Нас ждал огромный объем посевных работ. Кроме большого участка возле дома мы должны были возделывать ещё два участка в деревне Горны. Там купила домик Ольга Лукашина, про который и было упомянуто выше в благословениях матушки Ольги. Это была настоящая крестьянская лачуга, выкрашенная изнутри в грязно-голубой цвет. Посередине стояла просвечивающаяся насквозь печка, из неё выпадали кирпичи. Она топилась почти по-чёрному. В этом домике мы могли приготовить себе обед между полевыми работами. И отдохнуть на полу во время самой невыносимой жары.
Подъём в Левоче летом был в три часа утра, чтобы трудиться на поле в Горнах до зноя. Очень жалили слепни. Мы обряжались в светлое. Но это не очень помогало. Я мазала лицо и руки дегтярным мылом. Слепням не нравился его запах. Но мое лицо получило ожог почему-то и облезло. И от запаха дегтя стало тошнить. Когда мы посыпали участок под картошку негашеной известью, дул сильный, почти ураганный ветер. Негашёная известь летела в лицо и щипала глаза. Я пошла поискать какой-нибудь источник воды. И набрела на речку. Там промыла глаза и двинулась в дом. На тропинке валялся какой-то чёрный шланг, толстый как велосипедная шина. Я не обратила на него внимания. Потом оказалось, что это была большая змея. И она уползла, слава Богу.
В Горнах пряталось в зелени множество покинутых хозяевами домов и целая заброшенная ферма. Мы заходили на ферму. Там будто всё вымерло. А вокруг от навоза была плодороднейшая земля. И мы, посеяв там кабачки и тыквы, не пожалели об этом. Они выросли огромными и оказались во сто крат вкуснее магазинных. Вечером ин.Елена отвозила нас, десятерых сестёр, в Левочу на маленьком тракторе с прицепом.
Огород чередовался со сбором черники, голубики и грибов. Их уродилось много в этом году. Вся земля в лесу была синяя от ягод, только собирай. И такого красивого леса я не видела нигде, ни до, ни после. Огромные мачтовые сосны с розовыми стволами. И разноцветные лишайники внизу как кораллы в море. Мох, серебристый от росы, расстилался под ногами роскошнее азиатских ковров. Пение птиц раздавалось весёлым эхом по лесу. Вся земля была устлана сосновыми иголками карамельного цвета. Лучи солнца проникали сверху тонкими струями, создавая впечатление праздничной залы в величественном царском дворце. Даже валежник смотрелся таинственно и торжественно в своей девственной красоте. Так что мы, собирая ягоды, отдыхали душой в этом лесном раю.
Отец Михаил рассказывал, что сейчас собирают ягоды варварским способом. Вырывая комбайном весь кустик, они повреждают его корневую систему, что перечеркивает многолетний рост его и губит растение. Таким мини-деревцам требуется много лет, чтобы вырасти и принести плоды. В тот год созрела морошка. Местные бабушки нам рассказали, что морошка созревает раз в семь лет. И мы попали в Новгородские края как раз в такой год.
Они научили нас хранить ягоды в бутылях с водой, печь пироги с черникой и брусникой, делать крошево из зелёных листьев капусты, колоть и правильно складывать дрова. Это всё было целой наукой со своими маленькими хитростями.
В конце лета у нас перед домом уже красовалось целое поле огромной как в магазине капусты и моркови. Мы удивлялись. Но этот результат был достигнут благодаря опыту отца Михаила. Будучи по специальности агрономом, он благословлял нам пошагово: когда сажать, чем удобрять, чем обезвреживать насекомых и т.д. Семенами для картошки служили самые крупные клубни. Сорта картошки подбирались в соответствии с опытом выращивания их в здешнем климате и на этих песчаных почвах (голландская, синеглазка и удача).
Как-то раз мы увидели на капусте гусениц. Их развелось за несколько дней до трёх-четырёх штук на кочан. Мы, конечно, заволновались, что же теперь будет с капустой. Дело было в том, что несколько дней подряд приходились на полиелейные праздники. А мы жили по Типикону, и нам было строго-настрого запрещено работать в огороде в праздничные дни. Можно было убираться в храме, печь просфоры, топить, дрова заготавливать, носить воду, шить, но не работать в огороде. И мы тоскливо смотрели через окно на наше замечательное поле капусты, которое пожирали зелёные гусеницы.
