XII
В годы Первой мировой войны в Русской армии была популярна песня «Слышали деды». Затем они многократно изменяла свой текст и в Гражданскую войну была гимном Добровольческой армии, донские казаки же пели на свой лад. В рядах Красной армии была своя патриотическая версия песни, в припеве которой были слова:
Смело мы в бой пойдём
За власть советов
И как один умрём
В борьбе за это...
Но одно дело патриотизм и призывы стоять «насмерть», защищая вверенные рубежи даже тогда, когда это было бессмысленно, а иногда и преступно-бессмысленно. Собирались ли бойцы умирать, просто, чтобы чётко исполнить приказ «Ни шагу назад!»? Кто-то – да, но давала ли эта фанатичность противостояния с «трёхлинейкой» против танковых дивизий вермахта, против массированных артобстрелов и авиационных налёт? Но при этом нельзя было допускать панику и неподчинение приказам.
Только по истечению многих лет после трагических событий, историки смогут проанализировать всё, взвесив все «за» и все «против», видя итог и видя цену этому итогу, можно дать более точную оценку тому или иному событию. Первые дни и месяцы войны были самыми трагическими для Рабоче-Крестьянской Красной армии. Уманский котёл – один из тех, где были большие безвозвратные потери, сотни тысяч раненных и попавших в плен бойцов и командиров.
За неполные две недели боевых действий, которые для многих бойцов были «боевым крещением», воинские соединения на некоторых участках теряли до половины личного состава и эти потери часто подсчитывались лишь условно, точных данных нет и быть не могло, их учесть было просто невозможно. После того, как 6-я и 12-я армии были переподчинены Южному фронту, два дня отсутствовала элементарная связь с подразделениями, находящимися в сложной тактической обстановке.
С 3 по 8 августа подразделения 80-й стрелковой дивизии предпринимали попытки прорыва из «тисков», которые зажимала германская группировка «Юг». А 8 августа стало трагическим для окруженных дивизий объединённой группировки войск Красной армии, под командованием генерала Понеделина. Единое централизованное командование отсутствовало.
Батальоны, полки и дивизии, где оставалось ещё командование, как целостное структурное подразделение, но без связи с высшим командованием, на основе поставленных ранее задач – «прорыв» во чтобы-то ни стало из окружения имеющимися силами и путём объединения с ранее не единоподчинёнными подразделениями.
Можно ли было в условиях попадания в «котёл» прорваться и выйти из него, как минимум живым? Можно сказать одно, когда попадаешь в подобную обстановку, когда жизнь, как говориться, висит на волоске, то риск становится единственным выходом, если, конечно, в голове не засела предательская мысль, сдаться в плен и тем самым сохранить себе жизнь. А дальше, будь, что будет. Но также думают далеко не все.
Загнанный и даже раненный охотником зверь не поднимает кверху свои лапы, волк не скулит облезлым псом, не трётся у ног того, кто пришел лишить его жизни или покорить, приручить, заставить ему служить. И даже в случае массовой облавы есть варианты выйти из порочного флажкового круга достойным победителем.
Рыбаки знают, какими сетями не перегораживай водоём, в желании «выцедить» всё, что в нём обитает, какое, вплоть до самой мелкой ячеи не будут иметь сети, какими бы неводами, с осадкой до самого илистого дна не вычерпывали вдоль и поперёк, всю рыбу вычерпать никогда не удастся. И остаётся не только малёк, проскользнув по диагонали ячеи, остаются и крупные экземпляры сазана, который, подобно скорпиону, зарывающемуся, спасаясь от раскалённого солнце в песок в пустыне, находит донные ямки, работая плавниками и хвостом, зарывается в рыхлый ил, выживает до той поры, когда обезвоженный водоём, когда с него спускают через шлюзы или прорывом плотины всю воду, пытаются выжить в оставшейся жиже до тех пор, пока не покроется сверху плотным, «чешуйчатым» покровом «коржей», запечённых знойным летним солнцем.
