Часть третья
"Сущность и явления"
1
За все годы нашей дружбы, поначалу трогательной, детской, со временем ставшей зрелой и по-сестрински нежной, несмотря на наши совершенно различные взгляды и характеры, мы практически никогда не ссорились и уже научились интуитивно чувствовать друг друга.
И однажды, дав нерушимую клятву «Единства», мы стали сёстрами. Сёстрами по духу и по крови. Правда, для этого пришлось каждой проколоть свой мизинец иглой и коснуться друг друга окровавленными ранками. Конечно же, эта «блестящая идея» пришла именно Любе. Она-то и прокалывала нам пальцы, делая это с азартом и немалым удовольствием, предварительно тщательно протерев иглу ваткой со спиртом. Правда, нашу маленькую Верочку, пришлось долго уламывать. Она никак не хотела подставлять свой крошечный мизинец и при виде крови чуть не потеряла сознание. Завершая свой тайный ритуал, мы обнялись все втроём, словно пытаясь слиться воедино. Отчётливо помню напряжённо-строгий взгляд Любы и заплаканное, перекошенное лицо Верочки, старательно изображающее подобие улыбки. Я громко хохотала и подтрунивала над подругами, но они не обиделись, потому что каждая ощущала невероятное, ни с чем не сравнимое счастье. Мы ещё не понимали, что происходит, но, когда круг замкнулся, мы осознали своё подлинное «Единство».
Тогда, в далёком детстве, магический поворот судьбы свёл нас всех вместе. Он стал так же отправной точкой моего личного понимания самой себя, своего предназначения, пусть и неосознанного. С годами это ощущение притупилось, но не забылось. Оно ждало своего продолжения и подтверждения моих фантастических догадок.
Мы, три подруги — Вера, Надежда и Любовь. Причудливое совпадение имён? Я тоже так раньше думала, но с годами начинала понимать, что они совсем не соответствуют нашей внутренней сути. И это было вовсе не забавно. Мы стали взрослыми и все трое были несчастны. Дело в том, что Верочка давно уже никому не верила. Люба отрицала существование чистой и беззаветной любви. А я, совсем потеряв надежду, отчаялась иметь когда-либо ребёнка и большую счастливую семью.
Так бы мы и жили дальше, оглядываясь на других и не заглядывая внутрь себя, пока наши странные незнакомцы, возникшие этой ночью, не взбудоражили и не расшевелили в нас то, о чём мы когда-то забыли и что было прочно упрятано в самой глубине подсознания. Нарушив нашу привычную и понятную жизнь, это ощущение открытия не стихало, а только усиливалось, порождая всё новые и новые вопросы, загадки и явления. Мы ещё не подозревали, через что придётся пройти, чтобы понять тайну наших встреч и значение слов, сказанных каждой из нас. Но что-то новое уже встряхнуло нашу монотонную жизнь, наполненную серой безысходностью.
…Земля всё так же продолжала нестись по своей орбите, и время не изменило свой ход, но будни обрели какой-то иной смысл. Я ничего не рассказала Диме об истинном возникновении письма. Впрочем, я и сама не знала истины. Порой ко мне приходила печальная мысль о том, что мы с подругами, утомлённые прозой жизни, стали воспринимать плоды своей фантазии как некую высшую реальность. А эта реальность не поддавалась никакой логике. К тому же совершенно схожей фантасмагорией были поражены одновременно три человека. И чем нелогичней и безумней она проявлялась, тем тоскливей и безрадостней становилось на душе. Первоначальный восторг грозил перерасти в депрессию. Мы не нашли ответов на наши вопросы, но продолжали размышлять над этим явлением. А будни затягивали нас обратно в свои сети, порождая сомнения и двойственное состояние бытия. Так или иначе, но случившийся с нами феномен повлиял на нашу дальнейшую жизнь.
Я поняла, что обманываться мечтами о будущем семейном счастье с Димой я больше не могу. Было непомерно больно признать, что прекрасный замок, в котором я рисовала себя не иначе как королевой, разбалованной любовью своего короля, оказался на самом деле шахматной доской, где я была всего-навсего одной из многих пешек, в ожидании своего коронования. А король был слаб и малодушен. В моём случае бездействие было равносильно поражению. И тогда я сделала решающий шаг, соглашаясь на ничью.
