35. Эмиссар из Киева
– Так, значит, ты упустил Вакулу? – проскрипела Гайтана. – И явился сюда с пустыми руками? Что ж, поздравляю!
Песий Хвост промолчал, не подымая хмурых глаз. Да и что он мог сказать в своё оправдание?
– Ха-ха! Провели, как мальчишку! Облапошили, как последнего болвана! – продолжала ерничать ведьма.
Песий хвост закусил губу. Что ж, она была права. Понятно, он всё же отыгрался на этих лживых насекомых. Поняв, что его оставили с носом, он спалил их колонию дотла, не пощадив при этом никого, а затем пришел в Черкассы, как было заранее условлено с Гайтаной. И вот теперь его армада стояла на рейде ввиду городка. Под вечер появился челнок Гайтаны, и она поднялась на борт Лихого Упыря, после чего они уединились в его каюте.
Она сидела перед ним у иллюминатора, по другую сторону стола, примыкавшего к носовой части судна, и сверлила его чертовски неприятным взглядом.
Песий Хвост – чего уж там скрывать! – побаивался этой проклятущей ведьмы. И не потому только, что она была правой рукой Гарольда Ланцепупа, его очами и ушами и, по мнению знающих людей, вертела им, как лиса хвостом. Нет, она и сама по себе обладала такой колдовской силой, что могла привести в дрожь любого храбреца.
Но, с другой стороны, он всегда помнил о том, что она сделала для него. И благодарность за это жила в его душе и по сей день.
Не была ли эта привязанность воеводы к Гайтане сродни собачьей? Плох её хозяин, иль хорош для других – собаке до этого дела нет. Однажды признав его своим вожаком, она хранит ему верность, несмотря ни на что.
Уж сколько времени прошло с тех пор, когда Заруба, отвезя муку к тестю, летел на крыльях любви к своей ненаглядной Милане! Память о том роковом дне никуда не ушла, она и до сих пор кровоточила в его сердце, и даже сейчас, спустя столько лет, он почти каждую ночь видит свою молодую жену во снах.
Он помнил, словно это случилось только вчера, как приехал на мельницу, и увидел открытую дверь в дом, и как соскочил с телеги и звонко закричал: «Милана! Милана!»
Но ему отозвалась лишь пустота. И тогда он вошел в горницу, и увидел ее, распростертую на полу, с задранным сарафаном, и с окровавленными волосами, и растекшуюся лужицу крови у её виска, и нож, валявшийся неподалеку. И он бросился к ней, и осыпал её мертвое тело поцелуями, и плакал над ней, и выл, словно раненный зверь.
Кто же это сделал? За что? Чем они прогневили Бога?
Свет померк в его очах, и на сердце легла могильная плита…
Эта тяжесть по сей день угнетала его, и солнечный свет был ему не мил. Да и как можно жить на Земле, радуясь Красну Солнышку, когда нет любви в твоём сердце, и когда оно иссушено дотла?
Он схоронил свою ненаглядную Милану, и за несколько дней осунулся и почернел, как земля. Щеки его запали, их пробороздили, словно иссохшие ручьи, две глубокие морщины, вытекающие из погасших глазниц, сделав этого веселого сильного парня похожим на старца. Походка его стала медлительной, и плечи сгорбатились – создавалось впечатление, что ему взвалили на плечи непосильную ношу и он таскает её повсюду по этой скорбной земле.
И вот тогда-то, когда он сидел у гроба убиенной жены, некто невидимый, но ясно ощутимый им, вошел в его разум, словно хозяин дома, и шепнул ему: «И зачем тебе жить на свете без твоей любимой? Пойди, и удавись!»
И с каждым днём этот голос становился всё громче и всё назойливей. И Заруба, наконец, поддался, смастерил себе удавку, и вбил крюк в потолочную балку на мельнице. А голос всё подбивал его: «Ну, давай же! Давай! Чего же ты медлишь? Ну!»
И он бы, наверное, не устоял, если бы не та женщина в чёрном. Откуда она взялась в Ясных Зорях, никто не знал. Она пришла к нему на мельницу и с порога, вместо ласковых слов утешения, колко бросила:
– Что, сидишь, горюешь! Уж и крюк в потолок вбил, и петлю заготовил! А убийца-то твоей жены тем временем разгуливает по земле, да бражничает с собутыльниками, да похваляется перед ними, как он насильничал твою жену. Ты же, как плаксивая баба, сидишь в хате и слезы льешь. Аль не мужчина ты, и не хочешь отомстить этому упырю за смерть своей любимой?