Об этом в последние дни и особенно в редкие минуты отдыха думали бойцы, осматривая поредевшие ряды своих сослуживцев взвода, роты, батальона. Когда рота по количественному составу едва дотягивает до взвода, когда к окончанию боя той же ротой командует, в лучшем случае старшина, так как из младшего офицерского состава уже никого не остаётся и, чтобы не спровоцировать панику и придать бойцам уверенность и поднять боевой дух, кто-нибудь берёт на себя смелость возглавить сильно поредевшее, уже мало похожее на боевое правда, но еще подразделение.
Так и Пётр Леоньевич, за неделю боевых действий из командира 2-го отделения, 3-го взвода, 2-го батальона, 153 стрелкового полка, стал, хоть и временно исполняющим, как было сказано – «до особого распоряжения», которого в ближайшие дни точно ожидать не стоило, командиром этого же 3-го взвода.
– Товарищ ком… взвод…, можно обратиться? – запинаясь и краснея, обратился, как полагается по Уставу красноармеец Степан Ишкевич.
– Почему не по стойке «смирно», боец? – пытаясь говорить строго, но глаза выдавали в «новоиспечённом» командире смех, который вот-вот прорвётся из груди раскатистым смехом.
Потом, Пётр Леонтьевич, отвернул взгляд в сторону, изменил весёлую гримасу, сделал лицо попроще и уже тепло, по-отцовски спросил:
– Стёпа, что ты хотел?
– Да, я, это… хотел спросить. Вас же собирал комбат у себя? Что там говорят, если это можно разглашать? Долго нам отступать или как?
– Стёпа, а у тебя вопроса посложнее не нашлось? Для моей-то должности, как-то «не с руки отвечать». Вот, хотя бы у Петровича спросил. А, Тимофей Петрович, ответишь любознательному бойцу, али как?
– А, чего же не ответить, отвечу, коли интересуется, – разглаживая рыжие, прокуренные махоркой густые усы и снимая заодно остатки каши, оставшейся после вечерней трапезы, которая задержалась, как обычно под самый заход солнца, а закат предвещал назавтра непогоду, - хоть академий я не кончал, но попробую студенту мозг вправить, он видимо после контузии не на месте.
Тимофей, улыбаясь, косился на растерянного Степана, при этом, не теряя времени даром, «обмыл» ложку, вставив её глубоко в рот по ручку и «шлифанув» её пару раз языком, вынул, повертел и, удостоверившись, что «очистка» качественная, принялся к сбору шансово-обеденного инструмента, закрыл крышкой котелок, отставил его в сторону и провёл двумя руками по гимнастёрке, как бы ощупывая себя. Похлопав себя по животу, пристально посмотрел на молодого бойца и так же, улыбаясь, как бы невзначай, произнёс:
– Поели – это хорошо, но закусить-то нечем…
– ??? – Стёпа, смотрел на солдата, по возрасту, пожалуй, старше, чем его отец и по его недоумению можно было понять, что он ищет в своей «энциклопедии» на шее, среди студенческих знаний, чем же можно закусить после полевой кухни.
– Эх, молодёжь! Курить охота, аж уши заворачиваются в сигару. Ты свой паёк выкурил?
– Я же не курю, дядя Тимоха! А?!! Вам дать табаку?! Есть табак, не весь раздал, за закрутку хватит… так думаю.
– Ну, вот. За хороший табачок и ответ достойный у меня для тебя, слышишь, только для тебя берегу. Вот, погодь, дай, затянусь и тогда уж, так и быть, открою тебе военную тайну.
Пётр, сидел на скруткешинели, прислонясь к дереву. Пилотка сползла на нос и прикрыла глаза. Глаз, видно, не было, но улыбка на лице могла говорить о том, что он уже начал получать удовольствие от того, что Стёпа от него отстал, а он предался своим мыслям или вспомнил что-то приятное, связанное с домом. Да это и неважно, важно то, что выпала минута передыха. А, что будет через несколько часов, он уже знал, но не мог и не хотел говорить, хотя и знал не всё, как и его вышестоящее командование. Пусть бойцы все отвлекутся от взрывов обстрела и ливня пуль из вражеских окопов, механизированных средств и бронетехники.
Сегодня на совещании был приказ командира дивизиона Соколова, которому вменялось вверенными в его подчинение подразделениями сводного отряда из остатков 6-й армии, под покровом ночи осуществить попытку прорыва. Многие командиры понимали, что или сейчас, или уже никогда. Силы Красной армии были очень сильно измотаны. Немецкая артиллерия вывела из строя большую часть техники и артиллерийских тягачей в виде тракторов и конной тяги.
