Глава 7
Время шло, и Натали решила поступить на работу. Она объявила Жилю, что нашла прекрасное место в туристическом агентстве, которое хорошо оплачивалось, что позволит им сводить концы с концами, а это иногда было тяжело. Он засмеялся сначала, наполовину раздражённый тем, что Натали нашла это место без него, наполовину позабавленный мыслью о ней за конторкой.
- Тебе надоели музеи? Что на тебя нашло?
- Мне нечего делать целый день, - ответила она. – От этого глупеешь.
- А что ты делала в Лиможе?
- В Лиможе у меня был Красный Крест, - ответила она холодно.
Он расхохотался. Эта женщина была сумасшедшей.
- Я знаю, это звучит глупо, - сказала она, - но я помогла многим людям…
- И всё же, - продолжал смеяться он, - Красный Крест… Ты проводила все дни в моей постели.
- Так это же летом, - сказала она. – Труднее всего беднякам приходится зимой.
Он посмотрел на неё, ошеломлённый:
- Если я правильно понимаю, если бы я приехал к сестре зимой, я бы с тобой не познакомился?
Она молчала, покраснев:
- Нет, - ответила она, наконец. – Но дело не в этом. Это агентство – очень хорошее, директор – прекрасный человек, друг Пьера. И устраивать путешествия для людей – это так увлекательно. Я буду отправлять их в Перу, в Индию, в Нью-Йорк.
- Если ты делаешь это по финансовым причинам, это глупо, - сказал он. – Достаточно было бы просто уделять больше внимания расходам.
Очевидно, что деньги транжирил он, а не она, хотя о и не знал, как так получалось. Среди друзей, баров, такси деньги уплывали между пальцев. И если Натали могла выходить и одеваться, это было благодаря 1000 франков, которые она ежемесячно получала из Лимузена в качестве фамильной ренты, а не благодаря Жилю. К тому же, он купил ей к Рождеству старинные драгоценности, за которые до сих пор выплачивал рассрочку. Нет, эта мысль вовсе не была плоха, но она раздражила Жиля по непонятным причинам.
- Это не по финансовым причинам, а потому что мне это нравится, - сказала она. – Но если тебе это не нравится, я откажусь.
- Делай, как знаешь, - ответил он. – Кстати, о путешествиях. Когда вернётся цветочник?
Ему не хотелось называть его Вальтером. Он заваливал Натали розами (отсюда и прозвище, которое ему дал Жиль) и нежными письмами. Он уехал в путешествие и присылал почтовые открытки отовсюду со спокойствием человека, который решился ждать хоть 30 лет, и это то забавляло, то злило Жиля. Натали была растрогана и ничего от него не скрывала по своей привычке, что, конечно, успокаивало, но не давало смеяться вместе. Она объявила, что в любой страсти не было ничего смешного. У неё даже были долгие разговоры с Гарнье на эту тему (Жиль представил его ей однажды), который ждал каждый день, пока его дружка выпустят из колонии. Впрочем, Гарнье понемногу складывал свою работу на плечи Жиля, и часто, возвращаясь домой, тот заставал его в углу в жаркой беседе. У Натали были странные вкусы. Между Николя-импотентом и Гарнье-педерастом она удваивала свою живость и весёлость, тогда как компания интеллигентного Жана явно давила на неё. «Ты не понимаешь, - говорила она ему, когда они обсуждали эту тему, - в них обоих есть что-то невинное, что меня привлекает». И он пожимал плечами, считая их скорее скучными, но всё же предпочитал их американскому флористу.
Натали начала работать и часто по вечерам заезжала за Жилем в редакцию. Мир становился всё более и более сумасшедшим, дискуссии между ответственных лиц становились всё более жаркими, и часто Натали приходилось проводить час-два в баре внизу, ожидая Жиля. Конечно, она никогда не упрекала его, но мысль о том, что она была внизу, мучила Жиля неимоверно. Наконец, они решили встречаться прямо «дома». И однажды вечером он не вернулся.