— Дим, ты хотел уходить, уходи сейчас, — через несколько дней сказала я.
— Но ведь мы разобрались. Мои обвинения были ошибочны. Давай просто всё забудем, — промурлыкал он.
— Прости, но я не могу... Я уже давно не могла так дальше жить, но не хотела себе в этом признаться. Когда лодка даёт течь, один должен грести изо всех сил к берегу, а второй черпать воду без остановки. За общее спасение борются оба. Но видно, ты решил не испытывать судьбу, а просто поменять лодку…
Не успела я закончить свою мысль, как на меня обрушился новый шквал обвинений, подозрений, оскорблений... Я смотрела на Диму и не узнавала, он предстал мне чужим, совершенно незнакомым человеком. Испуганным и уязвимым.
Сначала мне казалось, что будет очень трудно признаться в неполноценности нашего семейного счастья, а потеря будет нестерпимо болезненной. Ведь все эти годы я любила его... Или это было лишь бегством от одиночества? Надеждой на любовь?
Мы все боимся одиночества, но каждый по-своему строит укрепления и защиту на шахматной доске жизни. Кто-то отважно подставляет своё плечо для совместной обороны на поле битвы и спасает в трудной ситуации, а кто-то уже наметил свои пути к отступлению, надеясь на безболезненный исход, а может и на более выигрышную партию. У Димы был готов такой тайный ход. Я оказалась права в своих подозрениях. Уже позже я узнала, что у него была как минимум ещё одна верно ожидавшая его гражданская жена. Да, именно в том городе, куда так часто его «отправляли» в командировку. Они, по-видимому, хорошо повздорили накануне того рокового дня и Диме пришлось вернуться домой раньше запланированного срока.
И теперь воспоминания о нём вызывали только грусть и сочувствие. Для меня начиналась другая, новая жизнь. И в душе я благодарила судьбу за фантастические явления и не считала их проявлением переутомления. Напротив, сбросив груз мнимых обязательств и чувства вины, я облегчённо вздохнула: «не бойся потерять то, что не принадлежит тебе».
Мои подруги тоже преображались на глазах. Их поведение и отношение к жизни стали ощутимо меняться.
Люба из прагматичной, целеустремлённой карьеристки превратилась в мечтательницу с грустными глазами. Она стала такой рассеянной и сентиментальной, что, воспаряя, не заметила, как «завистливые конкурентки» (именно так она называла своих коллег) взяли реванш, и она безвозвратно упустила свой шанс получить место в управлении больницы. Мечту о назначении на пост то ли заведующей, то ли главврача Люба лелеяла уже много лет. Ради этого она жертвовала даже своей личной жизнью, откладывая на потом рождение детей, о которых так долго мечтал её муж, Илья Григорьевич. Теперь она с готовностью соглашалась на внеочередные дежурства и ещё дольше засиживалась в библиотеке, тщетно пытаясь сконцентрироваться. Но постоянное душевное томление не покидало её. И Илья Григорьевич ещё больше обеспокоился состоянием её здоровья.
Вера, работая в бюро путешествий вот уже много лет, сама ни разу не воспользовалась своим положением и не поехала в какое-нибудь турне или на отдых к морю. Проводя все отпуска по уходу за «хронически болеющими» членами семьи, она просто боялась свободы, которая сразу же привлечёт внимание мужчин. А тут вдруг она решила развеяться и начала ходить по магазинам в поисках обновок к предстоящему летнему отпуску. При этом, расправив свои маленькие изящные плечи, она уверенно смотрела перед собой и чему-то загадочно улыбалась.
С тех пор прошло ровно две недели. Снова наступило долгожданное воскресенье, не обещавшее никаких сюрпризов.
«Долгожданное воскресенье» являлось единственным моим выходным днём, так как мне приходилось работать и по субботам тоже.
