Танцев фактически не было, но память о них сопровождает меня более шестидесяти лет.
В конце апреля 1959 года, накануне Первомая, который тогда мы с радостью отмечали, я и мой лучший школьный друг, Толя Бондарев, получили задание. Причем нам строго наказали, это – поручение райкома комсомола, не выполнить нельзя. Нам предстояло участвовать в праздничном мероприятии, проводимом Райкомом ВЛКСМ в одной из организаций нашего района, по завершении которого были обещаны танцы.
Торжество проходило, как сообщалось в Пригласительных билетах, в физкультурном техникуме, расположенном на территории Александро-Невской лавры. Наверное, указывались улица и номер дома, но – как мы позже поняли – это нам не очень помогало в поисках здания техникума.
С конца 1990-х Свято-Троицкая Александро-Невская Лавра – мужской православный монастырь, расположенный в конце Невского проспекта в Петербурге. Это – комплекс церквей и духовно-учебных заведений, в том числе Санкт-Петербургская духовная академия. В 1950-х на территории Лавры располагались многочисленные государственные учреждения, медицинские службы, общежития и прочее. В конце 1957 году в главном соборе Лавры возобновились богослужения.
Начало празднования намечалось вечером, не раньше 6 часов. Мы никогда не были в Лавре, потому приехали заранее, возможно за полчаса. Пустынно, мы начали ловить редких прохожих, сотрудников разных учреждений, но никто даже не слышал про физкультурный техникум, говорили: «Ребята, вы не туда пришли». Показывали пригласительные билеты, «Ладно, ребята, ищите». Прочесали всю немалую территорию вдоль и поперек, и когда уже начинало темнеть, нашли на Обводном канале, в дальнем углу Лавры здание техникума.
Помнится, небольшое строение, скорее всего, бывшее монастырское подсобное здание, внутри – стены, выкрашенные темной краской, вдоль стен – стеллажи с кубками, медалями и грамотами за спортивные успехи студентов, фотографии чемпионов. Мы существенно опоздали, торжественная часть уже заканчивалась, вручались награды победителям различных соревнований.
Я рад был встретить в сети фотографию, на которой у таблички с названием техникума и, наверное, гипсовой фигуры мускулистого спортсмена стоят студенты – высокий парень и среднего роста стройная девушка. Шинель, наброшенная на ее плечи, напоминает, что техникум принадлежал обществу «Трудовые резервы», такие шинели носили в те годы учащиеся ремесленных училищ. Подпись под фотографией поясняет, это – будущие родители человека, выложившего фото: мама, специализировавшаяся в плавании, и отец – боксер, родители учились в 1954-1957 гг. Именно такими мне и запомнились учащиеся техникума.
Начались танцы, было холодно, неуютно, мы были и чувствовали себя чужими, явно – не такими. Крепкие, тренированные ребята и девушки, многие были в тренировочных костюмах, возможно, прямо с тренировок, но у многих, по-видимому другой одежды и не было. Да и мы были одеты весьма скромно, в школу ходили в военизированной форме, лишь на школьные вечера старались одеть что-либо новое. Вспоминая свой небогатый гардероб тех лет, думаю, я был в легкой куртке без подкладки, с внутренней застежкой на пуговицах и разрезами на боках. Моя мама работала в Театральной библиотеке, которая получала ряд зарубежных модных журналов, наверное, там что-либо подобное видела.
А шил куртку муж или сожитель дворничихи, молодой деревенской женщины, Маруси, две девочки которой, постарше и помладше, ходили в одну школу со мной. Жили они в одном из соседних с нашим домом дворов в отдельном небольшом домике – дворницкой. Я туда несколько раз заходил, все прекрасно помню. В прихожей стояли лопаты, ломы, веники, ведра, все, что нужно в дворницкой работе. В правом углу первой комнаты, по-деревенски называвшейся «залой», у единственного небольшого окна стояла ножная швейная машинка, на которой, если был трезвым, работал Владимир Николаевич, сутуловатый, заметно старше Маруси, молчаливый и понятливый человек. Скорее всего он начинал подмастерьем у портных с дореволюционным прошлым, от них – и мастерство.
