Глава 9
Нет, он испортил себе не просто час. Он понял это на следующее утро, когда, проснувшись, позвонил Натали.
- Я забыла вчера сказать тебе, что твой синий костюм пора забирать из химчистки, - сказала она. – Я позвонила во второй раз, но ты не ответил.
Конечно, он ушёл за минуту до её звонка. Ушёл, чтобы даром провести время, но как объяснить ей это сейчас? Ложь и правда переплетались внутри него. Он же решил в тот момент, что останется дома.
- Я поняла, что ты пошёл к друзьям, но зачем было выкидывать со мной этот номер? Неужели я так сильно тебе в тягость? Зачем было говорить о доме, о большой постели, о музыке? Зачем, Жиль?
- Я хотел остаться, когда звонил тебе, - сказал он. – А затем внезапно решил уйти.
- Через минуту?
Это звучало фальшиво. Правда всегда звучит фальшиво, ничего тут не поделаешь. Но он продолжил:
- Я выпил стаканчик в клубе с Жаном и вернулся через час. «И я не только из-за тебя не остался с очаровательной Катрин, не только вёл себя как ангел, но всё равно я заставил тебя страдать, и ты мне не веришь. Нет выхода». Он был зол, и она это понимала: он говорил правду, а она подозревала его во лжи.
- Дело не в том, что ты сделал или чего не сделал, - сказала Натали. – Дело в том, что ты говоришь, что ты считаешь необходимым говорить.
Он вздохнул, зажёг сигарету, провёл рукой по волосам.
- Я всё тебе объясню, - сказал он. – Как тётя?
- Плохо. Вряд ли протянет дольше двух дней. Я сейчас еду к ней с Пьером.
Конечно, она же была у Пьера. Должно быть, он видел, как она сняла трубку вчера, отвечала нежным голосом, затем внезапно воскликнула «ах! химчистка!», позвонила, не получила ответа и повернула к нему слишком спокойное лицо. Часто мы причиняем больше боли людям через их близких. Ведь тогда приходится из гордости лгать, что-то придумывать, изощряться, как будто позабыв, что телефон-то рядом. Будь Натали одна, она, может быть, стала бы звонить ему каждые полчаса и вскоре дозвонилась бы. Ах, жизнь слишком глупа, в конце концов.
- Натали, - сказал он, - я тебя люблю.
- Я тебя тоже, - ответила она, но в её голосе не было никакой радости, скорее – усталая покорность.
Она повесила трубку. Через неделю он всё ей объяснит, будет держать её в объятиях, прижимать к себе её тёплое тело, живое тело Натали, вместо этих глупых фраз, которые связывали их по телефону. Что же касается других (он точно не знал, кто были эти «другие», он воображал себе огромный парижский жужжащий улей), он им тоже покажет. Точнее, они ничего не увидят: не увидят его в эту неделю, не увидят их, когда она вернётся. Они останутся дома или пойдут в театр, потому что она любила спектакли, или пойдут на концерт, потому что она любила музыку. Конечно, он предпочитал хорошую пластинку, растянувшись на ковре, но он сделает всё так, как нужно. Успокоенный этой мыслью, он поднялся, напевая, уехал в редакцию почти раньше времени, хорошо работал. Он, как оглушённый, обнаружил себя в клубе в 3 часа ночи, обсуждая с английским журналистом американскую сегрегацию.
Через 10 дней она приехала на их любимый Юго-Западный вокзал. Их обгоняла и следовала за ними толпа дам из провинции, и она была одета, как они: в слишком длинную юбку, с шелковым платком на голове, с чемоданчиком в руке. Кроме её посадки головы и её красоты, ничто не отличало её от других. Ему приходилось жить с женщинами, чьих маленьких собачек носили за ними лакеи, и это вовсе не удивляло его в этом веке. Но, тем не менее, на этом сером и грустном вокзале (шёл дождь), ему хотелось, чтобы она приехала, как яркое пятно, как статуэтка эпохи барокко, как пламя. Он сжал её в объятиях и поцеловал. У неё были тёмные круги под глазами, и она была одета в траур. Как же он глуп!
- А, это ты, - сказала она и безвольно приникла к нему.
