Князь любил этот храм. Каждый раз, оказываясь во Львове, он приходил сюда и подолгу молился возле небольшой иконы Божьей матери с младенцем. Ещё в детстве, во время учёбы в иезуитском колледже, Иеремия случайно для себя обнаружил поразительное сходство образа Милосердной с ликом его безвременно почившей матушки. Тогдашнее озарение он счёл для себя особенным знаком и с тех пор, вознося молитвы Богородице, пребывал в уверенности, что не только Дева Мария, но и строгая родительница внемлет его покаяниям и просит Господа, дабы тот не оставил сына без покровительства в делах земных.
Ощущения от потаённых молитв возле той иконы всегда были разные: иногда, светлые и радостные, но чаще всего они пробуждали в душе князя боль от борьбы между смирением и гордыней. Он, увлекаемый в миру порывами крови, тщеславием и сладострастием, надеялся, что, если Бог не внемлет его ханжеским раскаяниям (а в оценке своей честности перед Всевышним князь не лукавил), то единственной надеждой на спасение рода Вишневецких будет заступничество матери, у которой блудный сын постоянно просил прощения за грех клятвопреступления.
Заметки на полях!
После Брестской унии Вишневецкие оказались в числе немногих русских аристократических кланов, не соблазнившихся бенефициями для вероотступников. Древность рода и богатство вотчин защищали их от опалы со стороны королей-католиков и не позволяли недругам-папистам причинить им сколь-нибудь существенный вред. Но всё течёт и изменяется.
Русская смута всколыхнула сонную жизнь Левобережной окраины (вотчины Вишневецких) и подтолкнула князя Михаила вмешаться в дела соседней Молдавии. Честолюбивый магнат рассчитывал возвести на местный трон брата своей жены (Раины Могилянки), планируя в союзе с молдавским боярством и духовенством возродить православное влияние в Речи Посполитой.
Амбиции упрямого ортодокса встревожили польский двор, и вскоре между султаном и королём состоялась сделка. Варшава отозвала свои гарнизоны из Днестровских крепостей, уступив патронат над Молдавией Стамбулу, а тот, в свою очередь, оплатил её предательство торговыми преференциями и звонкой монетой. Клан Мовиле (Могилы) вынужден был отказаться от притязаний на господарский престол, а князь Михаил после обильной трапезы на пиру у соседей захворал и умер. Очевидцы практически не сомневались, что неудобного во многих отношениях магната сжили со свету с помощью яда.
Обрушившееся на семью горе преумножил король, который решил разорить вдову, дабы она не могла поддерживать схизматиков. За Раиной были обнаружены фискальные долги, которые обернулись банкротством и изгнанием семьи из вотчин.
Земли старшего брата перешли к католику Константину Вишневецкому. Ему и другим ясновельможным панам Сигизмунд строго запретил предоставлять кров семье изгоев. Только православные монастыри, памятуя о щедрости князя и княгини в лучшие времена, открыли двери перед изгнанниками. В холодных монашеских кельях княгиня писала письма в Варшаву с просьбами о пересмотре её дел и отмене несправедливого приговора. Однако влиятельные чиновники, многие из которых раньше охотно кормились из рук её мужа, не обращали внимание на вдовьи мольбы. Раина понимала, что король ждёт от неё полной капитуляции – отречения от веры дедов и отцов, но пойти на эти условия она не могла, поскольку считала вероотступничество смертным грехом.
Борьба с католическим диктатом подорвала слабое здоровье княгини. Она стремительно угасала и в предчувствии скорой смерти велела привести к ней в покои детей Ярему (Иеремия) и Анну, с которых взяла клятвенное обещание придерживаться отчей православной веры и не переходить в католичество.
Зарёванные и зашуганные княжата были определены под опеку дяди - Константина Вишневецкого, который в религиозных делах был полной противоположностью их родителям. Он первым из русской родовитой знати обратился в католичество, затем женился на Урсуле Мнишек и стал вдохновителем похода Дмитрия – Самозванца на Москву. Князь много воевал, но особой славы не снискал, зато в глазах Его Милости он прослыл переданным слугой и ярым католиком. Эти качества позволили Константину прибрать к рукам вотчины незадачливого брата Михаила и получить королевское согласие на аннексию порубежья (так в те времена называли «дикое поле» от Днепра до Белгородской черты).
Управиться в одиночку с огромным хозяйством Вишневетчины было невозможно, поэтому князь родных детей и племянников с детства приучал быть ответственными за нажитое веками благосостояние. Он не видел проблемы в том, что Ярема и Анна хранили верность заветам матери. Сохранение православной традиции среди членов магнатской семьи сглаживало острые углы между властями и черкасским (русским) населением. Однако, при любом удобном случае, Константин не упускал возможность им указать на то, что не гоже пану с мужиком ровняться и противопоставлять себя закону и порядку Речи Посполитой.
Католическое окружение, иезуитское образование (Львовский коллегиум), политическое чутьё – перевесили страхи восемнадцатилетнего Иеремии перед наказанием за грех вероотступничества и привели его в костёл. Наградой юноше за конформизм стало возвращение отцовских вотчин и королевская благосклонность в решении любых проблем.
После долгой молитвы в звенящей тишине базилики князь резко поднялся с колен и направился к выходу, с каждым шагом ощущая, как искры Божией благодати, обретённые у иконы, буквально гасли в его голове от нахлынувшей волны мирских сует. Головной болью для Иеремии был полный раздрай в стане коронного войска. После чувствительных поражений в козацкой войне от самозваного гетмана шляхта утратила веру в возможность реванша и пыталась спасти не Отечество, а кровные усадьбы. Сотни разрозненных отрядов, действуя независимо друг от друга, своими набегами на Гетманщину не столько причиняли вред противнику, сколько провоцировали воинственные настроения среди пересичных хлебопашцев. Обозлённые военным разбоем крестьяне восполняли любые потери Хмельницкого, становясь под его знамёна.
Примером регенерации сил козаков стали события февраля 1651 года, когда хоругви коронной армии под началом Мартина Калиновского разгромили полк Данилы Нечая. Отчаянный рубака Нечай, отвечавший за охрану западных рубежей Хмельниччины, спровоцировал разбойными набегами польного гетмана на ответную карательную экспедицию. Воспользовавшись беспечностью козаков, только что отпраздновавших масленицу, Калиновский внезапно ворвался в городок Красное и сумел перебить большую часть расквартированного здесь полка. Соратнику Богдана в суматохе ночной битвы практически сразу снесли голову, но оставшиеся в живых козаки сумели отступить под защиту местного замка. Может быть они и отсиделись бы в обороне, да вот только с припасами было туго. Это заставило козаков пойти на прорыв, в котором практически никто из них не уцелел.
Казалось, что триумф под Красным станет началом большого похода на восток и вызовет замешательство в стане врага. Однако платить войску было нечем и наступление отложили на лето, а потеря целого полка в Гетманщине была мгновенно восполнена повстанцами, жаждущими записаться в козачий реестр.
И вот результат: Богдан вновь договорился с татарами и выдвинулся к границам Великой Польши. Наступающее быдло оставляло после себя выжженную землю обильно политую кровью тех, кто по несчастью своему оказался на пути смерча. Паника не позволяла сосредоточить силы и остановить козаков. Когда-то неприступный Збараж был взят в осаду и через несколько дней сдался на милость победителю. Дорога на Львов оказалась свободна.