Не помню, какая музыка была и что мы танцевали, главное – мы быстро осознали, что нас здесь никто не ждал. Мы могли нарушить чьи-то планы на танцы с их девушками, и нас, конечно, наказали бы. Потолкались немного и решили уходить, задание школы и комсомола было выполнено.
На улице было почти темно, но по-весеннему тепло. В поисках техникума мы так долго плутали по территории Лавры, что теперь не могли сориентироваться, куда же идти, а спросить было не у кого. Справа, недалеко от входа в техникум было несколько фонарей, туда мы и пошли, оказалось, что мы – на берегу Обводного канала.
Это теперь я знаю, что Обводный канал – важнейшая водная магистраль старого Петербурга, которая в XVIII веке отделяла парадную часть города от пролетарской, купеческой, извозчицкой и бандитской, место трущоб и многочисленных питейных заведений. Здесь жили преимущественно люди со сломанными или не сложившимися судьбами. Не знал я и о дурной славе канала, его загадочности, какой-то аномальности. Не мог знать, что в начале 80-х гг. Обводный канал станет одним из очагов советской неподцензурной культуры, там родится самиздатовский литературно-критический журнал «Обводный канал», ставший одним из рупоров ленинградской андеграундной словесности.
Выйдя из техникума на Обводный канал, мы могли пойти налево, к Неве, быстро дойти до проспекта Обуховской обороны, а там – рядом площадь Александра Невского – известный нам район, и мы спокойно вернулись бы домой. И все... думаю, никакого долгосрочного продолжения эта поездка на танцы не имела бы. Я бы ее давно забыл.
Но мы пошли направо, здесь тоже ничего захватывающего с нами не случилось. Просто шли в темноте по пустынной набережной канала, мимо редких домов и бараков, пересекали не знакомые нам улицы, где-то недалеко от нас проезжали паровозы, города не было видно. Но какое-то мое единение с атмосферой, духом той части города состоялось, какая-то таинственность, мистичность, гипнотическая энергия проникли в меня. Сейчас я думаю, что сначала блуждание по Лавре с ее классической для Петербурга архитектурой, затем знакомство с Обводным каналом, картина послевоенного Ленинграда, гудки паровозов, огни невидимой части города на другом берегу канала – все это начало формировать во мне код Ленинграда-Петербурга.
То непонятное чувство таинственности я испытал и пережил вновь недавно, открыв для себя фильм Алексея Учителя «Обводный канал» (1990 г.). Иная эпоха, другая культура, практически никаких авторских пояснений, только зрительный и звуковой ряды, и все наполнено смыслами, которые жители других городов просто не поймут, возможно, даже испугаются.
Глубокий вечер, весна или осень, дождь, мокрые брандмауеры, проходные дворы, какая-то пивная, где проплывает внушительная фигура поэта Виктор Кривулина. В «Голубой лагуне» Константина Кузьминского приведен его стих «Обводный канал»
Сумерки. Дождик частит.
Тусклые вспышки на черном.
Тускло зрачок твой блестит,
влагой ли, злобой налит,
духом ли тронут тлетворным
копотью стать невесомой -
пуганый путник, погромов
и революций дитя.
Корпуса различных предприятий, Варшавский вокзал, соборы, сумасшедший дом и дом культуры, здесь же ленинградская группа художников - «Митьки», создатели особой выразительной и смеховой культуры, и вдруг они под Парижем, в гостях у М.В. Розановой и А.Д. Синявского. Что это, почему, возможно некая ассоциация, навеянная книгой Синявского «Прогулки с Пушкиным»?
И сразу водолаз, спускающийся на дно Обводного, возможно, чтобы обследовать проложенные там трубы и кабели, возможно, - в поисках еще одного утопленника. Вода Обводного притягивает к себе самоубийц.
Молодежная тусовка и застольное пение очень ленинградского розенбаумовского «Вальса бостон» со словами: «Танцевала в подворотне осень вальс-бостон / Отлетал тёплый день, и хрипло пел саксофон». Все пропитано кодами ленинградско-петербургской реальности 90-х годов, но одновременно универсальными, привязанными к инвариантам культуры Петербурга.
