VI
Ярко светило солнце, день был тихий и, по-августовски жаркий. За полгода отсутствия в родном посёлке очень много изменилось. Ещё меньше осталось домов, пригодных для проживания. Было видно, что люди, которых постигло такое горе и не желающие уходить с родных мест, проживали в подвалах или временных шалашах, их иначе не назовёшь, под навесами, во времянках и оставшихся целыми сараями для животных. Скудная еда готовилась или на грубах во дворах, или прямо на кострах, подвешивая котелки, а некоторые пристраивали чугунные плиты печей на камнях над топкой костров.
Но не это было главное, главным было то, что двое суток прошло, как кованные сапоги германских солдат, не поднимают пыль пересохшей от палящего зноя примиусские чернозёмы. Люди копошились и мало кто обращал внимание на тех, кто проходил мимо их разбитых хат и домиков, построенных из серого камня, набитого в машлыкинском каменном карьере.
Самое страшное было даже не то, что у них, у этих молчаливо восстанавливающих свое жильё людей были разбиты хаты – это наживное, хоть и тяжело было без крепких мужских рук. Хаты восстанавливали, при незначительных разрушениях, изготавливая самодельный саман из соломы и глины, а при отсутствии глины, даже использовали «болтанку» из обычной земли, из того же жирного чернозёма, местного богатства и всего донского края. А самое страшное было в том, что у многих были разбиты судьбы, а их, как разбитую чашу, восстановить невозможно.
Вася уверенно шёл по родной улице и внимательно смотрел по сторонам, с надеждой увидеть знакомые лица. В одном из дворов заметил мать Вовки Захарченко, которая с младшей 12-летней дочкой Верой, выносила из подвала какие-то вещи.
– Тётя Лиза, здравствуйте! – громко и радостно, что увидел, наконец-то, знакомые лица и просто живых тех людей, которых хорошо знал и бывал даже дома, так как дружил с сыном тёти Зины, Вовой.
– Ой, Господи! Живы?! – опешив от окрика, женщина, пошатнувшись, успела ухватиться за открытую дверь пригребицы подвала, которая зычно «запела» на петлях, и выпустив из рук какие-то вещи, вглядываясь пристальней в лица детей, с облегчением произнесла, – живы! Слава Богу! А мать вас уже не раз похоронила, наверное… Как вы, где вы?
– Потом, тётя Лиза, расскажу. Пойдём мамку обрадуем. А Вовка дома?
– Ой! Убили, Вася, сыночка, загубили… – женщина плакала беззвучно и без слёз, все слёзы уже выплаканы в скорби, – в конце февраля Вову призвали… месяц назад получила сообщение, что пропал без вести в боях за с. Русское, что рядом с селом Куйбышево. И сердце у меня обрывалось в те дни… погиб сынок, а вот похоронен или нет – вот о чём думаю и не сплю ночами.
Женщина подошла ближе и увидев, прижавшуюся к Васе сестрёнку, у которой уже и сил не было идти, она попыталась улыбнуться, но улыбка получалась мученическая, и отложив скорбь на потом, заговорила:
– Маша, ты уже прям невестой стала. Я всё думала, Вова выучится и… ой, о чём это я? Вы аккуратно с матерью, не делайте сюрпризов, может плохо закончиться. Как-нибудь подготовьте. Ой, я знаю, как! Вера, иди сюда, доча.
Когда девочка подошла и поздоровалась с Васей и Машей, мать присев на корточки, чтобы, глядя в глаза, объяснить, что нужно было сказать тёте Варе:
– Как придёшь, спросишь соли, скажешь, что я за солью прислала. А потом, как, между прочим, скажешь: «А Вася и Маша не дома?». Что там она будет отвечать, послушай и ещё скажи, что, твоя подружка, Таня Косатенко, бегала к бабушке и, если не ошиблась, видела, как шли домой Вася и Маша Домашенко. Вот так и передай. А если начнёт расспрашивать ещё, то скажи, мол мамка сказала срочно соль нужна и убегай. Поняла?