На них смотрели, и ему было немного стыдно: им не по 12 лет, в конце концов, чтобы так демонстрировать свои чувства на вокзале. Он попытался рассмеяться:
- А кого ты хотела бы увидеть?
- Тебя, - ответила она. – Именно тебя.
Она повернула к нему голову, и он посмотрел на неё. Он нашёл, что её лицо слегка припухло, что макияж был наложен плохо, и он находил свой экзамен таким же естественным, как её присутствие. Он приехал за своей любовницей, почти женой, на вокзал, и смотрел на неё, как смотрят все старые любовники. Он взял её под руку:
- Я купил холодного цыплёнка, поужинаем дома. Ты уехала сразу же после похорон?
- Да, конечно. Ты знаешь, мне не слишком приятно находиться в Лиможе.
- Люди бросали в тебя камни на улице?
- О, нет, - ответила она. – Они знают, что плоть слаба. Они теперь читают газеты.
Она бросила рассеянный взгляд на беспорядок, который он произвёл за 2 часа, прежде чем ехать на вокзал, прошла в ванную, вновь накрасилась, пока он резал цыплёнка. После кофе они перешли в студию, и он осторожно поставил новую пластинку Гайдна, которую только что купил.
- Ну, что новенького в Париже? – Она говорила беспечным тоном, с закрытыми глазами, и действительно можно было подумать, что в Париже не может произойти ничего нового.
- Да ничего особенного, - ответил он. – Ты читала газеты?
- А ты?
Голос был тот же. Он улыбнулся:
- И я не читал. Я много работал. Много пил, возможно, в твоё отсутствие, и купил эту пластинку.
Он не добавил, что однажды провожал до дома прекрасную Катрин, будучи очень пьяным, и потерпел полное фиаско. В любом случае, на этот раз она будет молчать. Она тем более была заинтересована в том, чтобы скрывать внезапную импотенцию Жиля, что он знал все её мании. Он протянул руку Натали, и она её взяла:
- А ты? Видела Франсуа?
- Конечно. Он приезжал к Пьеру повидаться со мной.
- Зачем?
- Он хотел, чтобы я вернулась. Думаю, он скучает.
- Провинция изменилась, - сказал Жиль.
Он был немного обижен и не знал – почему. Все мужчины хотят отнять у него эту женщину и не допускают даже на секунду, что она его любит… что может его любить. Очевидно, он был несчастным случаем в её жизни.
- И что ты ему сказала?
- Что не вернусь. Что люблю тебя. Что мне жаль. Пьер тоже хотел, чтобы я осталась.
В Жиле начал подниматься какой-то гнев. Конечно, он был мальчишкой, свободным человеком эти 10 дней. Но к чему это свелось? 2 часа с маленькой распутницей и долгие ночи, когда он говорил с призраками, опустошёнными алкоголем и конформизмом. А в это время Натали окружали знакомые лица, взволнованные люди, вдруг утратившие всю свою гордость, – она жила, она играла роль Анны Карениной – только наоборот. Она переживала угрызения совести, даже сожаление – словом, испытывала человеческие чувства.
- Не знаю даже, почему я рассказываю тебе об этом, - сказала она. – Я так устала. Значит, ты доволен своей работой?
Уж не собирается ли она поставить ему хорошую отметку за поведение? Он не понимал этой ревности в себе, этого гнева. Но она вернулась, наконец. Она всё бросила ради него. Она была здесь. Чего же он боялся?
- Я видела и твою сестру с Флораном на похоронах. Она жалуется на отсутствие вестей от тебя. Ты бы писал ей.
- Завтра напишу, - сказал он.
Он попытался говорить спокойным голосом, сдержать дрожь в руках. Он даже улыбался.
- Тебе нужно лечь, - сказал он. – Ты разбита. Я тоже сейчас приду.
Оставшись один, он сделал ещё один глоток из бутылки, который обжёг ему горло. Сейчас он займётся любовью со своей любимой женщиной, совершенной любовницей, совершенной во всём. Жизнь удалась. Он даже мог бы сказать ей сейчас «Мне тебя не хватало» и не солгал бы. Но его трясло от холода.