Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2019/02/21/2181
«Чем сильнее вы противитесь чему-то,
тем сильнее оно к вам липнет.
Значит, надо «принять» своих демонов,
поскольку наше сопротивление делает их сильнее».
Энтони де Мелло.
1.
Рано утром, пока в доме все ещё спали, Фенрир и Уна отправились на охоту. Покушать оба зверя любили и решили, что нынешний день можно украсить парой-тройкой зайцев, не дожидаясь, пока хозяева решат побаловать их остатками своей трапезы. Ведь завтрак, как собственно обед и ужин, полагалось добывать самостоятельно. Непривычный к ранним подъёмам и охоте, Фенрир поворчал для видимости, но спорить с подругой не стал и покорно потрусил следом. По обыкновению, расправив крылья, Уна полетела вперед, высматривая дичь, а волк, не торопясь, заскользил по снежному насту, опустив нос и временами поднимая голову, чтобы не терять из виду крылатую кошку. Охотиться в последнее время было сложно. Лютый холод заставил обитателей леса попрятаться в норы и искать убежища среди отдалённых горных хребтов, распугал всех зверей, составлявших основу рациона хвостатой парочки.
Как вдруг… Фенрир учуял соблазнительный ароматный запах, распространявшийся от небольшого пригорка. Орлом взлетев на покрытое снегом возвышение и немного покружив среди молодых елей, он нашёл укрытую лапником полуразложившуюся замёрзшую тушку крупного беляка, неизвестно сколько пролежавшую здесь – вероятнее всего, чей-то позабытый припас. Волк радостно взвыл, приглашая кружащуюся на небольшой высоте Уну разделить добычу. Грациозно приземлившись и подняв крыльями небольшое снежное облако, мантикора неспешно подошла к довольному приятелю, из пасти которого торчал издающий неповторимый аромат трофей. Увидев, что именно нашёл Фенрир, кошка зашипела и, отпрыгнув подальше, брезгливо фыркнув, стала задними лапами яростно загребать снег в его сторону:
«Фу-у-у-у… Какая мерзость! Немедленно выплюнь эту гадость, пока не подхватил какую-нибудь заразу!».
«Ни са фто, – не разжимая зубов, замотал башкой волк. – Эфто фе фкуфнятина. Феликатефс».
Фенрир хорошо помнил, как его хозяин не раз с удовольствием поглощал испещрённый плесенью и издававший непередаваемый запах сыр, называя его странным и красивым словом «деликатес». А значит и «ароматная» зайчатина должна была ему понравиться. И тут же в его голове созрел план, как можно порадовать Локи, который в последние дни ходил хмурый и недовольный. С этой мыслью он развернулся на сто восемьдесят градусов и, не выпуская из зубов найденную «вкуснятину», со всех ног бросился к дому, ловко уворачиваясь от когтей взлетевшей следом мантикоры, которая коршуном пикировала с высоты, пытаясь выхватить из его пасти драгоценный кусок.
2.
Неверное йотунхеймское светило, едва поднявшись над горизонтом, торопливо опускалось за гребни гор. Было совершенно непонятно, то ли утро ещё не наступило, то ли опустились вечерние сумерки. В оконное стекло из горного хрусталя бились снежинки, а в доме было тепло и уютно пахло душистыми травами и лесной земляникой. Пламя огненным цветком полыхало в очаге, мгновенно превращая дрова в алые угли. Распаренный после бани, в одних штанах, с непринуждённо зачёсанными назад мокрыми волосами, Локи сидел за столом, потягивая из расписной глиняной кружки с надколотым краем исходящий паром медвяный настой. Впервые за последнее время царевич вновь улыбался своей прежней ясной улыбкой, и Ангрбоде вдруг захотелось накрыть её губами и оставить себе навсегда, вопреки данному самой себе слову больше никогда не пытаться удержать принца ни волшбой, ни силой, ни лаской. Колдунья сидела неподвижно, сжимая в руках обжигающе горячую чашку с травяным настоем, глядя на вальяжно развалившегося Локи влажно поблескивающими глазами, на дне которых медленно угасала радость, сменяясь тоской и грустью. Она смотрела, как капельки золотистого напитка стекают по его подбородку, как подсыхающие растрёпанные волосы свиваются небрежными локонами, и задавала себе один и тот же вопрос: норны всеблагие, ну почему она не вдохновилась ни одним из мужчин, что окружали её на протяжении многих столетий, одним из тех, кто смотрел на неё с восторгом, с обожанием, с жаждой? Почему выбрала именно этого, кому она по большому счёту и не нужна вовсе, того, кто никогда не сможет ей ответить взаимночтью?