Надвигающаяся катастрофа приводила князя в бешенство. Он рвался в бой, но отдавал себе отчёт, что «один в поле не воин». Утрата Вишневетчины и бескомпромиссная трёхлетняя война с бунтовщиками подорвали могущество его «магнатской империи». Иеремия, когда-то кормивший 6-тысячную армию жолнеров, теперь мог себе позволить лишь несколько сотен бойцов, половина из которых служила ему не за деньги, а исходя из чувства рыцарской преданности.
Заметки на полях!
Войны и болезни оставили Константина Константиновича без прямых наследников. После смерти дяди забота о бескрайних просторах Вишневетчины легла на плечи Иеремии. Амбициозный, предприимчивый князь сумел расшевелить замирающую жизнь в Заднепровских городках и сёлах. Предоставленные им налоговые льготы и преференции спровоцировали переезд крестьян с Правобережья на целинные равнины порубежья, внедрённые свободы Магдебургского права помогли городам в развитии ремёсел и торговли. Благодаря экономическому росту, когда-то дикие края обретали признаки цивилизации.
К 1646 году Иеремия владел 46 городами, бесчисленным количеством сёл и хуторов, в которых проживало 230 тысяч подданных. Колоссальное богатство позволило ему укрепить положение при дворе. Венцом карьеры стало назначение князя на должность воеводы Русского. По статусу Вишневецкий сравнялся с Радзивиллами, Замойскими, Потоцкими и Калиновскими.
Вскоре король Владислав удостоил Иеремию особой чести: принял его приглашение посетить замок Белый Камень во время свадебного путешествия. Радушный хозяин не поскупился на пиры и развлечения. К услугам гостей были предоставлены апартаменты, украшенные золотой лепниной и живописью итальянских мастеров, огромный парк с фонтанами и озёрами, а также великолепные охотничьи угодья.
Все вокруг были веселы кроме короля и его избранницы (французской светской львицы Марии де Гонзага). Владислав был уязвлён показной роскошью своего вассала. Его гвардия едва дотягивала до 800 человек (на большее количество солдат Сейм денег не давал), а у русского магната в подчинении была 6000 армия наёмных солдат, снаряженных по последнему слову европейской военной моды. Королева же устала от причитаний камеристок, с завистью обсуждавших наряды здешней прислуги и сказочные размеры жалования «княжьих людей».
В общем, после убытия в Варшаву король хорошо задумался над тем, чтобы найти на «магнатов-корольков» управу, противопоставив им союзников сильной государственной власти. Особые надежды в этом деле Его Милость возлагал на реестровых козаков, которые неоднократно страдали от беспредела магнатерии.
Именно в этот момент к Владиславу на аудиенцию прорвался чигиринский сотник Богдан Хмельницкий с мольбами о заступничестве и справедливости в споре с Чаплинским – шляхтичем из окружения Конецпольских. Король вместо закона и порядка предложил ветерану воспользоваться правом рокоша (восстания). Дословно он сказал: «Неужели вы забыли, что такое сабля и как ею ваши предки добывали себе славу и привилегии?»
Слова короля затмили остатки разума в голове Богдана и побудили его на козацкий бунт. Многолетние труды Вишневецких были превращены в прах в первый же год войны.
Князь мог защитить свои владения от непрошенных гостей, но был бессилен против восставшего народа, сражающегося под знаменем религиозного фанатизма. Собрав обоз из беженцев и хоругви частной армии, Иеремия прорвался в земли Великой Польши.
И закрутилось, понеслось, началась бесконечная гонка, в которой Вишневецкий всё время не успевал за событиями. Его бесстрашные рейды были похожи на отчаянные акты возмездия, которые безусловно досаждали врагу, но не спасали Польшу от нашествия козацко-татарской орды.
Иеремия вскочил на коня и направился в ратушу, где ему предстояло участвовать в военном совете. По пути на рыночную площадь отряд Вишневецкого радостно приветствовали горожане, для которых мрачный, нелюдимый князь был чуть ли не единственной надеждой на спасение. После оглушительных конфузов коронного войска вера народа в короля и его гетманов была подорвана. Лишь один «Жах козачий» (прозвище Иеремии) по-прежнему был для местных обывателей бесстрашным рыцарем-защитником, способным сотворить чудо.
Князь не особо рассчитывал на то, что король доверит ему серьёзное дело в предстоящей кампании. Чёрная кошка пробежала между ним и Яном-Казимиром ещё в момент выборов в Сейме. Тогда Иеремия поддержал австрийского кандидата на трон, недооценив силы французской партии при дворе. Политический просчёт лишил его возможности влиять на принятие государственных решений и вынудил в одиночестве бороться с нашествием Хмеля.
Отношение Его Милости к Вишневецкому немного смягчилось после героического Збаражского сидения. Однако королева Мария и придворные клевреты старательно доносили Яну-Казимиру слухи про княжеские неосторожные речи, в которых магнат, считая виновником всех бед короля, костерил того последними словами. Бывший кардинал-иезуит такого бесчестья не простить не смог и постарался вновь забыть о существовании Иеремии.
И вот сейчас князь вновь понадобился. Нет не для того, чтобы возглавить войско и разгромить несметные полчища варваров. Претендентов на роль командующего коронной армией было вдоволь - Николай Потоцкий, Мартин Калиновский, наконец Януш Радзивилл. Дворцовой «партии войны» нужен был герой, который смог бы сподвигнуть тысячи посполитых выйти на поле брани.
Как не крути, а среди высшей польской знати почти все «герои» успели оконфузиться. Народ не верил в бравады битых гетманов и маршалков. Зато удалые подвиги Вишневецкого (пусть большей частью и выдуманные) были на слуху обывателя и подпитывали надежды на лучшие времена.
На военном совете Ян-Казимир хранил молчание. Присутствующие чувствовали, что король не в духе. Накануне он принял папского легата, который привёз ему долгожданный ответ от понтифика на просьбу о кредите. Папа благословил поляков на борьбу со схизматиками, подарил королю мантию и меч, а королеве брошь в виде золотой розы. Однако про деньги не было сказано ни слова.
В случившихся обстоятельствах Яну-Казимиру пришлось вновь пойти на компромисс с магнатами и уступить им инициативу в военных приготовлениях. Кто платит, тот и заказывает музыку!
Коронный гетман Потоцкий хорошо знал своё дело. Он быстро расписал какому полку где стоять и, что делать. Одна деталь смущала старика – кому поручить командование авангардом. Для армии, которая три года не ведала больших побед было весьма важно перехватить инициативу в самом начале битвы. Тут от воеводы одной смелости мало, нужно чтобы его жолнеры не задумываясь следовали за ним в огонь и воду. Глянув на присутствующих, гетман глухо произнёс: «Ясновельможный князь Вишневецкий, прошу Вас возглавить головной полк и выступить застрельщиком в грядущей битве!» Взоры высокого собрания обратились к закутанному в чёрный плащ герою Збаража. Иеремия, не ожидавший, что центр внимания сосредоточится на нём, немного помолчал и с достоинством произнёс: «Почту за честь, Ясновельможный пан гетман, служить Отчизне и Его милости!»