Присев в кресле у телевизора, я слушала утренние новости. Как и ожидалось, и эта ранняя весна наступившего 1994 года, по-видимому, ничего хорошего нашей новоиспечённой стране не обещает. По первому каналу, как обычно, транслировалось блеяние хронически подвыпившего президента. По другому каналу рассказывали о продолжающейся гражданской войне в Югославии. Диктор хорошо поставленным голосом бесстрастно читал с листка о количестве погибших и пострадавших на данный момент времени. Бегло пронеслись кадры боевых действий, толпы беженцев, умирающих от голода детей… В одном костре войны горели и купола православных храмов, и многочисленные мусульманские минареты. «Каждый из них считал себя праведным и правосудным. Но каждый ли из них вполне понимал, за что убивает и за кого умирает?»
Я раздражённо выключила телевизор, не в силах наблюдать, как верующие в Бога, проповедующего — не убий, в полном забвении убивали своих вчерашних соседей — тех, кого ещё недавно приглашали к своему столу… «Воздвигнув храмы и обвешавшись иконами с измученным ликом Спасителя, люди продолжают стрелять друг в друга. Не понимая, как по-фарисейски лжива их вера. Они предают Его снова и снова». Нет, конечно же, вера была тут не при чём.
Я подошла к окну и взглянула на высокое облачное небо, словно искала там кого-то. «Господи! Ты же где-то есть. Так хочется верить, так хочется, чтобы ты был, а иначе какой смысл… Самообман и безысходность».
Неожиданно мои мысли прервал телефонный звонок.
— Здравствуйте, — произнёс приятный мужской голос. — А Веру можно?
— А Вера здесь не живёт. Вы ошиблись, молодой человек... — устало ответила я и тут же заорала не своим голосом: — Подождите! Не бросайте трубку. Да, Вера действительно здесь не проживает, но она ждала Вашего звонка. По-видимому, она дала Вам мой номер телефона. Она и сама хотела Вам позвонить, но так получилось, что… Это замечательно, что Вы позвонили! Вы скажите, как с Вами связаться, и Верочка Вам обязательно перезвонит.
В трубке воцарилась тишина. Потом послышалось шуршание бумаг и громкое неровное дыхание.
— Алло! — я забеспокоилась. — Честное слово, Вера Вам непременно перезвонит. Алло! Вы меня слышите?
— Да, — нерешительно ответил мне голос в трубке. — Хорошо, запишите мой телефон.
Он продиктовал номер.
— Только Вы знаете, я в этом городе ненадолго. Мне придётся скоро уехать. Я долго ждал её звонка. Решил, что она и вовсе забыла... Может, она и не захочет встречаться...
— Я Вас уверяю, Вера будет очень-очень рада вновь увидеться с Вами! Она перезвонит Вам уже сегодня! — меня переполняли эмоции. — Простите, я не знаю, как Вас зовут...
— Николай. Простите, а Вас?
— Надежда.
— Надежда, Вы передайте, пожалуйста, Вере, что я… жду её звонка. Очень жду.
— Передам, обязательно ей передам, Николай.
— Большое спасибо. Извините, — сказал он и повесил трубку.
«Он объявился, это непостижимо! Неужели началось?» — пронеслось у меня в голове. Я безумно обрадовалась, не понимая, что, собственно, началось.
В мыслях господствовал полный хаос. Сердце забилось быстро и ликующе. Я представила, как обрадуется Вера. «Это был один из них!.. Рано или поздно они все появятся. Надо срочно звонить Вере... Она иногда и по воскресеньям работает, а вдруг всё же случится ещё одно чудо...»
И чудо случилось. Я услышала голос Веры.
— Алло, — она громко прокашлялась в трубку.
Я поморщилась, но не стала укорять её.
— Вера, привет. Ты сегодня не работаешь?
— Нет, Надюша, я очень простужена, — она разразилась приступом чиханья и, с трудом остановившись, продолжила: — Я буду ещё несколько дней на больничном, это как всегда — надолго. А что ты хотела?
— Вера, ты... — я запнулась, — ты должна сейчас же выздороветь!
— Надя, это не смешно. Я серьёзно больна. Наверное, бронхит, — и в подтверждение своих слов она хрипло закашляла.
— Верочка! Он мне позвонил! — не выдержав, заорала я в трубку.
— Кто? — испуганно просипела Вера.
— Николай!
— Какой Николай?
