Князь Довмонт советовался со своими боярами куда им бежать от гнева Войшелка. Силы были не равны. И Довмонт, как прирожденный воин понимал, что сейчас надо уклониться от битвы, чтобы не погибнуть понапрасну. Тут встал один из старейших его бояр – Тимофей Петрович и сказал:
- Князь, давай укроемся в городе твоей тетки, сестры твоей матери, – Пскове. Твоя тетка, игуменья Ефросинья, почитается в этом городе как святая. Я думаю, что горожане не забыли и твоего деда – полоцкого князя Рогволода Борисовича. Неужели они откажут нам?
- Решено, едем в Псков.—сказал князь Довмонт. И ему неожиданно вдруг припомнились слова старого жреца, что найдет он свое счастье в каком-то большом городе. Может это его судьба?
Надо заметить, что надежды князя Довмонта на лучшее - оправдались.
В городе Пскове он крестился под именем Тимофей (Благочестивый) и правил им тридцать три года. Также он женился на внучке Александра Невского, и родился у них сын Давид, в будущем прославленный воин и зять великого князя Гедимина. Как и его тетка, князь Довмонт, после смерти объявлен святым и горожане Пскова чтят его память.
Но вернемся из будущего в наш тринадцатый век. Войшелк восстановил власть великого князя над всеми землями, теми, что правил его отец, договорился с крестоносцами о мире, правда не подтверждая грамот, как настоящих так и фальшивых, в которых его отец Миндовг, будучи королем, передавал часть своих земель под покровительство Ордена. Но не мила была Войшелку княжеская доля и захотел он снова удалиться в монастырь. И как не уговаривал его шурин князь Шварн Данилович о совместном правлении, сын Миндовга отрекся от власти, сказав: «Княжи ты, брат. Я же много согрешил перед богом и людьми». Князь Войшелк одел монашескую рясу, превратившись в монаха Давида, и укрылся от сего «злого мира» в монастыре в Угровске, что на Волыни. Но «злой мир» настиг его и там.
В 1267 году крестнику Войшелка — сыну Льва Даниловича, княжичу Юрию, исполнилось семь лет. По этому поводу князь Лев закатил пир горой. Но какой пир без крестного отца? В монастырь поскакали гонцы, и как не отнекивался Войшелк, но не уважить князя Льва он не мог, тем более, когда тот сам заявился в скромную келью отца Давида.
- Ты, что это, князь Войшелк, совсем святым стал, не хочешь с нами простыми мирянами знаться?—шумно вваливаясь в келью, заорал выпивший Лев Данилович.—Тебя твой крестник с утра дожидается, все очи проглядел. А ты вот где скрываешься! Давай, кум, выпьем за здоровье моего сына.
Войшелк понял, что от пьяного князя ему не отвязаться и придется идти на пир. Он вздохнул, взял свой посох и пошел в княжеский дворец. Лев Данилович плелся рядом на своей гнедой кобыле, в сопровождении двух верховых и все подначивал:
- Вот, князь Войшелк сейчас пешком бредешь, а раньше то орлом на горячих конях летал. Помнишь? Да что ты все молчишь – брезгуешь со мной беседовать?!—и лицо князя Льва побагровело. Войшелк повернулся к разозленному князю и примиряюще заметил:
- Зато ты, князь Лев, как гарцевал на породистых конях –так и дальше ездишь. И дай, тебе Бог, вместе с сыном покрасоваться на еще лучших.
Князь Лев горделиво погладил бородку и на время умолк. А тут показался и княжеский терем – расписной, да узорный. Княгиня Констанция рада была повидать крестного отца своего любимого сыночка. Войшелка, то есть монаха Давида, она очень любила и уважала за хладнокровие и ум, не то что ее супруг Лев – вспыльчивый, да недалекий. Вот и сейчас она вышла на широкое крыльцо и радостно встречала дорогого гостя:
- Здравствуйте, отец Давид, добро пожаловать, а то Юрочка о вас уже не раз спрашивал. Проходите, проходите.—ласково приглашала она Войшелка. Князь Лев нахмурился:
- Что это ты, жена, чужого человека лучше чем мужа привечаешь? Кто тут главный?
- Ты, конечно, ты… - успокаивающе «заворковала» княгиня.—Давайте, все к столу, просим, просим.
Стол ломился от различных явств, вин в узкогорлых кувшинах и хмельных медов, многие гости уже хорошо выпили и закусили. Стоял шум и гам, бряцали гусли, свистели свиристелки, но при появлении князя Льва и его спутника -- все стихло. Князь Лев славился своим вспыльчивым характером, а Войшелк редко куда выходил из своего монастыря. «Все грехи замаливает.—злословили люди.—Видно много нагрешил.»
- Садись кум, будем пить.— сказал Лев Данилович, грузно опускаясь на дубовую скамью, крытую медвежьими шкурами.—Эй, налейте куму вина побольше да получше.
Войшелк взял громадный золоченый кубок, поданный ему и отпил немного вина.
- Э, кум, так не годиться.—бурно запротестовал князь Лев. –Ты что это за здоровье своего крестника отказываешься пить?
Войшелк еще немного выпил вина и сказал:
- Не могу больше, князь, не неволь, да и нельзя мне много.
- Как это не могу?!—заорал князь Лев.—А помнишь как раньше? Пировали и день и ночь, а как дрались? В сече, из-за пыли, коней не видели! А сейчас, ты, князь Войшелк, вместо шелков и соболей - рясу носишь. Вот эту дерюгу!
- На все воля Божья, князь.
- На все воля Божья, говоришь? И на то, что ты свое княжество, наследство отца Миндовга, моему младшему брату Шварну передал – тоже Бог распорядился? Или это ты постарался? И зачем Шварну княжество? Да у него и детей нет, по милости сестры твоей. Пустая, бесплодная, бесполезная сухая ветвь!
- Злые слова, князь, говоришь, понапрасну гневаешься.
- Я гневаюсь! Я! Да ты еще не знаешь, как я гневаюсь!—заорал князь Лев, хватаясь за рукоятку меча и сатанея от спокойствия Войшелка.— А почему, ты не передал мне княжество –старшему сыну князя Данилы и отцу твоего крестника? Почему?—орал князь, брызгая слюной и багровея от злости.
Пирующие вдруг стихли, как птицы перед грозой, а князь Лев, не помня себя, вдруг выхватил меч и рубанул по Войшелку. Брызнула кровь. Заголосила княгиня. Князь Лев опомнился и бросился к залитому кровью Войшелку:
- Брат, прости…--зашептал он, цепляясь за холодеющие руки монаха и всматриваясь в его помутневшие глаза.
- Бог…простит…-- еле слышно ответил монах Давид. Тело его дернулось, голова запрокинулась, и беспокойный дух сына Миндовга отлетел к Всевышнему.
Так и закончилась история первого и последнего короля Литовии - Миндовга и его мятущегося сына Войшелка, который хотел примирить между собой две разные стороны души своей: княжеской - горделивой, властолюбивой, деятельной и монашеской - стремящейся к уединению, духовности и смирению.