Больница была небольшая, построенная ещё в 60-х годах. Двухэтажное здание из красного кирпича с небольшими узкими окнами и с массивными высокими дверями. Несколько лечебных отделений и роддом. Коллектив был разношёрстным: украинцы, русские, немцы, татары и даже один араб. За восемь лет многие местные медики уехали в Россию.
- Вы к нам надолго? По контракту? Или... ? - спрашивал его уставший главный врач.
- Или, - ему не хотелось объяснять старому доктору зачем он сюда приехал. Зачем ? Может , это самое главное, что он сделал в своей жизни. Как ему объяснить, что в последнее время он потерял способность смеяться и плакать, но хуже всего то, что он не мог сострадать и сопереживать, как было раньше. Он стал циничным и скучным. Не жил, а проводил время, будто пережидал что-то.
День за днём, неделя за неделей, однообразно, будто во сне, точно вода, капля по капле сочилась жизнь. Каждый день он видел своё отражение в зеркале, в витринах, в стекле троллейбуса, маршрутного такси. Ничего не менялось.
Нет, конечно, что-то менялось, отрастали волосы, щетина, мешки под глазами появлялись и исчезали. Появлялись и исчезали. В целом же не менялось ничего. И вдруг он обнаружил, что из зеркала на него смотрит совсем другой человек. Утром и вечером. Вечером и утром. Да, он изменился. Стал другим человеком. Для него это было странно.
- Жить будете в сторожке на территории больницы. Бывший завхоз недавно уехал к дочери, так что милости просим, - встретила его главная медсестра Татьяна Ивановна.
- Город у нас спокойный, передовая далеко, так что мы практически в тылу. Живём и работаем, что ещё остаётся, - она говорила тихо, но смотрела на него очень внимательно. Он уже знал, что месяц назад она похоронила сына и мужа.
Сторожка была старой и запущенной. Огромный громоздкий шкаф до потолка, двуспальная продавленная кровать с пологом на четырёх столбах и массивный старомодный стол сокращали пространство комнаты до размеров, вызывающих мысли о клаустрофобии. Бездыханная комната с белыми занавесками, где нет ни картин, ни пожелтевших фотографий, ни утвари, где тишину можно подкладывать под голову, точно пуховую подушку.
Недалеко около сторожки находился небольшой парк с медоносными липами и высокими тёмно - зелёными елями. Рядом с ними стояли нескольких тяжёлых серых скамеек, а в центре парка на постаменте памятник Ленину с вытянутой рукой, смотрящему куда-то вдаль.
Первая ночь была ужасной. Он спал урывками и в его снах ощущались шорохи и тени, мечущиеся по стенам. Призраки ужасных животных появлялись из-за мебели. Бледные и призрачные тени то и дело материализовывались из углов. Когда в конце концов он все - таки заснул, в ужасном кошмаре он увидел тёмное амёбообразное существо, крадущееся к нему от изножья кровати. Сине - жёлтые щупальцы высовывались из его кавернозных пор. Когда существо наклонилось, он услышал, как оно тихо вздыхало, издавая короткие скрипучие звуки, которые превращались в хрипы. Когда тварь навалилась на него сверху и стала душить, всё вокруг почернело. Кошмар был прерван настойчивым стуком в дверь:
- Доктор, проснитесь, машина подъехала с ранеными.
- Сколько их?
- Двое. Оба тяжёлые.
В приёмном покое лежали двое на брезентовых, пропитанных кровью носилках. На одних - молодой боец в посечённой осколками куртке. На его груди, руках - несвежие уже засохшие кровавые бинты. Он попытался приподняться, что-то сказать, но медсестра, осторожно обнимая, укладывала его на носилки.
- Тихо, тихо, миленький, не вставай. Как тебя зовут?
- Сашка...
- Вот и лежи, Сашка, всё будет хорошо.
На других носилках лежал человек в военной форме песочного цвета. На правом рукаве сине - жёлтый шеврон, плохо пришитый и грязный. На обеих изуродованных ногах открытые множественные переломы, и наложенные наспех проволочные шины, неприносящие облегчения. На правом бедре резиновый жгут, врезавшийся в синюшную отёкшую ногу.
- Доктор, это я его подстрелил, - тихо прошептал Сашка.
- Надо было добить гада или пожалел ? - ощерился санитар.
- Пожалел. Это - Димка, мой одноклассник.
Уже позже он узнал, что Сашка тащил своего друга около километра по минному полю. Их вдвоём и накрыла мина.
Прошло два месяца. Он жил на работе. Дежурства, операции, потом опять дежурства и снова операции. Конвейер боли, страха и надежды. Обычные будни, ничего особенного. Иногда он ел, редко спал. Когда становилось тошно, пил спирт с коллегами. По выходным приходила Татьяна Ивановна, иногда они пили чай, иногда коньяк. Они смеялись и разговаривали обо всём. Фронт удалялся всё дальше и дальше, но раненых становилось всё больше и больше. Уезжали медики после окончания контракта, потом приезжали другие. Водоворот лиц, характеров, судеб.
Сашку и его друга прооперировали. Они лежали в одной палате, но не разговаривали. Сашка пытался что-то ему объяснить, но тот молчал и отворачивался.
Обстрел начался рано утром. Первый снаряд попал в хирургическое отделение. На этом месте осталась только дымящаяся воронка. Остатки тел так и не нашли. Второй разнёс старую сторожку. Татьяну Ивановну убило в парке, около срезанной осколками липы, когда она шла на работу.