Это произошло кучу времени назад, еще при Горбачеве. Я работал журналистом и однажды познакомился со священником отцом Олегом. Он был очень отзывчивым, добрым человеком и общаться с ним мне было легко и приятно. Сначала между нами было некоторое недоверие с его стороны, он почему-то увидел во мне подосланного агента то ли ментов, то ли спецслужбы, но постепенно отец Олег убедился в моей порядочности и перестал меня опасаться, и наши отношения переросли в настоящую и за десятилетие хорошо проверенную дружбу. В те времена священников в стране было очень мало, они проповедывали запрещенные нашими властями христианские ценности, а это в дурацком коммунистическом СССР считалось враждебной буржуазной пропагандой. Поэтому все священники официально считались почти диссидентами. Все они обязательно состояли на особом учете в КГБ, обязаны были доносить на всех своих прихожан - кто из них и как часто ходит в церковь, насколько тот или иной христианин считается истинно верующим, приводит ли он на службу членов своей семьи или своих друзей, крестился ли он сам или крестил своих детей и т.п. Поэтому все коммунисты в СССР старались крестить своих детей тайно и лучше всего не в церкви, а в квартире - и не в своей, а у какой-нибудь знакомой верующей старушки, которая не была сплетницей и обо всем происходящем в церкви, где она является прихожанкой, умела держать язык за зубами. Но если спецслужбе становилось известно, что тот или иной священник крестил ребенка вне храма, то такому попу запросто могли приписать создание чего-то навроде тайной секты или типа того, что было уже уголовно наказуемо. Членам КПСС дружить со священниками и не рекомендовалось и действительно было очень опасно. По крайней мере такая дружба крайне вредило карьерному продвижению коммуниста по служебной лестнице. А при случае за частое общение с попами гражданина могли даже вызвать в КГБ, составить там протокол его допроса, этот протокол клали в особую папочку, и она хранилась в архиве вечно. И тогда советский ни в чем не повинный человек становился пусть уже и не врагом народа, но человеком для властей крайне неблагонадежным. А это было чревато уже очень и очень серьезным последствиями! Такого "отщепенца" как правило прорабатывали на партсобраниях, непременно вешали ему выговор, лишали путевок на курорт, запрещали хотя бы раз в жизни съездить в отпуск туристом за границу, могли даже выкинуть из очереди на получение квартиры - и вот это было уже страшным наказанием! Так что члены КПСС старались обходить церковь за километр, словно чумной барак, а попы в таких условиях вынужденно жили крайне обособленно, келейно, словно заговорщики, подготавливающие антиправительственный заговор. Они общались как правило только друг с другом или с очень старыми пенсионерками, которым терять было уже нечего и поэтому эти древние бабки были людьми истинно свободными - они свое уже отбоялись! Еще при Сталине, при Ежове и при Берии. И теперь эти старушки наконец-то жили так, как им хотелось, не опасаясь за последствия. И молились сколько им влезет. И очень гордились этим! Вот в таких условиях я и подружился с отцом Олегом. Мне было чуть за тридцать, ему уже более 50-ти, так что я годился ему в сыновья, но он вовсе не поучал и никогда покровительственно не наставлял меня, а, наоборот, старался быть со мной всегда на равных. И ценил любое мое суждение. Я же взял за правило никогда не вести бесполезных диспутов на богословские темы и в наших с ним разговорах чаще всего жаловался на советские порядки - на проклятое двуличие советских коммунистов. Отец Олег был заядлым рыбаком, так что встречались мы с ним как правило на реке с удочкой, где нас никто не мог увидеть. Конечно же, в таких условиях основательно расслаблялись, достаточно много выпивали, хорошо закусывали, тем более что отец Олег благодаря церковным приношениям всегда приносил с собой и балык, и шпроты, и апельсины с мандаринами, что в СССР было страшным дефицитом, и потом мы откровенничали, сколько нам было угодно - так сказать, отводили душу. Я проклинал свою работу, где мне постоянно в угоду начальству приходилось быть продажным щелкопером, а он примерно то же самое говорил про себя и про свою службу - про порой невыносимые порядки при тогдашнем местном церковном руководстве. Вот так однажды я и поведал отцу Олегу историю о том, как я однажды получил редакционное задание поехать в далекую деревню нашей области и написать об огромном трудовом энтузиазме тамошних колхозников - об их повышенных обязательствах в социалистическом соревновании накануне очередного исторического съезда КПСС, съезда народных депутатов, партконференции и прочей идеологической муры. Тогда подобных нудных партийных мероприятий проводилось масса, и пресса обязана была реагировать на них восторженно!
