Сказки Зеркал - Балаганы

ПОБЕГ

Куда нос не сунь, кого с размаху не пни, в чём только не начни пальцем ковырять, а повсюду слышишь требования о преобразовании человечества. Всякий тебя готов откомандировать из зоны комфорта, словно бы ты туда без спросу залез. Всякий норовит трамвай на повороте подъелдыкнуть, чтоб на людей страху нагнать и ратифицироваться.
А вот займись на досуге: ассоциируй-ка себя с бесплодной смоковницей – жить не захочешь. Присмотрись к себе внимательней, изучи до мелочей образ и подобие божие – горше пареной репы жизнь сглотнётся. Ноги, видишь ли, не по линиям схематических рисунков растут; ширина тазобедренного сустава, понимаешь, вопиет о излишних калориях; вместимость желудка не имеет гарантийного срока хранения, отчего постоянно и неимоверно требовательна; любовь не регулярна и сиюминутна, а результаты совокупления блекнут перед результатами общемировой практики – и се человек?.. Сердечная мышца склоняется к функциональному предательству; мозговые извилины бессвязно переплетаются с компьютерной реальностью; комплекс неполноценности хамит и не платит за безбилетный проезд – и се человек?.. Спиртные напитки бесследно растворяются в статистических исследованиях; беззаботную душонку гложет страх за некачественно отремонтированный фюзеляж; поцелуй на устах кривляется предвестником предательства Иуды; веротерпимость призывает к очередному крестовому походу; адские муки преподносятся, как временные издержки оккупационного периода; чем красивее речь, тем печальней событие, на котором она произносится: это либо свадьба, либо похороны… Се человек?.. Не к ночи будет сказано, но облако благодати устремляется к чужим берегам, и нет у него желания немножечко накапать нам на мозги. Да и где они – наши хвалёные мозги, граждане осуждённые?..
Фокусник давеча в нашем балагане выступал, из остатков облака благодати слепил князя Чугунникова. Выкрасил, высушил на солнышке и усадил на скамейку рядом с мадамой Трулялямой.
- Извините, молодой человек, что докучаю вам пустяковой болтовнёй, – картинно жеманится мадама Труляляма. – но очень поговорить хочется. Язык так и чешется.
- Ничего, я вас внимательно слушаю, я из терпеливых. – закуривает папироску князь Чугунников.
- Душевное вам моё спасибо! – шалит ресничками мадама Труляляма. – Какие нынче молодые люди любезные – просто прелесть, просто прелесть… В мои-то времена, если окликнешь молодого человека, то он обернётся – ан и старый хрыч!! И никогда длительность реальности не преобладала над длительностью впечатления от реальности… Вы, позвольте спросить, ещё совсем свежий экземпляр?
- Да, едва высохнуть успел.
- Ох и представляю, представляю!.. Наверняка вы переполнены светлыми эмоциями, наверняка учитесь распределять в себе жизненные соки, темперамент. Наверняка вдохновляетесь миром, расширяющимся прямо на глазах, но, в конце концов, где-то там далеко-далеко, упирающимся в трезоркину будку… Лишь бы вы не разочаровались в жизни, молодой человек! Пусть будет будка, пусть Трезорка!.. Пространство не может устоять на месте, и там, где сейчас торчит трезоркина будка, через тысячелетия построят будку для Кабысдоха!.. Как же я вам искренне завидую, молодой человек, слишком уж завидую!..
«Да у ней полный бедлам в голове. – подумал князь Чугунников и сладко зевнул. – Ишь ты: будка трезоркина! сигнал во вселенной!»
- Не зевайте так широко. – вдруг испугалась мадама Труляляма. – Мы в балаган попали, а тут чёрт знает что может приключиться. Ворона может в рот залететь.
- Выплюну. – уверенно сказал князь.
- Нет, не так-то легко это получается – выплёвывать. Ворона в рот залетит, гнездо совьёт и будет по-хозяйски вам указывать: открой рот! закрой рот! открой рот!..
Ну и правильно: то холодно, то жарко, то сквозняки.
- Откуда вы такое про ворон знаете? – забеспокоился князь Чугунников.
- Одна нахальная ворона у меня, у сказочной простофили, целую зиму во рту провела. «У тебя, – говорит она. – мадама Труляляма, когда рот закрыт наглухо, то создаётся эффект медицинской барокамеры, а это, – говорит. – для моего слабого здоровья весьма полезно, особенно для простуженных почек!..» - «Как же так, – спрашиваю. – вы своё здоровье подпустили к ослаблению?» - «А мне для объяснения этого требуется несколько пунктов. – говорит. – Во-первых, мадама Труляляма, народ нынче нервный и шкодливый, в злоупотреблении спиртных напитков не знает меры – ну и я с ним заодно! Во-вторых, лекарства в аптеках выдают по рецептам, а никаких рецептов у меня отродясь не было, а в аптеках меня привыкли почему-то «наркоманкой» величать! Да ещё моё семейное положение ухудшается с каждым днём, поскольку возраст ускоряется и егозит, а жениха на примете не наблюдается.» - «Женихи-то да, с женихами нынче проблема. – говорю. – Но с чего вы решили, что в моём рту житейские неурядицы вас не достанут?» - «Давайте-ка я снова пойду по пунктам. – говорит. – Во-первых, мадама Труляляма, тебя отродясь никто по зубам не лупцевал, а, значит, рот ты не распахнёшь без нужды – и воздействие на меня извне практически ничтожно сведено к нулю! Во-вторых, – говорит. – от своих хороших друзей мы берём только хорошее, а от плохих – только плохое, а ты, как известно, всем друг хороший! И в-третьих, – говорит. – забесплатно снимаемая жилплощадь укрепляет нервную систему и улучшает кровообращение!..» Так и жила всю зиму у меня во рту, да ещё и подруг по вечерам водила.
- Тьфу ты, гадость какая! – возмутился князь.
- Угу, целую зиму одно и тоже: открой рот, закрой рот!..
Мадама Труляляма левой рукой нарисовала в воздухе заскорузлое, одичалое глиссандо, а указательным пальцем правой руки расковыряла его, выудила нечто каркнувшее с испугом и нещадно всё это скомкала. А комочек брезгливо запихнула под скамейку.
- «Косил Ясь конюшину, косил Ясь конюшину...» – пропела она с тихим и грустным самодовольством.
- «Косил Ясь, косил Ясь...» – попробовал подпевать князь. – Чудная песня: повторите ещё разок, пожалуйста, чтоб я слова запомнил!
- Я, значит, буду повторять, а вы будете ухо вытягивать, чтоб лучше слышать? – нахмурилась мадама Труляляма и легонько царапнула ноготком князя по мочке уха. – Так нельзя делать. Вот увидит Медведь Потапыч, ваше ухо распрекрасное, позавидует и растопчет. В миг сотворит размазню. Будете всем жаловаться, что вам медведь на ухо наступил.
- Да зачем ему это?
- Из зависти. Эх, знали бы вы, молодой человек, какие распрекрасные уши росли у меня на голове: сто золотых серёжек удерживали за один присест и ещё дужки от очков!.. Но пришлось срочно отрубить уши, поскольку Медведь Потапыч проходу не давал. Всё наступить приноравливался, круги вокруг меня утаптывал.
Князь Чугунников тревожно принюхался: нет ли поблизости Медведя Потапыча?.. «Задам оплеух, только попробуй наступи!» – отчаянно загеройствовал князь.
- Ох и нос у вас, светлейший князь! – восторженно воскликнула мадама Труляляма. – Носище-то!!! Шнобелина!!!
- А что с моим носом?
- Да уж больно великоват. – щёлкнула князя по носу мадама Труляляма. – А вот знающие люди говорят, что в некоторых географических плоскостях (говорят, что даже где-то в здешних краях, чуть ли не за стенкой балагана) водится настырный червячок-мужичок, и нравится ему в чужие длинные носы заползать без спросу.
- Вы, гражданочка, специально меня пугаете? – закачался князь вопросительным знаком. – То ворона у вас, то Медведь Потапыч, то теперь червячок-мужичок.
- Нет, не специально. Если бы я захотела вас специально напугать, то я бы другим способом изловчилась. Когда мне надо специально шухер навести – то я умею по-другому специализироваться, я мастерица на все руки.
Мадама Труляляма весело помахала ладошками.
- И как это у вас получается: по-другому?
- А вот так!
Мадама Труляляма щёлкнула пальцами, подавая нехитрый сигнал, и прямёхонько из её бесстыжей задницы вылетели, вцепившись друг в друга, пёстро-рыжие шустрые ассенизаторы.
- Здрасьте, голубчики! как живёте-можете? – липко лыбится мадама Труляляма.
- Нормалёк, девушка! У нас такие потягнушки-порастакушки: ножками по всюду ходунушки, ручками по всюду хватунушки! – поклонились ассенизаторы, а один ручку поцеловать потянулся. – А уж языки наши завсегда говорунушки!
- Да, вроде, вас вчера на одного больше было?
- Лысенький сегодня прийти не смог, от аппендикса лечится. Мы ему говорим: не ври, братец! мы в таком месте живём, в котором отродясь аппендиксов не обреталось!.. А он не внимает здравому смыслу, шалит.
- Ну и пусть лечится. – поглаживает ассенизаторов по головам мадама Труляляма. – А у тебя, Щупленький, чего морда испитая? Опять за старое принялся?
- Так нервы, девушка, всё нервы! Я же не Лысенький – тому хоть кол на голове теши – а я податлив на стрессовые ситуации и глупёхонек. Всё-то, бывало, сдерживаюсь от опрометчивых поступков, а рука машинально обособляется, нашаривает в шкафчике едкие сосуды… нервы, девушка!.. Конечно, после, на утро, смотришься на себя в зеркало и стыдишься: рожа испитая! гнусно и не празднично!.. А сделать уже ничего нельзя: жизнь назад не повернёшь.
Разговорчивый ассенизатор страдал от неотступной социальной незащищённости.
- Непутёвый ты. – пожурила его мадама Труляляма. – Но этот разговор мы на завтра оставим, там достанется кое-кому на орехи. А сегодня у вас в шарашкиной конторе работы много?
- Не, всё сделали. Лучше вашей задницы на всём свете не сыщешь.
- Ну, тогда я вам приказываю на скорую руку. – мадама Труляляма указала на князя Чугунникова. – Отправьте этого молодого человека на проштамповку, а затем миниатюризируйте в розанчика… Поняли?
- Как не понять? Ам!.. – понятливо щёлкнули зубами пёстро-рыжие ассенизаторы. – За Родину, за Сталина!!!
Конечно, князь не на шутку испугался. Князь рявкнул воинственным воем на манер рехнувшегося слона, спрыгнул со сцены балагана в зрительный зал, шандарахнул кому-то из зрителей по зубам и припустился бежать вон.
- Напугала мальчонку-то – ай да я молодец! – заорала радостно мадама Труляляма. – Чёрта вам теперь лысого, а не князя Чугунникова!.. Чёрта лысого, синицу в руки, хрен на блюде!..
Сберегая младенческое непослушное дыхание и перескакивая через запутанные колдобины и лужи, князь понёсся по улицам, затопленным кисло-сладким солнцем, помчался без оглядки по бесплотно-тёплому городу. На ближайшем же перекрёстке князь аккуратно погрозил кулаком зазевавшемуся трамваю и его пассажирской требухе, затем перепрыгнул разом через докучливое такси и вальяжный грузовичок, затем наподдал тумаков обоим представителям конной милиции, затем лишил конную милицию чести, мужества и славы. А заодно убил последнего коня. Отталкивая плечами фонарные столбы и неугомонные пивные ларёчки, князь заныривал в пыльные проходные дворы и выныривал из канализационных люков. Вот уже и город остался далеко позади, вот уже не слышен обеденный хруст кремлёвских курантов и ярмарочных шашлыков, а князь всё бежал и бежал, и не мог остановиться. Затем под ноги нежданно подоспела щекотливая чужая земля, гладкая и монотонная – по ней легко бежать вприпрыжку, глотая раскупоренный воздух бесцельной свободы… Но, чутко ощущая свои липкие, шероховатые внутренности и утолённое тщеславие, князь вскоре взволнованно остановился и успокоил колотьбу сердца.
- Где это я?.. Не понятно.
И вот он долго стоит перед ровным, скалистым обрывом. Ни справа ни слева он не видит обрыву конца, а впереди – из раскалывающихся извивов бездны – расстилается белый-белый туман с тщательно вычищенным запахом и вкрадчивым сетчатым сиянием. И князь Чугунников понимает, что добежал он до края земли и дальше бежать некуда. Князь тоскливо вспомнил про ворона, которого Ной выпустил из ковчега, но который был вынужден вернуться обратно. Вспомнил всё своё прожитое время с его недолгими тонами и звуками. Вспомнил непознанную любовь и беззащитно-требовательную страсть – и тогда утёр с лица слёзы непонятной радости, пал на колени и стал шептать молитву, слова которой именно сейчас и приходили к нему на ум. Затем он застыл, обволакиваемый ловушкой белого тумана, и скрылся из глаз моих долой… навсегда ли??
Но мне за него ни капельки не страшно.


ПОПРЫГУНЬИ

На ведьминой фабрике выдался свободный часок. Одни тётушки побалясничать вышли за кофейком, другие сбежали на солнышке покататься, а ещё другие обедом в столовке кусочничают.
- Людка-то вчера пятёрку по физкультуре принесла. – хвалится Маргарита Павловна. – Довольная такая домой пришла, трындливая: маменька, говорит, а я в классе прыгаю лучше всех!
- Славная у тебя дочурка, Маргарита Павловна. – упорядоченно сипит баба Лиза. – Вымахала, думаю, с коломенскую версту. Годков-то ей сколько?
- Тринадцатый пошёл. Прыгаю, говорит, лучше всех.
- Истинное умение заключается не в том, чтоб прыгнуть, а в том, чтоб ладно приземлиться. – наставляет баба Лиза. – Поскольку, ты есть родная мать, ты ей это и объяснить должна, в жизни сгодится.
- А мать-то разве неумёха? мать завсегда к высшим достижениям стремилась! – Маргарита Павловна выбрала площадку попросторней, прибрала мусор веником. – Самой, что ли, прыгнуть для приблизительного примера?
- Прыгай. – одобрила баба Лиза, намазала булку сливочным маслом и понюхала: вкуснотища-а! эх вы, коврижки безвозвратной молодости!..
Маргарита Павловна задиристо ухнула, легко присела, прыгнула до потолка, чуть повисела в воздухе и приземлилась на ноги.
- Умеет мама скакать за блошку? здоровьем не засалилась?
- Ну и мамка, ну и искусница! – подивилась баба Лиза. – Из мамы бы дуги гнуть да на баранки наматывать.
Польщённая Маргарита Павловна улыбалась.
- А теперь старушка своё умение покажет. – сказала баба Лиза и степенно выплыла на площадку. – Не всё молодёжи хвастовством напудриваться: дайте и старикам развернуться!
Баба Лиза грыжисто крякнула, с отважным ревматическим скрипом прыгнула до крючка вешалки, и, позабыв использовать подагрические ноги, приземлилась прямо на жалостливо причмокнувшую попу.
- Баба Лиза! – всплеснула руками Маргарита Павловна. – Спинной-то хребет где у тебя? Не повреждён?
- Эх, Маргарита Павловна, Маргарита Павловна. – чувственно извиваясь, прошипела баба Лиза. – За что я тебя нескончаемо люблю и уважаю – так это за то, что всегда какую-нибудь дурь зачнёшь выдумывать, а мне затем расплачиваться.
- Ну, баба Лиза!..
- Такая вот ты, наверное, сука – Маргарита Павловна!
- Эх, баба Лиза, баба Лиза!..
А то ли дело: господствовать над стихиями! Вот уж не у всякого получится.