– Поняла, мама. Не говорить, что они сейчас у нас?
– Не нужно, как ты вернёшься, они сами пойдут. Ступай, доча и скажи, как я учила.
– Так будет лучше. А вы присядьте с дороги на минутку, – сняв фартук и смахнув с ящика из-под снарядов пыль, указала куда можно присесть.
Вася, догадался причину «обмана во благо» тёти Лизы и скомандовал сестре:
– На пять минут присядем и пойдём.
Время тянулось тягостно долго. До дома оставалось всего сто метров, а за спиной уже двадцать километров утомительной дороги и вместо того, чтобы бежать и крепко обнять маму, посиделки устроили. Каждый по-своему представлял встречу с мамой, отгоняя плохие мысли и сомнения, но, чтобы так – никому не пришло в голову. Казалось, что и сердце в груди, хоть и билось учащённо, но казалось, что между ударами проходили не доли минуты, а десятки минут, как будто оно останавливалось и лишь желание увидеть маму, заставляло его сделать ещё один удар, от которого импульс крови мог за время «замирания» пульса в венах, обогнуть круг отсюда домой и убедившись, что действительно мама жива и ждёт дома, вернуться обратно к сердцу и дать команду биться дальше.
Для брата и сестры пять часов пешей ходьбы, казалось, прошли быстрее, чем вот эти пять минут ожидания, когда на таком расстоянии материнское сердце, даже без слов должно почувствовать близость родных по крови людей, её кровинок. Возможно, так и было, но она боялась спугнуть и не оправдать многомесячные ожидания.
– Я взяла соль! – закричала Вера, подбегая к маме и её громкий окрик заставил даже вздрогнуть, задумавшегося Васю.
– Что тётя Варя? – нетерпеливо спросила её мать.
– Сказала, что Тане показалось, мол, она их давно не видела и спутала с кем-то.
– И всё! – чуть ли не криком спросила мать.
– Ну я пошла, а она проводила до улицы и осталась там стоять, провожала меняв взглядом. Вот и всё.
– Ну, а теперь можно. Ступайте дети, порадуйте и успокойте материнское сердце.
– Спасибо, тётя Лиза! А Вова, может, в госпиталь попал и жив, может-быть. Мы же вот, вернулись. Мы пойдём?!
– Ну, да! Ну, да! Ступайте-ступайте!
Варвара Максимовна так и стояла напротив двора, как и рассказала Зина и просматривала улицу, то вниз, то вверх, откуда, заметив маму, уже не шли, а бежали её, пропавшие без вести на целые полгода, дети.
– Мам-ка-а-а! – добежав первой и повиснув на шею матери, во весь голос, до дрожи пронзительно, прокричала Маша. Вася затем степеннее обнял сразу обеих, и маму, и сестру.
– Детки! Мои детки! Боже, мо-о-о-й! – слёзы счастья катились по впалым щекам матери.
Они долго стояли напротив двора, обливаясь слезами, даже мужественный Вася не смог удержаться, что под рёв с причитанием своих родных, сам пустил, стесняясь и отворачиваясь слезу. А выше по улице, выйдя на проезжую часть таким образом, чтобы можно было видеть, как состоится встреча, объединение вновь, после долгих месяцев неизвестно семьи, пусть и не полной, а только трёх пятых от её полного состава, за ними, тоже рыдая и от счастья, что у людей, земляков и, практически, соседей, сегодня большой праздник, день успокоения болевшей и ноющей днями и ночами души, рыдала Елизавета Захарченко. И ей, вместе с этим было очень горько, что от отца семьи Захарченко давно нет известий, жив или нет и сын Владимир, к тому же пропал вести. Вот они, судьбы человеческие, которые пишет и корректирует сама война.