- Ну, естественно, приезжаю, - рассказываю я ему. - Деревушка - смотреть страшно! Как во время войны - все избы древние, уже черные, словно закопченные или покрытые черной плесенью, все подряд покосившиеся, некоторые и вовсе под соломенной крышей, как при царях. Я таких до этого никогда и не видывал! Народу почти никого - старики в основном все вымерли, а молодежь поразъехалась по различным городам - работать, так сказать, на великих стройках коммунизма. Заглянул в коровник, он - такая же развалюха, как и вся деревня, там сквозняк аж как буйный ветер гуляет! Удивительно, как вся скотина прошлой зимой не переморозилась и не передохла! Коровы стоят грязные, худющие! Надои у них, разумеется, аховые. А мне ведь приказано написать прямо противоположное - о местном передовом опыте! О невиданных рекордных показателях! И тому подобный бред. Председатель этого колхоза, узнав, что к нему приедет корреспондент из областной газеты, то ли на радостях, что наконец-то прославится, то ли от страха загреметь под фанфары взял да и крепко выпил! И теперь про трудовой энтузиазм нес мне такую пургу, что слушать его было невозможно. Ну, думаю, придется мне, как всегда, в очередной раз изворачиваться, врать безбожно и писать тошнотворную сказку про счастливых тружеников села! Про невиданные надои, про красивых и дородных румянощеких доярок... Да и черт с ними - и с колхозниками, и со статьей! Ведь все равно подобную бравурную чушь никто из нормальных людей давно уже не читает - все уже прекрасно знают, что всё, что опубликовано на первых страницах газеты, нужно лишь для пустой показухи, для парадных отчетов перед партийным начальством. Нынешние образованные люди просматривают только последнюю страницу - там, где про спорт, про происшествия и сообщения в траурных рамках - о скончавшихся за прошедшие дни. Ну вот так от нечего делать прогуливаюсь себе по местному пейзажу, ну и разговорился вдруг с первым встреченным беззубым старичком в драной фуфайке. А он был и рад общению с городским человеком! И был со мной очень даже откровенен. Да и чего ему было бояться - ведь наступило время горбачевской перестройки, демократии, гласности! За разговоры теперь уже уголовку не шили. Вот людишки малость и осмелели. А некоторые и вовсе дошли до наглости - лупили правду-матку всем кому ни попадя прямо в глаза! "Как же вы тут, - спрашиваю его, - живете? Ни газа у вас, ни магазина, ни дороги нормальной. Электричество и то с перебоями. Ведь каменный век. Новая Зеландия. Дикари!" - "А ничё, - отвечает, - нормально себе живем. Привыкли уже. Всю жизнь так. Ничё лучшего никогда не видали. Хотя - вру! Было лучше - при кулаках!" - "Как же ты, показушно перед ним возмущаюсь, - можешь кулаков хвалить! Ведь это же были враги!" - "Да какие, - кричит в ответ,- они тебе враги! Вот это и были самые настоящие честные труженики! Справные мужики! Хозяйство вели не по приказам из вашего дурацкого райкома, а по природе-матушке: когда пришло время - пахали и сеяли. Когда урожай созревал, его убирали - не раньше и не позже. А именно когда надо. И зерно берегли пуще глаза - ведь буквально над каждым зернышком тряслись! Не то что ноне - погрузили зерно в дырявые кузова и нате вам! Пока везут, половина урожая не на элеваторе, а на дороге. В пыли. Корм для воробьев... И коровники у них были - загляденье! И надои ого-го! Не то что при вас - нонешних... - начал он на меня уже орать! Озлобился. Наверное увидел во мне какого-нибудь городского партийного начальника - я же был в строгом костюме и при галстуке. - Да ежели говорить сейчасным языком, вот они-то, кулаки, и были настоящими фермерами. Истинными! Их сберегать надо было как национальное достояние! Но товарищ Сталин - наоборот: их всех порешил - раскулачил, значит! И кого не расстреляли, тех - в Сибирь. На долгое поселение. Там все наши местные "кулаки" и сгинули! Ни един из бывших справных хозяев назад к нам живым так и не вернулся. Хотя... вру! Один таки вернулся - Гришка Степанов, во-он из той избы, что вторая с того края, видишь? - указал мне на руины среди пустыря, заросшего за десятки лет огромными березами. - Вернулся он за дочкой. Семнадцать лет спустя... после, значит, ихнего раскулачивания... полной то есть ликвидации их как класса захребетников. Бездельников. Буржуев недорезанных... Вернулся уже после победы, в 46-м, в форме. То есть, значится, фронтовиком, после своей демобилизации из армии. Видать, в лагере, в гулаге, попросился на фронт, ну, его и допустили, на фронт-то, в какую-нибудь штрафроту - как бывшего кулака. Ну, значится, отвоевал он свое ему положенное время, вернулся к нам сюда, значит, а от дочки его родной даже и могилы не осталось... Не было у нее даже нормальной могилы-то..." - "Как так?"