Эту картину Веласкес написал в 1630 году в Риме, где он развлекал испанских грандов при папском дворе. Причем будучи придворным художником написал не на заказ, как он это делал обычно, а по собственному почину и одобрению замысла обретавшемся в это же время в столице католического мира Рубенсом, тем самым дав повод искусствоведам думать, что в картине Веласкес попытался выразить какие-то собственные незрелые мысли .
Испанский художник Антонио Паломино, так описал изображенное на картине "здесь представлена тот миф о Вулкане (Гефесте у древних греков), когда Аполлон информирует его о постигшем кузнеца бесчестье из-за адюльтера его супруги Венеры с Марсом. Вулкан, занятый работой с двумя своими ассистентами-циклопами, побледнел и так разволновался, что у него аж дыхалка сперла и он побледнел как цуцик".
Антонио Паломино был биографом Веласкеса и его другом, поэтому данное толкование картины стало каноническим. Что правда, то правда, Вулкан выглядит на картине озадаченным. А вот Аполлон мало похож на простого вестника. Он явился во всем блеске своего божественного одеяния, да еще и палец вверх поднял, словно поучает Гефеста и дает ему наставления. Все это дает основание несколько иначе трактовать содержание картины.
Аполлон именно поучает Вулкана. Только относится это поучение не к его семейным разборкам, а к искусству. То есть зрителю дается картина своеобразного искусствоведческого диспута. Кстати, именно так интерпретирует картину один из венгерских искусствоведов: некий Толней. По его мнению Аполлон, как представитель высшего искусства -- поэзия, музыка, пляски -- консультирует своего собрата по низшим жанрам. Ведь Вулкан был покровителем не только ремесел, но и живописи, скульптуры, архитектуры и др. по представлениям греков низших искусств, которые мы назвали бы сегодня прикладными.
Такое толкование кажется тем более правдоподобным, что как раз в то время в Европе на всех культурных фронтах развернулась битва между гуманизмом и прагматизмом. Высокое искусство Возрождения с его стремлением к воплощению идеального, гармоничного мира побивалось обращением мастеров искусств к изображению реального мира, мира практических вещей и "низменных" людей и интересов.
Караваджо писал "сомнительную" натуру в образах святых, чем вызвал бурю непонимания со стороны высоколобых поклонников идеальной красоты, и одновременно такую же бурю восхищения молодых художников и поклонников искусств. Следуя новой тенденции Веласкес в античных героях воплощал простых людей, которые едят или готовят еду -- и всегда в них заметно чисто испанское достоинство бедности. Ко времени Веласкеса, правда, дискуссии в художественном мире поутихли. Революционные "бамбачады" Караваджо ("бамбачады " его картины называли по месту действия -- таверны, где собирались простые люди, а то и отбросы общества) развились на испанской почве до вполне респектабельных "бодегонес", так что даже тесть Веласкеса, придворный художник и поклонник классических Рафаэля и Микеланджело, хотя и ворчал на новации зятя, но вполне благодушно.
Да и само высокое искусство Возрождения уступило к этому времени место манерному маньеризму и схоластическому призыву университетских знатоков следовать классическим образцам. Таким знатоком и представляется Аполлон: не дискутирует с собратом по ремеслу об искусствоведческих проблемах, а прямо-таки наставляет его, как надо и как не надо писать. Аж палец поднял вверх для убедительности и язык изо рта высунул.
Говоря о ситуации того времени, Ортега-и-Гассет замечает: "Новое поколение пресытилось Красотой и взбунтовалось против нее. Оно хочет изображать вещи не такими, какими они 'должны быть', но такими, каковы они суть. В то время пробуждается в Европе большая жадность к прозе, к наслаждению реальностью. Век XVII стал веком серьезности. Это век Декарта, который родился на три года раньше Веласкеса, -- век великих математиков, век физики и политики, исходящей из объективной реальности (Ришелье). Новым людям жажда Красоты кажется чем-то ребяческим. Они предпочитают драматическое столкновение с действительностью".
В изобразительном искусстве новые веяния, которые впитал Веласкес к этому времени уже победили. Не так обстояли дела в науке. Там Галилей, Гарвей все еще боролись с адептами Аристотеля, которые искали истину не в пробирках или опытах, а в пропыленных фолиантах антиков. Нешуточная борьба развернулась и в театре. Шаплен по приказу Ришелье с пером в руках и подобрав множество цитат доказал, что Корнель нарушает все законы драматического искусства и ни фига не смыслит в том, как нужно писать пьесы. Даром, что зрители валом валят на его спектакли.
Аналогичная катавасия имела место быть и в Испании, где Лопе де Вега даже отплевался специальным трактатом о написании пьес, успоряя саламанкских профессоров, раздолбавших в пух и прах его театральную попсу. Так что картина Веласкеса была весьма ещё актуальна и в духе времени.
* * *
А сегодня зрители приходят в музеи, смотрят в Интернете и видят рядом развешанными картины "реалистов" (по определению наших искусствоведов) Караваджо и Веласкеса, ренессансников Рафаэля и Микеланджело, и никакого спора, никакого отрицания одних во имя других у них и в мыслях нет. И такой никчемной и ненужной представляется суета тогдашних знатоков искусств, как и нынешние вопли и стоны расплодившихся профессоров и писАтелей о якобы недофинансировании науки и искусства и потому их какой-то там гибели. Гранты у вас и оклады гибнут, а за науку и искусство не беспокойтесь