Глава 8
Теперь в их отношениях появилась трещина, он это знал.. Он не знал, что именно это было… может быть, он был просто разочарован какой-то сценой ревности, может быть, ему просто бессознательно нужно было сделать что-нибудь низкое или посредственное, что поставило бы их лицом к лицу. Выявил ли тот вечер, когда он пил (в сущности, очень банальный для человека, доведённого до крайности) внутреннюю сущность их обоих и показал, что Натали выше его? Но, может быть, расхождение было неизбежной расплатой за шесть месяцев совместной жизни? Была ли она лучше его? Можно ли быть «лучше» в любовных отношениях, где все моральные ценности заменяются ценностями чувственными? Во всяком случае, она смеялась меньше, чем раньше, она худела, и в их физических отношениях появилось что-то агрессивное, намеренно жестокое, словно каждый хотел победить другого, словно удовольствие другого не было высшим подарком, как они раньше считали. Но что могли сделать эти крики, эти жалобы и эти прыжки тел, так хорошо соединённых, после некоторых взглядов Натали, после отсутствия взглядов Жиля? Они ничего не могли: они часто тщетно сливались в удовольствии, Жиль никогда ни в кого не был так влюблён физически и так мало радостен.
Однажды её нужно было уехать в Лимож. Тётя Матильда, которая посылала ей 1000 франков ренты, умирала и просила её приехать. Она должна была остаться там на неделю, жить у брата, быстро вернуться. Жиль отвёз её на вокзал Аустерлица, который видел его таким несчастным 8 месяцев тому назад, когда он вернулся больным, уехал влюблённым, вернулся запутавшимся. Теперь, среди пассажиров, он не знал, что ему нравилось больше. Нет, знал: это был влюблённый мужчина, который в мае осознавал свою любовь и не мог дольше ждать, который видел, как текла Луара, видел пригороды и облака, ночь, полную сюрпризов, Натали на платформе вокзала, ускользнувшую с какого-то ужина, которая бросалась к нему. Он любил их историю, даже если иногда ему не нравилась их совместная жизнь. Он даже начал любить этого похудевшего и печального мальчика, который так страдал из-за других, любил эту страстную сумасшедшую женщину, приличную женщину, которая была так влюблена в него. Ах, эти луга Лимузена, горячая трава, глубь воды, рука Натали на его затылке, эта кровать, в которой они занимались любовью в первый раз, взгляд трактирщика и раскалённая комната под крышей, и «порто-флипы» Флорана….
Но почему они толкались по платформе, как двое заблудившихся зверей, искали, что сказать, подводили часы, покупали глупые газеты? Что произошло? Он видел чистый профиль Натали, перед его глазами проходили эти 3 месяца в Париже, и он не знал. Он не хотел, чтобы она уезжала, но если бы железнодорожное полотно было повреждено где-нибудь под Орлеаном, и она должна была бы вернуться к нему, он был бы зол. У него был назначен ужин с Жаном и с друзьями, и ему хотелось, чтобы она скорее уехала. Он был сумасшедшим: несчастным сумасшедшим, прежде всего озабоченным свободой, к которой привык.
Он долго обнимал её, смотрел, как она удаляется. Перед ним развернулся город, огромный и потрескавшийся, как фотографии Луны, сухой освещённый город, город по его вкусу. Да, Натали была права, когда говорила, что он хорошо адаптировался к своему времени:
- Ты именно это и любишь, - говорила она. – Ты притворяешься, что ненавидишь естественную глупость этого века, его ложь, его насилие. Но ты в нём – как рыба в воде. Тебе хорошо только в этом веке, ты хорошо в нём плаваешь, хотя и против течения, но тебе в нём привычно. Ты выключаешь телевизор и радио, но тебе нравится это делать.
- А ты… Какой век предпочла бы ты?
- Такой, каким можно восхищаться. Восхищаться… женщина не должна говорить такие вещи. Женщина должна довольствоваться тем, чтобы восхищаться своим спутником, и не иметь этих детских мыслей в своей голове.