- спрашиваю его. - "А так... - говорит. - Всё это тогдашнее ваше сталинское раскулачивание при мне происходило, на моих глазах, я тогда уже 10-летним мальчонкой был. Многое понимал и всё запомнил, как оно на самошном деле происходило-то, в том самом 29-м памятном годике-то... когда она пошла - та самая сплошная коллективизация-то. Ну, как в одно прекрасное утро наприехали к нам из райцентра синефуражечники ваши - ГПУшники, значит. Вломились в избу Степановых, выгнали их всех на улицу, даже вещей в дорогу собрать не дали. Говорят им: "Вы - мироеды! Недобитые мелкие буржуи! И поэтому по приказу дорогого и любимого нашего товарища Сталина вас всех теперь к ногтю! Без всякой жалости!" Ну и посадили их всех на две подводы и увезли - тут же! В райцентр, значит. В тюрьму. Жена Гришки всё по дочери убивалась, той всего полтора годика было, Фроськой звали. Так Гришкина жена кричала синефуражечникам этим: "Хоть дочку мою пожалейте, хоть ее жить оставьте - умоляю!" Упала перед ними на колени. А они ни в какую! "Вместе со всеми поедет! Нет ни к кому из вас жалости!" - отвечают. Потом она закричала всем, кто из наших стоял и на это смертоубивство глазел: "Люди! - плачет, - ну хоть кто-нибудь примите ее к себе в дом. Она-то перед вами ни в чем не провинилась! Ведь ребенок еще!" Сует Фроську всем подряд и кому попало в руки, а никто ее и не берет... Все людишки руки за спину прячут, отворачиваются! Да еще и усмехаются, мол так вам, мироедам, и надо - раз товарищ Сталин приказал, значит, в Сибирь вам всем и дорога! Товарищ Сталин знает, ЧТО с вами, тварями, делать! Вот так оно всё происходило. Все наши синефуражечников страшно боялись! Ну а как же! Они все с ружьями наготове стоят, морды у всех злые! Страшные! Псы! - одно слово. Им прикажи - так они своими клыками кого угодно в минуту до смерти загрызут! Того гляди, и тебя, невинного, тоже за компанию в тюрягу загребут - только за то, что ты тут рядом с буржуями стоял! Тут начальник ГПУшников, видя наш страх, только зло сплюнул, дико так поглядел на всех нас и говорит нам с улыбочкой такой подленькой: "Ну-ну!.." И приказал своим Фроську не трогать. И добавил: "Все равно сдохнет! Так пусть перед смертью помучается, кулацкое отродье!" Так ее возле избы и бросили. А всю ее семью с другими детьми увезли навсегда. Так никто Фроську к себе ведь и не взял. И все молча разошлись... А Фроська уже соображала - в свою избу кой-как по крутым ступенькам вернулась, бегает там, криком исходит! мамку зовет... А никого и нету. Одна-одинешенька. Так день прошел. Потом другой. А ночи уже холодные! А она в одном платьишке... Люди ее крики слышат, а близко к дому даже подойти боятся - вдруг кто из соседей увидит и донесет - тогда такому любопытному тоже крышка! За сочувствие членам семьи врагов народа! Так Фроська, душа невинная, и померла... Когда... в какой именно день - неведомо... Замолчала и всё... Да и кого это интересовало. Все люди тогда озлобились! Друг на друга волком глядят! Все врагов вокруг ищут, доносы друг на друга ГПУшникам строчат. Тут уж не до кулацкой дочки. Каждый только за свою ...опу дрожит! Только видим, что в их избу в открытую дверь вдруг голодные собаки с улицы забегать стали - наверное тело ее обгладывать начали. Тогда председатель тогдашнего колхоза доложил об этом непорядке в райцентр - дескать опасно! Как бы какой моровой заразы собаки по деревне не разнесли. Ну, тут опять прибыл из райцентра очередной ГПУшник, обернул он Фроськин труп рогожкой, сел в свой черный автомобиль и увез его куда-то, нам ни слова не говоря. Видать, зарыл его где-то по дороге за деревней. А где - никому уже неведомо... да и зачем нам было это знать-то... У каждого своя забота и беда. А в те лютые года - так особенно!" - "А что с тем самым Гришкой Степановым сталось? - спрашиваю.- С ее отцом-то, с тем вернувшимся фронтовиком." - "Ну а что он-то... Ну, пораспросил он про судьбу своей Фроськи, старухи ему все страшные подробности честно порассказали... После такого ужаса посидел он в своем доме пару часов... поплакал, видимо... Никто к нему не зашел - ведь никто нам так и не объявил, что с него обвинение в принадлежности к кулачеству снято, все по-прежнему общаться с ним боятся! И только с той поры его и след простыл... Мы его больше никто не видели... Вот она как ваша распрекрасная советская власть у нас в деревне устанавливалась-то и укреплялась! А теперь заместо Брежнева пришел в Кремль меченый Мишка Горбач и всё перевернул с ног на голову! И теперь он советских героев вдруг сделал врагами! А бывших врагов народа объявил, наоборот, героями! И скоро, я так понимаю, он всю советскую вашу власть совсем уже уничтожит! Вместе с КПСС. И тогда вас, проклятых коммуняк, народ на фонарях вешать станет! И правильно сделает! Я лично приму в этом участие! Потому что вас всех не-на-ви-жу!"