***
Русские женщины – кто они и, если чем-то отличаются от женщин других национальностей, то чем? Конечно же у них много общего и, вместо с тем, имеются большие отличия: что-то в них, если и присутствует, то лишь поверхностно, не глубинно, не ярко выраженно, а что-то, наоборот, сильно, ярко, неповторимо и это является особенностью, визитной карточкой русской женщины.
Она отличается особым умом. Нет, не имеется ввиду образованность, она может иметь всего два или четыре класса образования, если женщина в возрасте и получилось в эпоху ликвидации неграмотности научиться читать и писать. Это особая способность разрешать простыми методами сложные жизненные ситуации, без математических раскладов и анализа всех аспектов. Да они и сами не знали на что полагаются, когда принимают решения. Возможно, тут присутствует, так называемая «женская логика», которая не поддаётся объяснению?
Сила дана женщине природой. Это не совсем та, физическая сила, которую приписывают мужчинам. Они сильны даже своей слабостью. И когда самые сильные мужчины падают от усталости, они продолжают тянуть то, что необходимо, то, что без них никто не сделает, а в те годы ещё и считалось чисто женской заботой. А теперь, к чисто женским заботам и работам прибавилась и тяжелая мужская работа, которую тоже нужно кому-то делать. И её они свалили на свои хрупкие плечи. Кто-то в шутку говорит поговорку – «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик», а для русских женщин, тех кто остался в тылу, она стала горькой действительностью, с кровавыми мозолями на руках и низко опустившими плечами, от постоянных тяжестей и нагрузки.
О силе духа, если говорить, то нужно посвятить этой теме, опять-таки, не одну страницу. Сила духа, воля, устремлённой к цели, какие имеют русские женщины, вы не увидите не в одной другой. Такая выносливость, характерная русским бабам, когда лошади падают от невыносимости тянуть гуж и их пристреливают, а бабы тянут, потому что их в таких «упряжках» и женщинами назвать можно с большой оговоркой. Да, они могут быть, даже в тяжёлые годины, выпавшие на их долю, быть нежными, красивыми и любимыми, но у них нет на это или времени, или даже права, когда от них требуется то, что необходимо фронту, их мужьям в окопах, их голодным детям просто, чтобы выжить.
А, как умеют любить русские женщины! Нет, не те, описанные великими поэтами, ни Джульетты и ни Татьяны Ларины, и не на пуховых перинах в княжеских хоромах, а на просторах раздольной русской степи, хоть в Тульской губернии, хоть на Примиусье, в васильковых и ромашковых полях, под свежесобранными, из разнотравья приазовских и донских степей, копнами, под улыбками звёзд южного небосклона и на сеновалах, сложенных на подворьях, когда в тесных сельских хатах угомонившаяся ватага детворы со стариками засопели и похрапывают.
И как, верно, может русская женщина ждать – не дано ни одной другой. В западной мире, у их женщин, на первом месте стоит личная жизнь и всё, что с этим связано. У наших же – сначала для всех близких, а потом, если получится и о себе можно подумать, а совершить или нет что-либо – это вопрос, который часто, так и остаётся неразрешённым. Русская женщина часто говорит: «Я за мужем», а не «замужем». Для неё муж – хозяин и голова, глава семьи. И она часто, даже, зная, что муж неверен, изменяет, всячески старается до последнего сохранить семью. И потому, во все времена встречаются одинокие женщины, ещё и обременённые, как мы понимаем, детьми, а они, конечно, считают то, что Бог дал – счастьем. Личного счастья нет, женского счастья нет, но они счастливы тому, что дали жизнь этим кровинкам, которые называют их, у кого, как принято: мама, мам, ма, мамка, мамочка. Верность русских женщин несравнима с верность мужчин и тут нельзя и сравнения вести. Мужик – кобель, жеребец, не ко всем будет сказано, но в крови их, это точно. А вот используют своё кобелиное предназначение, правда далеко не всё и это уже счастье семейное, если он – глава семьи, любимый и любящий муж, прекрасный отец.