И этими словами она точно швырнула в его душу раскаленные уголья. И всё воспламенилось в нём, и вскипело лютой яростью: внезапно у него появилась цель, ради которой стоило жить!
– И ты знаешь, кто он? – хрипло вымолвил Заруба.
– Знаю, – сказала Гайтана.
И она подтвердила догадки сельчан: гнусным убийцей его жены был никто иной, как главный целовальник на земле Русской, князь Толерант Леопольдович. И Гайтана увезла молодого вдовца в Киев, и с её помощью он проник в дом высокородного убийцы своей жены, и прокрался к потайному окошку в тот зал, где пировал этот выродок. И она вручила мстителю лук и стрелы, уже заранее припасённые ею в укромном местечке. И не дрогнула рука Зарубы, и глаз был верен. И поразил он этого негодяя в его чёрное сердце.
А потом Гайтана отвела его в тронный зал во дворце царя, и Заруба сподобился чести узреть самого чародея.
Мерзкий колдун восседал на престоле, и две змеи, о которых ходило столько толков в народе, обвивали его тощую жилистую шею. И лицо его было жёлтым, как древний пергамент, а на лысом черепе сидела, словно болотная лягушка, иссиня-черная клякса.
И Гайтана подтолкнула мельника в бок – падай, мол, ниц к стопам хозяина, да лобызай его сапоги, как она подучила его перед аудиенцией. Но Заруба остался стоять на месте, как вкопанный.
– А-а! Пришел! – злобно зашипел колдун. – Явился! Так это убил моего верного слугу, князя Толерант Леопольдовича?
– Да, я! – твердо ответил Заруба, не пряча глаз.
– А знаешь ли ты, что за такое неслыханное злодеяние тебе полагается смерть?
– Воля твоя, о, колдун, – сказал Заруба. – Я пронзил стрелой его подлое сердце, и готов ответить за этой своей головой.
– Дозволь слово молвить, о великий и всемогущий! – торопливо вклинилась Гайтана.
Гарольд Ланцепуп снисходительно кивнул.
– Скажи, о лучезарный, а как поступил бы ты, если бы какой-нибудь негодяй убил твою любимую жену, через три дня после твоей свадьбы, а потом взял бы, и снасильничал её, уже мертвую?
Лицо колдуна оцепенело, как глиняная маска, а в глазах забушевало неистовое пламя…
– Что ж, я тоже мужчина… – наконец проговорил колдун, глядя на мельника уже даже и с некоторой симпатией. – И я могу тебя понять…
– Так позволь же ему загладить его проступок, совершенный, к тому же, не без веских, как ты и сам видишь, на то причин. Прими его к себе на службу. Ведь он сразил Толерант Леопольдовича не по злому умыслу, но отмщая за поруганную честь своей жены! И пусть отныне – коль место главного целовальника, таким образом, освободилось – пусть же он займет его и послужит тебе верой и правдой!
– А что? – ответил колдун. – Я, пожалуй, даже и согласился б на это. Да только что-то, как я погляжу, не больно-то он спешит лобызать мои сапоги…
Гайтана метнула на колдуна сердитый взгляд.
– О, многоликий и непостижимый! – прошипела она. – Прикажи твоему верному слуге выйти за дверь, ибо мне необходимо сказать тебе кое что очень важное наедине.
Колдун вяло махнул Зарубе ладошкой, и тот скрылся дверью, а ведунья так и накинулась на царя:
– Вот те на! Это что же получается, а? Мало тебе еще целовальников, которые стелются перед тобой, как трава, и которые готовы при первом же удобном случае вонзить тебе нож в спину, так ты ещё желаешь подогнуть под своё колено и этого беднягу? Иль не видишь ты, что после смерти жены ему и жизнь не мила? Да он только спасибо тебе скажет, коль ты отправишь его на плаху. Так чего же его и пугать? Но он хотя бы не виляет перед тобой хвостом, как твои лизоблюды. И, коль станет служить тебе, то не будет строить козни, как этот твой Толерант Леопольдович, который столь пылко расцеловывал твои сапоги, а сам только момент подгадывал, как бы переметнуться вместе со всей своей ратью к хану Буняку. Если станешь всех ломать через колено – с кем останешься? Это соколот прост, как полено, каждый его ход мы можем просчитать. Так зачем же ты пытаешься подогнать и его под одну колодку? Иль мало ль тебе твоих холуев? А коли он не справится с делом – кто помешает же тебе оправить его к бабе яге?