Вечно унывающая Ксеня отыскала где-то акафист мученику Трифону и стала читать. Я, не верю в успех ее молитвы, скептически вздохнула и пошла исполнять свои послушания. Но через несколько минут Ксеня начала нас всех звать к окну. Там можно было увидеть, как на огород опустилась стая грачей, они по-хозяйски ходили между грядок и склёвывали гусениц. Мы несказанно обрадовались этому чуду, так как почувствовали, что мы не одни, и нам Господь помогает соблюдать заповеди. Грачи склевали практически всех гусениц.
Питались мы очень скудно. В непостные дни благословлялось варить суп из рыбных консервов с пшёнкой. Бывало, варили зелёные щи из сныти или крапивы. Туда вбивалось около пяти-восьми яиц. Это была еда почти на двадцать человек. У бабы Маши, держащей корову, покупали молоко и забеливали кашу по непостным дням.
Когда в наш край заглядывали рыбаки, мать София покупала у них щук и лещей, делала котлеты. Эти котлеты мы возили с собой в Хвойную в дни служения там Литургии и угощали на трапезе бабушек. Отец Михаил благословил нам привозить свою еду и кормить прихожан, чтобы экономить на трапезе. Хвойная была районным центром. Мы проводили бесплатно службы с хором, чтецами и алтарницами. И даже на трапезу для нас отец Михаил наскрести не мог. Всё мы должны были привозить своё от просфор до котлет.
Жизнь наша налаживалась потихоньку. Местные жители и прихожане привыкали к нам. Над нами уже не смеялись, что мы не умеем работать, потому что мы проделывали очень много работы. А бабушек не обманешь, они очень хорошо это замечали. Находились желающие нам помочь и делом, и деньгами, и даже вещами. Из Москвы приезжали теперь только совсем свои: родители, Ольга Лукашина, институтские подруги.
Как-то приехала Наталья Дементьева. Она шила нам одежду в женском монастыре. А теперь жила в Абхазии, общалась с матушкой Ольгой и старцем Ионой из Одесского монастыря. Нас всех собрали в трапезной. И Наталья начала нам передавать новые версии случившегося. Оказывается, батюшка нарушил благословение старцев не садиться за руль(мы и так это знали!). Отец Андрей и матушка Ольга строго запретили ему водить машину. Также батюшка ослушался матушку Ольгу и уехал из Абхазии на похороны отца Андрея. Ему из Абхазии уезжать было нельзя.
Ещё она обвинила нас, в том, что мы не давали ему спокойно жить и молиться, постоянно ему звонили, задавали ему вопросы, мучили его. А он нас жалел и хотел нам помочь. Такого же мнения держались Валентина Павловна и многие другие женщины. Но это было их женское заблуждение.
В последнее время мы уже не нуждались в батюшке. Даже он это начал чувствовать. Поэтому зачастил. И если бы он не вмешивался, обстановка была бы среди сестёр более здоровая. В последние месяцы перед смертью батюшка звонил по ночам несколько раз, чтобы сестры задавали вопросы. Но у нас не было ни сил, ни желания на весь коридор разговаривать с батюшкой по телефону о своих личных проблемах. Телефон ведь был стационарный. Мать Мария даже сделала нам выговор, что подошла только одна мать Елена, а остальные спали.
Мы уже "встали на ноги" и могли себя содержать. Мы сработались друг с другом и с отцом Михаилом. Мы полностью отрабатывали свой хлеб. А отец Михаил смотрел на нашу кассу с вожделением.
Много лет спустя мать Евгения из Болдино рассказывала нам, что батюшка всё время стремился к нам из Абхазии, объясняя так: «Я без девок не могу!» Это было непонятное и немного страшное признание, потому что раньше он наоборот настраивал всех на свой отъезд и разлуку. То хотел уехать от нас на Афон, то в Абхазию. Чем приводил всегда нас в отчаяние и слезы. Ему было приятно видеть наше страдание. А теперь, когда мы его отпустили, стал наоборот искать возможность забрать нас от отца Михаила.
Матушка Ольга говорила ему оставить девок в покое. Но он уже боялся, он не мог быть простым монахом. Ему нужна была власть над нами. Там, в Абхазии, много проблемных священников и монахов. И только духовные чада способны сделать костяк общины (или секты). Батюшка и сам при жизни говорил, что любой поп способен создать свою церковь и повести за собой народ. Поэтому ему было так важно не оказаться в запрете, а уйти заштат любой ценой.