    
ИМЕНИНЫ

За тридевять земель жили король с королевой. Вот как-то раз сидят они у дубовой рощи, жёлуди грызут, маются. А король, трубочку покурив, говорит:
- Думаю я тут всё и думаю, и никак надумать не могу.
- Думать позволительно. – елозит королева. – Ежели чахлость сезонная мозги не одолевает.
- Куда ей! – мухлюет король. – Я оноднясь гирьку тягал: и не единожды!.. Силы во мне много.
Болтун-то. Находка для шпиона.
- Так чего гнетёт тебя, признавайся? – щурится королева.
- Да вот незадача. – говорит король, на беличье дупло щепкой целит. – Всё думаю, как мне свои именины радостно спраздновать? День-то урочный уже на носу.
Королева на полянке камышится неприступной мимозой, про нос короля понять не может.
- Насморк нешто, Павлуша? Денег давай – в аптеку за каплями сгоняю!
- Гирьку, говорю, оноднясь тягал до умопомрачения, поскольку здоров как бык – чего ты меня не слышишь, что ли? – теряет терпение король. – А вот ты мне про следующее скажи: сегодня какое число?
- Без пяти минут девятое.
- Ну я и говорю: именины на носу!
Пощупала королева свой нос, подумала. Затем у короля нос пощупала: нет поклёпов! носы как носы!.. Ничего не понимает.
- На чьём носу, батюшка, ты удовольствие заметил? – велелепо изъясняется. – Ты только мне, дуре, подскажи конкретней фрагменты конфуза, а я живо с носа прогоню всякую всячину.
- Нет, не гнать надо, а праздновать.
- И спразднуем. Манифест прилепим к забору – и всё, что твоей душеньке угодно, то и спразднуем.
- Эге! – сердито говорит король. – А не помнишь разве, как в прошлом году справляли мои именины, а гость азиатский чуть не помер от излишков кушанья?.. Квас наш, видишь ли, ему не по нутру пришёлся. «Уверяю вас, – говорит он мне после. – уверяю вас на правах старого балетомана, что «Травиата» произошла от слова «травить»! Человек искусства завсегда подвержен риску!» Это он мне – имениннику – такие непозволительные мотыги выдал!.. Мне зачем всю правду про балет «Травиата» знать??
- Да, в прошлом году всё так и было, надо же как времечко летит. – пучеглазо загремела королева. – Но понять тебя, муженёк, у меня до сих пор не получается.
Журавли под небесами потихонечку курлычут себе. Клин клином вышибают. Что на земле дурь, что под небесами – всё одно.
- Эге! – говорит король, на супругу пристальней присматриваясь. – Я вот думаю, что если с гостем азиатским один скандальный конфуз вышел, то нужно ли нам нарываться на второй? Надо ли вообще гостей приглашать на празднество?.. Международное положение таково, что коалиция собирается против Ирака – так её могут и супротив нас развернуть.
- Теперь всё понимаю. – облегчённо вздыхает королева. – Именинный гость за последнее время и вправду стал существом беспокойным. В позапрошлом году, помнишь, когда справляли твои именины, то принц камчатский упился водкой и принялся шалить не по ранжиру. «Я, – говорит. – два года в авиации служил, я лётчик-налётчик получаюсь!» И узы гименея на нашу дочь скорым способом наложил.
Король шиповато вспомнил:
- Прямо под праздничным столом и наложил, помню. А мамаша-то его камчатская – вот тоже умора – взбесилась тогда до синих чёртиков: ногами затоптала, потолок исплевала, в обморок плюхнулась.
- Ага. – вспоминает королева. – Я ей тогда говорю: утирайте с потолка, голубушка, у нас слуг в семнадцатом году отменили!.. А она говорит: от чистоты не воскреснешь, от грязи не треснешь!.. И плюёт себе без спасибо и пожалуйста !.. Думаю, вредной она тёткой была.
- От камчадалов культуры и ждать напрасно. Живут на краю света.
- А вот дочь наша, после того, как от принца родила, выбежала на улицу – дескать, проветриться на минуточку – и в пруду утопилась.
Никто бы и не узнал, что утопилась, да сам пруд признался.
- Эге! – тяготится король. – А три года назад, помнишь, когда справляли мои именины, так герцогу Гуглину при игре в фанты досталось кататься на лошади об трёх ногах? Герцог всё бахвалился, что и этакую дурынду оседлает, аллюром по российской стране пронесётся. Но вскорости с седла свалился и головой об копыто задел.
- Это я помню. – кивает королева. – Вся голова по кусочкам разлетелась – азимут в триста вёрст.
- Хорошо, что доктор за шесть недель все кусочки в траве собрал. Наш-то сапожный клей – самый лучший в мире, уже не первую голову им склеиваем. «Я теперича, – говорит герцог Гуглин с новой головой. –тоже к авиации годен, во всяком случае с бомбометаниями разберусь! Где тут у вас деревенька, где девок побольше?» Ну, знамо где: Иваново – город невест.
- А четыре года назад, помнишь? – ведёт хронологию королева. – На твоих именинах повесился муженёк царицы Савской, и повесился почему-то в моей спальне. Случай-то беспрецедентный был.
Кальсоны на полу, а сам в петле! И петлю чёрт знает из чего смастерил: ну кто так вешается – на галстуке?..
- Кстати, почему в твоей спальне? – наконец-то насторожился король. Распространил по физиономии апломб.
- Не могу знать. Я дверей не запирала в тот раз, у меня недоверия к ближнему нету.
- Эге! – задумался король.
- Не знаю, не знаю, – конопляно соловеет королева. – ничегошеньки не знаю… А вот помнишь, как на евонных похоронах царица Савская на тебя хитро поглядывала?.. «Я, – говорит. – нынче без мужа с ума сойду, так не запустить ли мне козла в огород?»
- Какой ещё огород? – покраснел и возмутился король. – От нас во все стороны дней десять скачи – ни одного путного огорода не встретишь. Ибо нечерноземье – понимать надо. А что касается козлов, то я в эти детали опускаться не намерен.
- Да уж, кому они нужны – эти детали. – сглаживает шероховатости королева, своим бочком к королевскому бочку прильнула.
За соседним полем горнист побудку прогудел, фейерверком из пушки потихонечку пальнул. Значит, сводки с фронтов удачные: наши Перемышль взяли!..
- А вот помнишь, – закидывает сети в тихий омут беспокойный король. – помнишь, как пять лет назад, мы на моих именинах слона сварили, а его в одну харю слопала калужская губернаторша?.. А затем обратно изрыгнула в непотребном виде, и дворец наш до сих пор в слоновьем завале обитает. То-то мы частенько на дубовой лужайки пасёмся, у дворца воняет здорово.
Это только культурное обогащение непродолжительно, а запахи постоянно пируют на тонах фальцета. Снимите-ка носок с ноги, понюхайте.
- Солдатикам нашим зато хорошо, они завсегда на войне. – говорит королева. – Говнов-то здешних не нюхают.
Солдатикам на войне хорошо. Вон, за соседним полем вновь из пушки фейерверком прыснуло: озеро Милл-Понд завоёвано малой кровью, штат Массачусетс.
- Тоска-а! За пять лет половину мира завоевали, а радости не чувствуется! – невольно загрустил король. – Нет праздника на душе, нет... А вот шесть лет назад на моих именинах, помнишь?..
- А семь?..
- А десять?..
- Да-а… – тяжело вздохнули король и королева.
Вздохнули и решили в этом году справить именины узким семейным кругом. Решили пригласить лишь князя Чугунникова на интерес: он давненько приятельствовал с королём, вместе в школе учились.
И что же вы думаете! Во время заключительного дня празднования произошло изрядное колебание умов и князь Чугунников с королём подрался. Во время драки князь сказал королю «совершеннейшего негодяя» и проткнул вилкой всамоделишнее королевское пузо.
Ну и какие тут, к шуту с его матерью, праздничные именины, когда пузо протекает и вопит о посягательстве на честь?.. Сплошные убытки и потрясения нравственного кода. Даже Перемышль пришлось вернуть обратно – это уж ни в какие ворота не входит!..   

               
СЛУЧАЙ ОДИН

Вот если кто поговорки народные запросто сочиняет, тот подтвердит: дурака можно только за смертью посылать!.. Вот у нас, в Закобякино, и приключилось по сказанному.
Послали дурака за смертью, а он к фельдшеру сунулся. Как раз двери были раскрыты настежь: заходите, пожалуйста! избавим от тяжестей маммоновых!.. Начал дурак смерть в пузырьках выискивать, да маленько лбом хирургическую гирьку и задел. Ну, маленько – не маленько, а кой-какое обзаведение в голове хрямстнул. Сократился на сей счёт до нельзя.
А фельдшер увидел, что дурак упал, перестал в шкафу ковыряться и говорит насуплено, как водится:
- Почто, милок, валяешься в неосторожном достатке? Или выпил без меры?..
Деликатный фельдшер-то оказался, не сварливый. Не сразу трепанацией черепа стращает.
- Почто, – говорит. – медицинскую статистику портишь?
А дурак – он и есть дурак, он на фельдшеровы увещания почему-то обиделся и побил фельдшера до полусмерти. Вот и возлежат они рядышком на полу, незадачу блюдут: фельдшер весь в крови, с руками-ногами вперевёртку, и дурак рядышком с расшибленным лбом, курьёзы сосредотачивает. Почти как не живые оба.
Но кто-то из больницы догадался околоточного надзирателя вызвать, околоточный и приехал на казённых санях. Тпру-у!!
А у околоточного надзирателя, я вам доложу, жена очень нервической особой уродилась.  Вся в мать, конечно, тут природа вовсе отдохнула. Походка павлинная, румянец со щёк на уши сбежал, а в бытийных преткновениях – если не толчёт, так мелет. Околоточный-то по молодости втетюшился, на фигуральность любви понадеялся, а теперь жалеет. Как она сегодня сквозь утро проснулась, зевком добычливо подавилась, так и припомнила околоточному все грехопадения: он и неумёха постылый, и мучитель мой, и такого алкаша ещё свет не видывал!.. И закатила с утра истерику. Всякие такие бабьи заварушки.
Околоточный-то сей скандал не упразднил, а с трудом переварил. Но на целый день настроение подпортил, злился на различные пустяки. Сначала Мишку-анафему с чужим кошельком поймал в неуговорный день, затем партикулярному советнику Кондрату Тимофеичу вместо поклона отвесил криводулину, а после всего прочего тюремному начальству разнос учинил и заново его отстраивать отказался… А теперь, говорят, ещё и в больницу поезжай и заместо сил небесных правый суд верши!.. Ну-ка, где тут, допустим, антигриппозные вакцины?..
- Чего разлеглись, будто вши на печи? – рявкнул околоточный на фельдшера и дурака. – Живо встали, сукины дети, и делами своими занялись!!
Так рявкнул, что все свечи хирургические погасли и по темноте странный шелест прокатился. Точь-в-точь мраки материального мира клопомором из пакетика сыплют.
А фельдшер в ответ простонал, слушать жалостно:
- Ты, прах ног твоих, нешто не разбираешь, что я весь в крови и поломанный? Ты выполняй свой служебный долг, а нечего тут хамить. Хоть бы вышел на крыльцо, да там бы и хамил.
А я вам уже докладывал, поторопился, что околоточный сегодня не в духе пребывал. На разные пустяки мгновенно обижался, не успевал до крыльца добежать. Ну, вот и тут обиделся, да со злости пнул фельдшера, аж в ноге заныло. Фельдшер постонал-постонал, но не умер. Чувствует, что божий гнев с молнией отмщения запаздывает, и достал из-под халата пистолетку. И в околоточного незамедлительно выстрелил.
Не ожидал околоточный пистолетного выстрела, маху дал. Сладчайшей мзды ждал в виде неизвинительных проклятий, и потому выстрела не поостерёгся. Упал рядышком с дураком и фельдшером, зрит ответственно: а от такого выстрела люди обычно помирают! Дырка с кулак!
- Доктор, – говорит. – милый доктор!.. Разве допустимо пистолеткой баловаться? Осатанел ты что ли?..
- Лежи уж, самому тошно. – сопит фельдшер.
А в это время жёнушка околоточного Любку-стряпуху взашей выгнала, часы с кукушкой зацементировала, корвалолки попила и вроде успокоилась. «Любка, – зовёт. – возвращайся назад и руку мне целуй, негодница! На обед каких пустышей сготовила?» - «Обижаете, барыня, я нонеча щи сготовила. – шмыгает копытным носом Любка, и в платок и мимо. – Щи с курятиной сготовила, всё как вы любите.» - «А вот ответь барыне без утайки: сколько раз я от тебя требовала, чтобы ты куру не называла курятиной? Удружить-то барыне и в пустяках не хочешь.» - «Я, барыня, ваших фантазий не понимаю. – говорит. – Я завсегда про курицу в супе, как про курятину говорю. Не мной сие заведено, а прадедами, а супротив прадедов переть – грех один.» - «То-то и оно, что грех! Все мы, видать, перед господом грешны!..» И решила жена околоточного попросить у своего благоверного супруга прощения за своё утреннее улюлюканье, а заодно задумала и домой муженька утащить на суп с курятиной… тьфу ты, с курой!.. И бросилась мужа искать, и нашла его естественно в больнице, рядышком с дураком и фельдшером. Так же видит весьма отчётливо дыру с кулак. Тут хоть куру курой называй, хоть по Любкиному методу её называй, а если в рот кусок залезет, то из дырки вывалится.
Распознала жена околоточного трагедийность события и запричитала:
- Ах, муженёк ты мой любимый! что же эти ироды с тобой содеяли? куда теперь домой тебя такого?..
- Убили, жёнушка. – жалуется околоточный. – Ты так Его Императорскому Величеству и отпиши.
- Да ты бы их сам убил по-быстрому. Нешто нельзя?
- И убил бы, да чего теперь мечтаньям предаваться.
Вот от этого предобеденного эффекта и случился с женой околоточного инфаркт. Рухнула она в бессознании, весьма характерном для её возраста и пола. Ноги подкосились и она хлобыстнулась.
Чудная компания получилась. Лежат рядышком, глаза бы друг на друга не смотрели.
Дурак спрашивает:
- Интересуюсь, а долго мы здесь лежать будем без починки? Нешто ортопедию-то никто не подключит?
- А вот пока один из нас окончательно не помрёт, – говорит фельдшер. – то другим на ноги с испугу не вскочить. Жертва нам нужна побудительная.
Поглощай, говорили древние, но и избавляйся.
- Знаете что, доктор. – прошептала жена околоточного, высунувшись из обморока. – Поскольку вы существо научное, то и должны собой ради людей жертвовать. У вас и долг такой записан.
- Где это он записан? – испугался фельдшер.
- В клятвах Гиппократа записан. Простым смертным вы тех клятв читать не даёте, но мы-то до всего докопаемся.
- Копальщики. – с очень недовольным видом прошипел фельдшер.
- Знает кошка, чьё мясо съела! – бурчит околоточный.
Когда у нас, в Закобякино, масонскую ложу накрыли, так обнаружили за печкой стопку книг с клятвами. «Я, дескать, такой-то и такой-то, перед лицом своих товарищей, вступая в ряды пионерской организации имени Ленина, торжественно клянусь…» Зело странные книги.
- Я, – разъясняет профессиональные центры фельдшер. – я есть пастырь, а не овца. Я себя на заклание отдать не готов. Может, дурака замучаем?
- Во! – показывает мозолистый шиш дурак. Показывает какая из него жертва получится. Препоганая, одним словом.
- Знал, что от волхвов иерусалимских нечестие распространяется по всей земле. – говорит фельдшер. – Но чтоб от дураков ярославских предметности выслушивать – это уж, извините, слишком!
А жена околоточного похихикивает ущербно, имеет в своих недрах, значит, интерес к удовольствию, когда дураки медицину шпыняют. Оргия какая-никакая.
- А вам самим, дамочка, не хочется по загробным мирам прогуляться? – ластится зайкой фельдшер.
- У меня щи на столе стынут. – говорит жена околоточного. – Если я их не съем, то они прокиснут до завтра. Это же непорядок сродни хаосу – никому такого не надобно.
- Земные заботы вас суетят, о небесных щах и не помышляете.
- Да почему бы о небесных щах не помыслить? Очень даже помыслю!.. Только, доктор, вы небесные щи как варить собираетесь: на небесной куре или обыкновенной?
- Ай да мать! – радуется околоточный надзиратель. – Ох и отволтузят тебя на том свете!..
- До того света ещё дожить надо, а я вас всех сейчас передушу. – фельдшер стягивает с брюк ремень, крутит его на манер удавки и кровожадно щурится. Минздрав, блин, предупреждает.
Тут нашёлся догадливый пациент в больнице, он и говорит:
- Не красен дом углами, а красен пирогами. Может, вам для веселья на гармошке сыграть?.. Вы, когда малость подохренеете, то на ноги и вскочите?
- А что ты можешь сыграть? – спрашивают.
- Да что-нибудь компанейское.
Фельдшер нехотя гармошку одобрил, околоточный с женой завсегда под музыку хорошее настроение воскресали, а дурак рассчитывал и здесь шишом загвоздиться, да не успел. Приволокли гармонь.
- Тайтарарам-тарарам-траура! – зазвенела тальяночка неустанной пронырой, всех больничных зубодёров и костоправов до слёз развеселила и на новые добрые дела сподвигнула. – Тритата-там-там! тритата-там-там!..
Наша лежачая компания разом на ноги и вскочила. «Тритатушки-тритата, дескать, жили-были два кота!..» Обнялись, расцеловались, к околоточному домой завалились щи хлебать и анекдоты рассказывать. Так-то нам и стало ясно, что напрасно мы дурака за смертью посылали. Где дураков много – там смерти вовсе недосуг.
- «Тритата-тритата, вышла кошка за кота! за Кота Котовича – за Петра Петровича!..» – жиденьким баском распелась на всё Закобякино жена околоточного. Милой и прекрасной женщиной оказалась, с огромным наличием душевности. Когда Шуберт в Москву приезжал – на концерты его хаживала.
Всё на этом свете ты можешь получить, друг мой, получить без жертвы побудительной, всё что только пожелаешь – то и получишь. Кроме того, твоего, что до тебя другие получили.


