Писал очередное свое эссе. Хотел что-то сказануть похлеще, но вспомнил, что есть уже какая-то суровая статья в УК на этот счет – и быстренько сбавил градус, отделавшись жалкими намеками.
И тут же подумал о Косте Талашове, моем дворовом приятеле в детстве, который однажды назвал меня трусом.
У Кости были на это свои резоны. Я не участвовал в избиениях зашедших в наш двор чужаков, несмотря на подаренный им мне кастет. Не полез с другими ребятами на склад «Интуриста», чтобы стырить какие-то новенькие альбомы и каталоги. Не прошелся после выпитого портвейна вслед за ним по кромке крыши нашего шестиэтажного дома… А Костя все это мотал на ус – и наконец с презрением высказал. Правда, потом, через несколько лет, когда я за бутылкой водяры ему напомнил об этом, он вроде как извинился, но что толку? Разве такое, да еще в таком раннем возрасте забудешь? Костин плевок я пронес, считай, через всю жизнь. И когда безропотно голосовал вместе со всеми на советских собраниях, и когда врал иностранцам по долгу службы о нашей мирной миссии в Афганистане, и когда не рискнул провезти через границу купленный за рубежом запрещенный «Архипелаг Гулаг» – всегда со стыдом вспоминал Костю. Но именно он не раз помогал мне и в любимом мной боксе, и в мандраже перед большими начальниками, и при интимных встречах с женщинами… Жестко стыдил за трусость – и я, озлившись, брал себя в руки.
Получается, что Костя с этим его обидным клеймом на мне побуждал меня к мужеству больше, чем кто-либо из моих многочисленных учителей, тренеров и, увы, моих родителей. Они-то, жившие в страхе перед сталинскими расправами, хотели для меня как лучше, а Костя – не жалел. И правильно делал. Злобное, унижающее тебя слово, бывает, полезнее всякой приятненькой лажи.
Даже сейчас на закате жизни он нередко вспоминается мне. И если я трушу – как никак помогает. Сохранить хоть какое-то достоинство перед нашим супер-строгим Левиафаном, да и во всяких других волнительных для моей нервной системы ситуациях...
Хотя куда ж от него, этого мандража, денешься?
Боюсь, и правда, как трус, и болезней, и старости, и смерти, и потерь оставшихся еще близких...
И тут мне Костя уже навряд ли поможет.