Несколько минут она молчала, пытаясь собрать в кучу расползающиеся мысли. Одно из поленьев в очаге внезапно громко щелкнуло в огне, выбив деву из меланхоличной задумчивости. Вздрогнув от резкого звука, Ангрбода очнулась, встретив насмешливый взгляд асгардца. Внезапно Локи стремительно подался вперёд, оказавшись почти нос к носу с невольно отшатнувшейся йотункой. Прищуренные глаза, сверкавшие, как два прозрачных изумруда, излучали интерес, а вот в улыбке проскальзывало что-то не слишком доброжелательное.
– Может, хватит испытывать мои нервы на прочность, Ангрбода? – голос принца стал обманчиво ласковым и вкрадчивым. – Иначе я могу подумать, что ты снова что-то замышляешь.
Колдунья открыла было рот, чтобы ответить, но в это мгновение в сенях хлопнула дверь, затем послышался какой-то шум, возня, сдавленное рычание, а затем в двери, отталкивая огрызающуюся Уну и наступая ей на лапы, взъерошенным шаром вкатился Фенрир, из счастливо улыбающейся пасти которого свисала слегка подтаявшая и жутко смердящая заячья тушка.
«Как раз к завтраку успел», – пронеслась в голове фамильяра радостная мысль при виде застывшего с чашкой в руке хозяина.
Первой опомнилась Ангрбода. Подскочив, как ужаленная, она выскочила из-за стола и схватив висевшее на спинке стула полотенце, бросилась к волку. Но тот тут же попятился к стене, прижал уши к голове, сжал челюсти и приготовился к битве.
– А-а-а… – закричала колдунья, с обеих сторон вцепившись в зайца руками, обёрнутыми полотенцем. – Фу-у-у...
Волк почувствовал, как скользкая тушка начала растягиваться в пасти, и покрепче сжал зубы, решив бороться до конца, чтобы во что бы то ни стало угостить Локи «деликатесом». Тогда хозяйка попыталась руками разжать ему челюсти, ни на минуту не прекращая при этом кричать и фукать. Фенрир начал подвывать, но добычу держал мёртвой хваткой. В это время незаметно подкравшаяся сзади Уна коварно цапнула приятеля за зад. Не ожидавший от подруги такой подлости, волк взвизгнул и от неожиданности выпустил добычу. Метким броском через открытые настежь двери заяц был выброшен во двор, откуда через секунду раздался громкий вскрик и последовавшая за ним отборная брань. На пороге показался Скегги, в одной руке которого болталась злосчастная заячья тушка, а другой он усиленно тёр правый глаз, в который она, по-видимому, и прилетела.
– Никак в некромантии упражняетесь? – неодобрительно произнёс он, поднимая перед собой двумя пальцами вонючие останки.
Фенрир, забыв о прокушенном заде, молнией подпрыгнул и выхватив из руки Скегги бесславно потерянную добычу, заметался в поисках укромного угла, а затем стрелой выскочил во двор, обежал дом и, беспрестанно зыркая вокруг себя горящими глазами, зарыл зайца в сугроб.
«Уффф... Такая классная добыча была. Всё испортила хозяйка эта ненормальная. Ну, ничего, у меня тут ещё много чего вкусного припрятано. Пойду другие заначки проверю…», – озабоченно подумал волк, вспоминая о косточке под крыльцом, оленьем копыте под кроватью и свином ухе под покрывалом.
