Но человек создан не для поражения. Человека можно уничтожить, а одолеть нельзя.
Эрнест Хемингуэй
Он был старый и тяжелобольной. Тянулись уже четвертые сутки, с тех пор во рту не было ни капли воды, ни крошки хлеба. О хлебе он не думал, ему очень хотелось пить. Во рту пересохло, язык стал, как грубая наждачная бумага. Словно высохли внутренности. С трудом раздирал слипшиеся, запекшиеся и потрескавшиеся губы. Он не чувствовал голода, только невыносимая, изнуряющая жажда доводила до головокружения. Жажда пересиливала все страдания и болезни.
- Воды, воды... - шептали его губы.
А вода была рядом. Стоило встать, зайти на кухню, пустить из крана воду и напиться вволю. Но как же встать, когда немощное тело, истощенное старостью и болезнями, отказывается слушаться, когда руки и ноги не двигаются. Случилось самое страшное, то, чего он больше всего боялся, — болезнь крепко приковала его к постели и сделала неподвижным. На дворе лето, в окно залетают радостные детские голоса, десятки, сотни, тысячи людей вокруг тебя за стенами дома, а ты, старый и больной, никому не нужный, как малыш в дерьме, лежишь одиноко в постели и не можешь ни пошевелиться, ни встать. Проклятые крестец! Вместо позвоночника, будто раскаленный камень... От боли трещит голова, к горлу подступает тошнота, выворачивает все внутренности. Но он не теряет ясного ума. Он мог думать и плыть безбрежным океаном воображения и памяти, мог отвлечься, забыться.
Старик впервые в жизни был таким одиноким. Он звал сына Ивана, который жил на далеком севере и работал инженером на горнорудном комбинате, которому соседская девочка успела дать телеграмму.
Старик ждал. Терпеливо ждал. Ему оставалось только ждать. Он ждал, когда кто-то постучится, зайдет к нему и даст вволю напиться. Он знал, что умирает, но прежде чем попрощаться с жизнью, закрыть навсегда глаза, уйти в небытие, ему хотелось вволю напиться, утолить адскую жажду. И еще он боялся умереть в пустой городской квартире.
"Собачье это дело - гнить, как стерва, у себя в постели... Человек должен умереть достойно, и его тело должно быть похоронено в земле", — размышлял старик.
Он ждал любого, кто бы напоил его, а потом уже можно и помирать. Но больше всего хотел увидеть сына.
И вдруг... раздался звонок! Может, послышалось? Не бредит? Звонок повторился, ему послышался мелодичный перезвон. Он еще никогда не слышал лучшей музыки, чем эта. Как он ожил!
- Иван! Сын мой! - закричал он. Ему показалось, что от его крика задрожали стены дома, а на самом деле из его горла вырвалось слабое хрипение. - Я сейчас! Вот только подойду к двери и открою. Ты только не уходи! Пожалуйста, не уходи.
Он сделал невероятное усилие, чтобы пошевелиться. Невыносимая боль пронзила тело, и он сумел повернуться набок, не удержавшись на краю кровати, упал на пол и потерял сознание.
Он медленно приходил в себя. Ему казалось, что идет бескрайней раскаленной пустыней, по колени увязая в горячий песок, а над головой немилосердно печет яркое и палящее солнце. Едва передвигая тяжелые ноги и все время повторяет:
"Пить! Пить! Пить!".
Неожиданно впереди заблестел водяной плес. Должно быть, это марево? После войны ему довелось побывать в геологоразведочной экспедиции и не раз пересечь зыбучие пески барханов. Что такое для человека вода, узнал на фронте, в застенках КГБ и в пустыне. Капля воды дороже золота, когда ее нет.