Наша с Толей вынужденная прогулка закончилась у Лиговки, вернее – Лиговского проспекта, улицы с более древней историей, чем Петербург. Энциклопедия сообщает, что в XVIII—XIX веках в районе проспекта находились извозчичьи дворы, питейные дома, чайные и другие заведения, создававшие плохую репутацию этой части города. В послевоенное время эта репутация Лиговки долго сохранялась, в районе Обводного канала размещалась «барахолка», где продавали все, в том числе – вынесенное прошедшей ночью из домов ленинградцев. Близость Обводного канала и Московского вокзала во многом определяли состав жителей и особенности культуры этой части города.
Однако нам не надо было долго идти по Лиговке, по ней тогда шел трамвай №16, который скоро привез нас в знакомые места.
Я не помню, чтобы мы с Толей затем обсуждали наше путешествие по Обводному каналу, но для меня оно не закончилось, оно продолжилось и продолжается в ином формате. Закончился май, пролетело лето, прошли школьные экзамены, и мы оба поступили в Университет, тогда в Ленинграде он был единственным. 1 сентября мы поехали вместе: химической факультет, на котором стал заниматься мой друг, и мой – математико-механической оказались рядом, на углу Среднего проспекта и 10-й линии. Но вход в один был с проспекта, а во второй – с «линии». Поначалу на занятия мы ездили вместе, но постепенно у каждого сложился свой режим, свои пристрастия.
Для меня Васильевский остров на многие годы стал местом погружения в ту культуру города, которая приоткрылась мне на Обводном канале. Меня притягивали, или затягивали, бесконечные проходные дворы, всякие пристройки – бывшие дворницкие и конюшни, кованые ворота во дворах, непонятные ниши в стенах, лепнина в парадных, выходящих на улицу, и крутые «черные» лестницы. Я постоянно удивлялся и мне часто казалось, что я должен встретить кого-либо из «той» эпохи... Потом настало время блужданий по району Коломны, по окружению Сенной площади. Все время открывалось что-то новое, неожиданное, но мне никогда не хотелось делиться с кем-либо своими впечатлениями-ощущениями, мне хотелось все это хранить в себе. Я не видел понимания моей слабости – хождения по дворам и углам.
Мне повезло, Ленинград – огромен, но я работал в домах-памятниках...
Последние студенческие годы и время аспирантуры – в разваливавшемся тогда Меншиковском дворце, первом каменном здании Петербурга (1710-1720); одновременно я часто бывал на факультете психологии, расплагавшимся тогда во Дворце Бобринских (постройке XVIII – XIX vv.) на Галерной улице. Последние 1960-е – начальные 70-е, это были мои первые рабочие (не учебные) годы, проходили в Таврическом Дворце (конец XVIII в.) и в здании Смольного (первые годы XIX в).
Тогда я входил в совершенно новую для меня исследовательскую область – социологию и в библиотеке Таврического Дворца, где многие годы размещалась Ленинградская высшая партийная школа, я обнаружил сборник статей «Физиология Петербурга», изданный в Петербурге в 1845 под редакцией Н. А. Некрасова. В ней собраны очерки В. Г. Белинского, В. И. Даля, Д. В. Григоровича и других писателей о петербургской жизни. В первую очередь, это реалистические, натуралистические рассказы о работе, быте, нравах представителей низших слоев населения города: ремесленников, торговцев, актеров, дворников, шарманщиков, начинающих литераторов, извозчиков, солдат и офицеров низких чинов, мелких чиновников. Но есть там и попытки дать картины отдельных районов города, например, Васильевского острова, Петербургской стороны, есть описания улиц, домов, квартир, подвалов, чердаков, углов, в которых жили люди.
Мой интерес к этой книге поддерживался не только желанием больше узнать о Петербурге и жизни петербуржцев, но и тем, что я постоянно стремился «наложить» текст на известное мне о городе. Ведь тогда в Ленинграде оставалось многое от «того» Петербурга: разветвленная система проходных дворов, дома с окнами нередко выходившими на глухие стены соседних построек, непонятного назначения пристройки, винтовые лестницы, черные лестницы с остатками туалетов на площадках, подоконные ниши, в которых летом хранили скоропортящиеся продукты, лепные потолки в комнатах, длиннющие коридоры коммунальных квартир, в которых просматривались бывшие анфилады комнат, балконы и окна старой конфигурации. При описании разных улиц, рек, домов в книге конечно же встречалось упоминание Обводного канала, но даже если этого не было, память и какое-то внутреннее напряжение напоминали виденное мною.