ВОСЕМЬДЕСЯТ КОПЕЕК

Давненько это приключилось, ещё, когда, помнится, ипохондрия почиталась средством романтического самовыражения. Но, того что случилось – того в памяти салазками не перечеркнёшь и не замутишь сумерками обновленья. Когда приспичит – тогда и не захочешь, а всё припомнишь. Очнёшься после тумака, встряхнёшь амбулаторной карточкой: неясностей много, но основные положения сохранились в памяти, инвентарная опись прочна!..
А здесь я про старуху расскажу, ей не додали сдачи в магазине. Копеек восемьдесят не додали. Мало того, что обманули, так ещё в стороночку отталкивают: пройдите, мол, в галантерейный отдел, бабушка, а тут топтаться незачем!.. Да вы, граждане читатели, приметьте старость, и сами посчитайте: триста грамм говядины за рубль пятьдесят, а старуха дала кассирше два рубля тридцать копеек, а на сдачу получила мошкары горсточку. А законы оптики-то не заменишь галантерейным отделом.
- Обманули! – всполошилась старуха. – Сдачи не додали!
Все, кто в магазине собрались, те и говорят:
- Покажите суть проблемы ясней, пусть все сосчитают.
Посчитали. У всякого своя математика, кто-то в шахматно-шашечном уме звону дал, но восьмидесяти копеек никто не сосчитал.
- Да и триста грамм говядины за меня свидетельствуют! – горланит старуха.
Правильно: говядина на лицо.
- Сейчас задаст старуха жару! – обрадовались покупатели.
- Ах, идите вы со своими глупостями. – пунцовеет кассирша. – Вовсе мне и не жарко.
И по секретному телефону в милицию звонит: мол, покупатели изводят потихоньку, нервы треплют! говядина у них, мол, свидетельствует!..
- Триста грамм за рубль пятьдесят. – поддаёт жару старуха. – Я о таких ценах отродясь не слыхивала.
- Мы покупателям всегда рады. – говорит кассирша. – Но в нашем магазине издавна такое правило завелось: что с возу упало – то пропало. Но, поскольку вы слишком пожилой человек, то восемьдесят копеек я вам ворочу, подавитесь вы ими на здоровье!
И протягивает в кулаке восемьдесят копеек. Но так некультурно протягивает, что старухе и сообразить не суметь: то ли ей восьмидесятью копейками подавиться, то ли кассиршинным кулаком с восьмидесятью копейками. А народ ждёт.
- Бери и кулак, бабуля. – советуют одни. – Обгрызи его хорошенько: может, он сахарный.
- Глупости вы мелете, словно помело: мел-мел-мел – переругиваются другие. – Старухе деньги нужны для отягощения кошелька и упрочнения общественного положения. А кулак-то ей к чему?
- Да сгодится и кулак, лишь бы необхватные тирады тормозил. Бери, бабуля, всё сразу: и копейки и кулак кассиршин – в случае чего будешь им отбиваться от врагов.
А тут и милиция приехала. На машине приехала, с сиреной – прямо праздник новогодний! Ну-ка сейчас Дедушка Мороз из машины выкарабкается и начнёт подарки раздавать!.. Вам бы чего в подарок хотелось, граждане читатели? Мне бы волшебную палочку.
- Ангельское вы моё воинство! – кричит на милицию старуха. – Прилетели, соколы, ко мне на помощь заявились, благодетели! Арестуйте-ка кассиршу – она ворюга и мне сдачи не додала.
- А это что? – улыбается кассирша и раскрывает кулак.
Давайте посмотрим вместе: да, восемьдесят копеек, тютелька в тютельку.
- Это я раньше не додавала, а сейчас додаю. – говорит кассирша. – Если есть огромное желание, то ещё додам. Мне теперича ничего для вас не жалко.
Додам и наподдам.
- Хм. – говорит милиция. – А арестовывать кого?
- Ну, меня совсем нельзя арестовывать. – спокойно профилирует ситуацию кассирша. – Ведь тогда что получается: я и милицию вызвала, и меня же милиция арестовывает!.. Ни разу в жизни со мной такой ерунды не бывало.
Непорядок.
- Правильно, – доходчиво подтверждает милиция. – такого ни разу не было. Мы лучше старуху арестуем, всё равно ей помирать скоро.
- А если я до самой осени не умру? – кричит старуха. – А если меня внучок с шурином для жизненных опытов облюбовали?.. Кассиршу арестовывайте: тут и преступление по её стезе и кулак с подвохом.
А один из милиционеров вдруг очень прогневался и старуху за грудки ухватил:
- Как же, – спрашивает. – я кассиршу арестую, если она мне – жена родная? Ты, бабуля, соображаешь, что говоришь?!
- Прилетели соколы. – тихо призадумался народ.
При незавидных обстоятельствах всякий надолго призадумается. Много различных важных мыслей в суть прибудут и обоснуются, а преобладать будет всё-таки одна, нехорошая: взять бы этого милиционера и туды его растуды!.. Пускай и завуалированный вандализм, но хотя бы есть выход для отрицательной энергии.
Старуха выуживает свой тощий кошелёк, собирает сотню рублей до копеечки и отдаёт деньги милиционерам.
- Извольте, – говорит. – от меня мзду принять и отпустить с миром. Пожалейте меня очень. От всей души прошу.
Ну, старуху и пожалели очень, отпустили. Хотели подвезти на машине, да не по дороге оказалось, транспортники-то мудрят с асфальтом. А всех свидетелей случившегося повязали и отправили на черноморские Соловки. Отдыхайте, граждане!


ДЫХ!

Тут, однажды, случай был. Андрей Капитоныч вышел из отделения банка счастливым. Поиграл на губах чопорного «шишела-мышела» и принялся деньги пересчитывать. Дело мастера боится: оно от него без оглядки – а он за ним с рубанком. Шучу, конечно, но бумажки банковские хитрят по-своему, сбивают Андрея Капитоныча со счёта. «Нет-нет, гнед вороной!» – держится точных сведений Андрей Капитоныч, и наконец сосчитал до конца. Так оно и есть, господа предприниматели, не хватает восьмидесяти тысяч.
- Я им морды набью, паршивцам! – разозлился Андрей Капитоныч. – Пускай их морды обсерваторией светятся, жульничать-то надоест!..
Сразу возвратился в банк Андрей Капитоныч и, резво помахивая пачкой денег, побежал к окошку, где только что миндалевидная кассирша ему деньги выдавала.
- Она ещё говорит мне (наглости-то полные штаны у бабёнки): приходите, говорит, к нам почаще!.. А сама, паршивка, восемьдесят тысяч стибрила! такого ей растакого привета от трудящихся!..
Можно было выражения и повнятней подбирать, поубористей, но времени у Андрея Капитоныча оказалось в обрез. Это ведь у вечности имеются в наличии сплошные масштабы и кульминации, а у нас – всего-то бабское прохиндейство в системе финансов.
- Сегодня они нам денег не додают, – разъярённо голосил Андрей Капитоныч, проносясь через банковский зал. – а завтра потребуют, чтоб я им извинения приносил за поруганную женскую честь. Где же она, скажите к примеру, ваша поруганная, к псам собачьим, честь?.. Да я её в глаза не видел, а то бы выкинул в бадеечку с помоями, в бадеечку!!
Кассирша округлила глаза и слащаво хихикнула:
- Вы опять к нам пожаловали? Здравствуйте, Андрей Капитоныч!
- Погоди здороваться, виделись недавно. – закипел Андрей Капитоныч, размахивая пачкой денег. – С моим очередным пожалованием вам сейчас тошно станет.
Тут громоздкий и по-бульдожьи мускулистый охранник обернулся на крики, нащупал под пиджаком нос пистолета. Подумал и направился в зону конфликта.
- По квитанции мне назначено сто восемьдесят семь тысяч, а ты мне сто семь в пачку бросила. – орал Андрей Капитоныч на кассиршу. – Да я бы за сто семь тысяч и расписываться не стал. Я с этими дурацкими ста семью, должен сказать, и барствовать никогда не начну. Домик-то на Майями – тю-тю!..
- Гражданин! – охранник отодвинул Андрея Капитоныча от кассы. – Я вами недоволен, гражданин, вы должны вкратце объяснится.
- Хороши здесь порядочки… будем знать навпредь и всем друзьям своим посоветуем, будем знать… – выдавливал из себя Андрей Капитоныч.
- Излагаем неясно. – охранник придавил на плечи Андрея Капитоныча. – Сумбур вместо музыки.
Кассирша пухловато фыркнула:
- Паша, он такое говорит, что лучше бы тебе и не слышать. Это я – слава богу – особа волевая и неистеричная, я ещё и не к таким воплям привыкла. Да ты всё знаешь про меня, Паша.
Паша-то знал. Он справедливый, в целом, мужик и незаезженный.
- Хороши порядочки, будем знать. – придавлено злился Андрей Капитоныч. – А если я неправильно кричу, что ты – воровка, то почему же ты стушевалась, когда я деньги недоданные потребовал? Сразу стушевалась!
- Бросьте вы. – брезгливо дёрнулась кассирша. – Начитались достоевщины и принялись теперь из слов карусели вытворять: стушевалась!.. Паша, врежь ему.
Разумом Андрей Капитоныч понимал, что бродящий в кассирше напор бездуховности – это результат давления тоталитарного строя, который нам всем пришлось пережить, и который запомнится всему человечеству, как череда потерянных поколений. Разумом Андрей Капитоныч это без попрёков понимал, но сердцем принять не мог. Непостижимо-прямым указательным перстом энергично грозил кассирше.
- Требую составления протокола и сурового возмездия воровке!..
- В гробу я видела таких сумасшедших клиентов. – сообщила кассирша. – А поверь моему слову, Паша, что он кому-то доводится мужем и зятем. Вот подарочек-то.
- Зятем? – охранник с недоумением глаза выпучил. – Кому же зятем он доводится?..
Андрей Капитоныч, заслышав о зятьях и сумасшедших клиентах в гробу, отчётливо проговорил:
- Пускай я кому-то зять, пускай я для кого-то нелепый подарочек, но сумасшедших в гробу сюда пока ещё не привозили. А вот денег у вас я бы настоятельно попросил! Своих денег – прошу заметить!
- Денег? – охранник Паша озабоченно помялся.
- Опять он чепуху про деньги несёт, словно вшивый про баню. – сердито пропела кассирша. – Паша, да попроси он, чтоб я их родила – я же не рожу, я не такая. Паша, ты меня знаешь, я стушеваться и от пустяка могу.
Паша знал.
- Вот по квитанции мне назначено получить сто восемьдесят семь тысяч, – принялся варганить улики Андрей Капитоныч. – а она мне выдала сто семь… смотрите, все квиточки в целости – зеницы ока, так сказать – а вот посчитайте, что она в пачке денег дала… Откровенно говоря, без восьмидесяти тысяч никак не получится число в сто восемьдесят семь.
Паша томительно вздохнул и сосчитал деньги. Было ровно сто семь тысяч, и Паша с зябким удручением приподнял брови.
- Смешно слушать про эти восемьдесят тысяч. – сказала кассирша. – Смешно, потому что он давно их потратил.
- Куда это я их потратил? – возмутился Андрей Капитоныч. – Куда я мог за пять минут их потратить?
- Да пропил ты их! пропил! – оскалилась продавщица.
Неряшливая жадность и безотчётная страсть обычно толкают людей на пропивание денег. Насандалят нос, наклюкаются – и довольны. Это мы знаем.
- Враньё! – заголосил Андрей Капитоныч. – Вот ты и попалась на враках, милая девушка, и теперь тебе не отвертеться. Любой врач подтвердит, что я трезв как стёклышко. Зови сюда врача! Я требую немедленно привести сюда врача!
- Врача? – погрустнел охранник Паша.
- Паша, где мы ему врача сыщем? – забеспокоилась кассирша. – Ему специального надо, другому не справиться.
- Врача! Врача! – требовал Андрей Капитоныч.
А как раз в скверике, напротив банка, грелся на солнышке врач. Видения различных значимостей слонялись по его голове, волновали и расползались манной кашей. Неопытное, припорошенное утренней ленью, извините, трансцендентное докторское «Я» калькулировало видения и ожидало некоего освобождения. Но если люди зовут врача на помощь, то люди готовы дать искомое освобождение в обмен на врачебную помощь.
Случается же так у нашего, извините, медицинского сословия, что если оно спасает человека от придуманной им боли, то человек скоренько выделяет награду спасителю от щедрот своих. Вот наш врач мгновенно спрыгнул со скамейки и влетел в банк. Ни гнетущая тишина, ни воспалённые лица служащих его нисколько не обескуражили.
- Вот, любезный доктор, – подхватил врача за локоть счастливый Андрей Капитоныч. – на приятную встречу я и надеялся. Есть ещё справедливость на нашей улице, она знает кому уважение оказать, она всё зна-а-ает!.. – Андрей Капитоныч темпераментно погрозил кулаком. – Любезный доктор, на вас вся надежда.
- Лечиться будем? – приступил к обязанностям врач.
- Лечиться непременно будем… То есть, тут напрямую лечить пока некого, вы просто должны поставить диагноз, и тогда справедливость восторжествует… Любезный доктор, дорогой мой друг, вы здесь очутились им всем назло. – Андрей Капитоныч вредительски рассмеялся. – Я сейчас дыхну на вас, доктор, а вы понюхаете и ответите: пьяный я или не пьяный?
- На меня дыхнёте? – поморщился врач.
- Три с полтиной от щедрот своих обещаю, доктор!.. Соглашайтесь.
- Ну, служба меня обязывает к оказанию помощи, я тогда на три с полтиной согласен. – говорит врач. –Только вы дыхните не прямо на меня, а чуть левее, я всё равно унюхаю. Нос-то мой вам внушает доверие?
- Не извольте смущаться, нос замечательный.
Врач тщательно просморкался.
- Мне начинать? – спросил Андрей Капитоныч.
- Дышите.
Андрей Капитоныч поднатужился и зычно, по-молодецки дыхнул. Ноздри врача безутешно закряхтели.
- А? уловили? – обрадовался-было Андрей Капитоныч. – Каков из меня пьяница?..
- Непривычным трудом понуждаете вы меня заняться, друзья. – по возможности заботливо попринюхивался врач, но скоротечность опыта не принесла результатов. – Попрошу вас, Андрей Капитоныч, ещё разок дыхните туда же, левее, но можно чуточку поближе к моему носу, и чуточку погуще постарайтесь дыхнуть. Вот сюда, спасибо.
- Дышать?
- Дышите!..
- Дых! – во всю мочь дыхнул Андрей Капитоныч.
По залу пронёсся вежливый и писклявый звук, немножко напоминающий хруст коленного сустава на морозе.
- Ой, я что-то уловил, это крайне интересно. – поддался азарту врач. – Беда в том, что ваше дыхание слишком быстро улетучивается, его надо как-нибудь придержать в полёте. Решетом, что ли, каким-нибудь воспрепятствовать.
- Да при чём здесь решето? – заканючил Андрей Капитоныч. – Вы бы, любезный доктор, по-собачьи принюхивались: собака же всей башкой иногда крутит, а не одним носом. Попробуйте.
- У собаки природные инстинкты. – несложно пояснил врач.
А у докторов вечная эпидемиологическая грусть. С природой не повздоришь.
- Я вот чего предлагаю. – тут сказал охранник Паша. – Я встану напротив Андрея Капитоныча, и когда он дыхнёт – вы, доктор, нюхайте насколько успеете нюхнуть. А когда евонный пахучий дых долетит до меня, то я по нему кулаком врежу, и он полетит обратно. Вы, доктор, сумеете два раза понюхать.
- Очень великолепное предложение. – согласился врач. – Вас Пашей зовут? Что ж, будем знакомы!..
- Не торопитесь. – говорит кассирша. – Я на всякий случай с этого бока встану. Если Паша по дыху кулаком врежет, а дых случайно в сторону отклонится при полёте, то я буду тут как тут, и тоже по дыху врежу, чтоб он не отклонялся. Пускай доктор оба раза нюхает без проблем.
- Отлично. – одобрил врач. – Итак, приступим.
Все заняли свои позиции.
- Пошёл! – скомандовал врач.
- Дых! – дыхнул Андрей Капитоныч.
Врач наперерез дыху потянул сизым носом, едва унюхал ароматы и тут же приказал Паше:
- Когда до тебя долетит, то гони его кулаком обратно.
Паша вежливо врезал по оторопелому дыху, слегка расплющил его, но летательных способностей не убавил. Дых, почёсывая бока, поспешил вернуться к Андрею Капитонычу, немного задержавшись у носа врача.
- Хорошо. – во второй раз сумел унюхать ароматы ловкий врач. – А теперь, Андрей Капитоныч, врежь по нему так, чтоб он на кассиршу полетел, а кассирша пускай тоже врежет. Я изловчусь – и в третий раз унюхаю, и даже в четвёртый. Это всё пойдёт на пользу делу, вы уж не сомневайтесь.
Андрей Капитоныч старательно врезал по дыху, и тот – обиженный на хозяйские шалости – отчаянно полетел на кассиршу. Но кассирша ничуть не дремала, вовремя и смачно плюхнула ладошкой по дыху, чуть-чуть ошиблась в меткости, и дых полетел прямо в лоб врача, на таран.
- Оп! – не растерялся врач, выждал качественного момента и аккуратным спортивно-увесистым ударом заставил дых соскользнуть со лба и полететь на Пашу.
- Оп! – Паша ловко пасанул дых кассирше.
- Оп! – кассирша сделала подачу Андрею Капитонычу.
- Доктор! – Андрей Капитоныч отправил дых на врача.
- Паша! – врач отбил дых головой. – Спасибо, пока всё по правилам!..
- Андрей Капитоныч! –ответил Паша.
- Кассирша!
- Оп!
- Паша!
- Аут!
- Нет, нет, держитесь в зоне! оп!..
- Мазила!..
Освежитель-то воздуха точно потребуется. А судью – на мыло