Убедившись, что никто не подсмотрел, где он спрятал деликатесное угощение, Фенрир понуро поплёлся домой, где его ждал ещё один подзатыльник от Уны.
3.
– Я пришёл от имени всего клана пригласить тебя, Хозяйка, и твоего гостя на праздник Среднезимья, – кланяясь в пояс, произнёс великан, обращаясь к Ангрбоде, которая вот уже в третий раз произносила очищающее заклинание, несмотря на то, что и её руки, и полотенце уже сияли первозданной чистотой.
Зима в Йотунхейме начиналась с середины осени, с так называемого «месяца крови», когда жители забивали скот и потрошили убитых зверей, чтобы сделать запасы на долгую и холодную зиму. Первым днём зимы считался шестой день третьей недели месяца крови, называемый «днём омовения» или днём «зимней луны». Это был для йотунов праздничный день, когда все стремились навести чистоту в жилищах, очистить свои тела от грязи, а души от тёмных помыслов. Все, кто мог, стремились в этот день попасть в Храм Солнца, находящийся на самой границе Железного Леса, чтобы посмотреть на церемонию освобождения Северных Ветров, несущих на своих крыльях зиму по всему миру йотунов. Но после того, как Лафей захватил трон короля Трюмхейма и, избавившись от жрецов, присвоил себе Ларец Вечных Зим, церемония была забыта, и Лафей подчинил Северные Ветра, заставив их служить своим тёмным,захватническим целям, намереваясь принести зиму во все миры Иггдрасиля. А когда Ларец похитили асы, в мире йотунов воцарилась практически вечная зима, которая лишь ненадолго отступала в период короткого и холодного лета. Поэтому-то праздник «зимнего солнцеворота», или «среднезимья», когда солнце поворачивало к весне и начинало чуть дольше задерживаться на бледном, холодном небосклоне, был одним из самых любимых праздников в Йотунхейме.
В Железном лесу в этот день все члены кланов собирались вместе и закатывали великий пир, дабы вновь встретить Солнце, восставшее из мрака, и узреть возрождённый мир. Праздник длился двенадцать дней и ночей – от первого рассвета до последнего заката, и в эти дни считалось, что границы между явным миром и миром духов предков истончаются, и последние могут проникнуть в мир йотунов. Чтобы задобрить духов, им приносились щедрые дары и пожертвования. В жертву приносили домашний скот – быков, лошадей, овец, ценившихся особо, ибо после воцарения холодов многие из них погибли, не вынеся лютых морозов. Были и совсем другие жертвы. Самых слабых и бесполезных членов клана зачастую приносили в качестве дара, чтобы умилостивить духов судьбы. А кое-где, в особо отдалённых, затерянных в лесу селениях в жертву духам зимы приносили девственницу, оставляя её на ночь под священной елью. Когда же девушка замерзала насмерть, её потрошили, и внутренностями жертвы украшали ту самую священную ель, под которой умерла несчастная*.
Когда Ангрбода стала Вождём над Вождями в Железном Лесу, она под страхом смерти запретила любые кровавые и жестокие жертвенные обряды, а священные деревья повелела украшать собственноручно изготовленными игрушками, бусами из сушеных ягод и венками из засушенных цветов и колосьев.
Не в силах подавить в себе высокомерие и гордость настоящего аса, Локи поначалу категорически отказался участвовать в этом, как ему казалось, варварском празднике дикарей, коими он до сих пор считал йотунов Железного Лес. После Асгарда мир йотунов казался ему тусклым, словно вылинявшая, застиранная одежда, каким-то неживым, ненастоящим. Ему было здесь неуютно, неловко, тяжело, словно невидимая ладонь давила на плечи.