Война стала привычной для всего населения Малой Руси. В первые месяцы люди боялись попасть в случившийся замес между посполитыми и козаками. Бежали, как только видели дымы пожара или слышали набат колоколов. Однако, очень скоро, они поняли, что от войны сбежать невозможно и смирились, стали приспосабливаться. Удивительным образом в новой жизни менялись роли и статусы мирян. Прежде добротный хозяин и жизнелюб вдруг превращался в зашуганного, безвольного человечишку, цепляющегося за остатки скарба и возможность дожить до лучших времён. Никчемный же работник, бедолага без гроша в кармане, вооружившись косой или самопальным кистенем, собирал ватагу и вершил судьбы всех, кто попадался под руку. Надежды на правду уступили место грубой силе. В таких обстоятельствах люди верили, что, совершив зло, они спасают себя и мир от большего лиха.
Гетман Хмельницкий по своему мировоззрению никогда не был упырём, однако в обстоятельствах «козацкой революции» судьба не дала ему и шанса для возвращения под кроны дубов в Суботове. К весне 1651 года гетманщина опять оказалась перед угрозой голода. Попытки возродить прежнюю хозяйственную жизнь на тучных пашнях Правобережья были похоронены беспределом «козацкой вольницы». Виселицы и колы не помогали. Развращенный бунтом народ требовал «продолжения банкета».
Чтобы исполнить волю православных опять нужно было заручиться поддержкой татар. Ислам Гирей, после баталий предыдущих лет, интерес к большой войне потерял. Хана смущало то, что походы на Польшу обходятся очень дорого. Тысячи лучших всадников не вернулись к очагам родных домов, а торговля полученной добычей не принесла ожидаемых барышей, поскольку у покупателей на избыточное предложение попросту не было денег. Больше всего хозяина Бахчисарая беспокоил тот факт, что за кулисами разборок поляков, козаков и татар укрепляется Московия. Её царь не скрывал амбиций и уверенно продвигал свои границы к Крыму.
Поход на русские пограничные городки позволил бы осадить самоуверенных гяуров. Пусть ясырь будет поменьше, зато с мальчишки Алексея можно будет поминки стрясти и страху на его воевод нагнать. С польской кампанией Ислам-Гирей подумывал завязать. Во-первых, ему не нравилось, что случившаяся война нарушила политическую стабильность у границ ханства и добавила в число игроков Гетманщину (малопредсказуемое, нестабильное козачье протогосударство); во-вторых, ослабление Польши поощряло русскую экспансию в Причерноморье и грозило вторжением московитов в Крым.
Искушённый в делах османской дипломатии, Богдан вовремя почувствовал смену настроения в ханском дворце и снарядил посольство в Стамбул. Богатые дары бабушке султана Кёсем и великому визирю Мурад-аге были подкреплены клятвенными обещаниями гетмана хранить верность союзу с Блистательной Портой. Тут конечно не обошлось без греческой помощи. Близкие ко двору фанариоты знали, как достучаться до сердца регентши и помогли посланнику Ждановичу выторговать у дворцового ювелира Челеби великолепный челенк (перо, осыпанное бриллиантами, которое султанши носили на своих тюрбанах). Кёсем, больше всего на свете любившая золото и бриллианты, высоко оценила подарок и без проволочек протолкнула решение, предписывающее Гирею поддержать новую кампанию Хмельницкого против Польши.
Это интересно!
Английский дипломат и историк Пол Рико сохранил описание сережек Валиде-Султан, подаренных ей падишахом Ахмедом в пору «страстной любви»: «золотые, огранённые в форме треугольника; два бриллианта расположенные под рубином с грецкий орех». Самыми осведомлёнными ювелирами того периода было определено, что цена уникальных серёг была равна годовому доходу Египта. [«Османская политика глазами британцев: современное состояние Османской империи Полом Рико», «Журнал всемирной истории», Линда T. Darling, Vol. 5, 1994]
Султанский фирман разрушил политическую игру Ислам-Гирея, но не устанавливал для него жестких сроков для начала похода в Польшу. Хан решил дома отпраздновать навруз (21 марта) и только после этого объявил сбор войска. Задержка с отправкой татарской конницы повлияла и на планы Хмельницкого. Ему пришлось рассредоточить войско на подступах к Великой Польше и вести бои за лучшую позицию. Всё бы ничего, да вот не хватало гетману крымцев на быстроногих скакунах. Некому было преследовать отступающие отряды посполитого воинства, и они с минимальными потерями соединились с армией Яна-Казимира.
К концу мая 1651 года королевское войско, состоящее из европейских наёмников всех мастей, из жолнеров частных армий и разношёрстного посполитого рушення (шляхетского ополчения), достигло почти 100 тысяч воинов. Помимо тех, кто готовился к сражению в лагере были десятки тысяч обозников, оружейников, слуг, маркитантов и…проституток. Эта огромная сила безусловно вдохновляла окружающих, но её нужно было кормить, обслуживать и готовить к баталии. Затяжка времени была некстати. Ян-Казимир, памятуя про Зборовский конфуз, во многом случившийся из-за неудачной переправы, на этот раз решил обойтись без экспромтов и расположил армию на большом поле у Берестечка за рекой Стырь. Оставленная позади водная преграда отрезала трусам путь к отступлению, а леса и болота на флангах лишали татар возможности маневрировать, менять рисунок боя.
Гетманская разведка переправу польской армии не прозевала. Однако Богдан на полученную новость среагировал вяло. Причиной тому стала семейная катастрофа. Сын Хмельницкого – Тимош остался в Черкассах на хозяйстве. Ему было поручено следить за порядком, собирать налоги, готовить резервы. Такое доверие со стороны отца льстило гетманычу и воодушевляло его на самодеятельные поступки. Склонность к самоуправству была отличительной чертой молодого полковника, но раньше ему не позволяли наломать дров приставленные гетманом наставники. На этот раз Богдан соглядатаев не назначил… И вот, что из этого вышло.
Покрутившись в Черкассах несколько недель, Тимош решил наведаться в родную усадьбу – Суботов. Там полновластной хозяйкой жила Матрона –Елена, которая когда-то поссорила Богдана с паном Чаплинским, а затем и со всем Польским государством. Эта женщина стала для стареющего Хмельницкого настоящей сердцеедкой. Её отношение к мужчинам можно было бы сравнить с азартом ненасытной охотницы, которая выбирала жертв не для утоления голода, а для наслаждения их страданиями. В истории можно было бы вспомнить про Клеопатру, Мессалину, Лукрецию Борджиа. У каждой из них была своя эпоха и свои обстоятельства.
Ещё в юности, наблюдая за молодой, игривой мачехой, Тимош мучился от грешных желаний обладать ею. Елена поначалу этого не замечала и была простодушна в отношениях с ним. Однако после случившихся приключений, в которых она была призом в споре между Чаплинским и Хмельницким, женщина почувствовала, что гетманыч проявляет к ней нездоровый интерес и стала сторониться его. Тимош посчитал такое поведение пренебрежительным и ответил с яростью отвергнутого кавалера. При каждом удобном случае он пытался открыть отцу глаза на бесчестную полячку, обвиняя её в измене перед мужем и государством. Богдан хотя и подозревал жену в неискренности, но предпочитал горшков в своей хате не бить.