Рассказал я отцу Олегу эту историю и добавил:
- Вернулся я в тот же день домой в город, а на другое утро принес в редакцию свою статью, в которой красочно описал, что тамошний колхоз процветает! И что колхозники с невиданным "энтузиазизмом" готовятся встретить очередной исторический съезд партии новыми трудовыми подвигами! В общем всё как положено - ни шагу, ни слова в сторону. Хоть уже и гласность была объявлена, и демократия... Эх, мать ее едрит! Вот какие мы все, труженики пера, паскудные шлюхи! И все мы, как в сталинские времена, до сих пор все равно всего боимся и ничегошеньки в стране с годами не меняется. Народ как был подлым холопом своих хозяев - так им и остался! И еще сто лет ничего не изменится. Хорошо вам, отец Олег! Вы - священник. Вы, пожалуй, единственные в стране люди, кто совершенно официально стоите в оппозиции поганым властям. За это вас народ и уважает! Вы никогда не прогибаетесь. Никогда не врете - вам это не положено по сану!
- Э-хэ-хэх! - горестно вздохнул на это отец Олег. - Это кто ж не прогибается? Кто никогда не лжет? Мы-то?!!! Да мы, попы, если честно тебе признаться, самые грешники в мире! - потому что то и дело и прогибаемся... и лжем... да и вообще... многим из нас, священников, грош цена!.. - безнадежно махнул он рукой.
- Что так? - изумился я его словам.
- Ну вот тебе простейший пример. Родился я на Украине и после окончания киевской семинарии начинал служить на Западной Украине, в бывшей Галиции, в небольшом хуторе. И жила там раскрасавица Олеся. 16 лет девчонке. Все парни на нее заглядывались. Облизывались!.. Но тронуть даже пальцем боялись! Ведь Западная Украина как-никак - недобитые бандеровцы повсюду. Еще с войны люди привыкли за любую обиду мстить безжалостно! Чуть что не так - сразу или кишки наружу, или пулю! В каждой хате припрятанный автомат имеется. Да не один. Пристрелят обидчика - глазом не моргнут! И все ж таки нашелся один придурок - изнасиловал Олеську... А тогда - это тебе не сегодня... Тогда ЭТО в хуторе был позор несмываемый! После ТАКОГО девчонку никто замуж уже не взял бы! Хоть она ни в чем и не виновата... После ТАКОГО она для всех становилась как прокаженная! К ней никто и близко не подошел бы! Ну вот она с горя и повесилась! А в тех краях - это тебе не здесь, не в России. Там веру чтут свято! Причем все, и стар и мал. Пропустить службу - грех страшный! Священник для них как мать и отец сразу. На исповеди тебе всю душу раскроют! Но и ты в ответь будь милостив им тоже во всем потакай и не смей им ни полслова поперек сказать! Ну и вот, родители Олеси этой самоубиенной приходят ко мне и говорят? "Отец Олег, отпой нашу милую Олесеньку." А она же самоубийца! Таких отпевать ни в коем случае нельзя! И похоронить ее следовало тоже вне кладбища... Я объясняю это ее родителям и вижу, что они прямо на глазах у меня звереют! И доводов моих никаких не слышат! Угрожать мне начали! Так и сказали: "Не отпоешь - не жить тебе самому!" И это не пустые слова - меня убьют, а хату мою вместе с женой и детьми ночью спалят! Не быть нам живыми!.. И потом милиция ни до чего не докопается. Никого не посадят - ведь все в хуторе друг другу братьЯ-сватьЯ да кумовья, все друг за друга горой стоят! Скажут: ничего не видели, ничего не слышали! А что хата попова сгорела - так они сами в том и виноваты, свечку вовремя не потушили... мы тут ни при чем. А отпоешь повесившуюся - владыка меня сурово накажет! Вплоть до лишения сана! Вот ведь какие ужасы! Что тут тебе твои страсти Шекспировы...