Для меня все это было одновременно и реальностью, и новым социологическим дискурсом. И вдруг в 2014 году, я уже двадцать лет жил в Америке, история моего общения с «Физиологией Петербурга» получила продолжение и приобрела личностную, почти неправдоподобную окрашенность. Мистика?
В только что упомянутые годы вхождения в социологию я жил центре Ленинграда, в районе Владимирского Собора, по адресу: Поварской переулок 13, квартира 7, на четвертом этаже. Этажом ниже жил мой коллега и друг Андрей Николаевич Алексеев, с которым тогда я еще не был знаком. В 2014 году его дочь, Ольга Новиковская, провела большую исследовательскую работу и опубликовала два интереснейших очерка. Оказывается, этот дом является одним из самых выдающихся историко-литературных памятников Петербурга. Ему – почти 180 лет и он помнит живших в одной из его квартир, последовательно (в разное время) Н.А. Некрасова, И. С. Тургенева, Н. Г. Чернышевского и тех, кто навещал их там.
Теперь вслед за Ольгой Новиковской процитирую результаты изысканий экскурсовода-волонтера Н. В. Гаврис о доме №13 по Поварскому переулку: «Дом навсегда связан с именем Николая Алексеевича Некрасова и многими событиями отечественной культуры. Поэт жил здесь с октября 1845 г. до осени 1846 г. (4 этаж). Некрасов – один из самых петербургских поэтов, но в эти годы он ещё и мастер прозы, фельетона. В этот период творчества у него вырабатываются качества, характерные для будущего редактора и журналиста, - отзывчивость на людское горе, внимание к социальным явлениям, острая наблюдательность. Здесь он схватывал разнообразные явления петербургской жизни, типы и характеры людей, быт различных слоёв населения, социальные контрасты. Впечатления от множества наблюдений легли в своеобразный манифест новой литературной школы - «Физиологию Петербурга», коллективный сборник, созданный с участием Некрасова в 1845 г. ».
Таким образом, когда я открыл для себя «Физиологию Петербурга», я жил напротив квартиры Некрасова, в которой он создавал эту книгу. Конечно, ничего этого я не мог знать, но теперь думаю: «А что, если бы знал?»
Прошло шесть десятилетий, но мои путешествия по Петербургу, по берегам Обводного канала и другим таинственным местам продолжаются, youtube предлагает видео, экскурсии, рассказы историков.
******
Решив записать это воспоминание, я задумался: а помнит ли мой друг об этой давней прогулке вдоль Обводного канала? И я в который раз начал искать его в интернете. После успешного окончания университета Анатолий Бондарев начал работать в академическом институте по лазерной тематике. Достаточно быстро защитил кандидатскую диссертацию.
В 1984 году наш класс собирался по случаю 25-летия окончания школы. Тогда и позже, при редких встречах, Анатолий поделился со мною новой, заинтересовавшею его тематикой, опуская детали, назову ее «Человек и Общество». В 1991 году в Москве вышла его в соавторстве с В.Я. Жулаем небольшая книжка «От производства вещей с «производству» человека». В общем это было то, о чем он с азартом рассказывал мне.
И вдруг от кого-то из одноклассников я узнал, что он уехал на Байкал. Я удивился, но не очень, это гармонировало с увлечением моего друга ноосферным учением В.О. Вернадского, философскими построениями Э.В. Ильенкова и В.С. Библера, эзотерическими размышлениями Н.К. Рериха. Конечно, об Индии, Гималаях и подобных уголках мира Анатолий, не мог и мечтать в то время, и выбор им Байкала представляется мне оправданным и оптимальным. Но я тогда не думал, что это надолго.
Сегодняшние мои поиски показывают, что профессиональный путь Анатолия Бондарева сложился весьма успешно, похоже, его результаты его исследований принимаются учеными, и он смог реализовать свои гражданские установки. Например, он – один из авторов широко обсуждаемой специалистами «Стратегии Ноосферного Устойчивого развития России и мира».
Толя, я верю, что в опоре на помощь твоих коллег я найду тебя... подожди еще немного.