ТЯЖБА

С малых лет медведь Шабашка находился под опекой института благородных девиц. По элементарному детскому недомыслию, выдавал себя за осиротевшую барышню, не совсем и постигал различая между барышнями и медведями. Порхают барышни по институту в платьицах расфуфыренных, на головах бантики красуются, а что там за экземпляр под платьицем – шут его знает; попадаются такие консервы, в которых всё вперемешку.
Довольно обучившись реверансам да книксенам, Шабашка достиг юношеской зрелости, обнаружил себя далеко не барышней и принялся насущно озадачиваться. Бросился на свою кроватку, укутался одеялом и высверком сипения озабоченно произнёс: кто я? что я? могу ли я?..
- Оно, конечно, женский пол уникально противоположен мужскому, и профурсетки наблюдаются именно среди женщин. – соображал медведь Шабашка. – Однако, и на сынов адамовых я немногим похож, разве что нескончаемым сатирическим позывом в организме. Эх, будь что будет!!
И с этого злополучного дня сатирические позывы обострились. Воспитанницы наотрез отказывались передвигаться в вечернее время по коридорам института, поскольку сумерки не ворковали голубком и не прельщали целомудрием. Некие таинственные силы (либо одушевлённые, либо мистические – распознать в темноте трудно) задёргивали им, девицам, юбки и беспардонно хохотали. Одна девица возвратилась из коридора и вовсе без юбки, а на дотошные расспросы подруг ответила визгом: мол, она ему (?) ещё покажет светлую любовь под покровом звёздного неба! мол, не затем она в институт благородных девиц поступала, чтоб её этим самым благородством  попрекали! мол, и папенька её, случись чего, этого безобразия без вмешательства не оставит, а вы знаете, кто такой её папенька и в каких кругах он вращается! мол, кабы любовь прельщала дальнейшим жениховством, так она бы ещё подумала про излишки невинности, поскольку  вовсе не против испить из чарки любви, но, видно, нет на свете добропорядочных мужчин, а теперь ещё и юбки нет, а папенька, возможно, на юбку свою последнею десятку истратил!..
- Ну, – решили подружки. – милые бранятся – только тешатся.
А после отправки в роддом четырнадцатой, обесчещенной в потёмках, институтки, было принято решение о проведении тщательной инвентаризации института благородных девиц. В процессе этой инвентаризации и был обнаружен медвежонок мужского пола с ярко выраженной неутомимостью в зрачках. Из общественно-политических опасений ситуацию не предали огласке, загнанных в роддом институток лишили материнства и вновь записали в девицы, а медведя Шабашку дубьём и кольями загнали в лес, где, мол, ему, проклятому, и самое место. И стал медведь жить-поживать в лесу, беды не чаять.
Но тут одна из институтских девиц всё-таки вздумала выйти замуж. Нашла себе нормального жениха, с приданым, с паспортом человечьего образца.
- Если, – она жениху говорит с плохо скрываемой нежностью. – вы и вправду жених, то наверняка осознаёте вдохновенность любви, поскольку я её оцениваю будто вечную волнующую радость.
- И я так же. – говорит жених. – Я её не хуже вашего оцениваю, не беспокойтесь.
- Не беспокойтесь-то не беспокойтесь, – кусает губы девица. – да только я уже давно не девица!
И коротенько, без излияний, про медведя Шабашку всё и рассказала, все сумеречные кудесы. Жениху послушать было интересно.
- Есть разные виды тяжб. – с довольно-таки шкодливой грустью говорит он спустя минуту. – Я твоему Шабашке учиню тяжбу от которой он вряд ли очухается. Мой дед на медведя с рогатиной ходил, я уж эту науку нынче отдолженствую. Невестушка ты моя золотая, почти серебряная!..
И отправился в лес. Прямо с завтрашнего утра. Тот, кто ищет лёгкого пути, тот обязательно и найдёт его. Но почему-то не для себя, а для кого-нибудь другого.
Проникаясь сей простой истиной, жених набрёл в лесу на домик медведя Шабашки. А тот уже давно нашёл себе медведицу, скрепил союз узами гименея, на людскую невинность покушаться перестал. Жених и спрашивает у медвежьей супруги: как, дескать, да чего?.. Где ваш благоверный?.. А та отвечает, что медведь не сможет незамедлительно удовлетворить тяжбу жениха, поскольку ушёл в малинник. Жених поинтересовался: надолго ли медведь задержится в малиннике?.. Жена медведя говорит, что малинник у нас слывёт местечком завораживающим, а Шабашка податлив на всякие слабости (не отсюда ли, собственно, и претензии жениха с тяжбой?), поэтому он воротится не скоро! Впрочем, говорит, что жених может сам пройтись до малинника и заполучить в нём медведя!..
Жених коварно осклабился и засеменил в малинник, надеясь застать Шабашку врасплох и проучить без свидетелей. Но Шабашка, вопреки собственным слабостям и жёниным рассуждениям, не задержался сегодня надолго в малиннике, а покушал ягодку-другую и отправился домой. Но отправился не по той дороге, по которой двигался жених, а по соседней. Как-то так ему вздумалось в голову.
И приходит вскоре к дому. Жена евонная косолапого ахнула, хмыкнула, да и сообщила, что его только что искал жених с тяжбой. И очень даже волновался.
- Чей жених?? мой жених?? – загремел рыбьими всплесками медведь.
- Успокойся, он, судя по всему, не твой жених. – сказала жена. – А, впрочем, лучше бы тебе его догнать и поговорить в непосредственной близости.
- В малинник! – воскликнул слегка сконфуженный медведь. – К жениху!..
Медведь поспешил обратно, но вот жена не смогла столь просто развязаться со сложившейся оказией. Не смогла припомнить точно, куда именно она направила жениха на поиски медведя Шабашки, и окажется ли в том месте сам медведь, весьма заинтересованный сложившейся историей. «Вроде бы в малинник направила жениха. – искренне волновалась медведица. – А вроде бы в орешник!» Догадываясь, что если остаться сидеть у порога, то путаница грубо и окончательно заволочёт её в глубины подсознания, супруга медведя решила побежать в орешник и поступить следующим образом. Если она найдёт в орешнике жениха, но не найдёт Шабашку, то скажет жениху о том, что Шабашка пошёл в малинник, и лучше бы жениху отправиться туда же. И жена, разрешив себе отлучиться на минуточку из дома, побежала в орешник.
Скользкие ласточки пронизали небесные просторы, шумящее жнивьё ласкалось к липкому летнему ветерку, рыбак Анисим покурил хрустящей пахучей травки и, забросив удочку в кусты, пошёл купаться. Моряк – спички бряк!..
Жених тем временем обнаружил в малиннике отсутствие Шабашки и весьма разозлился на его жену, которая, верно, не без хитрости заставила его добираться до этого проклятого малинника. «Рука руку моет.» – подумал он про медвежью чету, и поспешил вернуться к домику, чтоб задать трёпку лживой медведице. Возвратившись к домику, он, конечно, застал его пустым и несговорчивым. Тогда жених немного в бешенство впал, посквернословил, упоминая всуе «ушлёпков» и «кудель нечёсаную», а затем принялся понемногу ломать деревья в округе. А жена Шабашки проторчала в пустом орешнике с минуту и радостно вспомнила, что отправила жениха в малинник, куда отправила и медведя, и где они наверняка уже встретились и поговорили. И, наверное, разошлись добрыми друзьями, а возможно, что жених захотел недолго погостить у Шабашки, устроить себе отпуск на природе, пока невеста мух считает («травушка-муравушка, зелёный лужок! крутой бережок да зелёный лопушок!»), а значит дожидаться чего-либо в орешнике бессмысленно. И жена медведя побежала домой накрывать на стол и привечать гостя.
Жених тем временем подустал деревья ломать и перестал сердиться на жену медведя. Подумал, что по большому счёту ей незачем врать, несомненно она не против того, чтоб кто-нибудь сразу укокошил опостылевшего супруга, чтоб ей затем повдоветь аки маков цвет. «А Шабашка, возможно, и был в малиннике, когда я туда пришёл. – вдохновенно подумал жених. – Просто он нажрался и уснул в кустах, а я даже не попробовал тщательно поискать. А надо было.» И жених поскакал рысцой обратно в малинник. Медведь же Шабашка, однозначно не обнаружив в малиннике обещанного жениха, обозвал жену пустомелей и обормоткой, и сердито отправился домой, чтобы дать ей тумака. Ну, чтобы впредь не измысливала события крайней возмутительности. И жена Шабашки тоже вернулась из орешника домой, где они, практически одновременно, и встретились.
- Нету в малиннике женихов. – язвительно шкварчит на жену Шабашка. – Тебе, скажи честно, тумака захотелось, и ты надо мной шутить вздумала?.. Чудень убогая!!
- Быть может и захотелось. – колыхнулась в сторонку медведица. – Но сначала надо разобраться. Был жених у домика? – был! Искал от тебя? – искал!.. Куда же я его отправила, если нет его ни в малиннике, ни в орешнике?
- Вспомни, что у нас, за рекой, ещё и вишнёвый сад имеется. – принялся косить левым глазом Шабашка. – Если ты вдруг вздумала морочить нам все мозги своим мозговерчением, то не могла ли послать жениха туда?..
- Не вздумала. – заверила супруга. – Малинник или орешник тут совершенно очевидны, вишнёвый сад исключается.
Затем медведица ещё разок тщательно подумала и сказала, что наверняка отправила жениха в орешник, но не встретила его там только потому, что прибежала в орешник гораздо раньше, чем смог туда прибыть на своих двоих увалень-жених. А сейчас-то жених непременно добрался до орешника, где с печалью ищет и не может найти Шабашку. «Возможно, что он проклинает всё на свете и пышет яростью!» – с поэтической неблагополучностью предположила жена медведя. Шабашка согласился с доводами жены и, не чуя ног, помчался в орешник.
Жених тем временем обыскивал малинник, тщательно пропахивая борозды и вырубая тесаком ухмылки конского щавеля, но медведя, разумеется, не нашёл. Жених скушал таблетку анальгина и решил, что он-таки задаст перцу жене медведя, поскольку она-таки либо склеротичка проклятая, либо «рука руку моет». А значит колотить он её будет столь же сурово, сколь и самого медведя Шабашку. И жених раздрызганным галопом поспешил обратно к домику.
Жена медведя сроду не была о мужчинах высокого мнения, и, потомившись несколько минут в спокойствии, вспомнила, что направила жениха натурально в малинник, а не в орешник. Что туда-же – в чёртов малинник – она отправила и Шабашку в первый раз, и уж если они не повстречались в малиннике друг с другом, то, значит, у них не всё в порядке с соображалкой. Грубо говоря «привет родителям»!..  Географические перешейки тут-же совестливо загалдели, что пришла самая пора самой медведице разрешить наконец эту проблему. И жена медведя радостно побежала по соседней дороге в малинник, где надеялась поймать жениха и сказать ему, что медведь Шабашка теперь ушёл в орешник, и что лучше бы теперь поискать его там, если, конечно, это очень необходимо.
Солнце в зените морковного цвета восторженно оповещало о круговерти жизни на земле, аисты с плачущими младенцами форсировали небеса, серебристо-нежные ангелы как всегда бессмысленно улыбались и предпочитали ни во что не вмешиваться.
А жених тем временем вернулся к домику, проклиная всех глупых баб на свете, проклиная свою светлую любовь к благородным девицам, и проклиная невыносимую тяжесть бытия, как конкретно вечно волнующую силу радости. Так же жених имел желание совершить что-либо внезапное, но безусловно злодейское. Тут и медведь Шабашка возвратился из орешника, не обнаружив в нём жениха, и оттого мечтая постучать своей супруге кулаком по голове. Не обязательно до смерти, но и от такой трагедии зарекаться не хотелось.
У домика они сейчас и встретились.
- Где ваша подлая жена, милейший? – спрашивает жених у Шабашки, до невозможности грубо размахивая руками.
- Я не знаю. – отвечает Шабашка. – Я и сам бы хотел знать. А вам она зачем?..
- Проучить её следует, я так думаю. До чего вредная баба.
- Вредная. – согласился Шабашка. – Давайте-ка её проучим. Где же она может быть?..
- Может быть, она сейчас в малиннике? – подал идею жених.
- Или в орешнике? – усугубил идею Шабашка.
- Ну, так я рвану в малинник! – гортанным хохотом уведомил жених.
- А я в орешник! – рявкнул Шабашка.
И помчались в разные стороны. Один улюлюкает, другой шишки отрыгивает.
Так у них до сих пор тяжба и длится.

ШЕРСТЯНОЙ НОСОК


Всё с малого начинается, жизнь не случайно матрёшничает. С того начинается, что утром проспал, позавтракать не успел, вот и бежишь злыднем на работу, а нигде нет ничего вкусного, что позволило бы сердцу радостно встрепенуться. Да и холод собачий на улице, чёрт бы его побрал!..
               Зимние потёмки мешковато перетряхиваются и блазнят занудно-острыми ледышками под ногами; лучше всего, оказывается, падать на задницу, а вы всё – носом, носом, носом!.. Пока летишь в сугроб, то всё неузнанное исчезает быстрее, нежели успеваешь его узнать в прибамбахнутом состоянии. И поваляться в снегу не получится более пары минут, ибо – мороз на улице! минус двадцать три, совсем недавно минус двадцать пять!.. А при всём том, редко, когда получается, что тебя кто-нибудь схватит за загривок и подкинет вверх, дабы ты целёхоньким и настырным летел до последнего срока… Всё самому приходится делать. Самому возлетать. Возможно, что по пути вверх и не миновать того кольца, дёрнув за которое можно землю перевернуть.
Чего, милые, рты раззявили? Не узнали своего любимого сказочника?.. Я тут совсем кошмарную историю припомнил, мне без предварительных ласк вам её никак не рассказать. Ага-ага, вот эту с пятью звёздами раскупоривайте… ну и вот… А дело, значит, было так.
Когда я ещё в школе учился, то ко мне подошёл мальчик Пехтерев и сказал с исключительным доверием:
- Не так давно, Филушка, моя бабушка связала шерстяной носок. Связала и потребовала, чтоб я тщательно заботился о нём, не отдавал в чужие руки. Поскольку, Филушка, чужие руки зачастую несправедливы и даже пагубны в некотором смысле. Разумеется, я дал требуемое обещание, ведь нельзя же не пообещать столь простых вещей собственной любимой бабушке… а?..
Пехтерев поискал в моих глазах уважение к домашнему послушанию и продолжил:
- Я столь трепетно принялся оберегать носок, что даже – поверишь ли, Филушка? – спал, положив его под подушку; я тысячу раз за день обглаживал его и обнюхивал, испытывая самое настоящее томление; я пребывал в состоянии, близком к идиотизму, незатронутому святостью. Я стал несколько крутоват характером и болезненно жаден, и, если помнишь, в истеричном буйстве два дня не посещал школу. И вот однажды, лаская ладошкой внутренности носка, я почувствовал, что мой палец, а вслед за ним и всю руку, засасывает в носок, затягивает прямо туда – в раскрывающиеся веером глубины!.. Не понимаю, почему я не испугался и не закричал просьбу о помощи, а вовсе наоборот: поддался затягиванию, всосался в носок всем телом, даже проплыл с некоторой облачной вальяжностью по колючим шерстяным глубинам, а затем полетел по внезапной извилистой трубе с бешеной скоростью и очутился в сказочном царстве с двумя пряничными теремами и узорчатой золотой каретой, которую возили по кругу двенадцать единорогов.
- Сколько??
- Двенадцать, Филушка. А в карете я нашёл царицу-лебедь, и красоты она была необычайной.
- Погоди... Так царица или лебедь?..
- И царица, и лебедь. Филушка, не я напридумывал сто веков назад эти сказочные каверзы, и я не виноват, что они во мне мутируют.
- Ну, допустим, что ты не виноват, Пехтерев. А дальше что?..
- Любовь дисциплинирует механизм детской доверчивости, поэтому я женился на царице-лебеде, получил в приданое миллион наличными, процарствовал без малого сто лет, а когда надоело, то произнёс волшебное слово и вылез из носочка обратно. А вылез таким же маленьким мальчиком, каким и влез, будто ни секунды не прошло за это сказочное время. Всё это со мной приключилось взаправду.
- Вон оно что!..
Более всего в рассказе Пехтерева меня заинтересовала, естественно, не смутная царица-лебедь, а возможность получить в приданое миллион. Поэтому я сразу поверил в рассказ Пехтерева, а, поверив, с тревожным любопытством заглянул в странно-бурое нутро пехтеревского шерстяного носка. И вдруг, на самом деле, с бешеной скоростью засосался в его внутренности, был заброшен в извилистую трубу и поддался стремительному полёту, едва уворачиваясь от внезапных дощечек и затрещин. Левому боку особенно больно досталось, я до сих пор не могу спать на левом боку, и очень злюсь на судьбу за это. Потом я был вынужден резко притормозить у знака ограничения скорости, а затем мне навстречу выкатился Чехардач и приказал заворачивать назад.
Видок Чехардач имел никудышный, отбоярившийся: фингал под глазом, одна нога длинней другой, на шее, на бельевой верёвочке, болтались чехардачевы челюсти. Короткие прокуренные пальцы Чехардача чешуились горчичной желтизной. Папироска дымится.
- Вали давай домой, пока щелбанов не заценил! – пригрозил он мне. – Прямо в лобешник твой вмажу!..  Приедешь домой, тебя сразу в морге проштемпелируют!..
- Ну, Чехардач, миленький. – заканючил я. – Почему ты не хочешь пропустить меня в сказочное царство?.. Если боишься, что я насовсем женюсь на царице-лебеде, то не бойся: я только на пару минуток женюсь, получу в приданое свой миллион и умотаю обратно. А, Чехардач?..
- Ничего такого я не боюсь. Но нету больше нашего сказочного царства, а на пустяках из сказочной кандейки я бы тебе не посоветовал жениться.
- Как нету царства? – всполошился я. – Куда оно подевалось?
- Ты про мухобойку что-нибудь слыхал?.. Ну вот, довелось и нам услышать. Налетела забияка-мухобойка замельтешила укокошиной резиновой, и нынче у нас вместо расписных теремов – два списанных железнодорожных вагона ржавеют на запасных путях, а по безлюдным проспектам докука шлондается в полном неглиже.
- Это стопудово не наша мухобойка, Чехардач! – схватился я за голову. – Заграничная зараза!.. Стопудово, мы тут не причём!..
- Единороги на шашлыки съедены, карету в Эрмитаж украли, гусли-самогуды в саксофон перелопатили, а от него до ножа – сам знаешь – один шаг: вот теремные гусляры друг дружку и перерезали. – тасует Чехардач превратности судьбы. – А мухобойка на прощание раскланялась: чао-какао, говорит, ещё встретимся на карточных фокусах!.. И сгинула.
Я очень ярко представил себе случившуюся катастрофу и оттого не очень поверил в её правдивость. Если я такой умный ребёнок, то Чехардач наверняка салазки загибает. Или сам чего-то не понял, а теперь другим мозги путаницей выносит.
- Погоди-ка. – прошу я. – Ты вот мухобойку обвинять принялся, а, быть может, у вас кино снимали? По заказу государственного комитета по кинематографии?
- Про кино я тоже маленько воображал, ходил-выискивал режиссёрскую будку. А царица-лебедь мне и говорит: не ищи, мой друг, художественных форм, а приноравливайся к тем продуктам, из которых нам теперь до конца века не выползти: тщета и забвение.
- Значит, жива царица-лебедь? – обрадовался я.
- Жива кралечка, что с ней сделается…
- Ну, Чехардач, миленький, вот бы мне и жениться на ней. Я мальчик проворный и в долгий ящик не откладываемый.
- Оно и заметно, что проворный. – усмехнулся Чехардач. – Да я сам решил на царице-лебеди жениться, тоже ведь жилы набухают.
Это с такой-то челюстью в женихи собрался!
- Челюсть моя и в правду двояка, но это временная неимущественность. – аккуратно потряс за верёвочку Чехардач. – Есть у меня такой клей скипидарный, который в миг челюсть во рту заклеит и до самой свадьбы держать будет крепко-накрепко. Много ли женихов с чудесным клеем нонеча по девкам шастают?
Это так и есть злободневная проблема: мало женихов со скипидарным клеем на свет божий без стеснения высовывается. Понимал Чехардач, чем в соблазн привести аккуратно восторгающихся девиц. Но вдруг он гулко покряхтел, сморщил мордочку и пятнами поблёкнул. Спину ломит у Чехардача с обеда, невмоготу ломит.
- Что такое? – я хитро улыбнулся. – Спина болит?
- Ужас как болит... У тебя, Филушка, – спросил Чехардач. – случайно нет знакомых докторов, чтоб таких, как я, лечили?
- Спина ломит невмоготу? – ахнул я. – А зачем знакомых докторов искать, если я сам лечу Чехардачей от всех болезней, а от спины тем более?!
- Правда?
- Да куда правдивей! Хочешь, чтоб я тебя вылечил?
- Вот уж будь добр, Филушка, вылечи меня поскорей. Рубашку снимать?
- Не надо. – я строго, будто заправский доктор, осмотрел чехардачев язык, пощупал пульс и измерил на глазок давление.
- Нормальное? – шёпотом спросил Чехардач.
- Семь на восемь. – сказал я и принялся Чехардача лечить.
Вытащил из аптечки язву двенадцатиперстной кишки и запихнул её в Чехардача, стараясь замотать крепкими узлами, чтоб она не вырвалась обратно.
- Очень прекрасно и очень вкусно. – похвалил лечение Чехардач. – В шерстяном носке меня ещё никогда так вкусно не лечили. Поковыряй-ка, Филушка, вот здесь – подле печёнки – а то замусорилось, и язве трудно пролезать.
Я, конечно, поковырял, но мне пришлось не по душе подозрительное расположение Чехардача к каверзным процедурам.
- Откуда ты знаешь, где докторам можно у Чехардачей ковырять, а где нельзя? – возмутился я. – Мешаешь только своей болтовнёй. Ложись давай на кушетку!..
Чехардач смиренно лёг.
- Скороговорки умеешь глазами выжмуривать?
Чехардач сказал, что умеет, но лишь матерные. Я сказал, что матерных не надо, лучше пустые абзацы выжмуривать. Чехардач согласился на абзацы в кавычках. Я одобрил всякие такие кавычки, поскольку с детской нравственностью у меня до сих пор был полный порядок. Чехардач сказал, что, глядя на меня, только и приходится думать, что о преимуществах детской нравственности. Я сказал, что б он не насмехался надо мной, поскольку на его насмехушки не купишь красной телушки, а купишь пёструю, да и ту бесхвостую!..
Затем я достал из аптечки дырявый контрабас, включил его на полную громкость и подставил прямо к уху замлевшего Чехардача:
- Нравится?
- Ах вы, вивальди-матушки! – затрепетал Чехардач. – Весьма нравится!..
Мировая гармония обстоятельно просачивалась в его маленькую, никчёмно-войлочную душу, перетряхивала зашифрованные шуры-муры и клеточные кацавейки, пыталась вымарать из памяти прекрасный образ царицы-лебедя и рисовала на его месте тощеватый круп савраски.
- «Я упал возле ног вороного коня, и закрыл свои карие очи... – стыдливо пропел Чехардач. – Ты, конёк вороной, передай дорогой, что я честно погиб за рабочих!..»
Это бы всё и хорошо, но спина Чехардача не вылечивалась. Мировая гармония, с ужимками пойманной за руку шарлатанки, выползла из неприветливой чехардачевой души, стыдливо покосилась в мою сторону и медленно растворилась в пустоте. Контрабас зевнул роскошной дырой и в миг заснул судьбой-индейкой. Концерт окончен.
- Ответил бы ты мне, Чехардач, почему не возможно долечить тебя до смерти, а царицу-лебедь себе в жёны взять? – я совсем устало и с бледным свечением над головой присел на кушетку. – Целый день вылечиваю тебя, с ног сбился, а ты как… прости, Чехардач, за откровенность, но ты как собака на сене: и сам не ам, и другому не дам!
- Филушка. – лукаво щурится Чехардач. – Я сильнее всех твоих подлючестей и обид. Каждый новый день для каждого с малой минутки начинается – и для тебя тоже. Взрослей и женись на копеечках!..
- На каких копеечках?..
- На старушках, на богатеньких!..
Попробовал я отругнуться в ответ, но тут чудо закончилось, и я стремительно выскользнул из шерстяного носка. Ойкнул от сопливой боли и спрыгнул на родную землю, еле-еле удержав равновесие. Без всяких намёков на миллион в приданое.
- Нагулялся, Филушка? – съязвил мальчик Пехтерев, отнимая у меня тёплый носок. – Вот больше ни разу с тобой своими чудесами не поделюсь.
- Нагулялся. – буркнул я. – Дураков каких-то заселили в твоём носке – жить мешают нормальным людям.
- Сим и бытийствуй! – смачно плюнул сквозь зубы мальчик Пехтерев и хлопнул меня по плечу. – И те, кто не с нами – всё равно сидят в нас.
- Ладно, падла, – говорю. – философией твоей я наелся. Будешь должен миллион. Учти: ставлю на счётчик!..
До сих пор не могу найти этого самого Пехтерева. Сгинул без следа. Только шерстяной носок на полу оставил.
   
