Пообедав, дед Боря стал собираться к внуку в гости. Повод был: внук дом купил на окраине города, возле парка, хороший дом, не старый ещё - десять лет всего, привел в порядок. Сегодня новоселье отмечать будут. Лучше пораньше выехать, добираться не близко: двумя электричками с пересадкой, да потом ещё автобусом от станции, а там уже совсем рядом, минут десять пешком. Часа два наверное выйдет, ходит-то он медленно, с тростью, ведь девяносто первый год пошел. Внук предлагал встретить, но дед Боря отказался, как-нибудь уж сам дойдет. До пяти часов ещё есть время, прогуляется, да и не страшно, если опоздает, не театр.
Старик жил один. Сын давно предлагал переехать к нему, да как-то не хотелось, во всяком случае, покуда мог сам себя обиходить. Жена умерла давно, двадцать лет назад, но он так и не смог привыкнуть к этому, ему ее не хватало. Шутка ли, столько лет вместе прожили, а знакомы были с детства — жили в одном дворе.
И у жены, и у него это был второй брак, оба обзавелись семьями еще до войны, тогда было принято жениться молодыми.
Вторая его жена, Рива, замуж вышла за день до начала войны. Да как вышла — родители выдали за нелюбимого, ее согласия не спросив, вот Рива, дурочка, и радовалась, что война началась: мужа в армию забрали, счастье-то какое! Но счастье оказалось в другом: что успели всей семьей до прихода немцев уйти и швейную машинку прихватили. Машинка не дала умереть от голода в эвакуации: Рива была портнихой, всю семью немаленькую кормила: отца, мать, четверых малолетних братьев и сестер.
После освобождения Кишинева вернулись домой — на пепелище. Про мужа, с которым прожила три дня, Рива и не вспоминала, как и не было его. А он не сгинул на войне, вернулся, пришел к ней:
— Здравствуй, жена, принимай, вот он я, живой!
— Не жена я тебе, — ответила, — мы с тобой и не переспали ни разу. Живи, как хочешь, с кем хочешь, и я буду жить — как я хочу.
И он ушел. Они даже не развелись. В паспортах тогда штампов о браке не ставили, вот Рива и выбросила бумажку эту ненужную — свидетельство о браке.
А тут Боря с фронта вернулся. Первая жена Софа не дождалась его, закрутила роман с каким-то военным, уехала с ним в неизвестном направлении и дочку забрала, пока он на фронте воевал. И у него тоже никаких отметок в паспорте не осталось о браке. Так что и Рива, и Боря посчитали себя свободными, стали встречаться, а потом и поженились — через год после войны, в мае 1946 года. Долгую жизнь вместе прожили, в любви и согласии, сына вырастили, внуков дождались (правнуки уж потом родились, Риве их увидеть не довелось), золотую свадьбу справили — уже в Германии, куда уехали после того, как в Молдавии жить стало не сказать чтоб невозможно, а — неуютно.
Жена болела в последние годы, он за ней преданно ухаживал — ему это было не в тягость — и очень горевал, когда она умерла. Каждый месяц наведывался к ней на могилу, хоть кладбище в другом городе находилось, за 50 километров.
Одному жить было трудно и скучно. Но повезло: как-то в гостях у сына познакомился с Олей. Оля была вдовой, приехала в Германию из Питера с дочкой Аней, зятем и двумя внуками: Мишей и Илюшей. Деду Боре Оля сразу приглянулась, смущало только, что была она моложе его на 17 лет, да и жила хоть и не очень далеко, а все же в другом городе, не наездишься. Но рискнул, предложил жить вместе. И счастлив был, когда Оля согласилась. Но прожили они вместе недолго. Как-то дочка сказала Оле:
— Мама, ты мне нужна. Детский сад заканчивается, Илюша в школу идет, а через год и Миша. Мы оба работаем, за детьми некому приглядеть.
— Да как же, Анечка, а Боря? Борю бросить?
— Ну, решай, кто тебе дороже: родные внуки или чужой старик!
— Да ведь не чужой он мне уже, два года вместе прожили, и хорошо прожили...