У него был ужасный день. А Тома, ужасный Тома перешёл все рамки дозволенного. Фермон вызвал Жиля, чтобы сделать ему выговор: ему казалось, что статьи Жиля немного слишком «классические», лишённые сенсационности, которая нравится «читателю». Жиль не имел понятия об этом знаменитом читателе, которым Фермон прожужжал ему уши, об этом неведомом часовом, охраняющем склады глупости, но, если бы этот охранитель попался ему в руки, Жиль с наслаждением задал бы ему хорошую трепку.
- Читателя, - говорил Фермон, - нужно ставить в курс дела объективно, но читатель должен увлекаться, страстно увлекаться повествованием.
- Вы не находите, что сами факты очень увлекательны? – говорил Жиль иронично. – Война повсюду и…
- Для читателя увлекательно лишь то, что касается его самого.
- Но всё это его касается, - говорил усталый Жиль. – Не хотите же Вы, чтобы я дал ему адрес конторы, которая вербует добровольцев во Вьетнам? Цифры не кажутся Вам красноречивыми?
Короче говоря, Жиль вышел из кабинета Фермона с поручением полностью переписать статью. Было 6 часов вечера. Он наткнулся на Гарнье, дал ему поручение предупредить Натали и, если возможно, сводить её поужинать, чему тот, казалось, был очень рад, и остался один в своём кабинете за пишущей машинкой, гораздо более озабоченный запоздалыми репликами, которые он придумывал для Фермона, чем статьёй. Редакция опустела к этому времени, и он ходил взад-вперёд, и его тошнило от собственной прозы. Он прошёл в кабинет Жана, открыл бутылку скотча, налил себе большой стакан, но напрасно. Ему надоела эта редакция, ему никогда ничего не удавалось, он погрязнет здесь до конца дней своих, и Фермон будет читать ему морали. Он постареет, Натали превратится в провинциальную даму, они поженятся, возможно, и у них будут дети, они купят машину и маленькую ферму с телевизором. Хорошо еще, если им удастся достигнуть такого благополучия. Это пугало его. Он, Жиль, способный на любое чудачество, мечтающий о путешествиях, Юный Жиль потеряет жизнь между патроном и любовницей, которые оба судили его. А ему не хотелось, чтобы его судили, не хотелось, чтобы его прощали или включали в неважно какую систему, будь она профессиональной или касающейся чувств. Ему хотелось быть одиноким и свободным, как раньше. Как молодому псу, которым он был раньше. Он начал пить скотч дальше и почувствовал, как в нём закипает гнев. А, начальник думает, что он переписывает статью, как примерный ученик, о нём думают, что он вернётся к своей верной любовнице, но хорошо же, он им покажет. Он взял плащ и вышел, не выключив электричество. Знаменитый читатель оплатит счета.
Он проснулся в полдень, в незнакомой (а, точнее, очень знакомой) кровати: в кровати публичного дома. Крупная брюнетка храпела рядом с ним. Он смутно вспомнил кабаки на Монмартре, драку, фуражку флика. Слава Богу, он отрывался на правом берегу. У него даже не болела голова, но он умирал от жажды. Он встал, выпил литр воды в эмалированной раковине, которая изящно украшала комнату. Затем подошёл к окну: оно выходило на маленькую незнакомую улицу. Он немного простонал в глубине. Как он мог такое натворить? Он потряс девушку, которая хрюкнула, немного проснулась и посмотрела на него так же удивлённо, как он на неё. Она была действительно порочна.
- А, это ты… - сказала она.
- Где мы?
- Возле бульваров. Ты должен мне 500 франков, коко.
- Что я делал?
- Я ничего не знаю. Ты свалился на меня в половине шестого. Я уложила тебя и сказала спокойной ночи. Что было до этого, я не знаю.