— Как какой? Тот самый, который оставил для тебя письмо! Он сказал мне, что ждал долго твоего звонка, но, по-видимому, потерял терпение и позвонил сам. Ты дала ему мой номер?.. Ладно, я понимаю и не обижаюсь.
— Мм, — послышались в трубке нечленораздельные звуки.
— Да, хватит мычать! — я начала сердиться. — Он оставил свой номер телефона. Записывай... Позвони прямо сию же минуту! Он будет ждать. Ты поняла меня?
— Нет, — сказала Вера дрожащим голосом.
— Верочка, дорогая моя, это он! Это твой шанс! Звони. Он ждёт!
— Я не могу-у, — простонала Вера, переходя на плач. — Я так больна... Я говорить не могу-у.
— Выпей горячего молока с маслом и мёдом и звони, не откладывай на потом. Он скоро уедет, Вера! Ты должна поговорить именно сегодня, иначе... — я не находила слов от неожиданно нахлынувшего волнения, как будто от их разговора зависела и моя личная жизнь, хотя так оно и было. И я выпалила умоляюще: — Вера, соберись с мыслями! Я прошу тебя, пожалуйста, позвони.
Я бросила трубку, не дожидаясь ответа, и не в силах слышать хриплых всхлипываний Веры. Мне было искренне жаль так некстати заболевшую Веру, и всё же я безумно ей завидовала.
О дальнейшем воскресном отдыхе не могло быть и речи. Я не могла найти себе покоя и дошло до того, что накапала себе валерьянки и выпила, даже не ощутив её горечи. Затем, заварив зелёного чая, позвонила Любе.
Трубку поднял её муж, Илья Григорьевич. Мрачным тоном он сообщил:
— Люба в больнице.
— До какого часа она будет на работе? — спросила я, кладя чайной ложечкой мёд себе в пиалу.
— Она не дежурит. Она лежит в травматологии, — всё тем же подавленным голосом ответил он.
— Илья Григорьевич, а что с ней случилось? — я выронила ложку из рук.
— А я, Надежда, давно хотел Вас спросить, что с ней случилось, — плохо скрывая раздражение, ответил он. — Не думал, что всё так закончится.
— Господи, да скажите же, что с Любой?
— Позавчера вечером она, возвращаясь домой, невнимательно переходила дорогу и её сбила машина. У неё закрытые переломы левой руки и левой ноги. На голове и на лице… наложили швы, — Илья Григорьевич на секунду запнулся, но его медицинское образование позволяло правильно оценить ситуацию. Он быстро овладел собой и спокойно продолжил: — К счастью, черепно-мозговую травму не диагностировали, а это самое главное. Просто сильнейший шок.
— О, Господи!
— Не волнуйтесь, Надежда. Её состояние не тяжёлое и не критическое.
«Ничего себе «не критическое», — подумала я с возмущением.
— Последние две недели она была очень рассеянной. Говорила о каких-то странных знамениях, о предстоящем чуде... — он тяжело вздохнул и добавил: — Она очень переменилась. Я хотел с ней пойти к психологу, но она наотрез отказалась. Надежда, возможно, Вы сможете мне что-то объяснить?
Во рту у меня пересохло, и я с трудом сглотнула. Мне было невыносимо трудно его обманывать.
— Илья Григорьевич, понятия не имею, что с ней... Но я бы очень хотела её навестить. В какой больнице она лежит? В своей?
— Нет, нет. Её увезли в больницу скорой помощи. Там обследовали, наложили гипс. В свою клинику она ни за что не хотела. Оказаться в таком беспомощном положении перед своими коллегами?.. Это не в её характере. Впрочем, о её характере мне уже трудно судить. С ней происходит что-то невероятное…
— Вот поэтому я и поеду к ней сегодня же! Это очень важно!
— Надежда! — он всё же не смог больше сдерживать себя и нервно закричал в ответ: — Может Вы научитесь слушать до конца! Я не успел Вам сообщить, что эта больница уже несколько дней как закрыта на карантин! Вы понимаете, что это значит? И Ваши причитания ей не помогут! К тому же она сейчас в таком состоянии, что лучше будет, если Вы навестите её уже у нас дома. Я думаю, что к следующим выходным её выпишут.
— А кто за ней будет ухаживать дома? Я могу приходить...