Поводом к визиту в родные места стала случайная встреча Тимоша со знакомым стариком-челядином, который в разговоре пожаловался ему на своенравную хозяйку и по-мужски осудил её за шашни с поляком –экономом. Мол спят под одной крышей, едят за одним столом…
Это интересно! В описываемое мною время Суботов активно перестраивался. Гетман хотел, чтобы его усадьба выглядела не хуже магнатской, поэтому приказал заложить фундаменты под дворец и церковь. В условиях большой стройки обитатели Суботова вынуждены были тесниться в старом хозяйском доме, где пани Елена вряд ли могла соблюсти воображаемую пасынком дистанцию «приличия».
Затуманенный вином разум молодого Хмельницкого вспыхнул гневом, и он тотчас отправился вершить суд. В Суботове было безмятежное утро, когда ватага гетманыча ворвалась в отчий дом. В случившемся переполохе смешались люди, которые со страху забыли про свой непотребный вид. Жену гетмана в исподней кружевной сорочке, окружённую полуголыми мужиками и бабами, не сложно было обвинить в самых страшных грехах. Однако гости для порядка провели скоротечное расследование. Эконома схватили и под пытками выбили у него признание в прелюбодеянии.
Взбешённый Тимош сам схватил мачеху за волосы и выволок её к воротам, где приказал гайдукам повесить её вместе с любовником.
К вечеру, опомнившись, гетманыч стал думать, как убедить отца в справедливости случившейся казни. В пространном письме он сообщил ему об измене Елены, спутавшейся с ляхом и их коварном плане похитить казну, припрятанную в усадьбе. Все доводы были надуманными, но Тимош рассудил, что отцу накануне битвы с королевским войском будет не до сердечных мук.
Ошибся юноша! Богдан впал в полную апатию, запил, окружил себя гарными девками, пытаясь забыться в плотских утехах. Но всё это не помогало ему избавиться от душевных ран. Искренне оплакивая потерю любимой женщины, он тяжело переживал самодурство сына, осмелившегося без него решить столь щекотливый вопрос. «С таким наследником династии не построишь!», -сокрушался гетман: «Сукин сын! Против отца в семье пошёл, а значит и в других делах на него надежды нет!»
Окружение козацкого вождя заметно нервничало, наблюдая как расклеился непобедимый батька Хмель. Полковники высказывали Ивану Выговскому (войсковому писарю и советнику Богдана) тревожные мысли, относительно судьбы будущей битвы. Опытный дипломат, как мог успокаивал старшину, а сам пытался вразумить Хмельницкого, стращая его бунтом войска. Гетман вяло отбивался, ворча про то, как ему всё надоело и про готовность отказаться от булавы.
Пробуждение Богдана состоялось в тот момент, когда к Берестечку пожаловал Ислам-Гирей с 40-тысячной ордой. [Документы об освободительной войне украинского народа 1648–1654 гг. К.: Наукова думка, 1965. Cc. 186, 462, 491] Понимая, что с ханом шутки плохи, гетман разогнал бардак и взялся за рекогносцировку. Впервые союзникам предстояло сразиться с поляками, не обладая над ними численным перевесом, и следуя предложенной ими стратегии боя. Ян-Казимир сделал ставку на оборону, укрепившись в лагере, и вынуждая Хмельницкого атаковать в чистом поле под обстрелом артиллерии.
Гетман предпочёл бы подождать, когда многотысячная армада ляхов станет задыхаться в стеснённых условиях табора и предпримет вылазку. Однако мобилизованные им татары, проделавшие путь в тысячу вёрст, не желали и слышать о заминке в кампании. Причиной этому была скудность в запасах провианта и фуража. Набеги крымцев обходились без обозов, что загоняло их и козаков жесткий цейтнот.
Сомнения в голове Хмельницкого возникали и при обдумывании сценария начала битвы. Ислам-Гирей изначально расположил кош под носом у поляков и торопил козацкие полки с выдвижением на дистанцию боя. Проблемой для слаженных действий союзников стала речушка, впадающая в Стырь. Переправа пехоты и артиллерии требовала времени и активных действий татар по её прикрытию.
В прологе битвы Крымская орда завязала бой с хоругвями коронного войска, которые хотели помешать планам гетмана. Баталия не выявила победителя, но за это время козаки сумели закрепиться на местных высотах и приступить к строительству шанцев (земляных укреплений для пушек).
Борьба за позицию продолжалась ещё два дня и стоила обеим сторонам больших потерь.Татарская конница хотя и отбила наскоки шляхетской кавалерии, но при этом лишилась тысячи единоверцев и нескольких ярких вожаков. Среди павших самым известным воином был перекопский мурза Тугай-бей (между прочим побратим Хмельницкого). Раздосадованный хан, не сдерживая эмоций, накричал на гетмана, обвиняя его в том, что козаки прячутся за спины татар, для которых эта война чужая. Богдан еле успокоил «царя степей» и пообещал ему, что завтра картина изменится, и основную тяжесть противостояния с ляхами примут на себя козацкие полки.
В польском стане тоже было не до праздника. Король и его гетманы чувствовали, что силы войска на исходе, а у противника половина полков ещё не вступала в сражение. Ян-Казимир приказал разрушить переправы через Стырь, чтобы избавить солдат от иллюзий спастись отступлением. Потоцкий и Калиновский боязливо предложили запереться в лагере и измотать вражеские силы с помощью оружейного и пушечного огня. Вишневецкий, Радзивилл и Чарнецкий поддержали намеренье короля искать счастья в открытом бою. [Шейхумеров А. А. «Измена крымского хана» в битве под Берестечком: мифы и факты // Крымское историческое обозрение. 2021. № 2. С.37]
Утром 30 июня 1651 года противники выстроили боевые порядки. Сомнения в успехе, которые мучили оба войска, буквально обездвижили и тех и других. Пауза затянулась до 15-00. Иеремия Вишневецкий не выдержал первым и стал умолять Его Милость дать разрешение на атаку.
Ян Казимир возражать не стал. Князь повёл в бой несколько тысяч всадников авангарда (по разным источникам, то ли 18, то ли 24 хоругви: рейтары, казаки, гусары и посполитое рушение). Удар польской конницы пришёлся на недостроенный казацкий табор, что ей позволило найти брешь в цепочке возов и устроить побоище внутри позиции.
Столбы дыма и пыли окутали треть козачьего стана. Шаткую ситуацию исправили подоспевшие на помощь соседям татары во главе с нуреддин-султаном Гази-Гиреем. Отряд Вишневецкого попал в окружение, но князю удалось развернуть хоругви и прорваться в сторону коронного войска. За плечами удиравших шляхтичей неслась лавина крымцев. Однако, неожиданно для всех, погоня попала под ураганный огонь полькой артиллерии. Этот сильный ход Ян-Казимир предусмотрел накануне битвы, предполагая, что болота и кусты на флангах заставят конницу противника двигаться через центр. По его заданию немецкие пушкари скрытно выдвинули орудия на передний край и дождались, когда татары подставились под огонь.