            

ЗАДАЧА – НЕ ЗАГРЕМЕТЬ

Не близко и не далеко, а там, где небо протекло, замутилось молоко, задолбило долото – в тех самых краях жил-был мужичок. Не холостой и не поддатый, а какой-то прыщеватый, толчёт в башке чересполосицей, а мелет всё подряд. Сам красавец из себя, очи пламенем горят, брови дугами елозят – утром вечера мудрёней, но вот нос с кривулю вымахал, людям на смех. Народ – обормот – на толпу один рот, да вот одной тряпкой никак не заткнёшь. Злоязычный-то люд издавна бодат да хулой богат, кого с мылом простирнёт – того и песком накрахмалит: зачем, дескать, кривулей своей столбы не корчуешь? почему носярой крючковатой за луну не цепляешься? гляньте-ка, дескать, мужики, посмотрите: экий ветрище-то с чихом пошумыркал!.. Ну, а мужичок-то наш был скромен, едва ли не домостроен, от нежданных воздухов нос воротил и в ноздрях кусты выращивал. Вроде даже типа рододендронов чего-то там, в меру симпатичное. И с кривулями носатыми человеки живут; неудобно, но правильно. А обижать зачем? Эх вы, язвы!..
И у этого мужичка дружок был. Так себе дружок, неразлей-воды не пробовал: Покусаев его фамилия. Фамилия-то не древних узоров, а выдуманная фельдшером нашим – Киприяном Акимычем, завсегда уважаемым нами человеком. Когда Киприян Акимыч младенца от лона материнского оторвал, тот и куснул фельдшера за палец. Тогда Киприян Акимыч обозлиться не соизволил, а сказал, как будто торт бисквитный скушал неспеша: получаешься ты, братец новорождённый, натуральный Покусаев!.. Так с тех пор и прозвали сиротинку Покусаевым (он с того же дня приспособился сиротинкой жить, мамка убёгла куда-то), а фельдшер вроде как усыновил мальчика, да вскорости околел. А другим благодетелям некогда было за ребятёнком следить, пустили дело на самотёк.
Некогда. Все работают где-то, пашут. Работнички-то тоже.
Вот подрос Покусаев и принялся воровать, а уворованным спекулировать. «Подходи, налетай, – на базар придёт и орёт. – шубу с шапкой покупай! продаю за что продам, да вдобавок наподдам!» И от покупателей, между прочим, отбою нет, истые хваты. Продавец-то фортеля один за другим выкидывает, а шустрыми ручонками покупателю в загашник лезет, ассигнации в свои фондовые горшки перемещает. За год-другой и прифрантился смазливо, обабился настырно. В смысле: дозволения от женского пола стал часто получать. Окобелился персонально – вот!..
Но большое городское начальство себе на ум взяло чреватость воровской везухи, приманку подбросило и споймало сироту. Он-то в добровольном окрылении в постель к бабе сунулся, а она ему оттуда пистолетку: руки вверх!.. Поднял, делать нечего.
В острог довезли сразу, не мешкая, бросили в самую тёмную из темниц, только тут он руки и опустил. Насупился.
А начальство ему:
- Сиди, – наказывают. – до масштабов бесконечности. Чахни во всю мочь и не воруй у тщеты. Тюрьма будет твой дом родной.
Потому как перевоспитывать этакую образину поздно, генетику за одно «спасибо» не стушуешь – вот и пускай сидит. Пускай на тюремной решётке клеточки пересчитывает – вдруг одной не хватает!..
А Покусаев бумажонку раздобыл и носатому мужичку письмо написал. Тому самому мужичку, про которого я, помните, в самом начале сказал «жил-был». Вот он и жил-был себе на здоровье. А Покусаев ему письмо через запятые пишет.
«Так и так, дескать, пишу вам до востребования, в одно ухо влетает – из другого вылетает. Умыкнул пилу из одного тюремного места и теперь решётку по ночам пилю. Когда убегать буду, ты помоги чем можешь. Это ведь женщин мы меняем без всякого сожаления, а если другом однажды обзавёлся, то это навсегда…  Да!.. кстати… смородиновой заварки пришли пачечку, а то тут хрен знает чем потчуют… эмблематически, можно сказать, к пропитанию подходят!.. Ладненько, прощевать извольте, наше вам с кисточкой!»
Вот так получается. Вот и живёт-бывёт себе человек, а ему такое письмо по бесплатной почте доставляют: нишкни.
- Чем же я зараз другу помогу? – корячится носатый мужичок. – Вот кабы пистолетку взять да перестрелять тюремную свору – вот тогда бы помощь зараз была. А так я что могу?
А так – лопухи в смородину выкрасил, упаковал в картонку и в острог послал. Ну и баранок тоже. С тмином, кажется.
- Иного дружка до слёз бывает жалко, ежели его в застенок упекают. – деликатно говорит мужичок. – Хотя, конечно, жалко – оно у пчёлки, здесь я очень хорошо образован. Но друга надо выручать. Надо мне как-то с пистолеткой быть наверняка в урочный час.
И купил он-таки пистолетку, освирепел маленько и побежал к тюрьме тараторить. Пистолетка-то тоже довольна, с радостью бежит: в ней пульки давно госпиталей доискиваются. Тра-та-та!!
Притулилась наша тюрьма у тихой речки, солнышку в самый зад упирается и рыбками журчит, а природа местным птичкам покою не даёт. Поклёвы-то весьма славные по округе разбросаны, окститесь: и просо, и овсы, и мошкара двугривенная. И собачка соседняя от себя скромное приветствие спакостила – жить пузато можно, лишь бы пузо без конца трудилось.
Расселись тюремные мазурики по нарам, затрещины от колорита собирают… охламоны!.. Леонтий Колунов тремя валетами банк сорвал, папаша Утков опосля процедуры импичмента всхлипывает и штаны натягивает, малолетний Шаркунов обучает пожилых товарищей молодёжной фонетике: азы да буки, шишечки-иголочки… ду ест спит инглиш, как говорится… А тут гром среди ясного неба! тра-та-та!!
Носатый из пистолетки распирается, мир хижинам – война дворцам.
- Отец родной. – кричат ему из тюрьмы. – Побойся иносказаний, покляпый ты человек, нашёл место где стрелять.
Среди бела дня… да ещё и в субботу, завтра выходной… тра-та-та!!
Покусаев догадался, что пришёл его урочный час, на пилу насел со всей силой, решётку изломал и сбежал. Пятки на солнце сверкали – многие видели, не дадут соврать. А пока бежал, успел шепнуть носатому мужичку про сговор: что вот, мол, надо встретиться у бабы Люси и обмозговать пребывание парий на грешной земле. Трудовым потом нонеча много не заработаешь.
- От работы-то, – говорит Покусаев. – кони дохнут.
Это верно. Не успеваешь тому поражаться, заглядывая на ипподром.
И бежит Покусаев из тюрьмы – земля дрожит. Все народные приметы запутал. У нас ведь как прилюдно примечается: гром при северном ветре – значит, к мокроте в мелколесье; дрожь в коленках при южном сквозняке – к сухоте во хмелю; а ежели гром с дрожью перепихиваются – значит, искажение статистических данных разъярилось и требует повышение нравственного климата. Вот теперь, при покусаевском земнодрожании попробуй и разбери: кого по осени на кол сажать, а кого в июле для просушки на осину вешать?..
А носатый наш мужичок невзначай от тюрьмы отполз, пистолетку в мухоморах потопил и примчался куда ноги принесли. Видит впопыхах: дом – не дом, а стена и балкон; под балконом скамья, под скамьёй скулит свинья; свинья-мамаша аж всех свиней краше, через каждый часок отползает за кусток; чудит зело натурой – мадам, прям, Помпадура!.. Весело стало мужичку носатому, изобразил физиономией Вакха – похож, похож!.. А разуй глаза да обуй ноги: баба Люся тебя в гости ждёт. Да не только тебя.
Покусаев вскорости сюда же припёрся инкогнитом, бабе Люсе поклон отбил. А та нарумянилась, набелилась, брови себе подсурьмила. Да один хер – замуж никто не берёт.
- Ну, – лудит Покусаев дружка носатого, спуску не даёт. – пойдёшь со мной грабить и воровать? Говори через «не могу».
- Уволь, Покусаев, не гожусь я на это доброе дело. – отнекивается мужичок. – Где тут, во всём этом, комфорт? А нету комфорта!
- Брось, брось мне поперёк говорить. – втемяшивает бремя Покусаев. – Сам же давеча соглашался с мыслью социопата, что от работы кони дохнут. Усугуби: соглашался ты с этим или нет?
- Соглашался.
- Ну, так если мы не кони, то пойдём грабить и убивать. Приведу тебе простой пример, наскребу из заначки: некоего Василия Андреича ограбили три раза! Первый раз ограбили на шесть рублей, во-второй раз выклянчили шесть с полтиной, а на третий раз всего обрамления лишили, то есть: портков и пальта!.. Нынче Василий Андреич в богадельне недругов шпыняет, а грабители, не нуждаясь ни в деньгах ни в портках, поехали на отдых в Канны!.. Завидно?
- Завидно. – говорит носатый.
- Вот и учись уму-разуму, пока я жив.
- А если, окромя портков, туфли приспит на ногах носить? – интересуется баба Люся.
- А если в туфлях нужда появится – то пожалуйте вам, смотрите: студент Бублин из пивнушки идёт в модных туфлях, мычит что-то про склизкие сократовские кочки!..
Ну, грабанули студента Бублина, отдали евонные туфли бабе Люсе. Та довольна-предовольна.
- Да вот всё равно боязно грабить и убивать. – печалится носатый мужичок. – Если, конечно, уважительного замысла не стяжать.
- А замысел мой таков. – Покусаев достал ножичек и принялся на скамейке планы царапать. – Садимся мы на самолёт, летим оболтусами до наступления ночи, а затем бомбы из мешков вытряхиваем и требуем, чтоб самолёт летел в Чапыжи. Так?
И билеты самолётные на скамейке выцарапал, и сам самолёт рядышком с крылами обшлёпанными, а по бокам окошечки… а в левом окошечке у хвоста, кого это мы видим?.. а самого Покусаева, с позволенья сказать, и видим!.. нарядный такой, канареечный, кепка набекрень!.. ой, девкам такой парень на загляденье, жалко девок-то!!
- А на кой нам в Чапыжи? – еле-еле охмуряется носатый мужичок, еле-еле душа в теле. – Или в нашем городе для грабительского воровства натур не хватает?
- В Чапыжах, – говорит Покусаев. – раньше нашего кали-юга кончается, скоро кончится. И наступит там тогда эра изобилия; Чапыжи, братец, это креативно. А русские натуры-то твои здешние – на что они?..
- Ну, как на что!.. Есть баба Люся, а есть дворничиха Анфисушка. Можно пользоваться вдосталь.
- Стезя у тебя, что ли, такая?..
- Стезя.
- И как её соотнести с окончанием кали-юги?
- Ежели всё окончится бардаком, то Анфисушка подметёт подчистую. У ней метла есть.
- Дурень ты, братец. Понятие изобилия не любит мётел. Сундуки любит и сберегательные банки.
- Видно, и правда дурень. – печалится носатый.
Ладно, делать нечего, пришлось носатому мужичку на Чапыжи согласиться. Приценился к тому плану, что на скамейке выцарапан, запомнил наизусть и пошёл с семьёй прощаться. Дальше прихожей в дом не идёт, у дверей бормочет. На заработки, мол, ухожу: пеньку там добывать да меж кисельных берегов реки молочные пускать… Дурит жене мозги. А жена видит, что он не один пришёл, а с Покусаевым и бабой Люсей. Жена ягодкой сонной забарахталась, говорит: понятно, мол, что за заработки на киселях!.. Ну, а ежели понятно, то и прощайте с миром, любезная Екатерина Матвеевна, не поминайте лихом. Дворничихе Анфисушке передавайте привет.
Почти об том же самом Покусаев и говорил: стезя!..
Ладно, вот они сели на самолёт, а бомбы пока спрятали. Сели и полетели. Вначале хоть какие-никакие пейзажи за окнами показывали – сараи да лужи, фуражки с сапогами, лай собак, погоня за кем-то – а после ничего интересного показывать не стали, облаков как грязи напустили. Натуральная скукота и атмосфера всмятку. Развлекайтесь, мол, сами с собой, граждане пассажиры, хоть до упаду.
Долго ли, коротко ли, но наступила в самолёте ночь, и Покусаев бомбу распаковал, стюардеске показывает:
- Сечёшь фишку, дескать?.. Соображаешь, наши террористические склонности?
- До сих пор не дурой родилась. – говорит стюардеска. – Соображаю. Куда летим?
- Крути руль в Чапыжи, тут недалеко.
- Ну-у. – разочаровалась стюардеска. – Баловство одно.
А пассажиры услышали, что в Чапыжи полетели, а не в Тетерино, и так закричали громко, что распоясались в каком-то смысле:
- Безобразие! – заклинькали из кресел. – Разве можно народонаселение посредственными вещами мурыжить? Лучше бы крапивой выпороли и в угол поставили, честное слово!..
- А я ещё в аэропорту своей жене говорил: нет в стране борьбы с преступностью! менты в отделениях семечки лущат вместо того, чтоб по хазам копошиться!.. А бандиты по самолётам летают.
- Где бандиты?
- Вот бандиты! И греха на них нет, вот как получается!
- Дайте, я хоть погляжу, подпустите ближе… Точно, братцы-пассажиры, нет на них греха, как есть – нет!..
Нелёгкая доля выпала и командиру экипажа, прямо вдрызг доля. Щиплет усики протабаченные, ковыряет в затылке – ищет, позволю себе заметить, залихватского героизма, и распространяет вокруг мозгового центра горючие пары.
- Я лететь всегда горазд. – говорит, словно ласковых подзатыльников отвешивает. – Но зачем лететь в Чапыжи – убей бог, не понимаю. Кали-юга ещё не скоро кончится, а нож в спину раздобыть в Чапыжах можно запросто.
- Точно. – говорит стюардеска. – Помните дядю Саню?
- Кто не помнит дядю Саню! Шесть ножей в спине из Чапыжей приволок на борт, а ныне на ваганьковом кладбище удобряет семейные реликвии. Поверьте честному слову российского лётчика.
- Извиняюсь за осечку. – хмурится Покусаев. – Если вы нас заверяете насчёт бардака в Чапыжах, то я беру свои намерения обратно. Тогда мы снова в Тетерино летим. Там-то народ без ножей?
- Рай земной. – улыбаются лётчики всем составом. Зубы аж кораллы.
Ладно, полетели в Тетерино. За ножи тамошние я отвечать не имею способностей, а вот семейных реликвий повсюду навалом. Семья – она сиречь харизматичный образ общества, даже его двигательная система и охранный механизм. Мы для того следим за семейными возможностями и устоями, для того запугиваем их манифестированным недрёманым оком, дабы изъянец обожествления личности не выпирал прилюдно, и дабы сладостный талант к воспроизведению себе подобных передавался из поколения в поколение, и не требовал благоприятных политических условий. А проще, но стыдливей сказать: не зацикливался на конституционных условностях!.. Ибо, где же мы жизнь хорошую видели, жуки такие?.. Летим, знай себе, и помалкиваем.
- Ну, пройдохи чапыжинские. – сердится Покусаев. – Родину позорят – вот что особенно подло!..
- Мельчает человек. – грустит баба Люся. – Хуже насекомой становится.
А дальше вышло так, что покурил командир экипажа папироску, стряхнул пепелок на улицу, да и усмотрел на панели управления самолётом некий диковинный прибор. До сих пор он и не пригодился не разу – и пёс бы с ним, но нынче обстоятельства зловещи. Стрелка-то в приборе кружится излишне прытко, кураж сплетает из угла в угол. Чаво?..
- Представьте себе! – ткнул пальцем в стрелку командир экипажа. – Ты откуда взялась такая вертлявая? Ну-ка, лётчики, кто из вас самый умный, говори, что это за прибор?..
- Не нашего поля ягодка. – говорит самый умный. – Но чую, что припекает.
А остальные молчат, супятся. Правды уж теперь не скроешь: ни у кого не задался сегодняшний денёк. То бомба, то Чапыжи, то коньяк несвежий.
- Может, у пассажиров спросить, если кто знает? – предлагает стюардеска.
Пошли у пассажиров спрашивать, не зазорно. У всех по очереди спросили, а никто воздухоплавательных абстракций не понимает, всем спасибо. Кукожился пиявкой на заднем ряду профессор из аграрного министерства – его в Тетерино усыпальница дожидалась – но он от самой земли лыка не вязал. «Повыгребли мою научную насущность, подлецы! На одних дрожжах былого держусь!» – с нежной горечью сообщил он пассажирам.
- С бомбой-то мне как поступить? – суетиться Покусаев. – Выключить что ли?
А его уже и не слушают всем пофик. Цирк уехал – а клоуны остались. Столпились пассажиры в кабине самолёта и диковинный прибор советами пахтают: а ежели самолёт против ветра развернуть?  а коли монтировочкой шандарахнуть слегка?.. Волнуются, переругиваются несваренным горохом, а на семь бед один ответ: ума нет – не купишь. Аварийная потеха.
Вот только в самолётной кочегарке уютно и пригоже. Сидят потрёпанные Лизун, Суседушко да Кикимора на угольках, сарафаны времени обрамляют.
- Не зевай, Савелий Захарыч, не облизывай горлышко, а по новой разливай. – весело ворчит Суседушко. – Чего стаканы-то не мытые принесла, Кикимора?.. Ух, довела себя бабёнка до ящика Пандоры: неумёха-растрепуха этакая!
- Нет, нет, не шуткуй бузяво, Марк Гордеич, я зевать не стремлюсь. – торопится разлить спиртное хлюпенький Лизун. – Подставляй-ка лохань, я её засыплю до верху… А! А! руки-то трясутся у тебя, Марк Гордеич! с чего бы ты был такой хворый, а?
- Да, ей-ей, врёшь ты всё, Савелий Захарыч, не трясутся мои руки, примерещилось тебе. А если чуток и потряслись, то это от качки вдруг: укачивает самолёт в воздушных ямах – жуть как.
- Пей, пей, Марк Гордеич. Я шучу для настроения, а, знамо дело, самолёт укачивает. Нешто падаем?
- Ей-ей, падаем! ловко ты событие подметил, Савелий Захарыч!.. твоё здоровье…
- Падаем, милостивцы! На помощь! – тут очухнулась Кикимора, напужалась.
Стрелка-то на диковинном приборе, оказывается, за кочегарные дела отвечала. А как поломалась, так кочегарка работать перестала, самолёт пошёл вниз.
Зашибись.
- Ну, братцы пассажиры. – говорит командир экипажа. – раз такое дело, то я не знаю, как нам спастись. Давайте богу помолимся.
- А вот если бы, – говорит Покусаев всему самолёту. – если бы прицепить наш самолёт к небу, то он бы точно не упал. Только покрепче бы прицепить.
Все в самолёте точно так и думают. Если бы, говорят, прицепить покрепче, то задача не загреметь – считай, что выполнена. И носатый мужичок того же мнения.
- Но. – баба Люся соображалку подключила. – Технику бы нам надо приспособительную, чтоб за небо цепляться.
- А нос? – мудрит Покусаев.
- Какой нос?
- Да вот у мужичка, другана моего, длинная кривуля торчит между глаз! Её-то и можно приспособить цеплялкой за небо!
И все в самолёте поддакивают обалдело: действительно, кривуля удачна, зря ты, мужичок, до сих пор из себя паву корчил.
- Кривуля-то, положим, удачна. – сумерничает мужичок. – Да за какой сук в небе ей цепляться? В небе суков не положено – их и нет.
- А метла дворничихи Анфисушки? Взять её и заткнуть в облачный сугроб, а ты сам за деревяху метёльную носом цепляйся. Выдержит, ёлки-моталки.
- Да где же нам, в самолёте, отыскать дворничиху Анфисушку? – не понимает мужичок.
- Да здесь она, с нами. – улыбается Покусаев. – Я её в багажном отделении спрятал. Думал, для тебя сюрприз сделать, как в Чапыжи прилетим.
И дворничиха Анфисушка тут как тут. Вылезает из багажного отделения.
- Вам метла с чем? – спрашивает. – У меня двух видов.
- Это каких? – дивится баба Люся.
- Одна с дубовыми раструбами и швыдким махом, а другая с ледяным берёзовым закусем-запахом.
А кашка небесная за окнами самолёта гуляет наваристым студнем – словно заполярной оморочью дышит, почти что снежным комом налипается. Кашка пузырится, клокливо каракулится, а кушать её некому – небесные едоки с коликами в подбрюшинах маются. Увезли всех ангелов в больничку.
Командир экипажа на мётлы дворничихи Анфисушки посмотрел, но от пользы их отказался напрочь: увы, но дубовую поломать в небесной каше жалко, и закусочную лишиться напрочь грустно!.. Надо что-то другое думать.
- А слушай-ка, Кикимора. – говорит Марк Гордеич, аж сердце захолонуло. – Ты же от природы худая, будто жердь осиновая, наверняка и прочная?..
- Прочная… ну?..
- И не нукай, не запрягла. Раз ты такая жердь прочная, то давай, мы тебя воткнём в облачный сугроб. А я тебя за ноги ухвачу – и мы оба шестом первостатейным вытянемся, ей-ей. Для пущей длинноты и Савелий Захарыч за мои ноги ухватится, и вот этакой суковиной небывалой мы будем в небе гвоздевать. Цепляйся, дескать, за нас, мужичок носатый!..
- Эх, хитрован! – улыбнулась Кикимора мякло.
- А то! Мужичок-то ежели своей кривулей прицепится покрепче, то не даст самолёту в прах упасть – нам благодать по жизни обеспечена! Повоюем ещё, братцы-фольклористы!
- И верно. – соглашается Савелий Захарыч. – Вот говорят, что русский чудомудр нерешителен и труслив. Вражьи наветы это – теперь буду знать.
Тут они все втроём – как было сказано – к облаку загвоздевались, а мужичок (всё тот же мужичок нашенский, всё с которым я по сказке плутаю, который где-то там в начале «жил-был» и в ус не дул), а мужичок носом за загвоздёвку эту невероятную и зацепился. А его самого покрепче к самолёту привязали. И хорошо повис наш самолёт на Кикиморе с Суседушкой да Лизуном, не падает на землю.
Баба Люся с дворничихой Анфисушкой наловчились водку прямо из стаканчиков заливать во рты Лизуну и Суседушке с Кикиморой. В час по чайной ложке. В полчаса – по пол-литра. И мужичка носатого иногда поили, а чего ж не поить?.. По его грехам – ему и расплата, но заботиться об человеке никто не запрещает… Главная задача, для каждого гражданина земли – на эту самую землю шибко не загреметь!..
Вот так и висит самолёт на небе уж который год. Пассажиры, вроде, не скучают. Великого недоумения от земных собратьев не слышат, а тосковать по прежним исполинам, а уж тем более по запертым острогам, ни в коем случае не собираются Нахрен, знаете ли, им это надо.
А на тот случай, если мужичок вскоре подустанет, все пассажиры у себя носы щипками повытягивали и в крюки погнули – ничего, подменим родного работягу, если подустанет. Ведь что хорошо случилось: такая занимательная дружба у пассажиров между собой завязалась! такая дружба!.. Из Покусаева человека сделали!!
А вы говорите… да…