Но русская женщина, помимо всего сказанного, может быть, как покорной, так и буйной. Даже та, которая долгие годы, что «робкая овечка», порою даже терпела унижения, вдруг, порвав нить терпения, рвёт узда и несёт-несёт, как необъезженная кобылица. Не удержишь, и ни пытайся: порвёт всё, чем только ни удерживай, ни приманивай, и ни ублажай. Всё! Она перешла «точку невозврата», в ней взыграла гордость, та, которую она сама убивала, ради семейного благо, но и этому есть предел.
Война, из-за того, что из миллионов погибших, большую часть составляли мужчины, молодые и здоровые, кто уже имел и мог ещё иметь детей, в возрасте от 17 до 45 лет, и это не могло не отразиться на формировании в женщинах «охотниц» за мужиками, так как мужик, даже комиссованный, если он не полный инвалид и ещё на что-то гож, мог не только найти себе жену, но и любовницу. Было бы мужское здоровье и желание, а молодых женщин, у которых была повышенная потребность не только в общении на работе, на улице, в компаниях, но и, главное – в постели.
Что касаемо женщин зрелым и с детьми, то они понимали, что судьба – это дети и «горб», на котором ей одной нужно было их вытягивать из нищеты, чтобы они стали людьми, достойными гражданами. А детские дома – это та крайность, к которой приходили только те, у которых просто руки опускались, но ещё были силы эти самые руки наложить на себя.
Совсем иначе обстояло дело там, где женский контингент был в ограниченном составе – на фронте. Здесь женщины были нарасхват. Хоть и война – это не самое подходящее место для любовных свиданий и всего, что могло быть продолжением отношений на гражданке, но сердцу не прикажешь. Ёкнуло, заколотилось и вместо того, чтобы залечь в окопе от вражеского обстрела, выбегает влюблённый идиот, чтобы ромашек собрать любимой, иначе, после обстрела их уже не найти, и его песня может быть спета… а может быть та же любовь и Господь его сохранят.
***
После освобождения Красной Армией населённых пунктов, всё мужское население, по возрасту подходящее для службы в армии, подвергалось проверкам. В первую очередь выявлялись бывшие военнослужащие, которые в свое время без сопротивления сдались противнику в плен и те, что остались на жительство на территории, временно оккупированной немцами или, оказавшись окруженными в месте своего жительства, остались дома, не стремясь выходить с частями Красной Армии. Проверку проводили организованные военсоветами армий и фронтов сборно-пересылочные пункты.
Из сборочно-пересылочных пунктов, изначально, после беглой проверки большая часть проверяемых попадала в проверочно-фильтрационный лагерь НКВД, а оттуда, чаще всего, в штрафбат. С января 1943 года, в постановлении Государственного Комитета Обороны частично упрощается этот процесс проверки. Теперь командующие войсками фронтов могли использовать прошедших фильтрацию непосредственно для пополнения соединений и частей, без направления в лагеря НКВД. Это было продиктовано большими потерями на фронтах и необходимостью пополнения боевых подразделений живой силой, будь то и в качестве штрафбатов.
Василию, как призывнику, достигшему призывного семнадцатилетнего возраста, также необходимо было в кратчайший срок явиться в призывной пункт. Мать долго плакала и не хотела отпускать от себя сына, которого и так не видела полгода и только дождалась и не успев порадоваться, опять лить слёзы.
– Мама, ну ты же хочешь, чтобы за мной завтра пришли и увели под стволами винтовок?! Я же не один такой. Моих друзей уже и не осталось дома никого, кроме негодных к призыву. А я здоров и пойду служить. А ты теперь не одна, вот Маша подросла, за помощницу тебе будет. Тем более, трудные дни позади, с голоду не померли, значит и дальше будем жить. Мать, не кисни!
– Ну, как же это, Вася? Хоть бы недельку дома побыл. Может мне самой к начальству пойти, попросить, чтобы чуток повременили?