– Ну, все, все! Пошла! Пошла! Поехала! Завелась! – колдун вскинул руки, словно муж, которого допекает языкатая жена. – Давай, зови уже его!
Заруба, разумеется, не мог слышать этого разговора, но, когда он вошел в тронный зал, почувствовал, что атмосфера несколько разрядилась.
– Ну что, явился, песий хвост? – с некоторым даже благодушием проговорил колдун. – Что-то, как я погляжу, нос ты дерешь не по чину. Ну, да ладно уж, так и быть… скажи спасибо своей благодетельнице, госпоже Гайтане. Замолвила за тебя, Барбоса этакого, словечко… Будешь служить мне верой и правдой – старого не помяну. А коли начнешь крутить хвоста...
И стал Заруба служить Гарольду Ланцепупу верой и правдой. И с той поры прозвище: «Песий Хвост», так и прилипло к нему.
И прошли все эти годы словно в каком-то дурмане.
Воевода отнимал у поселян зерно и скот, подавлял крестьянские бунты, а когда доходило до брани – лез, очертя голову, в самое пекло.
Он искал смерти, но она упорно обходила его стороной. Его боялись и ненавидели – и соколоты, и человекомуравьи. И всем он был в этом мире чужой…
– Ну, что повесил нос, чертяка, – прервала молчание Гайтана, читая в душе воеводы, как в открытой книге. – Сидишь, пригорюнился… Довольно уж тужить, а не то я разрыдаюсь! Обвели вокруг пальца – сам же и виноват… а теперь слушай… Отправишь корабли вниз по Славутичу, якобы для заготовки продовольствия в окрестных селах, однако пусть они идут в реку Змеиную, повернут по ней вспять и, под покровом ночи, двигаются к Киеву, но в него не входят. Воинам повели скрытно высадится в Белозерке, схоронится в ней до поры до времени и ожидать там моего сигнала. А, получив его, не мешкая двигаться в Киев ко двору Гарольда Ланцепупа – там в скором времени будет большая заваруха.
– А как быть с Вакулой?
– Им займусь я. Попробую выйти на его след своими методами. А ты стой тут, – Гайтана потыкала пальцем в дно судна, – и жди меня, пока я не вернусь – с Вакулой, или без него. Понятно?
В сумерках лодка ведуньи отвалила от Лихого Упыря, и вскоре Гайтана уже скакала на рыжем жеребце по дороге, идущей через Кременчугский лес.
Около чёрного валуна, что лежал у обочины ещё со времен достославного царя Гороха, наездница остановилась, соскочила с коня, взяла его под уздцы, отвела в лес и привязала к сосне. Затем двинулась вглубь чащобы по едва приметной тропке.
Светила полная луна…
Гайтана вышла на лужайку и осмотрелась. Вокруг не было ни души.
Между тем (из песни ведь слова не выбросишь) ей так приспичило по малой нужде, что она даже пританцовывала от нетерпения, труся бедрами.
Итак, Гайтана присела под березкой, задрала платье, и в лучах луны блеснул её зад – такой же округлый, нежный и матовый, как и ночное светило на небесах. В ночной тиши послышалось журчание струи, сопровождаемое протяжным вздохом облегчения.
– Слава ланцепупам! – раздался за её спиной негромкий возглас.
Вдова тряхнула задом, словно кошка, подтянула трусы, оправила платье и поднялась на ноги.
От толстого дерева отлепился небольшой человечек с лягушачьей физиономией и приблизился к ней.
– Послушай, Карабара, – зло сказала Гайтана, – а умнее ты ничего выдумать не мог? Что это ещё за шуточки-дрючки такие?
– Всё как мы и договаривались, – возразил ей человекомуравей. – Ты сама велела назвать мне пароль.
– И ты выбрал для этого самый подходящий момент, не так ли?
– Ну, не сердись, – сказал лесной брат, прикладывая ладонь к сердцу. – Поверь мне, эта была чудесная картинка, и я просто не смог сдержать своего восторга.