Нанесённый удар вызвал шок в стане союзников. Не давая опомниться врагам, Ян-Казимир приказал выдвинуть пушки еще ближе к расположению ордынского коша и обстрелять его. Расчет был на то, что татары почти не имевшие артиллерии и пехоты с мушкетами, не смогут контратаковать и предпочтут отступить. Козаки же воинам хана на помощь не пришли, поскольку свои пушки они загодя вкопали в землю, а личный состав укрыли за повозками «Гуляй Поля».
С каждой минутой ситуация для козацко-татарского войска осложнялась: одна его часть подвергалась почти безответному огню, несла потери и всё больше падала духом, а вторая могла лишь наблюдать за этим.
Долго так продолжаться не могло. Потери от разрывов картечи росли, и крымцы запаниковали. Три дня они выносили на себе основную тяжесть битвы, а сейчас бесславно гибли, не понимая почему козаки бездействуют. Орда заколебалась и начала отступать.
Последней каплей, сломившей волю татар, стала атака королевской гвардии и литовской латной конницы князя Богуслава Радзивилла. Ислам-Гирей решил не испытывать судьбу и предпочел бежать, чтобы не попасть в позорный плен к гяурам. В спешке гордый падишах забыл про походный гарем и казну.
Поляки преследовать беглецов не стали, поскольку опасались козацкого удара в спину. Ян-Казимир приказал развернуть хоругви в сторону табора Хмельницкого, чтобы лишить противника свободы манёвра.
В стане православного воинства царили уныние и растерянность. Ожидаемая победа на глазах обернулась катастрофой. Непобедимая конница «быстроногих татар» бесследно исчезла в волынских просторах. Ликующие поляки, не теряя времени, окружали позиции козацкого войска, а старшина бездействовала, поскольку пребывала в шоке от известия о пропаже гетмана и писаря.
Каждый человек, даже если судьба вознесла его на Олимп, страдает от фобий. Бесстрашных среди нормальных людей практически не бывает. Боятся все по-разному. Одному бывает тошно от пауков и ползучих гадов, другому от высоты, а вот батька Хмель страшился козацкой толпы, охваченной паникой. Гетман помнил старые времена, когда народ бузил против власти и пока всё было хорошо стоял горой за вожаков (Гуню и Павлюка). Но только фортуна им изменяла – тут же плебс винил их во всех грехах, приносил в жертву, и тем самым покупал себе прощение.
Побег татар с поля битвы стал для Богдана тревожным звонком, предупреждающим об опасности «зрады» внутри войска. Будучи опытным стратегом, он прекрасно понимал, что без конницы козаки обречены. Пребывая в шоке от случившегося конфуза, Хмельницкий вскочил на коня и устремился в погоню за ханом. За ним последовал Выговский и небольшой отряд личной охраны.
Догнать разрозненные татарские отряды смогли довольно быстро, но Ислам –Гирей умчался далеко вперёд (назад!?) и только к вечеру остановился на привал, чтобы перевести дух. Тогда и состоялся разговор гетмана с союзником. Хозяин Бахчисарая сидел, поджав под себя ноги на походном троне и курил кальян. Гневная речь Богдана о предательстве орды не произвела на него особого впечатления. Хан напомнил, что он предупреждал гетмана о неготовности татар к набегу и всё же оказал помощь по указке султанских опекунов. Гирей выразил недоумение, почему в случившемся сражении главная тяжесть легла на плечи его коша, а козаки вместо того, чтобы сковать противника укрылись за телегами. Хмельницкий в карман за словом не лез и в свою очередь обвинил союзника в сговоре с королём, припоминая ему историю про Зборовские шашни, случившуюся за спинами козаков. Хан усмехнулся и произнёс: «Если бы я планировал договориться с Яном-Казимиром, то ответь мне, Гетман, почему я заставил правоверных проделать путь в тысячу вёрст, отчаянно сражаться, прикрывая спины твоих чубатых воинов? Наконец, объясни в чём заключается моя выгода от случившегося отступления? Не тебя, а меня татары спросят про отсутствие ясыря. Не тебя, а меня женщины обвинят в гибели своих мужей и детей. Скажи зачем мне это?»
И правда, Богдану крыть было нечем. Помолчав, он попросил Ислам-Гирея дать ему тумен воинов (десять тысяч), чтобы спасти осажденных козаков. Хан решительно отказал и добавил: «А тебе, Гетман, я не советую возвращаться. Фортуну сейчас ты не вернёшь. Ляхи своей виктории не упустят и будут только сожалеть, что ты к ним в полон не попал.» Хмельницкий вздохнул: «Лучше бы погибнуть в бою, чем прославиться трусом и предателем!»
«У нас говорят: «Если на отару напали волки, то спасать надо чабана, а не овец!» Будет чабан жив и отара появится. Остынь, Гетман! Дай возможность вихрю вокруг тебя успокоиться и солнцу выглянуть из-за туч.», - изрёк «царь степей» и втянул в себя мягкий дым драгоценного кальяна.
Утром ханская ставка снялась с привала и последовала в сторону Крыма. Вместе с ними продолжил путь Богдан и его верный товарищ Иван Выговский.
Исчезновение Хмельницкого, разумеется, произвело плохое впечатление на его войска. Поле боя осталось за поляками. Полевой лагерь козаков был размотан прошедшей битвой и мало годился для обороны, поэтому принявший командование войском Джеджалий отвел армию на новую позицию (ближе к реке и болоту, сужая фронт противостояния). Всю ночь в таборе кипела работа.
Наутро 1 июля, проснувшиеся поляки обнаружили, что противник не сломлен и готов к продолжению баталии. Первая лихая атака коронных хоругвей на обозную крепость провалилась. Озадаченные паны принялись обсуждать, как быть дальше. Штурмовать ли козацкий лагерь или заморить его в кольце блокады? Очевидец событий пан Освецим, так описал ситуацию: «Предприятие это было нелегкое, табор козацкий был многолюдный и огромный, так что конца его не было видно, в нем пылали многочисленные костры и кругом возвышались сильные земляные укрепления, притом козаки уже находились в отчаянии, а отчаяние даже боязливых делает храбрыми». [Дневник Станислава Освецима // Киевская старина. — 1892. - № 11, с. 329]
Королевский военный совет решил взять врага измором. Тяжелых пушек у поляков не было, но полевой артиллерии хватало, поэтому позиции козаков постоянно обстреливались. Через несколько дней наказной атаман Джеджалий послал к королю парламентеров с единственной целью: добиться хоть на день перемирия и увеличить брустверы. Однако ночью козаки под начальством Богуна совершили вылазку, нанесли большой урон осаждающим и перетащили к себе несколько пушек.
Шляхта пришла в бешенство. Обсуждая условия, на которых следует договориться с козаками, «одни заявляли, что надо оказать милосердие, казнив смертью только старшину и особенно выдающихся бунтовщиков, другие же настаивали, чтобы, дав слово относительно прощения и потом отняв пушки и оружие, распределить пленных по полкам, перебить их поголовно, отнять у оставшихся все привилегии, на вечные времена запретить употребление оружия, истребить их веру и навсегда уничтожить самое имя козаков» [Дневник Станислава Освецима // Киевская старина. — 1892. - № 11, с. 331].