- Ну и как же вы поступили?
- Отпел, конечно. И не тайно, не на дому ночью, а прямо при всех в церкви. Взял грех на душу! Жить захочешь - еще не так завертишься. Я ж не святой какой, чтоб за веру муки смертные принимать... и всю свою семью в могилу вслед за собой уводить... Вот так я перед Богом в вере в самый первый раз соврал. Выкрутился... А дальше всё понеслось как по накатанной... и всё под горку! В церкви заведено, чтобы раз в год священникам исповедываться у архиерея. Ну, я, как положено, исповедался перед причастием, но об этом своем грехе с отпеванием Олеси владыке под его платом не рассказал. Умолчал. Да разве в деревне что скроешь... В соседнем хуторе через месяц появился свой самоубийца - парень по пьянке застрелился. И точно так же, как и меня, заставляют родственники тамошнего священника отпевать грешника. А тот поп ни в какую! Уж они его и умоляли, и угрожали ему смертью! Он им: "Нет и всё!" Так родичи что придумали! Привезли покойника в мой хутор, в мою церковь - дескать мы знаем, что ты Олесю отпел, вот и нашего сына тоже отпевай, а то наш поп не желает, гад такой! А их хуторской поп уже написал владыке - донес, что я у него работу и деньги отнимаю, канон нарушаю, самоубийц отпеваю. Ну, ясное дело, вызвал архиерей меня немедленно к себе и таких мне "проповедей" навставлял, что!.. Не дай Бог еще раз такое испытать! Ведь и впрямь чуть меня сана не лишил! Но повезло мне: представился вскоре случай и я сбежал с Украины в Россию. Здесь у вас как-никак с этим всё гораздо проще. Да и народ у вас оказался почти не верующим. Все поголовно или атеисты или пофигисты. Равнодушный ко всему народишко... Россия - одно слово... Кстати ты никогда не задавался вопросом, почему большинство попов в России имеют хохляцкие фамилии?
- Задавался. Но ответа не нашел. И почему же?
- А потому, что это пошло еще со сталинских времен - во время Великой Отечественной, когда дела на фронте пошли совсем ни к черту, он, наш великий вождь, пошел против и Ленина, и партии и разрешил восстанавливать церкви и свободно в них служить. Ну, восстановили, что еще сохранилось. Ну, открыли. А потом гладь-поглядь, а священников-то никого вокруг и нету! Порасстреляли их почти всех еще при Ленине да в 37-м при самом же Сталине! Ну и куда ж тут деваться? А тут вскоре освободили от немцев Западную Украину. Ну вот и пришлось массово приглашать тамошних православных священников в Россию. А они, в Галиции да в Закарпатье, с детства там почти все заражены влиянием католичества. А это крайне опасно! Значит, в таком человеке с рождения заложен червь сомнения и есть готовность подчиниться врагам православия - они ж все там, западенцы, двуличные! Хитрозадые! И до поры до времени этот червь себя не никак не проявляет, но все равно душу гложет... Но как наступает тревожный момент выбора - кому подчиниться: России или Западу, так такой поп с готовностью поддастся требованиям чужого канона! Ни в коем случае не православного - это уже неоднократно проверено практикой! Потому что российский канон ему не родной - он его не с рождения в себя принял. С молоком матери он католическое - польское да венгерское - влияние в себя впитал! Вот так-то...
- Ну и как же после того своего греха на Украине вы в России дело устроили? Рассказали российскому владыке про свое тогдашнее отступление от канона или опять скрыли? Опять соврали, что безгрешны?
- Соврал, конечно! Ничего ему не рассказал. Да и не вранье это вовсе и никакой с моей стороны не грех.
- А что же такое? Сами же только что сказали, что - грех! Какое вы нашли себе оправдание?
- А такое! Очень даже простое. Когда Россия при царях расширялась и дошла ло якутов и всяких там алеутов, то проповедовать там надо было совсем не как здесь. Например северным народам не понятна молитва "Отче наш".
- Почему?
