает) она постоянно отделывалась дурацкими отговорками. Так за два года мне и не удалось воочию убедиться в её преподавательском мастерстве. А когда наш профессор латыни, толковый лингвист и весьма солидный преподаватель, записался ко мне в группу, прошёл у меня семестр русского и остался очень доволен уровнем и методикой преподавания, о чём не преминул сообщить мадам Бендене, она совсем загрустила: неправильной я оказалась аспиранткой, неудобной и не благоговеющей перед её авторитетом. Ну, чего уж там, бывает. Невиноватая я, оно само так получилось.