– Мам, не позорь меня. Завтра с утра и пойду. Ты же не хочешь, чтобы меня в штрафбат отправили? Ну, вот, тогда хватит плакать. Ты, как будто оплакиваешь меня уже, хоть я никуда ещё не уходил, я ещё дома, и заночую в доме. Всё, мам! Я полчаса полежу, пусть ноги отдохнуть. А потом, чем-нибудь помогу по дому.
Вася зашёл в хату, у которой в одном углу зияла дыра и над её половиной совсем не было крыши. «Как же они без меня тут справятся?» – подумал Вася и тяжело вздохнув, плашмя упал на кровать. Несмотря на то, что домашняя кровать притянула, как магнит и не хотела отпускать, не более, чем через час, парень поднялся, размял кости несколькими простыми упражнениями вышел во двор.
Мать семейства колдовала у грубы и в казане что-то варилось и сердито булькало. Маша сидела рядом и полушёпотом рассказывали маме, как они с братом прожили полгода, о доброй и заботливой Mutter. Вася остановился у них за спинами и улыбаясь слушал.
– Как же мне отблагодарить эту добрую женщину? – как будто спрашивала сама себя, мать, глядя на Машу и одновременно помешивая содержимое казана большой поварской ложкой, с душой изготовленной мужем Петром.
– Война закончится, отблагодарим! Мы её и к нам приглашаем и к ним можем потом съездить. Вот только немчуру разобьем и познакомим мы тебя с Mutter, мама. Она такая же, как и ты, простая и душевная женщина. Вы с ней найдёте общий язык, – вмешался в разговор Вася.
– Ой, сынок! Ты давно проснулся? Сейчас, уже скоро я вас супом угощу. Чуток обожди.
– Хорошо, мам. Я только гляну, что там с прорехой в крыше можно сделать. А-то скоро осенние дожди, как зайдут, кто тогда вам её починит.
– Ну погляди-погляди.
– А, что батя пишет, ма? – спросил Вася, который только и успел спросить у матери: «А наши все живы?».
– Да пишет, что всё у него хорошо. Он уже заслужил уважение и его перевели в штаб Южного фронта. У него целая, почитай, мастерская сапожная в подчинении. Оценили мастерство отца по заслугам. Вот, если бы ты попросился к нему, хорошо бы было. Тем более, что он и тебя успел кое-чему научить.
– Мам, там кое-чему не пойдёт. Мне до батиного ещё далеко, как до Китая раком.
Вася подставил к стенке драбину и полез на чердак. Оттуда доносилось слабое бурчание, которое можно услышать разве, что от стариков.
Спустившись минут через десять с чердака и сбив с себя пыль, Вася, подошёл к примитивному столику, рядом с грубой, на котором мать и стряпала и, видимо, обедала, смешивая еду с горькими слезами, вместо приправы. Пытаясь подбадривать мать, расстроенную тем сообщением, что Васю могут завтра отправить в армию, он подмигнул Маше и бодро скомандовал:
– Мать, всё, что есть в печи, всё на стол мечи!
Мать, скорее изобразив улыбку, чем улыбнувшись, как было раньше, от души, произнесла:
– Ой, как же ты на отца становишься похож…
– Мам, а Лида вернулась из Ашхабада? Приезжала? Замуж не вышла?
– Да, что же, дети, вы мне душу рвёте, а?! Ещё весной приехала, сначала собиралась, как обустроится, приехать. А потом написала из Батайска. Вася, она на зенитчицу выучилась и вот-вот должны были на фронт отправлять. А может уже и воюет. Одно дело, что я, старая дура, своих кровинок на верную гибель отправила. Слава Богу, что Он милостив и вы живыми вернулись. А Лида, ну как же она, даже не приехала. Она, что думает, что у матери сердце-камень? Я отцу даже боюсь писать, что она на фронт собралась. И за вас молчала. За всю жизнь столько греха за мной не было, чтобы столько врать. Писала, что вы дома, помогаете мне во всем. А он мне: «…почему мне никто и слова не напишет? Что им так трудно?».