Водяная полоса сверкала и манила к себе, бросился к ней и вскоре оказался у озера с чистой прохладной водой. Припал к воде, как в детстве у реки, и начал жадно пить. Но почему вода не утоляет жажду? Почему внутри все горит? Марево? Заблуждение? Побрел дальше, начал взбираться на бархан, но сорвался и скатился вниз. Тогда стал ползти. Сыпучие пески под ладонями вдруг превратились в журчащие ручьи. С наслаждением подставил рот под струйку прохладной влаги и с головой погрузился в потоки воды, в которые превратился песок. Уже и барханы волнами накатывались на него. Да это же соленая вода! Это море! Он хорошо помнит вкус морской воды. Горько-соленой водой не напьешься. А вот и чайки, белокрылые прожорливые птицы с жалобным криком, что бередят душу. Он безошибочно знает, что когда сейчас выплывет на берег, то увидит родную деревню вон за той горой. А там, под горой, стоит маленький низкий дом, покрытый красной черепицей, окруженный островерхими тополями и вьющимся виноградом. Морской водой, конечно, не напьешься. Надо бежать домой. Мать, вероятно, из долины принесла родниковой воды. Вот где сможет напиться воды. Он выплыл на берег и, не оглядываясь, отправился домой. С закрытыми глазами может найти дорогу домой. Здесь ему знакомы каждый камень, каждый куст, каждая тропинка. Босоногим сорвиголовой исходил их вдоль и поперек. Позади плещется море, над головой — голубое небо и ослепительное солнце. Легко подпрыгивая, вздымается на кремнистую, срезанную колесами горную дорогу.
"Сколько же лет этой дороге, — подумал он, — тысяча, а может, больше?"
Так срезать прочную гранитную породу колеса могли только за многие века... Эта дорога всегда волновала его воображение и тревожила душу. Века отчеканили на ее поверхности. Кто только на ней не ездил и не ходил: от древних завоевателей, что забирали в рабство женщин и детей, к немцам в двадцатом веке, что вели на расстрел партизан и мирных людей, Сколько эта дорога видела слез... В наши дни ее расширили, выровняли и покрыли асфальтом, а перед войной дорога имела еще свой первоначальный вид. Не сохранилась она, как не сохранилось много исторических памятников, связанных с судьбой народа, их уничтожали так же, как и народ.
Опустил голову, постоял раздумывая, повернул налево, обошел гору, на которую не раз поднимался, и увидел родительский дом, а во дворе — мать. Как давно не видел мать! Как он соскучился по ней. У него сладко защемило сердце.
"Странно, — подумал он, - я же старик, а чувствую себя ребенком, как будто мне семь лет...".
Увидев его, мать всплеснула руками. Попросил воды. И мать его не услышала, а, видимо, догадалась по губам, что он просит пить, вытерла влажные руки фартуком, озабоченно забежала в дом и вернулась с кувшином в руках.
Взял из материных рук кувшин с водой, припал к нему. Пил большими глотками, вода тонкими струйками стекала с уголков губ на грудь и мочила на животе рубашку. Но почему он не может напиться? Горит, сушит внутри, словно тысячи чертей жарят его в жаровне. Застонал, открыл глаза и увидел над собой пожелтевшую бетонный потолок, городскую квартиру, в которой прожил больше тридцати лет. Кто-то снова нажал на кнопку звонка и прислушался.
- Иван! Мальчик мой! Я знаю, это ты. Кроме тебя, у меня никого нет! — захрипел и сделал еще одну попытку — повернулся лицом вниз.
Пытался ползти. И это ему плохо удалось, невыносимая боль пронзила все тело до костей, поэтому дернулся и обмяк, провалился в пропасть. Долго лежал неподвижно: ни чувств, ни мыслей. Наконец вдали заблестел хилый огонек. Он то тух, то загорался, словно маяк на высоком скалистом берегу. Присмотрелся и узнал свет в своем окне... Той ночью они с отцом ехали со свадьбы от дяди, что выдавал дочь замуж. Мать не уехала, осталась дома с сестрой.