            
ТРИ ДОЧЕРИ

Жила-была одна молодая супружеская пара. Муж да жена. Жена домашним хозяйством занималась, рукодельничала потихоньку, а муж работал на заводе. Сидел в конструкторском бюро, придумывал некие новые механизмы. Для облегчения массового труда граждан. Уважаемым человеком был, несмотря на свои молодые годы
Но вот однажды он пришёл с работы без одной руки. Пальто снял, а руки нет. Жена спрашивает:
- А где, Дормидон Селифонтьевич, твоя правая рука?
Тот говорит, что вроде только что была здесь, а куда теперь подевалась, не знает. Ну, ладно.
Прошёл ещё день, и возвращается этот муж с работы домой, но уже без другой руки.
- Опять двадцать пять! – ругается жена. – Скажи на милость, где твоя левая рука?.. Ты у меня из непьющих вроде, не шляешься где попало. Значит, не мог руку пропить.
Тот говорит, что не мог, поскольку из непьющих. Но, говорит, наверное, где-то потерял руку. Ничего, найдётся.
И, конечно, наступает следующий день, и возвращается муж с работы без головы. Шея на туловище есть. Прыщик на шее есть – весьма такого знакомого и неприятного вида. А головы нет. Главное, что супруга сердится просто невыносимым образом, хочет узнать, что с головой случилось. А тот ничего сказать не может. Топчется недоумённо на месте.
Казалось бы, настал тот самый момент, когда надо в колокола звонить и милицию на помощь звать. Но молодая супруга от этих государственных дел далека была. Многого не понимала по необразованности. Мало ли, думала, может, сейчас так принято, чтоб мужики были без рук и без голов. Главное, чтоб *** стоял и деньги были.
И на следующий день пошёл мужик опять на работу, и возвращается, как обычно, к вечеру, и ничего дополнительного, вроде бы, не лишился. Ноги есть. Пузико есть. Да только, когда молодая жена, в кровать его затащила, да штаны сняла, то увидела, что как раз *** и нет. Даже ни малейшего намёка.
- Ну, это, – говорит. – совсем безобразие. Я этого дела так не оставлю.
И заперла мужнино тело в шкаф, чтоб никуда не делось. А сама, на следующий день, пошла на завод, в конструкторское бюро.
- Объясните, – говорит. – мне, пожалуйста, какие странности происходят с моим мужем.
А те помалкивают стыдливо. Сами ничего понять не могут. Директор завода говорит, что у мужика, возможно, генетическое заболевание такое. Что, возможно, если его полечить, то руки с головой когда-нибудь снова отрастут.
- А ***? – спрашивает жена.
- Что – ***?? – не догадывается директор.
- А *** заново отрастёт?
- Про это я не знаю. – краснеет директор. – Если очень *** хочется, то мы можем вам на токарном станке чего-нибудь похожее изготовить. Пользуйтесь на здоровье.
- Давайте так. – говорит жена.
Тут в конструкторском бюро сразу шум поднялся, рабочий процесс пошёл. Очень быстро чертежи придумали, начертили и лучшему заводскому токарю задание поставили. Сказали, что надо штуковину изготовить деликатного свойства, но очень необходимую. Для гармонии семейной жизни. Ещё попросили изготовить всё это дело побыстрей. Поскольку, дама нервничает слишком.
Ну, тот не стал перечить начальству, а покумекал своё, и за полчаса выточил на станке ***. Отдал жене. Не своей жене, а Дормидона Селифонтьевича. Впрочем, своей жене, на всякий случай, тоже такой сделал втихаря. Мало ли, пригодится.
Конечно, жена поспешила домой. Вытащила из шкафа мужнино тело, примотала там как-то *** на нужное место и принялась любовью заниматься. Занималась день, занималась другой, и дозанималась до того, что забеременела. И даже родила вскоре троих дочерей. Сначала одну, потом другую, потом третью. Стала воспитывать, делать нечего.
Годы идут, жена целыми днями на работе пропадает, чтоб дочерей прокормить. Те выросли потихоньку, в школу пошли, и учатся на отлично. В кружок бальных танцев ходят. Стихи Есенина наизусть читают. Не все, конечно, а избранные, из сборника, выпущенным издательством «Детская Литература». И эти же самые стихи вслух замечательно читают. Вот про «до свиданья, друг мой, до свиданья» особенно хорошо у них получалось читать, когда хором. Замечательные девочки выросли, и все ими нахвалиться не могут. И сами они бесконечно рады своей юной стремительной жизни, да вот про родного отца ничего не знают.
Мамаша-то решила ничего не рассказывать про отца, про то, что он в шкафу сидит. Без рук, без головы, без значительной целеустремлённости в жизни. Шкаф крепко-накрепко заперла, ключ припрятала и сказала дочерям, чтоб ни за что на свете они не пробовали этот шкаф открыть. А запретный плод, как известно, сладок.
Вот одна дочь у шкафа вертится, прислушивается: чего такого там интересного?.. Вот другая по дверце постукивает, пошаркивает: отзовётся кто из шкафа или нет?.. Вот третья дочь щёлочку в шкафу нашла и острый ножичек в неё пропихивает: что будет?.. А вроде ничего и нет.
А мамка с работы возвращается домой, ужин на стол накрывает и не замечает, что у дочерей к шкафу такой интерес. Сама иногда заглядывает по ночам, гладит Дормидона Селифонтьевича по спине, спрашивает тихонько: как ты сам?.. А тот всё топчется на одном месте, да ненатуральным ***м лениво дрыгает. Видно, нелегко ему в неукомплектованном виде свои годы прожигать. Очень непросто с ним судьба-злодейка обошлась. Да делать нечего.
Но однажды три дочери собрались вместе, дождались, когда их маменька на пару дней укатит в санаторий-профилакторий, и решили как-нибудь открыть секретный шкаф. Просто не могут своё любопытство утихомирить. Невтерпёж совсем.
- Взламывать замки никто из нас не умеет. – говорит одна дочка. – Поэтому я предлагаю отодвинуть шкаф от стены, и посмотреть, что там сзади. Допустим, заднею панельку возможно отколупнуть как-нибудь. Может, она хлюпкими гвоздиками прибита, так мы гвоздики и отдерём. Есть у нас, в доме, гвоздодёр?
- Нет. – говорит другая дочка.
- А вот я сейчас в магазин сбегаю и куплю. – говорит третья.
И быстренько сбегала в магазин, купила гвоздодёр, смотрит что дальше будет. А дальше все трое взялись за шкаф с трёх сторон, поднатужились и отодвинули его от стены. И сразу убедились, что заднею панель можно гвоздодёром освободить и заглянуть вовнутрь. Что, конечно, с каждой минутой становилось очень интригующем занятием. Надо сказать, тут и сама природа словно бы подчинилась волнующему моменту и заворожила неким таинственным шуршанием в воздухе.
Первая дочка очень ловко гвоздодёром поковыряла, все гвоздики повытащила и увидела, что панелька с лёгкость от шкафа отвалилась. Смотрят все трое вовнутрь и видят, что там человечье тело хранится. Натуральное такое тело, голого мужского вида. Правда без рук, без головы и с искусственным ***м. А девочки до сих пор не знают, что это самый настоящий их родной отец – Дормидон Селифонтьевич. Просто увидели и подумали, что мамаша своего любовника зачем-то порешила насмерть, конечности отрезала и в шкаф спрятала. Принялись мамашу ругать, однако, стыдливый интерес к телу проявляют.
А Дормидон Селифонтьевич стоит тихонько, не шевелится. Потому как совестно ему перед юными девицами, да ещё и дочерями своими, в этаком паскудном виде пребывать.
- Мамаша наша не соображает, что делает. – заканючила старшая дочь, испереживалась вся. – Никак нельзя туловище без рук и головы прятать в шкафу. Хорошо, что вот мы постарались и нашли. А что было бы, если б кто-нибудь другой нашёл?
- Посадили бы в тюрьму мамашу. – говорит другая дочка. – Лет на сто. Наше правосудие гуманизмом не отличается.
А третья говорит, что надо мамашу выручать из такой возможной напасти, потому что мамаша сама не понимает, чего ей грозит. Потому что мамаша должного образования не получила.
- Давайте, – говорит. – потихоньку отнесём это туловище на кладбище, завернём в простынку и захороним где-нибудь.
- Совершенно верно ты мыслишь. – говорит первая дочка. – Сейчас как раз ночная пора, и никто нас не увидит, как мы по кладбищу туловище таскаем.
- Только вот что. – другая говорит. – Я успела заметить, что у *** на этом мужском теле совсем ненастоящий. Каким-то неизвестным талантливым мастером он был изготовлен, и этому умению я готова отдать свою похвалу. Жалко будет столь драгоценную вещь на кладбище уносить без проку. Давайте-ка *** для себя оставим. Мало ли, пригодится.
- Ну, давайте. – говорят другие дочери. На том и порешили.
Пока они тело Дормидона Селифонтьевича на кладбище несли, тот не шевельнулся даже и звука не проронил. Но как только они принялись его в какую-то яму закапывать и похоронные молебны напевать, то ногами замолотил со всей мочи и завыкобенился. А дочери напугались сразу до полусмерти, закричали благим матом, что, дескать, неслыханное дело творится, что нельзя мужским безголовым трупам за просто так оживать!.. И помчались прочь с кладбища, позабыв про всё на свете.
Прибежали домой, посидели некоторое время, чаю попили и вроде бы как успокоились. Достали *** из шкафа, нашли какую-то шкатулку малахитовую с шёлковой подушечкой, на неё *** положили, а саму шкатулку припрятали. Шкаф обратно заколотили гвоздиками, как раньше было, к стене поставили. Всё вроде бы обошлось. Пока, во всяком случае.
Но возвращается скоро мамаша из санатория, и не чует никакой беды. Здоровьем поправилась, причёску сменила на более модную. Вот, думает, сейчас девочки уйдут в школу учиться, а я Дормидона Селифонтьевича из шкафа достану и немного с ним позабавлюсь. Подчинюсь элементарным женским слабостям.
Так и сделала. Дочери позавтракали, пошкрябали вилками по тарелкам, родительнице ни в чём таком не признались и в школу ушли. Мамаша шкаф отпёрла, глянула: а шкаф пустой!..
- Этого не может быть. – говорит. – Конечно, ноги у Дормидона Селифонтьевича имелись в весьма рабочем состоянии, но выбраться из шкафа самостоятельно он не мог. И испариться в воздухе он тоже не мог. Что-то тут не так.
Ещё раз в шкаф заглянула, пошарила хорошенько. Нет никого.
- Что-то тут не так. – говорит.
И решила у дочерей спросить, не видели ли они чего в доме странного. Не слыхали ли.
Те, конечно, возвращаются после школы домой. За стол садятся пообедать, снова вилками по тарелкам шкрябают. Ждут, когда мамаша заговорит о насущном.
Та и говорит:
- Милые доченьки. А не заглядывали ли вы в шкаф, в который я вам категорически запретила заглядывать?
- Заглядывали. – насупясь говорит первая дочка.
- А ничего такого странного вы в нём не заметили? – спрашивает мамаша. Причём, бледнеет прямо на глазах.
- Заметили. – говорит другая дочь.
- А чего именно вы заметили? – напрягаясь всем своим существом, спрашивает мамаша.
- Да прекрати ты, Екатерина Егорьевна, ваньку валять! – вдруг вспылила третья дочь. –Видали мы мужика безголового в шкафу, которого ты убила и спрятала. Мы его на кладбище снесли, потому что похоронить захотели, да он вдруг ожил и от нас дёру дал.
- Как это – дёру дал?? – окончательно побледнела мамаша.
- Убежал.
- Куда же это убежал??
- А кто его знает?.. Может, так до сих пор и бегает по кладбищу, ищет каких-нибудь неприкаянных душ, чтоб сожрать и полакомиться.
Тут мамаша разрыдалась во всю мочь и рассказала своим троим дочерям, что это вовсе не любовник ейный в шкафу находился, а Дормидон Селифонтьевич – отец всем троим. Но вот такая странная напасть с ним приключилась, что он лишился рук и головы.
- Очень сожалею. – говорит. – что я раньше вам обо всём этом не сообщила, да теперь поздно сожалеть. Надо мне на кладбище бежать и разыскивать отца вашего. Кабы чего ужасного с ним там не случилось.
И незамедлительно побежала. И надо сказать, что никого из знакомых на кладбище не отыскала. Кликала, маялась, во всякую кладбищенскую поросль залезала, не страшась запропасть в хтонические миры, но результатов не обрела. И решила, что до тех пор, пока не отыщет любимого Дормидона Селифонтьевича, домой не вернётся. А дочери пускай сами живут, как знают. Сумели напроказить нарочно, значит сумеют и дальше себя прокормить.
Вот и принялись три дочери без матери жить. Старшая школу забросила, на завод пошла. Две других учатся, и тоже готовятся ко вступлению во взрослую жизнь. И все вместе иногда шкатулочку малахитовую открывают и на *** с интересом поглядывают.
- Ну, – как-то раз говорит старшая дочка. – хватит из себя невинность строить, а надо бы применить сию штуковину по назначению.
- А она пролезет куда нам надо? – интересуется другая дочка. – Очень уж большая.