– Лида на фронте, а я дома… – как будто рассуждая сам с собой, тихо проговорил Вася.
– Ну, да, давай и ты порадуй мать. Иди на фронт! Может и мне уйти? Оставим Машку одну, дом сторожить, хоть и сторожить уже тут нечего, и все на фронт пойдём. Да?! – мать, после длительного воздержания от эмоций, дала им волю и они, почувствовал «слабину», полились обильным потоком.
– Мам, ну успокойся, пожалуйста. Ты же не хочешь, чтобы меня считали дезертиром? Мои годки ещё весной ушли. Вот видишь, это благодаря тому, что ты разрешила нам с Машей менялами из дома уйти. И благодаря этому и мы смогли прожить, конечно же, благодаря заботе Веры Ивановны и тебе не пришлось жилы рвать, чтоб нас прокормить. Как ты раньше говорила: «Что Бог даёт, того не изменить?»…
– Нет, не так. «Что Бог даёт, то к лучшему!».
– Ну или так. И ещё есть в том очень важный плюс, ты не забывай это. Вот, к примеру, Вова Захарченко, которого ещё в марте забрали, уже пропал без вести где-то недалеко, но… Миус-фронт много горя наделал. Сколько людей полегло. Так вот, если бы я был дома и меня ещё весной призвали в армию, то неизвестно что и как бы вышло. А так, я вот он, перед тобой стою. Конечно, ты, бедная мамочка, лет на десять постарела из-за переживаний. Не дай Бог никому такого. Но зачем сейчас раньше времени даёшь слезам волю. Мам, не нужно. Да и неизвестно ещё, заберут меня или нет. Скажут: «Гуляй, мальчик! Зачем в метрике годов добавил? Ты, наверное, ещё мамке под подол проходишь, не нагибаясь?
– Ты ещё и шутишь?
– Ну, а шо, мам? Давай сядем все втроём и начнём слёзы лить. Военком придёт, глянет и скажет: «Этого молокососа не берём, он от мамкиной груди ещё не отвык. Какой с него вояка?».
– Да прав ты, Вася, прав! Но я же, мать. Как с таким мать может смириться? Муж на фронте, дочь, если ещё не на фронте, то на пути туда, а теперь ещё и этого заберут. Ну ты хоть в зеркало на себя глянь, вояка…
– Ничего, мать. Были бы кости, а они у меня есть и крепкие. Сколько ни падал и с высоты, и кувырком, но ни разу кости не ломал. А раз кости есть, то мясо нарастёт. Вытянусь, там же кормят по усиленной категории, вытянусь, вот посмотришь.
– Ой, что же я вас разговорами кормлю. Так и суп остынет. Маша подгребай к столу, сидишь, как сирота. Чай, не у чужой мамки. Вот вы, даже Веру Ивановну так с уважением матерью величаете, хоть и не на нашем, на их, изуверском языке.
– Ну, чего ты, мам? Язык не изуверский, да и немцы разные, и ты видела, и нам довелось. Вон, Машка-замарашка, куклу какую отхватила, немец подарил. Гитлер ихних, тот, конечно, изувер. Спецслужбы их – изуверы. А простые солдаты, как и наши, все разные. Приказали и они пошли, не пойдут – дезертиры, а раз дезертиры, то растр… Ой, как я давно мамкиной стряпни не куштовал, – неспеша опорожнив, с «подсосом» воздуха, для охлаждения содержимого ложки, по-взрослому «крякнул», – ах, хорош супец и с мясом...
– Ты опять смеешься? Откуда мясо. Смальца на зажарку нашкрябала в макитре, вот и весь навар. Завтра и мы с Машей пойдём, нужно её, да и тебя на довольствие ставить. А возьмут в армию или нет, это ещё неизвестно. Кушайте. Чем богаты – тому рады.