— Спасибо! Не надо, Надежда. Я уже договорился об отпуске, у меня накопилось достаточно недель. И я ещё сам в силах поухаживать за своей женой! — вызывающе произнёс он.
— Илья Григорьевич, я просто предложила свою помощь, ведь это моя близкая подруга. Я не буду Вас больше беспокоить, но очень Вас прошу, позвоните мне, когда Любаша будет дома.
— Непременно, — ответил он и положил трубку.
Я знала его вспыльчивый, но быстро отходчивый характер. Илья Григорьевич (а именно так я называла его, чувствуя рядом с ним не только возрастной барьер, но и неприступную стену отчуждения) будет позже нещадно казнить себя за горячность. Обычно замкнутый и даже немного застенчивый, он всё же умел удивительно легко находить общий язык с самыми разными людьми, подкупая своей искренностью и надёжностью. А жена была для него центром если не вселенной, то солнечной системы, которым он очень дорожил и безопасность которого боялся нарушить, неумело маскируя свои переживания.
«Что происходит? — с ужасом подумала я. — Что же нам делать? Нам надо обязательно увидеться».
Я сидела за столом и неосознанно размазывала растёкшийся по скатерти мёд, пока не пришла в себя. Тогда я вспомнила о разговоре с Верой и снова позвонила ей.
Трубку подняла её мама, Камилла Харитоновна.
— Здравствуй, Надя, — сказала она протяжно и уныло. — А Верочка прилегла. Она такая простуженная. Ночью была температура. Мы с Ванечкой держимся на расстоянии, чтобы не заразиться.
— Камилла Харитоновна, а Вы можете дать ей трубочку? Нам очень надо поговорить.
— Нет, Надя. Не обижайся. Но она сейчас сама не своя. Только что поговорила по телефону и ревёт. Говорит, что сильно разболелась голова. Я как раз собиралась дать ей таблеточку и приготовить компресс на голову. Верочка, укройся потеплее, дорогая, я проветрю свою комнату! — услышала я зычный голос Камиллы Харитоновны, направленный куда-то в сторону.
— Камилла Харитоновна! — только и успела я произнести, как в трубке послышались короткие гудки. «Санитарный надзор», как называла я Камиллу Харитоновну за глаза, оправдывал своё прозвище.
Я схватилась за голову. «Происходит что-то непонятное. Это случайное совпадение или продолжение мистических явлений? Необходимо в этом разобраться». Я приняла твёрдое решение поехать к Вере, пока Люба была временно изолирована.
2
Щёки у Веры пылали, глаза слезились. Она хрипло дышала, но дурацкая улыбка не сходила с её лица. Я присела на край старого скрипучего стула. Камилла Харитоновна недовольно маячила рядом. Её лицо закрывал по-ковбойски, назад завязанный платок — «фундаментальная защита от микробов».
— В воздухе столько вирусов, вокруг грязь, бактерии! — возмущённо сетовала она. — Столько потенциальной опасности для здоровья в наш век! Необходимо тщательно предохраняться. Я сама недавно переболела. Вот Верочка меня не слушалась, меня выходила, а сама заразилась. Хорошо, что Ванечка в продлёнке был. Ох, что это за времена такие? — она глубоко вздохнула и начала не спеша перекладывать многочисленные коробочки с лекарствами на прикроватном столике Верочки.
Мы терпеливо ждали развязки, согласно кивая головами.
Заглянув в чашку с остатками остывшего чая, Камилла Харитоновна томно спросила:
— Дорогая, тебе ещё сделать чаю с малиной?
Вера поспешно помотала головой. Я смотрела на неё с сожалением, всё ещё раздумывая, рассказать ей о том несчастье, которое постигло Любу или нет. Решив всё-таки пока не говорить, я заговорщически ей подмигнула.
Камилла Харитоновна между тем скрупулёзно поправляла у окна старую и уже пожелтевшую тюлевую занавесочку. Между делом она брезгливо ткнула пальцем в горшок с цветком непонятного вида, жившим в постоянном ожидании нескольких капель драгоценной влаги и от того выглядевшим таким же болезненным, как и моя бедная подруга. Вот и сейчас сухая, изрядно потрескавшаяся земля сковала его изнурённые корни. И тогда «заботливая рука» Камиллы Харитоновны вылила в горшок остатки недопитого Верою, уже остывшего чая, легохонько оросив обезвоженную землю.
