евдокия

               
 
Только приехав я домой, жёнушка в районный центр на вертолёте улетела. Управившись по хозяйству, я лёг спать. Живущая в Тунгуске Евдокия воздвигла на меня бурю, егда, прибежав ко мне в дом, хотела; сочетается за меня совокуплением брачным и я, проснувшись и седши, разсуждаю, время ж полнощи, а нужно бо побеседовати.
Она же стоит и дрожит и начала мне говорить:
- Мужик ли ты или нет? И я отвещал:
- Я есть Мифодий, мужик. Что тебе дело до меня? Она же нача возвещати мне:
- Сотворим человека по образу нашему и по подобию. И я отвещал:
- Мати же моя, после пития хмельнова надо всегда плакався о душе своей со слезами, на небо взирая.
Она же наскочив на меня:
- Ах, ты бездушных очи твои смежены, невидящи добротою сияюща телеса. Окаянный, воззри на мя, токмо мной упиватися и насыщатися како добрые лице и руце, и нозе и вся чувства тончава и вся измождала от поста, и нужница восхищает.
Посмотри-тко на рожу ту свою мохнорылую, на брюхо то, окаян¬ный, страшен ведь ты! Как в дверь небесною вместитися хощешь? Мифодий, милой, не упрямься, да что ты на фотографию жены всё ука¬зываешь, убери её, чтоб не смотрела на нас. А я молитву говорю в то время и глаз с Евдокии не спускаю.
Божия же воля подействовала на неё. Исповедатися мне как попу начала:
- Многим грехам обременена, – плачучи заговорила Евдокия, – блуд¬ному делу и малакии всякой обучена и начала подробну возвещати стоя.
Ащё треокаянная, взяв мои персты, под кофту прижав себе быдто мужие. Слышишь, – говорит, – как сердце колебается. Увы, мне печаль и радость моя осаждённая телеса её обесчещенные блудить мя заставливают.
Хочу персты убрать, а лукавый держит. И горько мне бысть в той час, а она быдто смеётся, и слёзы текут. Говорит:
- Я твой корабль, на – плавай на нём. Вдова-де я молодая после мужа своего осталася, пускай тело своё умучу малакией и прочим оскорбле¬нием. Была же жена весёлообразная и любовная. От уст моих яко мёдом муж насыщался. Уразумел, Мифодий? – И слёзы исходят изо очей ея. – Ох, увы, горе! Бедная, бедная я баба. – И мне говорит. – Ты волен и со мною что хощешь, то и сотвори.
В нощи сжалился дух мой о ней, и возгореся душа моя.
- Ну, дружец мой, не обленися потрудитися, – так заговорила Евдо¬кия с веселием. – Тяжело тебе от меня будет.
Егда сняв рубаху, чтобы совершиши молитву к брачному совокупле¬нию и три поклона метая, я услыша, внутренний голос приказывает:
- Образумься! Ведь ты не ведаешь что творишь!
Голос внутренний не дал осквернить душу мою бедную. Разлучил нас, окаянных, поганую нашу любовь разорвал, дабы в совершенное осквернение не впали.
Отпустя Евдокию, многими грехами обременённую, я сам зажёг свещу и возложил правую руку на пламя и держав, пока во мне угасло блудное обременение.
Ащё тово время, севши на лавку, плакався я от обиды, аж очи опух¬ли, прилежно рыдаше пал на кровать в горе и забылся лёжа.
Вижу во сне, пловут два корабля златы, и вёсла на них златы. И я вскричал:
- Чьи корабли?
А Евдокия украшена разными красотами, индо ум человечий не вместит красоты её, сидя на нём, отвещала:
- И что, Мифодий, буде плавание?
А сама бытто начальник на мя разсвирепела, била и волочила меня за ноги по земле. И яко пёс, огрызла мои персты, ащё наскочила на меня с двемя пистольми и запалила из пистоли и вопила:
- Убить Мифодия, отрубить ему гнилой уд, да и тело собакам кинуть. И ужассеся дух мой во мне, и я вскричал:
- Миланья, жёнушка моя милая, спаси!.. И жёнушка отвещала:
- Хощеши ли впредь цел быти? Я же:
- Ей честный, любимая!
- Ну так слушай, бабоблюд. Невозможно оком единым глядети на чужую бабу, а другим на жену, такоже глядеть на сласти бабьи и делать любовное целование с ними, разумеешь сказанное?
- О сём подобает тебе беспрестанно поучатися, а за то, что из трёх персты фигуру показав Евдокии, по гузну твому плетьми побити надо.
Задумався я: голос похож на соседа Елиферия. Хощу и промол¬чать, ино невозможное дело горит во утробе моей, яко пламя палит:
- Елиферий, – слышал я, бытто тя самово за баб батогами бивали и гоняли безумныя.
Он отвещал:
- То возрастом мал был, от юности возлюбив всем сердцем и всею душею.
Оне, миленькие, понуждают на всякое благочестие и малакию сло¬во в слово, яко комары или мушици в глаза лезут. Чем больше их подав¬ляешь, тогда больше пищат и в глаза лезут, пускай, глупы оне, а без них наш брат ино живой мертвец. Дивляхуся словесам, исходящим из уст тестя, а разумом разсуждаю, что так ты меня с пути собьёшь сим учени-ем. Да думаю, да думаю, ушто правду говорит? Разсуждаю – горе миру от соблазн. Я, грешной, услышав сеё, задумался во сне и ещё крепче заснул. А лукавый как захохочет:
- Ащё Мифодия мя за Елиферия принял?
В другую ночь не смею спать, печаль мою в стихах возвещаю: Ну прости же, Евдокия, оскорбил тебя. Не кручинься обо мне, а ащё приди ко мне.