- А вот это надо проверить. – говорит первая.
А третья ничего не говорит, а просто берёт ***, пыль стряхивает и под юбку себе запихивает. И орудует с ловкостью неожиданной для столь юного возраста. Постанывает для категорического ублажения естества. А затем и две другие дочери за *** взялись, и тоже оказались очень способными девочками в смысле плотских утех. Любо-дорого на них поглядеть.
Но вскорости почувствовали, что забеременели очень крепко и что скоро рожать придётся. А с настоящими парнями никто никогда не баловался, и поэтому не могут понять: как они могли забеременеть?..
- Я, кажется, догадываюсь. – говорит первая дочка. – Это вот искусственный *** научился всяких невинных баб беременными делать. Верно, очень способным был тот мастер, который его на токарном станке выточил.
Верно, очень способным. Но имя того мастера нам неизвестно.
- Давайте-ка, – говорит другая дочь. – поглядим, что с нами дальше будет.
- Давайте поглядим.
А дальше дело было так. Когда пришёл срок, все втроём поехали в больницу, где и родили. Причём, каждая родила ровно по три девочки. Соответственным образом, если посчитать, то получилось девять дочерей, и удивляться этому принялся весь город. Как такое могло случиться в столь юном и прелестном возрасте?.. Некоторые граждане догадывались, что дело тут очень загадочное и весьма хитрыми обстоятельствами обрамлено. Явно необычная мужская сила постаралась улучшить демографические показатели.
И самыми пронырливыми в этом деле оказались подруженьки троих дочерей. Очень постарались выяснить все доподлинные обстоятельства. Стали постоянно вертеться рядом с тремя дочерями, шушукаться, любопытствовать. Тогда старшая дочка и решила признаться.
- Да, – говорит. – дорогие подруженьки, ситуация здесь непростая. Все трое мы забеременели и родили, хотя были лишены полноценного мужского внимания. Блюли свою девственность, следуя правилам приличного общества. А вот попользовались искусственным ***м из малахитовой шкатулки, и от него забеременели.
- Да разве может такое быть? – недоумевают подружки.
- А вот, оказывается, может.
И подружкам стало слишком невтерпёж узнать точно, как такое бывает. И стали просить у дочерей, чтоб дали искусственным ***м немного попользоваться. И те сначала отнекивались да отказывали в категоричной форме, а затем согласились.
- Только, – говорят. – не толпитесь тут и соблюдайте очередь.
А подруженьки на всё готовы ради такого дела. Девки молодые, озорные. Составили списочек из желающих, для каждой назначили своё время. Принялись приходить в дом к троим дочерям точно по расписанию, *** под юбки запихивать и ублажаться напропалую. Дочери смотрят, а с каждым днём список желающих становится всё больше и больше. Не только подружки да одноклассницы дочерей принялись записываться, а вовсе даже посторонние девицы. Некоторые даже с излишне пытливым нахальством. Тогда дочери подумали и принялись деньги брать за пользование ***м. За амортизацию, дескать, за всякое такое. Неплохо стали зарабатывать.
Разумеется, что через девять месяцев начался в городе чудесный процесс, название которому и придумать было невозможно. Все девицы, которые ***м попользовались, беременели и рожали точно в свои сроки, и каждая рожала ровно по три дочери. Доктора в родильном доме за головы хватались, не понимали, как такое могло случиться. Хотя, слухи об невероятном искусственном *** по городу поползли. И женщин, желающих отведать волшебной штуковины, с каждым днём становилось всё больше. И три дочери никому не отказывали, а всех желающих в очередь записывали, да плату за услуги взымали. Вроде даже налоги платили, чтоб никаких ненужных вопросов не возникало. И всякая женщина после беременела, рожала тройню, и в этой тройне не заводилось ни одного мальчика. Даже ни намёка на мужское естество.
Лет через десять-двадцать этот город стало не узнать. Те мужики, что до сих пор живы оставались, постарели, пообрюзгли, совсем затерялись в бабском омуте. Бродят по закоулкам, словно прокажённые, друг другу в глаза смотреть стыдятся. Вроде бы и обычные мужики, такие же, как и раньше, а вроде чёрт знает что такое. Уроды, юроды да горемыки. По сути говоря, никому они толком стали не нужны. Зачем с обычным мужиком валандаться да прикармливать, ежели искусственному хую износу нет?.. Ежели можно пользоваться им сколько хочешь, себе на удовольствие, а затем беременеть и рожать?.. Лепота да матриархат.
Один студентик из соседнего городка решил схитрить и в бабёнку приоделся, чтоб в очередь записаться. Да только-было *** в свои ручонки поганые взял, тот сразу задрыгался мелкой дрожью, заартачился и принялся студентику по лбу колотить рьяно. Студентик так и не забеременел. Калекой стал умственного плана.
- Вот, – говорит первая дочка. – явное доказательство того, что природу не обманешь.
- Природа-то своё дело знает. – говорит другая.
А третья по-быстренькому *** себе под юбку засунула, поелозила и через девять месяцев ещё тройню родила.
И наступила в этом городе своего рода блаженная пора. Красота женская полыхала распускающимся многоцветием вечной весны. Работа во всю спорилась, отдых укреплял организм на долгую и здоровую жизнь. Все женские страхи и печали оставались далеко позади, а мужские невежественные шалости вспоминались, как смутное наваждение.
Вот только тётка какая-то ходила целыми днями по кладбищу, бродила неприкаянно, да взывала с невыносимо суровой горечью в голосе:
- Дормидон Селифонтьевич, где же ты мой родной?.. Отзовись!..
А нет ответа. Тишина.


КОЛОДА ДУБОВАЯ

Вот приходит ко мне кот Вася ни свет ни заря, будит и говорит:
  - Хозяин, извини пожалуйста за беспокойство, но я окотился.
    Я уразумеваю сказанную им нелепицу и негодую. Поскольку кот не может окотиться. Вот если силком коту в брюхо окот запихнуть, то тогда он поднатужится и сможет, наверное, окотиться. Да только разве мыслимое это дело?..
- Зачем ты, с утра пораньше, мне голову морочишь? – урезониваю я кота. – Мне сегодня ночью строительство Днепрогэса снилось, произошедшее в тридцать втором году, а ты с глупостями лезешь.
А кот глазками зеленеет по колючей желтизне, ласкается:
- Филушка, – говорит. – и самого стыд гложет признаваться, но ведь окотился.
- Хорошо. – выпорхнула из меня досада. – Рассказывай про свой дурацкий окот, но не вздумай лгать. Помнишь ли, как я тебе ухо драл?
- Помню, потому клянусь говорить правду, правду и только правду. Залез вчера в форточку Тыр-Быр-Шыр и ко мне подкрался. Ты-то его не видел, поскольку крепко спал, а я не спал – я лапку зализывал. Мне иногда такие снятся, что сбрендишь за милую душу... Куда там твой Днепрогэс.
- Да будет тебе врать. Что такого дурацкого коту приснится?
- А вот мышь верхом на велосипеде!.. Снилось тебе чего-нибудь подобное?..
- Ну, ладно. – едва сдерживаюсь я от смеха. – Ты давай не про мышь, а про Тыр-Быр-Шыра продолжай рассказывать.
Кот кисло хмурится. О многом наболевшем хочется ему поведать, чтоб раздвинуть рамки приключившегося окота и нарядить детали своей жизни в оригинальные цвета.
- Конечно продолжаю. – почесался за ухом кот. – Мне, значит, не спится, а Тыр-Быр-Шыр в форточку залез и ко мне подло подкрался. Спрашивает: хочешь, Васенька, окотится?.. А я ему говорю: это ты фиктивный процесс предлагаешь или что?.. А Тыр-Быр-Шыр мне: куда там фиктивный! самый настоящий и заносчивый!.. А я, хоть убей, не понимаю: зачем мне окот нужен и какая с него мужскому самочувствию выгода?.. Он и заманивает невтерпёж: за выгоду, говорит, не беспокойся! сначала, мол, окотишься по полной программе, а затем лови выгоду обеими руками! в Америке обещали миллион дать тому мужику, который родит!.. Я и поддался на сладкие обещания, спину выгнул и говорю: приступай, дружок, к делу немедленно, я надеюсь и жду!.. А Тыр-Быр-Шыр подбежал ко мне сзади, сделал мне щекотный взлиз и скрылся долой. Благодарности почему-то выслушать не захотел.
Я пришёл в немалое восхищение от тех чудес, что приключились с котом. С ним не соскучишься.
- Чего-чего он тебе сделал? – расхохотался я. – Повтори погромче!
- Щекотный взлиз. – спокойно повторил кот. – Пояснять процесс долго, да и противно. А вот результаты гораздо интересней. Они и последовали через три часа с четвертью.
- Окотился??
- Окотился. – с мягко мерцающим смущением признался кот. – Дубовой колодой.
- Чем?? – вроде бы не дослышал я.
- Колодой дубовой. Взял и окотился.
Мне стало весело до безобразия. Слёзы фонтанчиками брызнули из глаз. «Вот, – думаю. – наша тётя Нюрочка, как дура с переулочка!»
- Да как же ты, – спрашиваю. – смог дубовой колодой окотиться, да ещё от Тыр-Быр-Шыра, если у вас в родственниках дубовых колод отродясь не было? Ведь этот номер в цирке показывать надо, флегму развеивать.
- Это правда. – соглашается кот. – В цирке мне самое место, я когда-нибудь от тебя в цирк и убегу. Однако, меня сейчас другое интересует, почему я и пришёл будить тебя ни свет ни заря. На миллион из Америки у меня надежда теперь слабая, а вот иная выгода мне будет от дубовой колоды или обманул Тыр-Быр-Шыр?
Выгода – понятие колеблющееся, интригующее. Иметь что-либо прочное при себе – уже выгодно, особенно по сравнению с тем случаем, когда не имеешь ничего. А иметь дубовую колоду выгодно, если догадываешься, как её можно использовать для продолжения процесса окота в непрерывном ритме. Надо только подумать.
Вот, умеючи пошевелив извилинами, я, кажется, что-то и придумал. Поскольку Тыр-Быр-Шыр сделал коту взлиз сзади – и кот через три часа с четвертью окотился, то можно быть абсолютно уверенным, что если сделать взлиз сзади дубовой колоде, то и она окотится какой-нибудь непрерывной выгодой. Так же и эту полученную выгоду можно обрадовать взлизом сзади – и процесс окота продолжиться столь весело, что Америке никаких миллионов не хватит. А начало непрерывного процесса, я думаю, положено и не Тыр-Быр-Шыром, а кем-то весьма колоссальным и загадочным, даже физически маловероятным. Думаю, что и конец процесса обещает принести всем нам уникально мощную выгоду. Поэтому следует немедленно приняться за дубовую колоду: делать ей взлиз сзади!
Кот осторожно прикатил детёныша в комнату:
- Мне все твои догадки нравятся, – говорит он мне. – но забавно было бы узнать: кто дубовой колоде взлиз сделает?
Дубовая колода вроде бы даже привскочила от удивления.
- Только ты и сделаешь, больше некому. – говорю я. – Если ты начал, так ты и доводи дело до конца.
- Нет, уволь, я не буду!
- Ну а кто будет? Кто?
- Да пускай она сама себе взлиз сзади делает!.. Взрослый ребёнок – пора бы уже всё делать самой.
Дубовая колода словно выплеснулась многольстивой чаровницей, напряглась густо-ласковой плотью, на меня с подмигиваньем игривым посмотрела.
- Знаешь что, Филушка. – вздыхает кот. – Поскольку я этой колоде прихожусь и матерью и отцом, то кроме тебя здесь больше некому на ейную невинность покушаться. Суммируй все свои тайные желания, язык высовывай – и вперёд.
- Да ни за что! – говорю я.
- Брось, Филушка! – ласкается колода невестушкой-первоцветом. – Язычком меня удобряй, язычком!..
-  Если только жениться по-быстренькому на колоде, а уж там я разойдусь не на шутку… – робко предполагаю я.
- Женись! – кричит колода. Папаша-кот одобрительно хлопает в ладоши. Мамаша-кот тоже не против.
- Тогда ладно. – принялся я корчить из себя жениха.
Дубовая колода вдруг вспыхнула благодушно и заторопилась. Влезла в алый сарафан с интимными бретельками, с задницы пыль ладошкой вытерла, реснички зазывно заострила, а носик ландышем припудрила.
- А ну, котище, шпарь Мендельсона! – приказала.
- Ну, дети мои, а вот вам моё родительское благословение! – вскочил за фортепьяно кот и заиграл свадебный марш.
«Bonjour, papa! Bonjour, мама!» – зашкандыбала балетной плясуньей по скрипучему паркету дубовая колода.
- Женюсь! Правдой или неправдой, а женюсь я на тебе, дубовая колода! – понёс я шаткий и восторженный вздор. – Пожалуйте-ка, мадмуазель, в будуар на порцию взлизов! Я ведь до встречи с вами лишь выдумывал чудеса, обалдевал, так сказать, всухую, но отныне готов владеть ими и повелевать!..
- Вуаля!..
Ну, а дальше такое понеслось, что и припоминать стыдно. Хотя, со всяким подобное может стрястись: внезапно устанешь жить по-прежнему, засуетишься на безответных вопросах, и – всё, кранты, лови выгоду где ни попадя!.. И не надо мне ваших усмешек.