- Да потому, что в этой молитве есть слова "хлеб наш насущный даждь нам днесь". А северяне живут на вечной мерзлоте, они не пашут и не сеют и что такое хлеб не знают вообще! Вот все они и спрашивали священников, что это значит - хлеб? А те и не могли им ответить. Значит, молитва для якутов становилась непонятной. Чужой. А вслед за ней чужой уже и вся христианская вера. Так вот чтобы этого не происходило, тамошние попы и обратились к патриарху, чтобы им разрешили "хлеб" заменить на понятное северянам слово, на иное название еды, привычную северянам. А ты знаешь, ЧТО такое - заменить в молитве хотя бы одно слово? Да что - слово! Хотя бы одну букву. Одну запятую. Да это же нарушение вековых традиций! Сразу начинаются протесты! Раскол! Бунты! А тут - целое слово!
- Ну и как же с северянами дело решилось?
- Миром! И благодатью! Ничего... царь посидел... подумал... с кем надо посоветовался... И священники на замену согласились! Нажал Иван Грозный как следует на патриарха - и тот ради благого дела пошел на замену "хлеба" на другое понятие. Подчинился царю как миленький! И тем самым поспособствовал и расширению России, и утверждению веры среди народов, и укреплению с ними мира. Да и не грех это был вовсе - так... мелочь незначительная, несущественная.
- Как же так? Уж больно гибкая тогда получается у вас вера: этим народам - так, а этим - эдак. И всё получается для церкви правильно. Нелогично!
- Вот именно это и правильно, что одним - так, а совсем другим - уже эдак. И это ведется еще со времен апостола Павла. Он же после вознесения Христа на небо ходил по разным странам, разносил по народам зерна веры Христовой и прекрасно знал, что мало кто из этих язычников сразу же после его проповедей покорно и бестрепетно станет христианином. Своими глазами видел, что иудеи после крещения на другой же день своих младенцев все равно обрезали. То есть верили и в Христа, и в иудейского Яхве. Иначе говоря, становились многобожниками, язычниками. Ну и как же поступал в таких случаях Павел? Он - что? Клеймил вероотступников? Метал в них громы и молнии? Да нет же. Да ни в коем случае! Он вопрошавшим его, как ты сейчас - мол, как же так? - ответил: "Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых." Ты только вдумайся в его слова: "Для всех я сделался всем!" То есть чисто внешне он смирился с язычниками. Не пошел против них, а, наоборот, слился с толпой. Стал как все. И тем самым спас и себя, и тех, кто потом стал истинно верующим. А разве было бы лучше, если бы он погиб? Хотя он в конце концов все-таки погиб - был обезглавлен. Вот так и я: раз хуторяне требуют отпеть самоубийцу, ну не восстанавливать же их всех против себя - и тем самым против всей церкви. Наоборот, я пошел им навстречу. После этого они меня еще больше зауважали! Ну так во вред это церкви пошло или на пользу? А?
- Ну конечно, в данном случае на пользу. О чем может быть речь.
- Ну вот так-то. Ты же сам видишь, какая тут якобы двуликость веры получается: с одной стороны что-то ею строжайше запрещено! А с другой, это же самое, но все ж таки, оказывается, делать можно. Парадокс великий! И вроде бы непреодолимый! И вот тут-то и скрывается одна важнейшая деталь, а именно: если я, священник, своим мирянам запрещенное все ж таки иногда разрешаю, то тогда я ИХ, то есть совершенно чужой для меня грех, беру уже на себя лично! Этот грех тяжким камнем ложится МНЕ на душу. С них снимаю, а на свою душу кладу! Причем добровольно. И это перекладывание грехов потом на страшном суде мне ой как отыграется! То есть я грешу! Сознательно грешу! Но - во имя чего? Во имя неизбежно грядущей победы веры! А я в страшный суд верю! Есть он! Есть! Потому-то я и молюсь каждый день так, будто мне уже этой ночью умереть предстоит - и я все свои грехи отмолить успеть должен! Вот для ЭТОГО - для добровольного переложения чужих грехов на себя - и существуют священники! А вовсе не для того, чтобы требы творить да неимоверные по величине деньги с прихожан за это драть - как думают о нас многие зловредные прихожане. Так что грешны мы, священники! Ой как грешны! Это же ужас какой-то!.. И многим из нас