Мало кто знал, что сегодня последний раз бойцам посчастливилось поесть солдатской каши и видимо потому, кашевар Ваня, обычно шутивший, даже когда «крестил» всех подходивших своим увесистым раздаточным инвентарём, шутя, даже под канонаду обстрела, сегодня был хмур и молчалив. Отрезана была и доставка горючего и боеприпасов. По большому счёту, люди находились в окружении на участке размером 10 на 10 километров, куда входило занятое накануне село и редкий лес на восточной окраине. Основное направление прорыва было определено командованием Южного фронта – город Первомайск, где располагалась 18 армия, с которой и планировалось соединиться.
Основная ставка делалась на внезапность атаки и, если всё получится, как запланировали, то захватив переправу через реку Синюха, дальше не должны были встретить серьёзного противостояния. Ох, если бы эти люди, которые получили приказ о готовящейся операции по прорыву «котла» знали, что сведения разведки, переданные командованием Южного фронта, устарели и на восточном берегу Синюхи сосредоточенны значительные немецкие войска 49-го горного корпуса вермахта, к этому времени уже занявших и город Первомайск.
– Так вот, боец Красной армии, красноармеец, как твоя фамилия, Стёпа? – услышав фамилию, продолжил, – красноармеец Ишкевич! Ты еврей, да?!
Увидев, как Стёпа опустил глаза, быстро успокоил:
– Не важно! Я думал, что евреи только в Одессе живут. – Сделал ещё одну глубокую затяжку и медленно, с удовольствием выпуская дым, Степанович продолжил, – завтра утром нас всех ждут крепкие дружеские рукопожатия с бойцами Красной армии, дислоцирующихся севернее от нас. По этому случаю будет заказан нашему кашевару, Ивану Кустовому, праздничный обед. Кстати, он уже убыл, будет всё ночь готовить заготовку, печь, жарить, парить… Выдадут по праздничной чарке хорошей горилки… Да, чуть не забыл, самое главное – всех, кто прорвётся, ждут правительственные награды. Вот тебе не знаю, наверное, медаль, а мне точно орден, я же ещё с Гражданской два ордена имею. Вот такие, брат, пироги!
Тимофей докурил самокрутку до самих пальцев, плюнул на уже, казалось, дымящимися пальцы и с хитрым прищуром посмотрел на недоумевающего парня, который не мог сообразить – правда или нет то, что наплёл этот бывалый солдат. Но вопросы больше не задавал, понимая, что может опять попасть в просак.
Начало темнеть. То там, то там раздавалась стрельба, ухали разрывы мин и изредка, скорее для острастки, чем для обзора подступов к расположению немецких войск, пасмурное небо освещалось сигнальными ракетами. Где-то далеко с запада двигался грозовой фронт. «Вот, только нам дождя не хватало, – приподняв пилотку и смотря в летнее военное небо и невольно подумал о доме бывалый солдат, – вот, как вырвемся из этой канители, напишу домой письмо».
***
Раним утром, в 4 часа, используя момент внезапности, бойцы сводного отряда обрушились на немецкие позиции горнопехотных дивизий. Красноармейцы, не обращая внимание на значительные потери, воодушевлённые успехом наступления, прорвали оборону 49-го горного корпуса, захватили батареи дальнобойной артиллерии, используя её для развития успеха. Продвинувшись 6 августа на глубину прорыва около 20 километров, красноармейцы села Голованевск и Емиловку.
Казалось, что успех очевиден, но вместо подразделений 18-й армии РККА, ещё более истерзанные, в основном пешие соединения столкнулись с дивизиями 52-го армейского корпуса немцев. И наступление «захлебнулось».
Степан Ишкевич, который в первый день, когда в составе пополнения принимал «крещение» и, пользуясь инструкциям, изначально просто старшего боевого товарища, а впоследствии уже и командира взвода, Петра Домашенко, по сути, стал его ординарцем, приобрёл незаменимый опыт и вместе с ним появилась некая ярость, что непонятно как уживалась в этом, в общем-то, хилом, с детскими чертами лица, парне, но окрепшем духе и укрепляющейся уверенности в своей значимости. Он стал уже бойцом, превратившись из необстрелянного новобранца в рядового красноармейца. И, если верить его словам, то он лично в бою уничтожил уже троих немцев, после чего, Пётр, начал его называть Степной Сокол.
