Глава 4
- Ну, как? – спросил он. – Вы довольны?
Он лежал на спине, дышал, запыхавшийся и униженный. Он был тем более унижен, что именно он практически затащил её в эту постель. Перед этим они выпили чаю в сельской гостинице, и он подкупил хозяина, чтобы получить эту жалкую комнату. Она не шевельнулась, когда он сказал ей об этом, она не возражала, как и не помогла ему ничем, когда он тщетно стервенел на ней. Сейчас она лежала на спине рядом с ним: голая, спокойная, чуть ли не равнодушная.
- Почему я должна быть довольна? У вас такой разъярённый вид…
Она улыбнулась. Он вспылил:
- Такое никогда не бывает приятно мужчине.
- Женщине тоже, - спокойно сказала она. – Но ты знал, что так будет, и я знала тоже. Ты нарочно привёл меня сюда. Из любви к поражениям. Разве не так?
Да, это было так. Он положил голову на голое плечо рядом с ним и закрыл глаза. Внезапно он почувствовал себя очень уставшим, как будто на самом деле занимался любовью. Комната была экстравагантной из-за занавесок в цветочек и этого ужасного сундука. Она была вне времени и смыслов, как он сам. Как и эта ситуация.
- Почему же ты согласилась, - сказал он сонно, - если знала…
- Я думаю, что соглашусь на многое из того, что ты предложишь, - сказала она.
Наступила тишина, затем она прошептала «расскажи», и он начал рассказывать. Обо всём: о Париже, о Элоизе, о друзьях, о работе, о последних месяцах. Ему казалось, что потребуются годы, чтобы рассказать обо всём. Чтобы разграничить это «ничего». Она слушала молча, только время от времени зажигала 2 сигареты и давала одну ему. Должно быть, было уже 6 часов вечера или 7, но она, казалось, не беспокоилась об этом. Она не трогала его, не гладила его по волосам, оставалась неподвижной, и её плечо, должно быть, совсем затекло.
Наконец, он замолчал, испытывая лёгкое чувство стыда, и поднялся на локте, чтобы посмотреть на неё. Она смотрела на него, не двигаясь, с серьёзным и сосредоточенным лицом, и внезапно улыбнулась ему. «Хорошая женщина, - подумал Жиль. – В это даже трудно поверить». И мысль об этой доброте, с которой она относилась к нему, мысль о том, что кто-то интересуется им на миг вызвала у него слёзы. Он наклонился, чтобы скрыть их, и нежно поцеловал эту улыбку, эти щёки, эти закрытые глаза. Не такой уж он был импотент, в конце концов. Натали положила ладони ему на плечи.
Намного позже он, должно быть, вспомнил, что именно мысль об этой доброте позволила ему в первый раз по-настоящему заняться любовью. И он, который никогда раньше не видел эротизма в добрых чувствах, которого скорее возбуждало выражение «эта женщина – потаскуха», он впоследствии, гораздо позже настораживался, если при нем говорили «это хорошая девушка». Но сейчас он смотрел на неё, он улыбался, он извинялся за то, что был груб, хотя и не без некоторого удовлетворения. Она стояла в ногах кровати, одевалась и, внезапно повернув к нему голову, остановила его:
- Не могу сказать, что это было восхитительно, но ты чувствуешь себя лучше, да?
Он подпрыгнул и не мог решить, обижаться ему или нет.
- Ты всегда считаешь своим долгом говорить правду в таких случаях?
- Нет, - сказала она. – Сейчас я делаю это впервые.
Он начал смеяться и тоже встал. Была уже половина восьмого, она, должно быть, опаздывала.
- У тебя сегодня вечером намечается званый ужин?
- Нет, я ужинаю дома. Франсуа, должно быть, беспокоится.
- Кто такой Франсуа?
- Мой муж.
Тут он с изумлением отдал себе отчёт в том, что никогда не думал о том, что она – замужем, что ничего не знал о её жизни, о её прошлом и настоящем. Одиль как-то начинала на днях рассказывать о ней, но он не стал слушать. Он почувствовал внезапный стыд.
- Я ничего не знаю о тебе, - пробормотал он
- Я тоже час назад ничего о тебе не знала. Я тоже знаю о тебе чуть больше, чем ничего.
Она улыбнулась ему, и он минуту находился под властью этой улыбки. Именно теперь он внезапно понял, что должен остановиться, если так было нужно. И было нужно: он был не способен любить кого бы то ни было, как и самого себя не мог любить. Он мог доставить ей только страдания. Без сомнения, для этого хватило бы одной грубой шутки, которая заставила бы её презирать его. Но мысль об этом вселяла в него отвращение, и её искренняя, полная обещаний улыбка, которой она улыбалась ему, испугала его. Он пробормотал:
- Ты знаешь… я…
- Я знаю, - спокойно сказала она. – Но я уже влюбилась в тебя.
На секунду он возмутился. Но в эту игру так не играют, не отдают себя полностью в руки незнакомки! Она сумасшедшая. И как он мог теперь развлекаться тем, чтобы соблазнить её, если она сама отдавалась ему? Как у него мог быть шанс любить её, если он не мог сомневаться в ней? Она всё испортила. Это было против всех правил. Но, вместе с тем, подобное расточительство и беспечность очаровывали его.
- Как ты можешь это знать? – сказал он таким же небрежным приятным тоном и, глядя на неё, вдруг подумал, что она очень красива, словно создана для любви, и что она, возможно, смеялась над ним. Она посмотрела на него и рассмеялась:
- Ты боишься одновременно, что это – правда и не правда, да?
Он покачал головой, в тайне очарованный тем, что она раскусила его.
- Это правда! Ты никогда не читал русских романов? Внезапно после двух встреч один говорит другому: «Я вас люблю». И действительно, это ведёт повествование прямо к финальной драме.
- А какая же катастрофа будет для нас в Лиможе?
- Я не знаю. Но мне, как и русским героям, на это наплевать. Поторопись.
Он вышел вместе с ней, слегка успокоенный: женщина, которая любит читать, доставляет меньше беспокойства, она смутно предчувствует то, что его ожидает – или то, что ожидает другого. Снаружи солнце уже удлинило косые тени, золотило сжатую траву, и он с некоторым удовлетворением рассматривал профиль своей новой любовницы. Она была красива, деревня – тоже, он проявил свою мужественность, и она сказала, что любит его. Не так уж плохо для нервного больного. Он начал смеяться, и она повернулась к нему:
- Почему ты смеёшься?
- Просто так. Я доволен.
Она внезапно остановила машину, схватила его за лацканы пиджака и встряхнула его так быстро и сильно, что он остолбенел:
- Повтори. Повтори, что ты доволен.
Её тон изменился, теперь он был требовательным, властным, чувственным, и в Жиле внезапно проснулось желание. Он схватил её за запястья, поцеловал её руки, повторяя «Я доволен, я доволен» изменившимся голосом, и она отпустила его и молча нажала сцепление.
Они почти не говорили всю дорогу до дома, и она оставила его перед крыльцом, он даже не успел назначить следующее свидание. Но вечером в своей комнате Жиль вспомнил этот странный момент на обочине и подумал с лёгкой улыбкой, что это слегка походило на страсть.