– Ну и как же ты, расскажи, целых полгода скрывался от призыва? – издевательски спросил Василия, дымя папиросу начальник отдела, капитан по званию, при этом пристально, как будто желает продырявить парня насквозь, смотрел в упор, видимо ожидая реакции на обвинения.
– Как только смог, сразу к вам пришёл. С порядками ознакомлен уже и скрываться у меня и в мыслях не было.
– С порядками оккупационных властей?
– И с ними вынужден был ознакомиться, иначе, сами понимаете…
– Я не понимаю. Я там не был. А ты, раз был там, где не должен быть, потому к тебе и вопросы будут и не только у меня. Тебе нужно объяснительную написать и в ней подробно всё рассказать: где был и как, с кем контактировал, был ли завербован германскими спецслужбами или были ли попытки завербовать, служил ли в полиции, чем помогал немцам, всё пиши, ничего не утаивай. Проверят, если что утаил или неправду написал – сразу расстрел. Понял?! – перейдя чуть-ли не на крик начальник отдела.
– Всё я понял. Я очень сообразительный. И кричать не нужно, у меня хороший слух.
– Ты ещё и дерзкий? Пройдешь комиссию, там посмотрят, какой ты на слух, на зрение и «на вшивость» проверят, в прямом и переносном смыслах. Садись вон за тот стол, там есть образец, с чего начинать, бумага и чем писать. Пиши и помни, что я сказал: признаешься – поймут, утаишь – расстреляют.
Вася, не пререкаясь, подошёл к указанному столу и, присев на табурет, начал писать.
– Следующий! – крикнул капитан.
Вошёл рыжеволосый, но в отличие от Васи, рослый парень.
– И чего молчим? Представляться разве не нужно или я должен, как гадалка, по отпечаткам пальцев отгадывать, кто ты и сколько тебе жить, и как жить, и если придётся умереть, то кем, героем или дезертиром.
– Мне хотелось бы прийти с войны с победой. Мой батя воюет, старший брат тоже на фронте, и я буду бить фрицев. А зовут меня Карпухин Никита Петрович.
– Похвально! Да, ты, как тебя? Домашенко, слышал? И о родных всех напишешь, кто сейчас есть у тебя и где они находятся.
Капитан продолжил провоцировать провокационными вопросами следующего призывника, не забывая припугнуть расстрелом и штрафбатом. Парень, державшийся сначала очень уверенно, после прессинга стал теряться в ответах и путаться.
– Ага! Не на все вопросы заготовлены ответы, да? Нас обмануть никому ещё не получалось. «Мутный» ты какой-то. Отправлю я тебя в проверочно-фильтрационный лагерь, а там тебя быстро «на чистую воду выведут». Так что или тут всё мне рассказывай и тогда, может быть, мы решим тут на месте – в гвардейскую дивизию 28 армии, как рядовой красноармеец поступаешь на службу или в ту же дивизию, но в качестве штрафника штрафной роты.
Вася старался описать всё кратко и правдиво, так как за всё время его пребывания на оккупированной немцами территории он ничего противозаконного не совершал и в мыслях не было, а потому написал быстро и уверенно вручил начальнику два листа исписанной бумаги.
– Посмотрим, что ты тут нам накарябал, – и сдвинул брови к переносице начал читать объяснительную.
Прочтя, положил листы в папку личного дела, ещё раз переспросил:
– Ты уверен, что ничего не забыл, ничего не утаил? Да, вот ты написал, что твой отец служит в штабе Южного фронта, так? Он кто, начальник штаба или ординарец его? Так я и того и другого знаю.
– Нет, он сапожник. Старший он в мастерской, как мать сказала, я письма не видел, точнее не могу сказать.
– Вот видишь, а ты думал, что к тебе больше вопросов не будет? И где сейчас сестра твоя не знаешь, да?
– Ну, конечно. Она окончила курсы зенитчиц, а куда их направили служить, не знаю. Напишет – сообщу.
– Сейчас отправляйся на медкомиссию. Подождёшь у двери, если вызовут – повезло. Это в следующий кабинет направо. Значит я тебе поверил и допускаю к прохождению комиссии. А ты почему такой «дохлый»?