действительно предстоит дорога в ад! - самым жадным из нас, самым двуличным, ленивым, бесшабашным и прочее! Вот так же и ты, друг мой, про то, что врал в газете про тот колхоз-развалюшку и писал хвалебные оды тамошним коммунистам, ты ни в чем теперь не виноват. Ни в чем! Потому что сейчас передо мной в том искренне как на исповеди раскаялся! И я тебе тот твой грех данной мне волею Божьей сейчас простил. Но тем самым я твой грех переложил на себя, потому что ты тогда действительно сознательно про колхоз ВРАЛ! И мне тем самым теперь предстоит уже не твой, а МОЙ личный грех долго и упорно отмаливать. Вот ведь как всё сложно! И в то же время всё очень логично. А ты, наивный, думал, что христианство - это: ты признал, что Христос - это ЛЮБОВЬ, попостился денек, раскаялся попу на исповеди - и всё. И достаточно. Так ведь думал? Ведь так? Да? А вот и нет! Это не только любовь. Но и - правый суд! который во время исповеди должен совершить священник. Суд! Слово-то какое! Ого-го какое слово! Но - правый. Правильный, значит. Справедливый! А ЧТО - справедливо, а что - нет, это решаем именно мы, священники, опять же властью и благодатью, сниспосланных на нас Христом. Так что христианство на самом деле - это очень сложно! Крайне ответственно! И потому лгать перед людьми нам, священникам, приходится часто! Даже очень часто! Слишком часто... Но лжем мы опять же во имя спокойной жизни спасаемой нами совершенно чужой для нас человеческой души. В связи с этим взять вот хотя бы такой случай. Легла лет 20 назад моя жена, матушка Ирина, в очередной раз в родильный дом - нет, пока что не рожать, а только на сохранение, у нее начался сильный токсикоз. Лежит там неделю, другую... конечно, со всеми женщинами в палате перезнакомилась... Делать им там совершенно нечего, так что сплетничают целыми днями... Все уже узнали, чья она жена. И тут одна из беременных просится через нее ко мне на исповедь и причастие. Зовут эту женщину Марыся. По национальности она белорусска. А случай у нее совсем не простой... Вот какой... Судьба соединила ее с мужем путем трагической истории...
Жил-был в нашем благословенном городе Александр. Был он видным парнем из интеллигентной семьи - высоким, симпатичным, порядочным. Хорошо учился в школе. Когда его забрали в армию, то попал в танковые войска. Служил в Белоруссии, в маленьком городке. В увольнительные, как и все солдаты, бегал к девчонкам. Там познакомился и влюбился в одну из местных красавиц Оксану. Девушка отвечала видному русскому парню взаимностью, и они часто в свободное время гуляли вместе. Возможно, дело закончилось бы свадьбой...
Среди Оксаниных знакомых выделялась маленькая и почти уродливая Марыся. Ее внешность трудно описать: нос - в середине слишком тонкий и малость изогнутый, глаза не голубые, а какие-то бесцветные, словно затуманенные белесой пленкой, и лицо слегка плоское, недостаточно оформленное. В общем дурнушка от рождения, которую ожидала нелегкая судьба и, вероятно, одиночество... Все молодые люди презирали Марысю, издевались над ней. Не считали ее за человека. Александр тоже ее в упор не видел!
На учениях его танк загорелся... Александр получил тяжелейшие ожоги всего тела и к тому же ослеп - навсегда! Все попытки врачей вернуть ему зрение закончились ничем... С обожженным лицом и в черных очках он вернулся домой к родителям и не хотел жить...
Разумеется, государство дало ему пенсию, его устроили на завод для слепых, где он работал на станке, штампуя детали. Но жизнь потеряла всякий смысл... Ведь ему было всего-то 20 лет... Семью такому безнадежному инвалиду было создать невозможно. Да и знакомых девушек у него никогда не было, кроме той самой - белорусской Оксаны. Александр несколько раз написал ей, ничего про себя не скрывая: мол, со мной случилось несчастье, я ослеп... Он в тайне надеялся, что прежние чувства проснутся в девушке... Но, разумеется, напрасно - Оксана на его письма даже ни разу не ответила... Да и какого такого подвига можно ожидать от 18-летней девчонки, с которой всего-то несколько раз когда-то поцеловался?..
Зачем ей нужная такая обуза на всю жизнь - слепой муж?..