Осторожная тактика Джеджалия и провал переговоров с королём привели к тому, что козацкий круг переизбрал атамана. Теперь за судьбу войска отвечал полковник Богун. Прекрасно понимая безнадёжность долгой обороны в таборе, он стал готовить эвакуацию людей через болото. Поначалу дела шли неплохо и многим удалось вырваться из плена топи, но шляхта быстро узнала про спасительную брешь и перекрыла её пушечным огнём.
Положение осажденных день ото дня становилось все более критическим. На узком пространстве были заперты многие десятки тысяч людей, в значительной части незнакомых с дисциплиной, не обладавших выдержкой и хладнокровием. Управляться с ними было очень трудно. Зачастившие дожди портили порох и запасы провианта.
Погода не щадила и поляков, но их боевой дух поддерживали радостные вести о победах Януша Радзивилла, который захватил Киев и громил голоту уже под Черниговом.
4-5 июля на козацкий табор попал под беспощадный обстрел королевской артиллерии. Православные не могли нос показать из-под возов. Среди крестьянских отрядов воцарилась паника. Старшина решила вести переговоры о капитуляции.
Условия шляхты были немилосердными: от козаков требовалось выдать Хмельницкого, Выговского, шестнадцать полковников, примкнувших к восстанию православных шляхтичей, разорвать союз с татарами, отдать все пушки, распустить по домам всех «хлопов», а самим ожидать решения сейма о новом устройстве козацкого войска.
Тупик в переговорах опять возобновил сражение. После тяжелого дневного боя Иван Богун собрал полковников и объявил о решении гатить болото, построить плотину и перевести по ней сперва козаков, а затем остальную массу войска. Бросая в топь шатры, кожухи, мешки, седла, попоны, козаки оборудовали три плотины и начали ночью переправляться. Богун отлично организовал эту рискованную переправу, сбил карауливший на другом краю болота отряд Ляндскоронского и к утру сумел перевести значительную часть козаков и артиллерии. Но тут произошла катастрофа.
Пробудившиеся с зарей крестьяне, не посвященные в этот план, решили, что старшина бросает их на произвол судьбы, и устремились к плотинам все разом. Напрасно Богун пытался их убедить в обратном и призвать к порядку. Обезумевшие люди ринулись на плотины, давя и сталкивая друг друга в топь.
Тогда поляки ворвались в оставшийся беззащитным лагерь и принялись рубить мечущихся людей. «Никого не щадили, — свидетельствовал Освецим, — даже жен и детей, но всех истребляли мечом» [Дневник Станислава Освецима // Киевская старина. — 1892. - № 11, с. 334]. Польские шляхтичи хвастались потом, что у них от «славной рубки» отнимались руки.
Трудно сказать с достоверностью, сколько повстанцев погибло в агонии Берестечка. Автор «Истории Русов» Георгий Конисский указывает цифру 12 тысяч, Николай Костомаров — 22 тысячи. В одной из летописей сообщается: «И так пропало тогда козаков на 50000 через измену ханову и отлучку за ним Хмельницкого» [Краткое описание Малороссии. В книге: «Летопись Самовидца по новооткрытым спискам с приложением трех малороссийских хроник: Хмельницкой, «Краткого описания Малороссии» и «Собрания исторического». Киев, 1878, стр. 232]. Если эти цифры и были преувеличены, то ненамного, поскольку тот же Освецим по итогу написал: «…нельзя было найти никого, кому бы не довелось убить козака…».
В азарте расправы с повстанцами шляхтичи не пощадили и коринфского митрополита Иоасафа, который всё это время вдохновлял православных на священную войну с латинянами. Среди добытых трофеев числились: 18 пушек, 20 знамен, освященный Иоасафом меч Богдана, печать войска запорожского, серебряный ларец гетмана с дипломатической перепиской, войсковая казна, множество самопалов и разного добра.
Вырвавшиеся на свободу воины Хмельницкого были ослаблены ранами, дезориентированы и морально подавлены. Тысячи человек рассеялись по лесам и полям. Королевская армия, преследуя остатки вражеских войск, сперва мало кого щадила, но скоро до панства дошло, что тактика уничтожения всех русских приведёт окраины к запустению. Тогда наказывать стали буйных, а остальных возвращать в кабалу к панам.
Поход коронного войска на рубежи Днепра внезапно затормозился. На территории Великой Польши вспыхнули крестьянские волнения, и шляхта заволновалась по поводу своих усадеб. Посполите рушення (шляхетское ополчение) стало разъезжаться по домам. Ян-Казимир негодовал, но был бессилен против узколобого мышления панства и нелепого закона, ограничивающего службу шляхтича двумя неделями в году.
Попрощавшись с разношерстной компанией ополченцев, Ян-Казимир скорректировал планы. Он уже не мог рассчитывать, что оставшиеся 30 тысяч польско-немецких жолнеров оккупируют всю Малую Русь, поэтому приказал гетманам Потоцкому и Калиновскому направить усилия на продвижение к Киеву. Там литовские полки Радзивилла с трудом отбивались от разыгравшейся стихии атаманщины. Сам же герой Берестечка после скандалов с оборзевшей шляхтой впал в меланхолию и предпочел вернуться в Варшаву к любимой королеве Марии.
Потоцкий действовал из принципа «куй железо пока горячо!», поэтому сделал ставку на конный рейд хоругвей под началом Иеремии Вишневецкого. Задача князя заключалась в продолжении ошеломительного наступления на земли Русского воеводства. Нельзя было дать опомниться врагу.
Огнём и мечом гусары, рейтары и верные королю козаки прокладывали путь в сторону Киева. Серьёзных препятствий на этом пути они не встречали. Полковники – сподвижники Хмельницкого, оставшиеся без вождя, сникли и старательно избегали встреч с вошедшими в раж ляхами.
Впрочем, гетман скоро объявился (12 июля). Он разбил лагерь в местечке Паволочь на подступах к Белой Церкви. Богдана охраняли нанятые татары (скорей всего этот эскорт был воспринят обывателями, как конвой, охраняющий плененного гетмана). Хмельницкий, оказавшись в критической ситуации, внезапно переменился – стал быстро соображать и действовать. Он издал универсал, в котором призвал народ бороться с наступающим врагом и объявил сбор войска в Белой Церкви. Всё это случилось через пять дней после Берестечка, так что миф про татарский плен не выдерживает критики.
Воззвание гетмана, бросившего армию на произвол судьбы, было встречено с раздражением и недоверием. Сбор сил у Белой Церкви провалился. В Масловом Броде козаки задумали собрать черную раду, обвинить гетмана в измене и отобрать у него булаву. У любого на месте Богдана руки бы опустились, но закалённый в жизненных передрягах козацкий вождь не побоялся пойти наперекор всем угрозам. Он явился на козачий круг и тут же развеял сомнения товарищей относительно своего предательства. Конечно пришлось выставить хана в самом неприглядном виде: мол зраднык и падлюка… Так на то и нужна политика, чтобы донести народу такую «правду», которую он хотел бы услышать.
Буквально за неделю Хмельницкий восстановил власть в войске и возобновил сопротивление польскому блицкригу. Встрепенулся и Ислам-Гирей, от которого в гетманскую ставку пришло письмо. Хан в витиеватых выражениях поддержал «ясновельможного пана гетмана» и предлагал согласовать совместные действия против ляхов.