Но подумала, поплакала, а все-таки ушла, бросила деда Борю Оля. Решила: права дочка, внуки и вправду важнее.
Только ничего хорошего не вышло из дочкиной затеи. Болеть стала Оля, чахнуть, память терять. Вместо помощницы получила дочка Аня еще одного "ребенка": ни поесть сама, ни внуков накормить, ни погулять с ними, ни обиходить ни их, ни себя не могла Оля, про все забывала... И тихо угасла через несколько лет.
Так и жил дед Боря бобылем уж сколько лет, больше о женщине рядом и не помышлял. Да и здоровье в последнее время что-то стало подводить.
Вот и сейчас. Прислушался к себе дед Боря: ломило плечо, ныло при ходьбе колено... И боль какая-то нехорошая появилась в груди.
— Да, гордиться нечем, — подумал он. — Совсем разваливаюсь.
Тут он слегка покривил душой: несмотря на недомогания, в глубине души он гордился собой: всех своих ровесников уже пережил, голова пока в порядке, а то, что болезни старческие появились, так неудивительно, чай, не мальчик уже.
— Но врачу надо бы показаться, может, лечебную гимнастику выпишет или массаж, — решил он. — Завтра и схожу.
Достал новую рубашку, вынул из конверта, стал иголочки вынимать. Рубашку — дорогую, фирменную — на девяностолетие подарил младший внук. Сам себе дед Боря таких не покупал, денег жалел. Но раз внук подарил — надо носить.
И вдруг почувствовал сильную боль: то ли в груди, то ли в желудке. Неужели опять сердечный приступ? А может, поджелудочная железа? Пшикнул под язык нитроглицерином на всякий случай, подождал. Боль постепенно прошла. Позвонил внуку, сказал:
— Выхожу уже. Часа через два буду. Электрички ходят вообще-то по расписанию, но мало ли, могут и не состыковаться, так что если увидите, что опаздываю, садитесь за стол без меня, не ждите.
Доехал без приключений. И электрички состыковались, всего пять минут подождал вторую, и автобус на станции уже ждал, пустой совсем. Одну остановку всего и проехать надо было. Но пройтись захотелось пешком, уж больно погода была хорошая: тепло, безветренно, да и прямая дорога к дому внука пролегала через небольшой, но очень живописный парк, мимо озера. Вот и не стал он садиться в автобус, пошел пешком. И где-то посреди дороги опять сильная боль прихватила. Достал дед Боря флакончик с нитроглицерином, хотел под язык пшикнуть, но не успел. Как-то холодно вдруг стало, и свет померк вокруг: солнце ещё светило, но каким-то странным, розовато-лиловым светом, и вода в озере из весёлой, искрящейся стала вдруг красной, почти багровой. И почудились вдруг деду Боре на берегу озера под раскидистой липой стул и кресло-качалка: в кресле Рива уютно устроилась, а на стуле Оля с краешку притулилась, и обе к нему вполоборота повернуты, руками машут, зовут к себе... На этот зов он и пошел.
Там, на траве возле озера, его и нашли внук с женой. Они всё-таки не послушались, пошли встречать его к остановке автобуса, и не обнаружив там, двинулись к станции, правильно рассудив, что он идет от электрички пешком. Он был без сознания, но жив. Скорая приехала очень быстро, буквально через пару минут. У него был обширный инфаркт, третий по счету, но его удалось спасти. И прожил он после этого происшествия ещё целых шесть лет .
И рассказывал потом, когда очнулся, про Риву с Олей, как звали они его, как манили к себе... И он уже пошел было, но вдруг почувствовал, что кто-то тянет его за штанину, не пускает... Глянул он - а это Риточка, правнучка любимая, единственная девочка среди потомства, остальные-то все - мальчики: сын, внуки, правнуки.... Тянет и кричит: "Не ходи туда, деда, не надо, останься, я тебя люблю!" Хорошо, что успел ей сказать: "Ладно, не пойду, с тобой останусь, ты моя самая любимая!", вот она его и спасла, не дала в небытие уйти.