В этом вопросе мы не стали оправдываться и спорить с Натальей. Она сказала ещё более удивительные пугающие вещи: батюшка мучается и очень нуждается в нашей молитве. Ум отказывался верить в плохое. И мы, выслушав её внимательно, проводили и забыли.
Так прошли лето и осень. Наступила зима. К нам приехала компания из двух парней и дяденьки постарше. Они были духовными чадами отца Михаила из Москвы. Побыли три дня и уже собирались ехать обратно, как у старшего дяденьки разболелась спина. Он слёг совсем. И сёстры стали за ним ухаживать. В списке послушаний на день теперь указывалось, кто должен был относить ему еду. И греть соль для спины. Эти три приятеля прожили у нас до самого Рождества Христова.
В селе Левоча случилось событие, неприятное для всех жителей. Вернулся Головорез Лёха из тюрьмы. Всё, что рассказывали бабушки о нем, нас шокировало. На его душе было несколько убийств, в том числе его обвиняли в смерти матери. Самыми страшными были догадки местных жителей о постоянном насилии над матерью. Рассказывали, что милиция нашла её труп весь в гематомах и без одежды. Также ему приписывали смерть нескольких человек с расчленёнкой (отсечением головы).
М.Софией были приняты меры безопасности. Она распорядилась: по одному не ходить, держать дом закрытым на крючок целый день, звонить из храма, если собирались идти домой, чтобы нас впустили. Даже за молоком через дорогу к бабе Маше мы ходили по двое. Хотя проникнуть к нам Лёхе не составило бы труда, можно было залезть в любое окно на первом этаже и надежно спрятаться.
Отношения с отцом Михаилом почему-то снова начали портиться, хоть он и неплохо к нам относился по отдельности. Его, якобы, беспокоило, что мы не соглашаемся на его духовное руководство. На самом же деле он хотел полной власти над нами и доступ к нашей кассе. Он хотел благословлять, кому с кем в келье жить, что покупать, когда работать, когда праздновать. Хотел контролировать все небольшие денежные поступления от родителей и друзей. Но сёстры не хотели пускать его в свою жизнь. Мать София уже сердилась на него.
Он думал, что мать Мария была самая несговорчивая, и с матерью Софией он сможет легче общаться. Но не вышло. После смерти батюшки никому не хотелось изменять нашим правилам и тем более подчиняться другому батюшке. Это выглядело в наших глазах как измена.
Чтобы нас наказать почувствительней, отец Михаил решил больше не возить нас на службу в Хвойную. А ездил служить туда со своими матушкой и дочкой. Нас же он оставлял молиться в Левоче без священника. Так он поступал по воскресеньям и праздникам. Мы приспособились петь обедницу как старообрядцы-беспоповцы и не унывали. В Левоче храм был больше, акустика лучше.
На Рождество Христово отец Михаил не изменил своему обычаю. И звал с собою в Хвойную трёх приятелей из Москвы. Они отказались, сославшись на болезнь своего товарища.
Праздник без настоятеля неожиданно прошёл очень радостно. Сёстры звонили в колокола, наверное, с полчаса. Весь народ Левочи повалил в храм. Подсвечники были полностью уставлены свечами. Стало жарко. Мы спели всё по уставу: великое повечерие, утреню, часы и обедницу. Люди стояли, не шелохнувшись, всю службу.
Потом мы с прихожанами пришли на трапезу разговляться. Накрыто было на восемьдесят человек. На столах были новые голубые скатерти, праздничные фужеры и много яств. И самое главное - бутерброды с красной икрой, которую привезла наша мама из Москвы. Одна бабушка спросила, что это за варенье такое.
Мы пели песни как всегда. Когда под утро явился из Хвойной отец Михаил, три московских друга подошли к нему под благословение и начали взахлёб рассказывать, как прекрасно прошла служба с сёстрами, и незаметно было отсутствие батюшки. Отец Михаил почернел от обиды и раздраженно удалился. После этого он перестал ходить к нам на трапезу совсем. Мы переживали, но ничего поделать не могли.
http://proza.ru/2022/11/27/892
Фото из личного архива.