Реставрация власти Хмельницкого состоялась, но она далеко не достигла прежней полноты. Польское нашествие раскололо Малую Русь на множество осколков, каждый из которых выживал самостоятельно. Кто-то покорился и повинился, кто-то обречённо сопротивлялся, а многие спасались бегством в сторону Московии.
В этот момент Богдан публикует несколько универсалов, в которых призывает православных к борьбе. Изданные грамоты опровергли слухи по поводу его предательства и плена, а также возродили веру людей в успех общего дела ради новой достойной жизни.
А тем временем хоругви Вишневецкого вошли в Паволочь. Наступил праздник Успенья Богородицы (13 августа) и набожное панство решило притормозить наступление.
Утром ксёндзы в шелковых рясах служили перед костелом молебен. Посполите войско преклоняло колени, целовало руки, и в тот же момент на небесах средь нависших облаков возник просвет в форме не то меча, не то креста. Народ на площади стал испуганно креститься, а шляхта, напротив, с восторгом взвыла, восприняв это знаменье, как божественное благоволение.
После торжественной мессы в шатре князя Иеремии состоялся военный совет, на котором было поддержано мнение магната о необходимости скорейшего прорыва в Киев. Князь пребывал в возбуждении от предвкушения реванша и охотно потчевал гостей. Сам при этом много пил, шутил…
Утром 14 августа Иеремия по обыкновению проснулся рано. Не ощущая привычной лёгкости, он приказал принести солёных огурцов, кавуна и мёду. Вероятно, многоопытный муж посчитал, что с их помощью будет легче избавиться от похмелья. Не помогло. Внезапно князю стало плохо. У него начались рвота и горячка. Манипуляции лекарей результата не приносили. Князь бредил и лишь изредка приходил в сознание. Слабым от хвори голосом он обратился к верным товарищам с просьбой привезти из Львова «Милосердную». Тотчас снарядили и отправили гонца, дабы исполнить волю умирающего.
По прошествии пяти дней герой Збаража и Берестечка умер. Его смерть потрясла всё шляхетское войско. Иеремию многие из своих не любили за прямоту и жестокосердие, но абсолютно все ценили его за отвагу и верность Отечеству. Убитые горем шляхтичи требовали от командующих провести расследование, чтобы выяснить не было ли зрады в отношении их командира. Грешили на поваров или стольников, обвиняя их в отравлении. Однако вскрытие тела явных признаков яда не выявило. Скорей всего князя одолела дизентерия, которая в тот год свирепствовала по всей Европе.
Николай Костомаров, так описал прощание войска с Вишневецким:
12-го августа (22-го н. ст.) тело Иеремии отправили в Вишневец к родным могилам. Верная дружина покойника провожала его и хоружий, в знак последней почести, держал опущенное вниз знамя, а предводители шли за ним с открытыми головами. Звук труб и бубен, залпы из пушек и ружей были прощальною данью всего войска воинственному князю. «Редкий тогда не плакал, говорит очевидец, потому что все простые жолнеры любили его, как только может солдат любить своего генерала». [Костомаров Н. Богдан Хмельницкий. М.: Чарли, 1994 г., с. 452]
Во Львовской катедре с пониманием отнеслись к просьбе захворавшего Вишневецкого и разрешили отправить икону в далёкую Паволочь. Но как только «Милосердную» вынули из серебряного оклада, то заметили на лике Богородицы мироточивые слёзы. Присутствующий при церемонии епископ покачал головой и произнёс: «Слёзы сии –это знак скорби и прощения! Помолимся, братья, за упокой души князя Иеремии!»
Образ отправили в сторону польского наступления, но уже в Умани реликвия и похоронный обоз с телом князя встретились. Там же состоялась траурная литургия, в ходе которой княжью труну поместили под святой иконой. Когда своды храма наполнились мрачно-торжественными звуками реквиема, то произошло непредвиденное. Хлипкий витраж не выдержал мощного резонанса органа и высыпался наружу. Ворвавшийся в храм ветер задул свечи. Присутствующая на службе паства восприняла случившееся с тревогой за спасение души усопшего. У большинства промелькнула мысль: «Видно силы небесные не сразу примут душу грешную в своё царство. Придётся ей изрядно помыкаться, покуда святые отцы прощение не отмолят!»
Это интересно! От воевод и гетманов, не обладавших и сотой долей популярности Вишневецкого, в музеях остались сабли, булавы, кафтаны, украшения, табакерки и другие личные вещи. Но от Вишневецкого в истории не сохранилось ни единого следа. Не уцелело ни единого дома, куда ступала нога князя. Не сбереглось ни единой пуговицы с его кафтана, ни единого материального доказательства существования князя на земле, к чему бы он прикасался. Словно какой-то вихрь пронесся над землей и уничтожил все, что имело отношение к вероотступнику.
На этом странности не заканчиваются, исследовав останки Вишневецкого, которые хранятся в соборе Святого Креста близ Кельце, ученые пришли к выводу, что покойник в стеклянном гробу, не имеет к Вишневецкому никакого отношения. Человеку, который погребён здесь, не менее 60 лет, и кто он такой, установить уже вряд ли удастся.
Естественно встал вопрос, где настоящие останки и могила Вишневецкого? Оказалось, что один из самых известных героев Речи Посполитой так и не был похоронен ни по одному христианскому обряду. В конце концов, исследователи остановились на двух наиболее правдоподобных версиях. Ждавший погребения гроб с набальзамированным телом князя, либо был в 1665 году уничтожен вторгшимися в Польшу шведами, разграбившими в поисках кладов Сокальский монастырь, либо оказался забыт в подвалах и погиб при пожаре в 1777 году.
Хмельницкий возрадовался смерти злейшего врага. «Наконец Бог услышал наши моления, говорил он козакам: десница Божия оказала справедливость: князь Вишневецкий, хотевший некогда обладать целою Русью, теперь занимает четыре локтя земли. Оружие наше не сразило его; Бог, мститель крови нашей, поразил беззаконную голову». [Костомаров Н. Богдан Хмельницкий. М.: Чарли, 1994 г., с. 452]
Впрочем, смерть князя Иеремии не изменила положения на карте войны. Коронный гетман лично возглавил войско и через несколько дней уже въезжал в обугленный от пожара Киев. В Варшаву стрелой полетел гонец с радостной вестью о восстановлении контроля над русскими землями. Очень скоро оказалось, что Радзивилл и Потоцкий одержали «пиррову победу». Захватив города, поляки не смогли усмирить сельские округи, в которых хозяйничали сторонники Хмельницкого. Бороться с ними было невозможно, поскольку в партизанской войне фронта нет и нет шансов покончить с этой напастью одним махом.
В сентябре в дневнике Станислава Освецима появляется следующая запись: «Враги захватили все дороги и пути сообщения, прервали все сношения, беспокоили наших частыми стычками и произвели в войске нестерпимый голод, не допуская в лагерь подвоза припасов. Хлопы в селах и местечках везде насмехались над нашими, восклицая: «Ляхи отрезали нас от Днепра, а мы их от Вислы!» [Дневник Станислава Освецима // Киевская старина. — 1892. - № 11, с. 336].
