Бледно-голубая картинка неба, местами истрёпанная ветром до облаков, кружит каруселью, замедляясь всё больше, и чудится, что вот-вот, немного ещё, и она вовсе встанет на месте, давая сойти. А после, взвизгнув упрятанным глубоко основанием, примется за своё вновь, поглядывая сердито, да бормоча скрипучим голосом, не обращаясь ни к кому и ко всем разом:
- Ишь, сойти им, видите ли! Неймётся всё. И куда только торопятся?!
С самого края карусели земли, на другую её сторону старается поспеть Некто, в старомодном шлеме, похожем на лопух. Опускающийся на спину лоскут прикрывает выступающий на седьмом позвонке горб от привычки к сидячей работе. Некто усат, и не абы как, слабым, заметным едва намёком над губой, но всерьёз, не шутейно. Двухцветные ленты волос, уходящие корнями в ноздри, развеваются по ветру на манер флажков аж до самых плеч. Те части, что седы, кажутся приставшей пеной, не отёртой с лица после немалого глотка от чаши неба.
Некто совершал то, что умел, открыто, ни от кого не таясь, но со обострённым вкусом людей, понимающих толк в жизни, с удовольствием, лишённым безмятежности, познанным в потерях, прочувствованным кровоточением сердца посреди горестей и переполненным отчаяния успеть как можно больше.
Некто явно спешил. Вид его безупречно прямой спины гасил любые возможные усмешки вослед, а развевающиеся ленточки усов вызывали желание отдать ему честь, нежели дать волю высокомерию.
Ведь и впрямь, - мало ли кем мог оказаться сей Некто. Да и не карусельщик ли он вдруг?! А если же нет, так не пенять же ему за то.