Степан изначально думал, что это прозвище, как у индейцев, Зоркий Сокол или Быстроногий Олень. Но, буквально за день до прорыва, Леонтьевич, сменив улыбку на серьёзное выражение лица разъяснил:
– Красноармеец Ишкевич, ты не индеец в прериях, а боец Красной армии, а твоё прозвище ещё более почётно, чем у индейцев. Поясняю: Степной – не потому, что большей частью у нас не леса и горы с прериями, а степи, просторные русские ковыльные с багульником и тмином степи, и вообще – степи тут не причём, а причём – твоё имя – Степан. А Сокол потому, что мы сейчас прикреплены с тобой к сводному отряду командира дивизии А.Д. Соколова. Вот и вся арифметика или что ты там в своём университете изучал?
Стёпа был доволен объяснению: хоть и не так романтично, но всё очень практично и актуально. Стёпа, боец дивизии Соколова, разве это может обидеть или унизить? Наоборот, очень даже патриотично.
В результате прорыва взвод потерял более трети личного состава и это не самый худший результат, у других было ещё хуже. Возникла проблема с раненными бойцами. В лучшем случае, выручали конные повозки, а в худшем – две жерди и плащ-палатка.
Во 2-м батальоне, куда входила рота и взвод, которым из-за трагической случайности пришлось командовать рядовому красноармейцу Домашенко, из офицеров в живых осталось всего пять-шесть младших офицеров, во главе с командиром батальона, майором Семёном Ильичёвым. Майор имел большой боевой опыт в боях на Ханхил-Голе и во время Советско-финской войны 1939-1940 гг. Командир был строгий, но в решающий момент думал не только о выполнении приказа, но и о жизнях своих подчинённых бойцов.
Младший командный состав на фронте менялся, иногда даже несколько раз за время одного боя. Трудно сказать, что хранило «счастливчиков», толи Бог, в которого даже партийцы в душе верили, хоть никогда этого не высказывали при других бойцах, тем более, если они были командирами. И даже когда вели в бой свои подразделения с кличем «За Родину!», «За Сталина!», внутренний голос говорил – «Господи, спаси и сохрани!» или короче – «С Богом!»
Во время короткого привала на отбитом у немцев восточном берегу реки Синюхи, проводя проверку личного состава, подсчитывая безвозвратные потери, недосчитались и балагура Тимохи. Бойцы, кто оказался случайным свидетелем его гибели, рассказали, как он пытался спасти тяжелораненого бойца и протащил уже практически по открытому для сквозного прострела немцами участка в тридцати-сорока метрах от моста через Сивухи, но был сражён пулемётной очередью.
Мост сходу взять не удалось и в попытке найти брод на небольшой, но неизведанной реке было потеряно при артобстреле и затоплено много транспорта. Самым неприхотливым по проходимости оказался гужевой транспорт, хотя и лошади были хорошей мишенью и гибли наравне с бойцами. Намного легче, утром того дня отряд комдива Соколова подойдя по лощинам к бродам через р. Ятрань в районе с. Лещевка, успешно её форсировал.
На восточном берегу Синюхи остаткам отряда нельзя было надолго застаиваться, а вскоре выяснилось, что никакой 18-й армии в направлении прорыва нет, а её подразделения оттеснены немецкими войсками.
– Не удастся нам, товарищи бойцы, сегодня высушить, как хотелось бы, обмотки и портки, – собрав дюжину боеспособных красноармейцев, объявил исполняющий обязанности комвзвода, Пётр Домашенко, – ночью планируется новый прорыв немецких позиций. Разведка ведёт наблюдение за вражескими позициями, чтобы определить их наиболее слабое место.