А вот авторитет Хмельницкого возрастал с каждым днем. Его железная воля вселяла уверенность в народ. Наблюдая, как Богдан преодолевает поражение и другие невзгоды, люди вновь брались за оружие и сопротивлялись врагу. «Он не изменялся перед подчиненными ни в лице, ни в духе», - говорил современник: «с веселым видом, с смелою речью показывал вид, что счастье его не потеряно» [К. Осипов. Богдан Хмельницкий. – М.: Молодая гвардия, 1939. С. 312].
Оптимизм гетмана внезапно нарушили ужасные новости из Стамбула. Там случился очередной дворцовый переворот, который поставил финальную точку в судьбе легендарной султанши Кёсем.
Заметки на полях!
Для большинства сведущих людей в Стамбуле не было секретом, что власть султанской бабушки Кёсем держалась на янычарских ятаганах. Бекташи (второе название гвардейцев-пехотинцев) помогли сместить Ибрагима Безумного и успокоить население империи в скользкий момент передачи власти шестилетнему Мехмеду IV. Однако такое возвышение славянских «перевёртышей» выводило из себя османскую верхушку. Выразителями недовольства были сипахи.
Справка!
Сипахи («султанские рыцари») – османская кавалерия, которая набиралась на основе призыва служивых людей, кормящихся с тимара (доходной земли с крестьянами, предназначенной для содержания людей, несущих султанскую службу).
Каждый год в столице или поблизости её «султанские рыцари» поднимали бунты, и янычары с трудом их успокаивали. Летом 1651 года состоялся очередной мятеж сипахов и опять он потерпел неудачу. Тревожило Кёсем и Мурад-агу, то что мятежники всё громче требовали передать опеку над султаном его молодой матери Хадидже Турхан.
Всесильная бабушка решила избавиться от соперницы и стала готовить заговор с целью заменить Мехмеда на другого внука – Сулеймана. Все грязные дела должны были исполнить янычары.
Успеху плана Махпейкер помешала наложница, шпионившая при дворе, ставленница Хадидже Турхан-султан. Узнав от шпионки о готовящемся Кёсем перевороте, Хадидже решила использовать эти сведения для ликвидации соперницы. Опираясь на верных царедворцев, она переманила на свою сторону Великого визиря Мурада-агу и муфтия. Последний благословил заговорщиков на устранение диктаторши.
Снаряженный отряд убийц во главе с визирем проник в гарем и обнаружил, что старуха Кёсем пропала. Короткий обыск помог найти правительницу среди ковров и одеял. Кёсем в отчаянии предлагала свои драгоценности в обмен на жизнь, обещала каждому палачу по пашалыку. Однако Великому визирю отступать было некуда, и он принялся душить свою недавнюю союзницу. Рвение шефа поддержала дворцовая свора.
Убивали долго, измутузив женщину до неузнаваемости. В конце концов, убедившись, что Кёсем бездыханна, заговорщики направились в покои Турхан и возвестили её о смерти свекрови.
Новая регентша поступила по-восточному мудро. Кёсем с почестями похоронили, а её палачей(в том числе и Мурад-пашу)удавили. Под каток репрессий попало командование янычар. Короткий век господства «перевёртышей» закончился разгромом.
Лишившись всесильного покровителя в Стамбуле Хмельницкий приуныл. Теперь заручиться поддержкой султана стало сложнее. Стратегический союз с Блистательной Портой был разрушен бабьей сварой. Для того, чтобы в Топ-Капы опять заинтересовались козачьей державой нужно много времени. После поражения у Берестечка этот ресурс стал в большом дефиците.
В надежде пережить зиму Хмельницкий решил спровоцировать Потоцкого на новую битву и задать ему трёпку. «Холодный душ для борзой шляхты будет полезен.», - размышлял Богдан: «После него и будем договариваться!».
Сил у гетмана было в обрез. Полки с трудом восстанавливались после летнего провала. Спасало положение, то что к войску примкнули татары и жаждали возместить убытки за счёт новых трофеев.
24-25 сентября у Белой Церкви хоругви Потоцкого и Радзивилла не смогли взять в клещи армию Богдана, а тот упустил шанс разгромить врагов в момент марша. Манёвренная битва закончилась вничью. Обоюдное разочарование в её результатах стало хорошей основой для переговоров.
Гетман первым предложил мир. Потоцкий и его окружение малость покочевряжились, но затягивать войну до снега не пожелали, поэтому согласились обсудить условия нового договора. Представителем короля выступил Адам Кисель. Когда он прибыл в Белоцерковский замок, то обнаружил беспокойство среди козаков. Люди, которых за три года много раз обманывали, не хотели полностью довериться гетману и старшине. Возбужденный народ кричал о несогласии с «панской згодой». Некоторые горячие головы потребовали убить парламентёров. Дело дошло до рукоприкладства. Богдан с булавой в руках защитил делегацию от расправы и препроводил их в цитадель.
Переговоры затянулись на несколько дней: Хмельницкий ставить точку не спешил, посылая то одну, то другую поправку к первоначальному тексту договора. Между тем козаки почти ежедневно совершали нападения на польское войско, а Богдан лишь отговаривался, что это, дескать, происходит вопреки его желанию. Козачьему вождю опасность угрожала с обеих сторон: он не мог заключить худой мир и сохранить власть; у него не было сил продолжать войну, а ляхи могли упереться и отчаянным наступлением доконать православных.
На выручку пришла дизентерия, которая границ не разбирала и катком прокатилась по враждебным лагерям. Это обстоятельство ускорило заключение мира, который стороны подписали на следующих условиях: 1) число реестровых козаков не должно превышать 20 тысяч человек, причём они обязывались жить только в Киевском воеводстве и ни в коем случае в Брацлавском и Черниговском; 2) коронное войско не имело права находиться в Киевском воеводстве, если там в это время окажутся реестровые козаки; 3) жители Киевского, Брацлавского и Черниговского воеводств могли вступать во владение своим имуществом и пользоваться всеми доходами с него, а также судопроизводством; 4) Чигирин оставался в распоряжении малорусского гетмана, который должен был подчиняться гетману коронному; 5) евреи могли жить и арендовать земли только в королевских и шляхетских владениях; 6) малорусский гетман обязывался распустить татарские войска и не вступать в сношения с иностранными государствами.
После подписания договора Потоцкий пригласил Хмельницкого на торжественный пир. Богдан приехал, но угощаться не стал, поскольку боялся быть отравленным. Назавтра армии разошлись. Уже по тому как они двигались было видно, что скорой войны не избежать. Шли при полном вооружении, в походном боевом порядке, подозревая противника в коварстве. Каждая сторона осталась в убеждении, что без окончательной победы мира не видать.
Идея построения триалистической конфедерации (полиэтнической общности поляков, литовцев и русских) в Речи Посполитой провалилась. Цивилизационный разлом между православными и католиками стал непреодолимым препятствием. После Берестечка Хмельницкий перестал строить планы на сохранение Гетманщины в составе королевства. Из возможных союзов, с Османской империей или с Русским царством, остался лишь вариант торговли с Москвой. Его не хотели ни Богдан, ни реестровая элита. Однако каждая «поразка» и «згода», граничащая со «зрадой», укрепляли селян и козаков в вере в «Белого царя» и они толкали Малую Русь в объятья Большой сестры помимо воли любого, кто предпочёл бы иной выбор.