Александр на нее не обиделся. Но и забыть не мог... Дни тянулись за днями - бессмысленно и однообразно... Впереди его не ожидало ничего светлого... И тут однажды к нему пришел в гости его бывший армейский сослуживец и напомнил Александру про ту самую страшненькую Марысю... Александр про нее и слышать не хотел! Чуть не плюнул, когда услышал про нее! Но его родители ухватились за эту идею! И, не спросясь разрешения сына, вскоре написали Марысе письмо - сообщили, какая с ним случилась беда и заодно спросили, вышла ли она замуж. Марыся им тут же прислала ответное письмо, которое было полно боли за состояние Саши! Она его прекрасно помнила и сообщала, что не замужем... кто ее, такую, возьмет.. Так сначала родители, а потом уже и сам Александр начали с Марысей переписываться... Из писем было видно, что она - очень порядочная, скромная девушка и - тоже очень несчастная... А вскоре Александр пригласил Марысю к себе в гости, она тут же приехала к нему, он сделал ей предложение, и она домой, к себе в Белоруссию, уже не вернулась - нечего ей было там, дома, делать. Теперь ее дом был здесь - у Александра! Они сыграли скромную свадьбу. И с тех пор Марыся каждое утро водила мужа на работу на завод для слепых, доводила его до станка, потом шла на свою работу, здесь же, на этом же заводе, а вечером они так же вместе ехали уже домой. Теперь они всегда были рядом. И, кажется, полюбили друг друга... Но беда, как известно, не ходит одна... Уродство Марыси оказалось не только внешним, но и внутренним - она из-за неразвитости некоторых женских органов оказалась бесплодной. Долго лечилась, но всё оказалось бесполезным... И вот она узнала, что здесь, в этом родильном доме, работает врач, которая помогла уже многим женщинам секретно для всех усыновить чужого ребенка.
- Как это возможно?
- Я тоже поначалу не поверил, подумал, что сплетни, а потом выяснилось, что эта врач кладет бесплодную женщину к себе в отделение якобы на сохранение беременности. А в это время на самом деле они обе ждут, когда кто-нибудь из родильниц откажется от своего ребенка. Оказывается, такое случается очень часто - просто мы этого не знаем. И такого брошенного ребенка эта врач вместе с приемной мамашей тут же оформляют как законно рожденного - будто бы родила его не мать-кукушка, а та женщина, которая хотела, но не могла родить. Вот и вся хитрость. И всё шито-крыто! И никто никогда ничего не узнАет. И вот эта самая Марыся лежала тогда в родильном доме именно для того, чтобы усыновить чужого ребенка, и ждала, когда такой ребенок появится. Но Марыся всю жизнь прожила в Белоруссии, а там люди очень верующие! Вот она и пожелала мне исповедаться - спросила меня, не будет ли огромным грехом перед Александром, если она скроет правду и не скажет ему, что их ребенок на самом деле им обоим совсем чужой? Ну и вот как тут мне нужно было поступить? - спросил отец Олег меня. - Ответить Марысе, что скрывать от мужа ТАКОЕ - грех?! Так, что ли? Да? А? Ну, что скажешь?
- Не знаю... - растерянно развел я руками...- тут дело такое... дело совести каждого - и Марыси, и вас...
- Вот и я не знал, КАК мне поступить... Запретить Марысе скрывать правду и благословить ее на то, чтобы она раскрылась перед мужем? Так, что ли? Ну благословил бы я ее на это - и что было бы? Мало Александру было душевной боли от его нынешнего состояния, так - НА тебе! Узнай еще одну правду! Добить его окончательно! Так? Да?
- И как же вы, отец Олег, поступили?
- Благословил ее молчать! И хранить эту тайну ото всех вечно!
- Правильно! Молодец! - поддержал я его.
- Но опять же я благословил человека на ложь! Хоть и на святую, но таки все равно на ложь! И тем самым перенес чужой грех на себя, на свою совесть.
- Это не грех, отец Олег. Вы совершили святое дело! И вам это зачтется как великое благодеяние! Вот увидите.
- Ну, дай-то Бог... дай-то Бог... А Марыся тогда удочерила девочку. И она была очень похожа на отца в молодости, до армии - то есть была красавицей! Назвали ее Леночкой. Моя жена подружилась с Марысей, и я крестил Леночку, и потом жена несколько раз приезжала к Марысе домой в гости. С той поры прошло уже много лет. Леночка выросла и уже сама, наверное вышла замуж. Так что всё у них очень хорошо!
Я упросил отца Олега показать мне эту необычную пару, и он исполнил мою просьбу - когда Марыся с мужем в очередной раз пришли в церковь, отец Олег позвонил мне, я приехал и рассмотрел их - как они выходили из церкви: слепой высокий мужчина со следами ожогов на лице и маленькая очень некрасивая женщина. Александр постукивал впереди себя палочкой и нежно держался за локоть жены...
Удачи вам обоим, Марыся и Александр! Вы - пример того, как надо держаться и терпеть все удары судьбы! Доказательство того, что никогда нельзя сдаваться! Никогда! Что нужно - жить! Просто - жить! И пытаться в этой жизни кого-то любить... потому что любовь - спасает! Так что всё зависит только от нас...