Немного позже он присоединился к остальным и получил триумфальный приём, который оказывают освобождённому. «А вот и Жиль», - крикнул кто-то, и все начали смеяться, когда он поклонился, прижав руку к сердцу. Конечно, таким тоном никогда не говорили «А вот и Жиль и Натали». Но он не мог за это сердиться на них: люди удовольствия – это, прежде всего, люди привычки, а он долго, вот уже около 15 лет играл роль одиночки. Одиночки, которого часто сопровождали женщины, но такие, которых можно было оставить за любым столиком, с любым другом, как Элоизу, например; женщины, которые всех знали, и которых он весело покидал, зная, что за их столик сядет первый же пижон или какая-нибудь подруга. Только теперь в его жизни была Натали – Натали, которая сейчас должна проезжать через Орлеан.
Он провёл спокойный вечер, мало пил и вернулся к себе в половине первого. У него был номер телефона Пьера, и он позвонил. Натали сразу же ответила, и он с нежностью объяснил ей, что находится дома, что слушает музыку Моцарта, что кровать кажется ему слишком большой без неё. Он немного преувеличил, очарованный собственным примерным поведением.
- Путешествие было очень долгим, - сказала Натали. – Я не люблю этот маршрут. С тобой всё хорошо?
У неё был далёкий голос, телефонный аппарат барахлил, он подбирал слова. Если бы он нёс ахинею, у него было бы много больше сказать ей. Привычка лгать делает человека изобретательным.
- Я собираюсь ложиться, - сказал он. – У меня завтра много работы. Я думаю о тебе, знай.
- Я тоже думаю о тебе. Спи хорошо, любимый.
Она повесила трубку.
Они могли бы быть женаты 10 лет. Он снял галстук, немного зевая, посмотрел в зеркало. Сейчас он растянется на кровати, послушает хороший концерт (в этот час это было легко, и он мог только предугадывать его, говоря с Натали о Моцарте), потом заснёт как ребёнок, будет в хорошей форме завтра, будет работать как вол, ожидая, пока вернётся его прекрасная любимая. Но на него смотрело его отражение, и он увидел, как оно улыбается. Он схватил пиджак, хлопнул дверью.
- Ну, мы так и думали…
Он был в клубе, Жан смеялся, ему было жарко с друзьями, с настоящими или фальшивыми, но весёлыми, готовыми ко всему, с друзьями, которых он покинул ради женщины. Это не было в его духе: равновесие всех этих людей было хрупким, не следовало долго пренебрегать своей вечерней компанией, это их деморализовало. Он наклонился к Жану:
- Я правда хотел лечь спать, но не смог. Ненавижу спать один.
- Это надо исправить, - ответил друг Жан.
Этим вечером она была очень вульгарна. Он всегда находил её немного незначительной, но никогда – вульгарной. Жан и бровью не повёл, и он подумал: Почему бы и нет? Он подумал, что именно Натали внушила ему различия между хорошим и плохим вкусом, и что это его утомляло.
- Здесь малышка Катрин, - сказал он.
Это была роскошная блондинка, которая всегда говорила ему, что он ей нравится. В этот момент она как раз проходила мимо.
- Я тебе её не советую, - сказал Жан. – Она болтлива, как сорока. Натали узнает.
Он говорил решительно, как сбежавшему с уроков школьнику. Более того, Жиль не знал, стремился ли он этой фразой не причинить страданий Натали или подчеркнуть зависимость Жиля от него.
- Я уже большой мальчик, - сказал он неожиданно для себя. – В любом случае, какая-то Катрин не сможет разбить то, что существует между мной и Натали.
- Я в этом не уверен, - сказал Жан миролюбиво. – У твоей Натали есть характер.
Он улыбался. Жиль бросил на него испытывающий взгляд, но ничего не прочёл. Только случайные взгляды могут что-то прочесть. Он решительно хандрил. Когда Натали была рядом, он чувствовал себя почти в западне, но когда её не было, всё обстояло ещё хуже: разве не об этом говорят «испортить кому-то жизнь»? Среди всех этих взглядов он чувствовал себя как «влюблённый одинокий тип» или как «тип, которого покинула женщина и который разряжается». (Это были не их роли). Если он не двинется с места, у него будет грустный вид. С другой стороны, если он поспешит к Катрин, это будет унизительно для Натали и для него самого. Он вздохнул, попросил счёт. Он просто испортил себе час жизни.