Ночь была глупая, безлунная, беззвездная. Было удивительно, как это лошади, которых никто не погоняет, во тьме находили дорогу и даже не спотыкались. Ему казалось, что за каждым поворотом их ждет смертельная угроза, а в силуэте каждого придорожного куста или камня ему мерещился разбойник или шайтан, о проделках которого слышал, с тех пор как себя помнит. Сладкая дрема томила его всю дорогу, иногда холодная дрожь пробегала по коже, но он жался к отцу, и ему было уже не так страшно. В детстве он очень боялся темноты. Ночью иногда стукнет или взвоет ветер за окном — тогда задрожит, залезет под одеяло и трясется, потеет, задыхается, и голову из-под одеяла не выдвинет... Дома все спят, только ему не спится, улавливает каждое шуршание, каждый звук ночью, и мерещатся ему страшные видения... Впоследствии воображение в трудные минуты его не раз выручало. Возможно, только благодаря своему воображению и дожил до глубокой старости.
"Воображение, как солнце, освещало мне дорогу", - думал старик.
Отец пошел на работу в сад, а сестры с кувшинами двинулись за водой к роднику. Солнце встает из-за гор, словно поднимается со дна моря... Горы купаются в солнечном луче. Ему распирает грудь, он видит восход солнца, горы, слышит пение птичек. Он бежит к морю, а мать смотрит ему вслед и не может насмотреться. Он всем своим существом чувствует ее взгляд и слышит ее шепот:
"Жеребчик мой! Пусть тебе всегда будет хорошо...".
Плещется море. Летают чайки. Он срывает с себя одежду, ныряет в зеленую бездну. С открытыми глазами плывет, хватаясь за подводные камни. Совсем близко плавают рыбы, он пытается их поймать, но они уплывают. Вот уже давит в ушные перепонки, сжимает в груди, выскакивает на поверхность. Щурится от яркого солнца и плывет к берегу.
Он научился плавать давно. Ему казалось, что может переплыть море. И за эту дерзость море однажды едва его не проглотило.
Море штормило. Он с мальчишками стоял на берегу. Волны рождались где-то вдали, в чреве моря, а потом росли, надувались, набирали силу и хищно приближались к берегу. Никто не осмелился ступить в взбудораженное море. А он осмелел. Сбросил с себя одежду и бездумно бросился в объятия разгневанного моря. А когда очнулся, берег непрестанно удалялся от него. Он с отчаяния загреб руками и ногами, но волны на своих крутых спинах уносили его все дальше в море. Вот тогда он впервые растерялся и запаниковал. Но именно в последний миг, когда, казалось, он уже обречен, его озарила спасительная мысль. Он не стал зря тратить силы на сопротивление волнам, а, ныряя под воду, помаленьку стал продвигаться к берегу. И, когда, обессиленный, дрожащими руками, наконец ухватился за камень и почувствовал под ногами твердь, вдруг заплакал. Никогда еще не любил он так жизнь, как в тот момент. Он был в шаге от смерти, и снова видит солнце и своих растерянных друзей...
Знал ли он счастье? Трудно сказать. Да и кто может похвастаться своим счастьем? В жизни столько всего намешано: и радости, и печали. Живешь - то уже счастливый. Жить стоит хотя бы для того, чтобы открыть утром глаза, увидеть, как восходит солнце, как к тебе подбегает твой ребенок, целует в небритую щеку и говорит:
- Доброе утро, папа!
Ты сначала не понимаешь, с чем тебя поздравляет ребенок, а потом вспоминаешь, что сегодня у тебя день рождения...
И снова он услышал шаги. Решительные шаги. Вот они быстро подходят к двери, несколько раз раздается звонок. Такой вожделенный звонок в дверь. Угасшая надежда снова зажигает его. Это придает сил. Он поднял голову и решительно посмотрел на дверь. Оставалось самое трудное - встать и открыть дверь.
- Сын мой, - хлипко воскликнул он. - Я сейчас, сейчас...
Пересиливая дикую боль в пояснице, он собрал остатки силы, последним усилием воли дрожащими руками судорожно уцепился за косяк двери, дотянулся до засова замка и сдвинул его с места. Дверь отодвинулась и, теряя сознание, он увидел, как в глаза ударил яркий свет...