— Ты звонила Николаю? — спросила я, понизив голос, когда Камилла Харитоновна в конце концов, не спеша, скрылась за дверным проёмом. Вполне возможно, что она ещё на некоторое время задержалась у приоткрытой двери, прислушиваясь к нашему разговору.
— Да, — из её глаз новым потоком потекли слёзы.
— Так отчего же ты плачешь, Веруня? Ты чем-то расстроена, дорогая? Я что-то сделала неправильно?
— Всё правильно, — она размазала слёзы по лицу и прохрипела. — Спасибо тебе. Всё просто замечательно. Если, конечно, не принимать во внимание моё болезненное состояние.
— Так не томи же меня, пожалуйста, расскажи мне о нём.
Я встала и плотнее закрыла дверь в коридор, откуда донеслось недовольное ворчание.
— Странная ты, Надя, — голос Веры переменился. — Ведь это такое личное...
— Какое-такое «личное»? — взорвалась я. — Будто я здесь совсем ни при чём! Я не прошу тебя рассказывать мне все интимные подробности. Тоже мне, Красная Шапочка в берете!
Я знала характер Веры. Он работал как погода, которую ни один синоптик предсказать не мог. Вот и теперь, дождевые облака и грозовые осадки под моим напором сменились на временное потепление. Вера прокашлялась и улыбнулась.
— Он сказал мне, что очень скучает и жалеет, что не высказал всего во время нашей первой встречи. Хочет снова увидеться… — она шмыгнула носом, — Но как я могу предстать перед ним в таком виде? Как жаль, что он скоро уезжает. Он приехал сюда в отпуск навестить отца. Представляешь, его отец...
— Вера, не переводи стрелки. Это был «он»?
— По-видимому...
— По-видимому? — я всплеснула руками. — Ты сама не знаешь?
— Но как же я могла его спросить об этом?
— Наводящими вопросами.
— По его разговору было ясно, что мы познакомились две недели назад. Именно в ту ночь мы были с ним вместе. Он сказал, что это была романтическая и незабываемая ночь. В подробности я не вдавалась. Сама посуди, на кого я буду похожа, если стану расспрашивать, где и как я провела с ним ночь?! Но его голос я сразу узнала. Это он, точно. Это он! — повторяла она, будто убеждая саму себя.
Её взгляд был устремлён мимо меня, куда-то вдаль, куда-то в прошлое.
— Я просто не могу поверить в то, что наконец-то встретила его. Я верю ему, он порядочный, добрый. Это человек чести. Остальное мне уже не важно.
Глаза Веры блуждали, и она всё улыбалась своим мыслям, летая на уровне потолка. Состояние здоровья не позволяло ей подняться ещё выше.
— А о письме говорили? — я притянула её на землю, а именно: обратно в кровать.
— Да, он уверял, что записал для меня свой номер, вернее, номер телефона его отца. Правда, он говорил не о письме, а о записке. Так и спросил, не потеряла ли я записку с его номером телефона?
— Вполне возможно, что в конверте была всего-навсего короткая записка, — с горечью ответила я.
Вера пожала плечами и сигнально закашляла, когда за моей спиною появилась Камилла Харитоновна и начальственно вплыла в комнату. Перед собой она несла маленький поднос с чашкой горячего, свежезаваренного чая и пиалу с малиновым вареньем.
— Верочке пора выпить чайку, — прогундосила она надменно, и я поняла, что мне пора отчаливать.
— Мамуля, но я же не просила, — обречённо заныла Верочка.
Я демонстративно поцеловала Веру в пылающую щёчку, чем в очередной раз шокировала Камиллу Харитоновну несоблюдением санитарно-гигиенических норм и правил, обязательных для сохранения здоровья в жилищно-бытовой сфере жизнедеятельности человека.
Направляясь к двери и по пути заглядывая в чашку с мутной жидкостью, мне очень хотелось задать вопрос Камилле Харитоновне, не превышается ли норма предельно допустимой концентрации химических веществ в их водопроводе.
Продолжение следует...
http://proza.ru/2023/09/26/1388