            
БРАНДСПОЙТ

Тут такая интересная штука у нас в посёлке случилась: пожар!.. Баня сгорела. Всё бы ничего, и больницы нам не жалко, и библиотеку с Богом бы помянули, а вот на пепелищах баньки мужики угрюмо собрались и семечки щёлкают.
Дымок такой неприятный, едкий. И у заведующего баней лёгкая истерика. «Я, – говорит. – этакого несчастья и предположить не мог!» А кто мог?
- Все ли местные здесь? – пересчитывает мужиков по головам Демьян Максимыч. – Кого не хватает?
- Шурки Шебутного вроде нет. – подаёт голос механизатор.
- Тут я. – сердито откликается Шурка.
Все внимательно смотрят на Шурку и вынужденно убеждаются: это именно он. Сандалики на босу ногу, на правом рукаве рубашки дырка. Тяжкий похмельный дух. Но жив-здоров.
- Пятнадцать… семнадцать… двадцать одно!.. – закончил подсчёт мужиков Демьян Максимыч. – Троих не хватает.
Из-под обгорелого банного корыта нехотя высовываются три ошпаренные рожи и стыдливо опускают глаза. Филипп Алексеич, Алексей Филиппыч да мужик из соседней деревни.
- Вот они, голубчики. – неласково щурится Демьян Максимыч. – Вы зачем от общества прячетесь?.. Нешто вину за собой какую чуете?..
- Чуем. – признаётся Алексей Филиппыч.
- Значиться, это вы по пьяни нашу баньку спалили? – снимает пиджак и закатывает рукава на толстовке Демьян Максимыч.
- Мы это. – не скрывают греха злодеи.
- И каким же макаром у вас это получилось, извольте спросить?.. – аккуратными чугунками сжимает кулаки Демьян Максимыч.
- Да таким вот. – зажёг спичку Алексей Филиппыч. – Прикурить захотелось, а оно всё вдруг и полыхнуло.
Мужики с горьким любопытством осмотрели зажжённую спичку, подождали пока она затухнет, и засуетились.
- Врёт он! – пробурчал заведующий баней. – Не может от одной спички этакая громадина сгореть.
- С двух спичек. – Филипп Алексеич поклонился мужикам и продемонстрировал свой опустошённый коробок. – Я тоже прикурить вознамерился, чиркал-чиркал, а потом смотрю: банька ка-а-ак полыхнёт!.. Никогда не знаешь, откудова беды ждать.
- С трёх спичек! – добавляет мужик из соседней деревни. Никто и не знает толком как его зовут.
- Тоже прикуривал? – опускаются руки у Демьяна Максимыча.
- А то! – мужик из соседней деревни достаёт из кармана занятную коробку папирос. – У меня и сигаретки дорогие имеются. «Герцеговина Флор» называются!.. Угощайтесь, мужики.
Мужики обомлели. Не ведают, как вести себя в подобных случаях.
- И с трёх спичек так не загорится. – убедительно задребезжал фистулой заведующий баней, а механизатор, как специалист имеющий техническое образование, поддержал: – Не может такого пожарища быть с трёх спичек. Нонсенс.
- Это мы сейчас проверим. – прищурился по-ленински Демьян Максимыч. – Проведём следственный эксперимент. Пойдём-ка к твоей избе и попробуем её поджечь с трёх спичек. Мужики, вёдра с водой захватите.
Мужики послушались и, захватив с десяток вёдер, поплелись к дому механизатора.
- Поджигай! – указал на родовое гнездо механизатора Демьян Максимыч.
Дом занялся огнём с первой же спички Алексея Филиппыча, со второй спички Филипа Алексеича полыхнули два соседних дома, а мужик из соседней деревни остался стоять с разинутым ртом. Десять вёдер с водой не помогли унять пожар. Механизатор тяжко закручинился.
- Нет, не могу я во всё это поверить, никак не могу! – с трепетом в голосе обращался он к народу, а заведующий бани поддерживал товарища: – Тут дело нечистое, и надо его до конца прояснить. А ну пойдём попробуем мой дом с трёх спичек сжечь. Хватай, мужики, вёдра.
Кулацкая изба-пятистенок заведующего баней сгорела с одной спички Алексея Филиппыча, прихватив в огненную пургу за компанию половину улицы и лабаз. Пустые десять вёдер сиротливо жались друг к другу. Огненным всполохом гудели звуки эоловой арфы.
- Мистика! – сказал заведующий баней и впал в депрессию.
- Так-то оно так, но что-то тут не так. – мялся иссохшими губами Демьян Максимыч, недружелюбно косясь то на Алексея Филиппыча, то на Филиппа Алексеича, то на мужика из соседней деревни. – Теперь посмотрим, сволочи, что вы с моей избой сотворите. Только – чур! – поджигаем дом исключительно с трёх спичек!..
- Обижаете, Демьян Максимыч. – заелозили увальнями сволочи. – Как же мы можем иначе?..
Двухэтажный терем Демьяна Максимыча, постройки конца восемнадцатого века по проекту архитектора Баженова, унёсся в прах, тлен и пепел за считанные секунды, унося за собою в небытие остатки жилых построек всего нашего посёлка.
Десять пустых вёдер летели в помойку с воплями проклятий и несущественных малореализуемых фантазий.
- Как же, братцы, нам всё это потушить? – тыкал пальцем в зарево пожара Демьян Максимыч.
- Брандспойт бы нам теперь, братцы! – переминался с ноги на ногу Шурка Шебутной, затерявший в борьбе со стихией одну сандальку.
- Да уж, братцы! Брандспойт бы!..
А нет брандспойта.
               

НАДО ДАВАТЬ

Что же вы, граждане хорошие, всё шуточки да плуточки перетряхиваете, зубы скалите?.. Что же вы из всякой беды себе потеху устраиваете, да тыча пальцем в несчастливца, рухнувшего лбом об лёд, хиханьками с хаханьками его шпыняете?.. Омайгадэбл!!
Юмор-то нынче не тот, что раньше. Раньше гораздо веселей люди жили, с остаточных принципов ухахатывались. Сейчас-то ты сперва деньгу заплатил и билет купил, а уж после артисты с артистками для тебя представление кажут, веселье темяшат. А раньше-то ты прямо на улице шутов этих гороховых встретишь и отведаешь до икоты. Опосля сам решишь, кинуть им грошик или нет. По вековечным правилам справедливости дедушки с бабушками жили. Чуяли, что хорошо смеётся тот, кто ни за что не платит.
Вот, помнится, Ум-ца-ца и Громотуха причудами смешили население, подковырками друг на дружке забавлялись – вот были времена славные!.. Не жизнь, а сплошная потеха. Ум-ца-ца на шарманке вальсы поторапливала, а Громотуха ямбическим стихом солёные сонеты кроил. Без нот, без капельмейстера, без антрактов, но с непомерным ахинейским упоением. Да ещё оба нализывались перед выступлением хорошенько, квасились для пущего смеха: посмотреть на них – так натуральная гуманитарная катастрофа с цепи сорвалась.
Ладно ещё, что от милиции успевали в кустиках спрятаться. Милиция мимо прочешет, покосится забиячливо: никого вокруг нет, жулики в отпусках на Чёрном море, все гопницкие драки на погорелую комедию в кино собрались. Там и пиво в буфете.
- Лажа какая-то. – говорит милиция, вроде как сама с собой разговаривает. – Не изымается у нас чего-то объективная реальность из субъективной.
Так и ежеквартальной премии недолго лишиться.
И вот однажды Ум-ца-ца и Громотуха заработанное за день на скатёрку вытряхнули и счёт повели. Ум-ца-ца все свои заработки по сторонам разбросала, жмурится растяписто: невелик урожай! не получилось сегодня потешными дунделками заставить вселенную раскошелиться!.. Можно и так сказать про сегодняшнею добычу: одни перья, как после бабушки Лукерьи!..
А Громотуха очки без стёкол зафизиономил (у кого четыре глаза – тот похож на водолаза), заработок по ровным кучкам разложил и сидит довольный. Но денежкой делиться с Ум-ца-цой не очень спешит. Водолаз – не водолаз, но выразительность у Громотухи чересчур надувательская, не к нашему шалашу. Скупится Громотуха, чтоб рубля два-три подруге подарить, вкусных кулебяк захотел прикупить втихаря и выкушать.
- Давай-давай, не жилься. – торопит его Ум-ца-ца. – Я приметила, что тебе в шапку три рубля положили, а ты на скатёрку лишь мелочь медяками накидал. Давай-давай распрекрасные три рубля!
- Душечка моя! – клянётся Громотуха. – А у меня ведь повсюду пусто, хоть шаром покати.
- Давай-давай, растряхивай закрома.
- Душечка моя! хоть шаром покати по закромам – сплошная пустота простора!.. Анабиоз.
Громотуха, когда говорит глупости, то ощутимо несуразен. Врать умеет, как и все умственно недоразвитые, оттого и верить в его враньё не у всех получается. Прямо скажем, никто и никогда не верил громотухиному вранью.
- Душечка, – говорит. – я опечален не меньше твоего. Пойдём домой, а?..
- Нет, домой мы не пойдём, а вот что сделаем, Громотуха. – увлекается шалостями Ум-ца-ца. – Попробуем шаром покатить по твоим закромам и проверить, врёшь ты мне или не врёшь.
Выбрали шар без уголков, без трещин. Тряпочкой с одеколоном протёрли, чтоб грязью не лучился, и зашвырнули по громотухинским закромам кататься. А для шара удовольствие небывалое по громотухиным закромам кататься: вокруг ни копеечки с гривенничком!.. Непретенциозная лепота.
- Постыдился бы, Громотуха, этаким нищебродом на свете существовать. – стыдит приятеля Ум-ца-ца. – И песенки ты поёшь, словно пономарь еретический: сто раз трепыхнёшься, спотыкнёшься и сто раз дорогу назад не найдёшь. Мне от тебя выгода хоть какая будет?.. Вот сам скажи, зачем ты мне такой непутёвый сдался?..
- Погоди серчать. – бубнит Громотуха. – На, возьми пуговку со штанов громотухиных, она тоже денег стоит.
Ум-ца-ца взяла пуговку:
- Точно не дрянь?
- С дедушкиных штанов снял. Оловянная.
Ум-ца-ца попробовала пуговку на зубок.
- Ладно, – говорит. – сойдёт… А ещё чего дашь мне в утеху? Давай-давай побыстрей!!
- Вот есть паспорт на имя гражданина Самохина: не женат, не военнообязанный, помер давно. Не поддельный паспорт, ты в нём, пожалуйста, не сомневайся, я из самоличных рук гражданина Самохина его приобрёл. Нужен?
- Нужен!! – в один голос рявкнули Ум-ца-ца и гражданин Самохин с того света, но Ум-ца-ца соперника быстро затёрла и паспорт умыкнула. – Давай-давай все документы сюда! И ещё, если хранишь чего путного, то давай-давай сюда, не жилься!..
Громотуха и не жилился.
- Вот пластиковый стаканчик, вот соломинка для ковыряния в зубах, вот удила незакушенные. – медленно, с прощальной любовной печалью, выказывает нажитое богатство Громотуха.
- Давай-давай! давай-давай!..
- Вот расчёска, вот дудочка глиняная, вот квитанция из прачечной… Ещё чего давать?
- Давай-давай, опустошай карманы дырявые, мне всё надо! – и всех пяти рук не хватает Ум-ца-це, чтоб богатство громотухино себе прибрать. – Я теперь догадываюсь, почему ты схож с бродильным чаном – из него бодягу до дна можно вычерпать, да ещё недовольным остаться… Давай-давай, давай-давай!!
А трёх рублей нет, как и не было.
- Вычерпывай меня до дна, хапуга. – печалится Громотуха. – Вот возьми моё День Рождение февральское, хорошо сохранилось. Ведь почти и не праздновали тогда, от твоего январского дня Рождения отдыхали.
- Помню, отдыхали в лазарете… Эй! Ты ведь День Рождения обещал, а сам носовой платок суёшь!..
- Да ты разверни его и посмотри.
- Вижу-вижу День Рождения с тортом бисквитным, давай его сюда, пригодится на старость. Носовой платок я тоже прихвачу, своего-то нету… хмр-р-р! – Ум-ца-ца дотошно высморкалась и навострилась: – А, помнишь, у тебя курильница пожарная была? Вот давай её сюда!
Громотуха плаксиво сморщил личико, будто чмокнул его в щёчку поцелуй половой тряпки.
- Не могу! – поклялся размашистыми руками Громотуха. – Признателен тебе за многое, но курильницу отдать не могу. Когда меня давеча утром на пенсию провожали, то мне её милицыонер Ехремыч подарил: помни, говорит, обо мне, Громотуха, а также обо мне не забывай!
- Я сейчас как взбешусь, так мало не покажется. – пригрозила Ум-ца-ца. – Давай сюда курильницу, жлоб, и не рыпайся.
- Э, да мы с тобой навечно рассоримся и-за курильницы, а по такому поводу я в твою шарманку гвоздей насоваю…
- Грамотей! – постукала Ум-ца-ца по лбу Громотухи указательным пальцем. – Надо говорить: поназапёхиваю!
Громотуха уныло вздохнул:
- Ладно, бери курильницу.
- И гвозди давай, а то мало ли ещё какая дурь в голову взбредёт.
Громотуха безропотно отдал пакетик радостных бронзово-загорелых гвоздей.
- И волосинку мне давай. – Ум-ца-ца поскребла указательным пальцем по лбу Громотухи. – Сколько их у тебя на башке осталось? пять?.. Ну, значит, будет четыре, не разоришься.
- Не разорюсь. – вздыхает Громотуха.
- Всё ли мне теперь отдал, гол как сокол? – пристально взирает Ум-ца-ца. Трёх-то рублей, как не гляди, не наблюдается.
А Громотуха притупился, унылым сопением отмалчивается. Фигли с ними, с тремя рублями, а вот есть у него кой-чего заветное, да так жалко отдавать, что и поверить трудно: разве может быть Громотуха таким скрягой?.. Но и Ум-ца-ца не отступает, ждёт вкусненького напоследок, елозит: давай-давай, давай-давай!!
И Громотуха, не умея долго скрытничать, вытащил из себя собственную душу. Клубится громотухина душа облачным яичком – затейливо раскрашенным под ростовскую финифть – улыбается стеснительно, и кажется, что всем на свете довольна.
- Давай её сюда! – цапнула душу Ум-ца-ца. – И не плачь, Громотуха, по пустякам, ведь завтра песенок напоёшь и заработаешь себе на новую душу.
- Как же… заработаешь… – отпрессованной молотилкой всхлипывает Громотуха.
- Зря не веришь! Завтра мы в город съездим, в балаган, там народу щедрого много. За пять минут на новую душу заработаешь.
- Шустрая очень… как же… за пять минут… – маленьким дитём-идиотиком всхлипывает Громотуха.
А тут и царь Алексей Михайлович со стрелецким воинством из подворотни выскочил:
- Сжечь бездушных скоморохов-еретиков! сжечь!..
И принялись одни от других бегать. Кто споткнётся, а кто оплеуху нечаянно схлопочет. Царь Алексей Михайлович от смеха животик надрывает. После того, как сам расстарался и всех сжёг, кого надо, на пепелище бумажку трёхрублёвую положил. Чтоб всё по-честному было. Заработали – получите.
Да, шутили раньше не в пример нынешним временам, хозяйственно. А оттого, что доброго зла на всех хватало. Любая жизнь мудрёней любого балагана.


1991г. и т.д..