– Какая кормёжка, товарищ капитан, такой и «привес».
– Ну, да! Ну, да! Ну, ступай-ступай. Я документы передам, вызовут.
Медицинскую комиссию Вася не прошёл, потому что, как говорится, «не выдался ростом», а если точнее, то он выдался и очень выдался, но весь в отца и не только ростом. Вес тоже был запредельно низким и это было результатом серьёзных недоеданий за последнее время. В итоге Василий получил отсрочку от воинской службы на полгода. Врач порекомендовал необходимую диету для того, чтобы ликвидировать отставание в росте с дефицитом массы тела.
Возвращался парень домой с двояким ощущением. Первое, это то, что молитвы матери, видимо, дошли до Бога и Он пошёл ей навстречу, оставив сыны «под крылышком», но не сильно устраивало самого Васю, а вернее, совсем его не устраивали.
А во-вторых, все его годки или уже были на фронте, или сейчас призывались и таких, как он практически не было. Было такие, у которых были серьёзные проблемы со здоровьем, с видимыми и теми дефектами, которые внешне не проявлялись, как минимум в страдальческих выражениях лиц. А он, с даже примерными показателями здоровья, если не считать те, что, по его мнению, могли были даже быть плюсами, для некоторых род войск – «не годен».
Как он сегодня, если встретится с тётей Лизой, будет смотреть ей в глаза? Что она подумает, узнав, что кого-то не взяли на фронт, а её сына, мало того, что пропал без вести, даже поклониться его могилке невозможно, если она вообще где-то существует.
Потому, Вася шёл с тяжелыми мыслями, не замечая редких прохожих, которые даже оборачивались, глядя на опустившего голову молодого парня, скорее всего думая, что у него горе: возможно на отца похоронка пришла, возможно из-за того, что завтра отправка по призыву в армию. И никто догадаться не мог в истинном положении дел и тому, из-за чего он упадческом состоянии духа.
Мать, знающая лучше всех своего сына и тем более тот настрой, с которым он собирался и не только сейчас, а намного раньше призывного возраста, попыткой убежать добровольцем на фронт, тоже не смогла понять, что так сильно могло его расстроить. Желание было очень сильным, ещё когда он входил в калитку, бросить ему вопрос, ответ на который поставил бы точку в её с его спорами. Но взяв себя в руки, что давалось с трудом, сделала вид такой, как будто посылала его за хлебом в булочную или за молоком с бидоном, что часто делала ещё до войны и ответ находился в его руках – хлеб или бидон с молоком.
Вася, пройдя мимо матери, что уже о многом говорило, не сел, а рухнул на скамью у стола с таким видом, что у него на плечах, тянущий к земле, центнеровый мешок неприятностей.
Мать отложила готовку обеда и присела рядом, молча, внимательно смотря на сына. Оба молчали. Потом, обняв за плечи, прижала сыночка к груди и уже собиралась плакать. Вася, почувствовал это по вздрагиванию её груди, резко отклонился и поспешил её успокоить.
– Мам, ты чего? Успокойся, всё, по-твоему, вышло, не берут меня в армию. Вот опять, всё из-за того, что не ты меня кормила и пичкала всё нам, от себя отрывая… А так бы, был под два метра ростом и под центнер весом, – на лице Васи, наконец-то, появилась улыбка, видимо из-за того, что сам себя такого представил.
Мать тоже не сдержалось и закатилась смехом сквозь слёзы. Выбежала Маша, ничего не понимая, что могло произойти такого, из-за чего тут такая радость.
– Мама, что случилось, а? – Маша, с широко открытыми глазами стояла напротив матери, бросая взгляд, то на мать, то на брата.
– Ой, шутник! Всё хорошо, доча, Васю пока не берут в армию. Будем откармливать нашего защитника.
Предыдущая глава – http://proza.ru/2023/01/13/1432