– Да ну тебя! Балабол!
– Да, это было нечто… – не унимался Карабара. – Просто волшебство! Мечта любого мужчины! В жизни своей я не видывал такой красоты. А уж я-то повидал на своем веку всякое, поверь мне. Какие очертания, а! Какие формы! Божественно! Это просто божественно! И кто только изваял такую изумительную попу?
– Хватит болтать! – резко осадила его ведунья. – Не для того я скакала сюда лесом среди ночи, чтобы выслушивать твои пошлости. У меня к тебе дело. Срочное и чрезвычайно важное.
– Слушаю, о, моя госпожа! Ведь ты же знаешь: ради тебя я готов полезть и в петлю!
– Этого от тебя не потребуется… Пока, во всяком случае. Однако же, если ты не выполнишь моего поручения, считай, что петля тебе уже обеспечена.
– И чем же я могу служить тебе, о, моя прекрасная королева? – Карабара отвесил Гайтане изящный поклон. – Приказывай, для тебя я и луну с неба сниму!
– Луну можешь оставить себе. А мне нужен Вакула.
– Какой ещё Вакула?
– Давай не крути, Карабара! Не советую. Не надо. Тот самый Вакула, что сбежал от госпожи Бебианы с Муравьиного острова. Он у вас?
– С чего ты взяла?
– А где ж ему ещё и быть? Скорее всего, он высадился где-то в этих краях. А тут повсюду ваши глаза и уши. Наверняка, он напоролся на вашу заставу, и теперь находится у вас в руках. Ведь не станешь же ты отрицать, что товарищ Кинг охотится за ним?
– Ну-у… – неуверенно промямлил Карабара. – Вроде бы, он что-то толковал насчет какого-то парнишки. И чего вы все так уцепились за него? Что в нем такого особенного?
– Так он у тебя?
– Ну-у…
– В глаза! В глаза смотреть! – глядя в переносицу человекомуравья тяжелым немигающим взглядом, произнесла ведьма.
– Но я и сам не знаю этого, о, моя прекрасная Гайтана, ¬– как-то неубедительно завилял лесной брат.
– Послушай, Карабара. Долго ты ещё будешь Ваньку валять? Для тебя же лучше будет, если ты выложишь всё, как есть. А будешь и дальше вилять – так я могу потолковать с тобой и по-другому...
Карабара почесал за ухом.
– Ну, взяли мы тут одного паренька, было дело… А кто он таков – мне неведомо.
– Как это случилось?
– Ну, в общем, он спускался с Соловьиной горы в Семигорье…
– Он был один?
– Нет. С Полтавским тигром.
Глаза Гайтаны округлились:
– Ты уверен в этом?
– Да. И, похоже, тигр охранял его. Во всяком случае, как только наши парни начинали приближаться к нему, – он рыкал на них так…
– И всё же вы заграбастали этого парня, не так ли? Расскажи мне, Карабара, как это у вас получилось?
– Ну, ты же знаешь, о, моя луноликая Гайтана, – растянул лягушачьи губы её собеседник, – что у нас в лесах кое-где вырыты ямки, прикрытые дерном – в основном там, где ходят люди. А после того, как товарищ Кинг спустил нам директиву насчёт Вакулы – мы устроили несколько дополнительных ловушек на Соловьиной горе, и привязали над одной из них к березке зайца – как раз на пути этой парочки. Ну, мальчуган и попался. Подошел к косому, стал развязывать ему путы на лапе, и – бах в яму!
– Да, ловко… И где же он сейчас?
– Да тут, неподалеку, – нехотя ответил Карабара, указывая пальцем в землю.
– Его допрашивали?
– Пока что нет.
– Почему?
– Так он же зашибся при падении и потерял сознание. И вообще видок у него тот еще. Сейчас дрыхнет без задних ног. Но скоро, надо полагать, очухается…
– Так вот, – заявила Гайтана. – Мне нужен этот парень. Понятно?
– Но, Гайтана, дорогая моя, милая моя, родная, солнышко ты мое ненаглядное, как же я могу это сделать?
– Как хочешь.