Он быстро оделся. Положив банкноту на кровать, он направился к двери.
- Пока, старичок, - сказала она.
- Пока.
Солнце светило вовсю. Он находился на Итальянских бульварах. Натали, Натали, где была Натали в этот час? Возможно, она – в своём агентстве. Нет, она где-то обедает, как обычно. Он взял такси, не зная, куда ехать. Он просто должен её увидеть, вот и всё. Но агентство было закрыто, и в ресторанчике на углу её тоже не было. Он сходил с ума. Он ещё не отпустил такси и дал водителю свой адрес наугад. Он бесшумно открыл дверь и замер на пороге: Натали сидела в кресле со спокойным видом. У него было впечатление, словно повторяется старая глупая сцена: гулящий муж возвращается после ночного кутежа.
- Я напился, - сказал он.
Она не ответила. Он увидел тёмные круги у неё под глазами. Сколько ей, в сущности, лет? На ней было маленькое чёрное платье, драгоценности. Должно быть, она провела ночь в этом кресле, не раздеваясь.
- Я заходил в агентство, - продолжал он, - тебя там не было. Я… я сожалею, Натали. Ты беспокоилась?
Он нёс ахинею, но что ещё он мог сказать? Он испытывал скорее чувство облегчения. Теперь он отдавал себе отчёт в том, что испытывал в такси чувство страха: страха не найти её. Но она была здесь. И она даже почти улыбалась:
- Беспокоилась? – переспросила она. – Почему?
Он подошёл к ней, и она встала и посмотрела ему в лицо с любопытством, почти заинтригованная. Затем дала ему 2 увесистые пощёчины. И пошла на кухню.
- Я сварю тебе кофе, - сказала она ровным голосом.
Жиль не двигался. Он ничего не испытывал, кроме боли в щеках: у Натали была тяжёлая рука. Наконец, он тоже пошёл на кухню, прислонился к двери. Она с огромным интнресом смотрела на кипящую воду.
- Гарнье оставался здесь до 3-х утра, - сказала она всё так же спокойно. – Он звонил в редакцию, потом в клуб. Тебя там не было. Потом он позвонил Жану, и тот сказал, что такие вещи – в твоей манере. Он находил всё это довольно забавным, и это нас успокоило.
В её голосе слышалась язвительная ирония.
- Так как он не знал, что я слушаю по громкой связи, он посоветовал Гарнье сказать мне, чтобы я привыкала. Мол, мне это понадобится.
- Прекрати, - сказал Жиль.
- Я тебе за 2 минуты объясняю то, что произошло этой ночью за 12 часов, потерпи.
- Каждый может напиться в кои-то веки.
- Каждый может позвонить и сказать «Я пью, спи спокойно». Но это, наверное, испортило бы тебе удовольствие.
«Действительно, это правда, - подумал Жиль. – Всю ночь меня поддерживало чувство вины».
- Кофе готов, - сказала она. – Ты получил всё, что тебе причиталось: ночь разгула, сцену с любовницей, пару оплеух, чашку кофе? Твой фоторобот закончен? Я уезжаю в агентство.
Она подхватила пальто и вышла. Он выпил кофе, открыл газету. Он не вызвал у неё ни ревности, ни гнева. Сначала – беспокойство, затем – презрение.
Зазвонил телефон, и он быстро подскочил к нему. Возможно, она раскаивается в своей жестокости?
- Ну что, старина, - произнёс голос Жана, - опять принимаешься за своё?
- Да, - сказал Жиль.
- Ты один?
- Да.
Голос Жана был весёлым, в нём слышались заговорщицкие нотки. Но что-то в Жиле отказывалось соскальзывать на ту наклонную плоскость, на которую его толкал этот голос.
- Как прошло возвращение? Плохо?
- Две оплеухи, - ответил Жиль, и когда Жан начал смеяться, он понял, что всё-таки соскользнул.