Однако поразмыслив, царевич решил всё-таки согласиться. «Будет о чем рассказать матери», – подумал он, с грустью вспоминая, как праздновали этот день в Асгарде – с песнями, танцами, веселыми пирами, снежными забавами, катанием с ледяных гор и подарками. В Золотом городе праздник Солнцеворота начинался за ночь до зимнего солнцестояния, и эта ночь называлась «материнской». Когда Локи и Тор были детьми, они собирались накануне вечером тесным семейным кругом, дарили друг другу заранее заготовленные подарки, сидели у камина, потягивая ароматный медовый напиток, лакомились сладостями и фруктами, слушали захватывающие истории о походах Одина и воображали себя воинами, побеждающими драконов. С годами традиции изменились. Тор предпочел общество своих друзей с пирами и обильными возлияниями. Постаревший Один всё чаще проводил время в уединении. И только для Локи «материнский» день продолжал оставаться священным. Это был тихий ужин с глазу на глаз – мать и сын. Они говорили о магии, пили вино, ели черничный пирог и смеялись. Принц создавал для Фригг иллюзии – невероятных существ, невесомых, словно утренний туман – сияющих райских птиц, что пестрым, переливающимся хороводом кружили под потолком, невиданных зверей, склонявших златогривые головы перед царицей. Фригг смеялась тихим счастливым смехом, обнимала тонкими руками – он до сих пор помнил мелодичное позвякивание браслетов на её запястьях и легкие прикосновения, которыми она убирала с его лба непослушные пряди. Локи очень любил мать, отдавая ей всю свою любовь, и сейчас очень переживал за неё, оставшуюся в Асгарде в одиночестве и полной неизвестности – без сыновей, с впавшим в сон супругом. Известие о том, что Фригг ему не родная, никак не повлияло на его чувства. И даже когда в жизни Локи появилась Сигюн, потеснившая царицу в его сердце, главенствующее место там принадлежало матери, и только ей.
Стоило только царевичу подумать о своей возлюбленной, как его тут же охватила невыносимая тоска, словно от волчьего воя, несущегося над заснеженным полем. С того самого времени, как он узнал о своём происхождении, в его душе поселился глубинный страх, что он не достоин дочери Фрейра и даже может представлять для девушки опасность своей двойственной природой. Он всеми силами старался загнать само воспоминание о любимой как можно глубже, приспособиться не думать во множественном числе, употребляя в уме постоянное «мы» – мы с Сигюн то, мы с Сигюн это…; смириться с мыслью, что принцесса потеряна для него навсегда, чтобы перешагнуть ту черту, которая поделила его жизнь на «до» и «после».
4.
Скегги ушёл довольный, на прощание попытавшись потрепать Фенрира за ухо, за что был награждён лучезарным оскалом, обнажившим полный набор острых белых зубов, и обжигающим взглядом загоревшихся жёлто-зелёным огнем глаз.
Колдунья перевела взгляд на застывшую на стуле фигуру Локи, сверлящего стену перед собой пустым, ничего не видящим взглядом. Понимая, что мысли принца витают сейчас вне этой комнаты и даже вне Йотунхейма, она тихо позвала его по имени.
Юноша вздрогнул, очнувшись. Подсохшие чёрные волосы шелестящим водопадом скользнули вперёд, занавешивая узкое лицо. Царевич поднял голову - глаза его напоминали гладко отшлифованные изумруды, утратившие искорку жизни. Промелькнувшая в них тоска почти моментально скрылась за нарочитым безразличием во взгляде. Как же легко ему удавалось спрятать за выражением лица свои истинные чувства, словно он менял одну превосходно сделанную маску на другую. И невозможно понять, где правда, а где ложь, и есть ли вообще под этой маской хоть какие-то чувства.
– Будет замечательно, если ты пойдёшь на праздник. Я хочу, чтобы ты ближе познакомился с моим народом. Это ведь и твой народ тоже. – При этих словах безразличное выражение на лице принца точно рукавом смахнуло. Теперь глаза Локи напоминали тёмные колодцы без дна. – Ты не должен чувствовать себя здесь чужим и никому не нужным, понимаешь? Вернись в холодный северный край, где ты был рожден, Локи из Йотунхейма, почувствуй его любовь, и ты ощутишь, что наш мир питает тебя сильнее любой асгардской магии. Другой путь тебя разрушит.