– О, нет! О, свет очей моих! Нет, нет! Всё, что угодно – но только не это! Родненькая моя, миленькая моя, прекрасная моя Гайтаночка! Ведь ты же знаешь, что за тебя я готов душу положить. Но то, о чём ты просишь, сделать невозможно! Если товарищ Кинг прознает о том, что я замешан в таком деле – он же с меня кожу живьём сдерёт.
– Естественно. Даже и не сомневайся в этом, Карабара, – улыбнулась Гайтана. – И еще кишки твои на березку намотает. Но это только в том случае, если ты не сделаешь то, что я тебе велю. А как провернешь это дельце – и голову сохранишь, и получишь от меня десять золотых монет.
– Для тебя – всё, что угодно, душа моя! Всё что угодно! – проникновенным тоном произнёс лесной брат, прикладывая ладонь к груди. – Но только не это, Гайтана. Только не это. Пойми же, пойми же наконец, если Вакула сбежит – подозрение сразу упадет на меня, и мне будет не отвертеться. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнула Гайтана. – Что ж, ты меня убедил, Карабара. Вполне убедил… Я вижу, ты очень хотел мне помочь, верно? Но – не можешь.
– Верно, Гайтаночка, верно!
– Ладно. Коль ты так считаешь – забудем об этом.
Карабара кивнул, раздвигая тонкие губы в льстивой улыбке.
– Да и, признаться, я и не слишком-то и рассчитывала на твою помощь, – благодушным тоном произнесла ведунья и как-то хищно оскалила зубы. – Ведь одно дело – получать золотые монеты без всякого риска, оставаясь при этом в тени, и совсем другое – подставлять свою голову под топор. А она-то ведь у тебя одна, не так ли? Что ж, я вполне понимаю тебя, Карабара. Я тебя понимаю, и не и имею к тебе никаких претензий и обид! Прощай, брат.
– Почему – прощай? – спросил Карабара, растягивая губы в лисьей улыбке. – Разве мы больше уже не свидимся?
– Нет.
– А почему?
Гайтана призадумалась, нахмурив брови и закусив ноготь на большом пальце руки. Потом произнесла:
– Ладно, Карабара. Так уж и быть, скажу. Ты был откровенен со мною – как настоящий брат. И я отплачу тебе той же монетой и не стану скрывать от тебя, как намерена поступить.
Где-то ухнул филин – и все смолкло. Гайтана сказала доверительным тоном:
– Только не подумай, Карабара, что я намерена тебе угрожать. Что ты! Нет, нет! Хотя, как ты сам прекрасно знаешь, я прямо сейчас могла бы превратить тебя в лягушку, или в змею. Но ведь мы с тобой – все равно, что брат и сестра, верно? Поэтому я не хочу тебе навредить. Но дело есть дело, как ты и сам понимаешь? Так что – хотя мне и очень не хотелось бы этого делать – но я буду вынуждена сообщить товарищу Кингу о том, что ты передал нам схемы секретных подземных ходов. А, заодно уж, и рассказать ему, сколько тебе отвалили за это золотишка из царской казны. Только не думай, Карабара, что я стану наговаривать на тебя всякие небылицы. Нет, нет! Ведь я всегда играю в открытую и сообщу товарищу Кингу только лишь только одну голую правду, только одну голую правду и больше ничего. Ну, а теперь мне пора идти, Карабара. Прощай, мой брат.
– Постой, Гайтана! Постой, родная моя! К чему так спешить?
– А как ты считаешь, что сделает с тобой после моего доноса товарищ Кинг? – злорадно проскрипела Гайтана. – Подумай же об этом хорошенько, Карабара, пока твоя пустая башка ещё сидит у тебя плечах.
– Только не надо так шуметь! – заволновался Карабара. – К чему эти распри между старыми друзьями? Ну, не сердись же, Гайтана!
– А с чего это ты взял, Карабара, что я сержусь? Я не сержусь. Я только пытаюсь растолковать тебе – дабы у тебя чуток прояснилось в твоих муравьиных мозгах – что сделает с тобой товарищ Кинг, узнав о твоих делишках. Ведь это же ясно, как божий день. Он отдаст тебя своим шулякам. И ты не хуже меня понимаешь, что сделают с тобой эти живодеры. Они подвернут тебя таким истязаниям, что ты сознаешься даже и в том, чего не делал. И, в конце концов, ты укажешь им, в какой норке припрятал своё золотишко, чем и подтвердишь свою вину. После чего тебя торжественно вздернут за ноги на какой-нибудь осине – в назидание другим лесным братьям. Но каждый сам кузнец своего счастья, правильно я говорю, Карабара?