– Прорвёмся, Пётр Лентьевич! Не для этого было столько мытарств, чтобы вот так бесславно голову сложить… – осмотревшись и поняв, что сказал что-то не так, закончил, – лучше уж, как наш геройский товарищ Тимофей Петрович…
– Да, Степной Сокол, тебя брали на фронт патроны подносить, а ты за две недели уже метишь на место комиссара. Да, слух прошёл, что в соседней колоне во время боя в селе Перегоновка погиб бригадный комиссар Кущевский и начальник штаба артиллерии дивизии, фамилию я не запомнил. Так что, товарищи, наши командиры не прячутся за спины бойцов-красноармейцев, а также, как и мы, с оружием в руках прорываются на оперативный простор. Так, товарищ Ишкевич?!
– Так точно, тов. ком… взвода!
– Чем не комиссар, а?! – улыбаясь, как будто представлял бойцам, не менее, чем полкового комиссара, Степана по прозвищу Степной Сокол, Пётр Леонтьевич.
Бойцы, которым было не до шуток, всё же поддержали своего командира одобрительными кивками голов.
***
В ночь на 7 августа сводная группа из немногочисленного остатка отряда прорыва, в колоне под началом комдива Соколова, осуществляя повторную попытку прорыва, была разгромлена окончательно. Сам Соколов был тяжело ранен и через несколько дней скончался в плену.
Остатки бойцов 2-го батальона майора Ильичёва, под командованием начальника штаба дивизии, генерала-майора Ноздрунова, прорывавшимся в эту же ночь третьей колонной повезло больше и они, изначально увязнув в бой, сделали небольшую брешь, через которую смогли просочиться, а затем оторваться от преследования. Кроме этой группы, в которой прорывались и воины-побратимы, которых сделали побратимами и общая река Миус, на берегах которой проживали оба до войны, и река Ирпень, где случилось первое боевое крещение, где, по словам самого Степана, он уничтожил первого, но не последнего оккупанта, и река Синюха, «оттолкнувшись» от восточного берега которой, бойцы осуществили трудный, кровопролитный, но для них удачный прорыв, если не считать лёгкого ранения Степана в бедро.
Из Уманского котла, где в плен попали даже командующие 6-й и 12-й армий Музыченко и Понеделин, старшие офицеры и генералы, командиры дивизий и корпусов, в ту памятную августовскую ночь, особенно для тех немногих, кому удалось увернуться от расставленных «рыбаками» германской армии «стальных сетей» заграждений на линии прорыва сборных отрядов РККА, под покровом ночи, грозовых туч летнего ливневого дождя и «ливнем» пуль обстрела, сумели прорваться еще группе бойцов 190-й стрелковой дивизии. И мало того, что она прорвалась, при этом сумела ещё обстрелять ранее названную группу Ноздрунова, пока не разобрались и не объединили силы.
Летний ливень, хоть и промочил до нитки бойцов, прорывающихся через цепи дислокаций немецких гарнизонных охранений и их передовых частей, но и сослужил благодатную службу. Это был спасительный Божий посыл с небес. Трудно сказать, чем он продиктован: снисходительностью, милостью Божьей или ответом на безмолвные молитвы бойцов, даже тех, кто раньше был ярым атеистом, но несколько дней кошмара в боях, ежедневное, ежечасное и ежеминутное видение смертей товарищей, крови страданий тех, которые живы, но это не лучший исход в их судьбе, так как их пристрелить, как лошадь с перебитыми ногами нельзя, не гуманно, а вытаскивать из этого ада силами тех, кого осталось меньше, чем страждущих, кому необходимо оказать помощь и выносить даже не с поля боя, а неизвестно куда и сколько или просто тем, чтобы «Божьи слёзы» смыли кровь с раненных, усталость красноармейцев, прорывающиеся только благодаря силе духа, и немаловажное в данной ситуации – дождевая завеса, ставшая шорами на глаза немцев, через чьи позиции «просачивались» бойцы.
Шёл 47-й день войны, уже и всего 47-й из 1418 дней и ночей. Но разве можно было тогда знать, сколько продлится эта война. Гражданские люди, для которых понятие «война» было в песне «Если завтра война…», считали в большинстве, что наша Красная армия быстро разобьёт захватчиков, а те, кто увидел войну изнутри, под обстрелами, прорываясь из огромных котлов, где гибли десятки и сотни тысяч людей и столько же или даже большее количество попадали в плен, считали, что эта война надолго.
Предыдущая глава – http://proza.ru/2023/01/06/565