Ангрбоде показалось, словно воздух в комнате вдруг стал холодным и колючим, как будто её обдало мелким ледяным крошевом. Она приготовилась услышать очередную колкость или ядовитую отповедь, но, к её удивлению, Локи по-прежнему молчал, нахмурив тёмные, похожие на узкие ивовые листья, брови. В глазах его не было и намёка на презрение или злобу, а только отчаяние и капля безумной надежды, сквозившей в напряжённых скулах и плотно сомкнутых губах. Нахлынувшие чувства и воспоминания болезненным эхом отзывались в его душе. Всё стало таким запутанным и сложным. Он чувствовал себя песчинкой в огромном бесконечном пространстве.
Локи попытался направить мысли в нужное русло, найти что-то, что должно было быть внутри, в нём самом, что-то тёплое, светлое, живое, что могло заполнить разраставшуюся в нем пропасть; что-то, что могло осветить его путь, помочь, поддержать, научить хотя бы немного полюбить свою почти родину; ощутить свою связь с этим миром холода и льда; осознать себя как Локи, сына Лафея, полуаса, полуйотуна. В конце концов, ведь именно здесь он может без страха быть таким, каким он родился, даже внешне.
Стоило ему подумать об этом, как в ту же секунду неожиданно странное ощущение возникло и стало нарастать в самой глубине души. Оно становилось всё сильнее и сильнее, пока принц внезапно не осознал – это были голоса его предков, которые звали его и тянулись к нему невидимыми руками, словно хотели что-то сказать. Словно появилась новая, совсем тонкая, готовая в любой момент порваться ниточка, которая через тёмную, бежавшую по его жилам кровь, связывала Локи с его далёким и древним, как сам мир ледяных ветров и заснеженных скал, родом.
Кожу вдруг словно обожгло ледяным огнём: от кончиков ногтей и до корней волос. На миг Локи показалось, что он стал льдом, проникающим в него сквозь поры кожи, вливающимся в вены, словно заменяя текущую в них кровь на расплавленный лёд. Зрение приобрело нереальную чёткость. Он видел, как быстро бьется жилка на шее колдуньи, ощутил её страх.
Внезапно Ангрбода со смешанным чувством ужаса и восхищения увидела, как сложная вязь тёмно-синих узоров начала расчерчивать полуобнажённое тело принца, как белоснежная кожа стала быстро менять свой цвет на лазурно-голубой. Угольно-чёрные волосы словно ожили и чёрными тяжёлыми прядями, подобно змеям, заструились по плечам и спине мага до самого пояса. Изумрудные глаза налились багровым светом и хищно сверкнули в полумраке комнаты.
Внезапно Локи почувствовал в себе отголоски своей прежней силы, которую он, казалось, утратил навсегда. На мгновение подушечки пальцев на руках привычно свело и стало покалывать мельчайшими булавочными укусами. Он с сомнением сжал пальцы в кулаки, а потом резко распрямил их, и пространство отозвалось восхитительно знакомым тонким звенящим звуком, отзываясь на прикосновение. Время словно замерло, став внезапно медленным и ёмким, давая возможность его сознанию понять и принять очевидное – магия медленно, но верно возвращалась. Царевич чуть не задохнулся от нахлынувшего счастья. Он заставил дыхание выровняться, отгоняя последние сомнения и подняв на Ангрбоду вновь засветившиеся глаза, и произнес:
– Я готов.
* * *
ПРИМЕЧАНИ АВТОРА:
* – подобные варварские обычаи были и у древних славян. Отголоски этого обычая можно увидеть в любимой с детства сказке "Морозко".
Следующая глава: http://www.proza.ru/2019/04/17/1856