– Послушай, Гайтана…
– Приятных сновидений, Карабара. Я всегда уважала чужой выбор, тут тебе не в чем меня упрекнуть. И ты его сделал. Это твое право. И у меня к тебе – никаких претензий, и никаких обид.
– Ой, Гайтана, Гайтана! Зачем ты говоришь такие обидные слова? Милая моя, родная моя Гайтанушка! Родненькая моя! Ну, почему, почему мы не можем решить все по-доброму? Ведь ты же сама говорила мне, что мы с тобой – как брат и сестра! Ох, Гайтана, принцесса моя, радость моя! И какая же тебе будет польза от того, что бедного Карабару вздернут на осине? И какой резон терять такого ценного лазутчика в стане товарища Кинга? Ведь я же могу ещё пригодиться вам, и не раз.
– Э! Да ты, как я погляжу, так ни черта и не понял! – злобно усмехнулась ведунья. – Лазутчики хороши при затяжной игре. А сейчас мы подошли к краю. Понимаешь? События завертелись с дьявольской быстротой, и игра пошла по-крупному, и всё стало очень, очень серьезно. Ты даже и не представляешь себе, Карабара, насколько всё это серьезно. Ведь на кону – само существование вашей муравьиной цивилизации. И что там в такой мясорубке судьба какого-то ничтожного Карабары? Одним насекомым больше, одним меньше – это, в такой свистопляске, сущий пустяк. Сейчас все качается на весах, понимаешь? Все очень, очень зыбко. Но ты сделал свой выбор. И я уважаю его. Приятных сновидений тебе, Карабара.
– Постой, постой, Гайтана. Постой, не уходи! А кто тебе сказал, что я не желаю помочь? Разве я говорил это? Напротив, я очень, очень хотел бы тебе помочь, и ты сама знаешь это. Да я для тебя – и в огонь, и в воду пойду, ты же мне как родная сестра! Вот только я не знаю, с какой стороны подступиться к этому делу. Ведь товарищ Кинг очень хитер и подозрителен, его на мякине не проведешь. Даже и ума не приложу, как повернуть это дельце, и не погореть?
– Думай, Карабара, думай…
– Э! – лесной брат стукнул себя кулаком в ладонь. – Ладно! Была не была! Ради тебя – рискну головой! Пошли, Гайтана!
Он повел ведунью за собой и вскоре они остановились у небольшого куста можжевельника.
– Заметь это место, Гайтана, – сказал он ведьме. – А я попробую вытянуть сюда Вакулу. Приходи сюда завтра ночью со своими людьми.
– Лады, – кивнула ведунья. – Но смотри, Карабара, смотри, не ошибись. Ошибка будет стоить тебе головы.
Человекомуравей возвел очи к небу и, с печальной рожей, произнес:
– Ох, и трудное же дельце ты задала мне, Гайтана! Ох, и трудное! Даже и не знаю, как его провернуть… Я ж так рискую, так рискую! Накинула б еще хотя бы пять монет, а?
– Десять, Карабара. Десять. И довольно об этом.
– Э-хе-хе! – вздохнул человекомуравей.
– И, кстати, Карабара, забыла тебя предупредить… Смотри, ведь теперь ты должен заботиться о моем здоровье! Если со мной, не приведи господь, что-то случиться… Ну, например, если я, как и Вакула, попаду в одну ваших ловушек, или со мной произойдёт еще что-нибудь в этом роде. И неважно даже будет, кто это подстроил, ты – или кто-то другой. Знай, Карабара, что Гарольд Ланцепуп всё время наблюдает за тобой. И он всё видит в своей волшебной чаше. И, если я не выйду из этого леса, все твои фигли-мигли сразу же станут известны товарищу Кингу. Так что лучше сразу выбрось все дурные мысли из своей головы.
– Ну, что ты, что ты, моя дорогая! Что ты, родная! Как ты могла даже помыслить такое обо мне!? Да у меня и в голове ничего подобного не было. Ведь мы с тобой – все одно, что родные брат и сестра.
– Вот и чудесно… Спокойной ночи, Карабара.
Продолжение 36. Вербовка http://proza.ru/2022/12/09/1630