Что было дальше? «Заговорщиков» (а именно так их сразу стали неофициально именовать) срочно вывезли в Москву, в Лефортово, под охраной ФСБ, присоединив к ним и майора Скрябина. Поскольку речь шла о деле абсолютной секретности, их всех поместили в одиночные камеры, а все материалы дела: видеозаписи, записи разговоров, документацию на «птичку», оба планшета, а также разбитый вдребезги дополнительный управляющий пультик — все это было передано квалифицированным экспертам специальной лаборатории ФСБ. Скрябин, конечно, кипятился, бил себя в грудь и во всем винил «заговорщиков» и особенно «литовскую ведьму», но ему быстро поставили в вину недопустимую халатность при организации операции, потерю бдительности и чуть ли не соучастие, и он живо замолк.
Эксперты трудились два месяца и пришли к однозначному заключению: «самоуничтожение» секретного «изделия» произошло неумышленно, самопроизвольно, в результате сбоя программы, никто из обвиняемых конкретно в нем не виноват, однако халатность в подготовке операции — несомненна, и в первую очередь она выразилась в использовании самодельных управляющих планшетов, не прошедших должных испытаний и несертифицированных. В результате закрытый военный суд постановил: учитывая категорическую нежелательность утечки секретной информации, объявить всем обвиняемым строгий выговор, понизить всех в воинских званиях и вернуть для прохождения службы в те воинские части, где они служили, взяв с них подписку о неразглашении деталей дела.
Из Москвы Евгений и Линда ехали вместе. К полному их удивлению, Батуханов прислал за ними машину, и велел, как приедут, сразу явиться к нему.
Они сидели на заднем диванчике «мерседеса», смотрели друг на друга, взявшись за руки и без конца улыбались, ничего не говоря. Они были счастливы, они победили и при этом выжили. Птичку, конечно, было жалко, но сколько еще можно наделать таких птичек? И надо ли их делать?
В тюрьме Линду конечно сразу остригли, но за два месяца волосы уже заметно отросли, а то ли еще будет? Евгений осунулся, черты лица стали более резкими, но такие изменения только придали ему некий оттенок брутальности: известно, что тюрьма не красит человека, но с другой стороны, не на пустом же месте возникла мудрая русская поговорка: от тюрьмы и от сумы не открещивайся.
Полковник встретил их, изо всех сил стараясь не дать полной воли широчайшей радушной улыбке. Обняв Евгения, а потом и Линду, он усадил их на диван в утаенной от кабинета комнате отдыха, где уже стоял накрытый адъютантом стол с коньяком, фруктами, икрой и прочим, дымился кофейник.
- Как я рад, ребята, вы даже представить не можете! - восклицал без устали он, разливая напитки. - Ведь вы же чудом остались живы, не исчезли из числа жителей этой бренной Земли! Уж какие кипели наверху страсти! Как бил всеми четырьмя копытами наш мачо-император! Только секретностью, только суперсекретностью смогли утихомирить его разумные люди, слава Богу, что есть еще такие в его окружении. «Мало тебе, что Байден тебя открыто, на весь мир, назвал убийцей, так ты хочешь это подтвердить? Хочешь признаться, что действительно пытался убить президента Украины? Ладно бы удалось! Победителя не судят. Но сейчас это шило надо в такой глубокий мешок спрятать, чтобы за тысячу лет оно оттуда не вылезло. Молчать в тряпочку! Не было ничего! Никакой попытки! Никакой птички-синички!»
- Итак, друзья, - подвел итог начальник института. - Никакой птички вы не разрабатывали, и даже думать о ней не думали. А то что в звании понизили, так это ерунда, дело наживное. А дел у нас с вами впереди много, мы еще дел наворочаем!
Евгений и Линда одновременно покачали головами:
- Нет, Алим Тулебекович, не наворочаем. - И выложили перед ним заготовленные рапорты.
Он сразу понял, погрустнел.
- Уходите, значит, увольняетесь! Ну, что ж, неволить не буду. А куда? К Пригожину?
Линда промолчала, ответил Евгений:
- Это исключено. Я посмотрел в его глаза. Глубоко посмотрел. Это Дьявол! Служить дьяволу я не пойду.
- Вы верите в Бога, Женя? - как-то робко, застенчиво спросил Батуханов.
- В Бога я верю, но сейчас на Земле нет Бога. Он отошел куда-то по своим Божьим делам. Землей правит Дьявол. Он многолик, имя ему — легион. Пригожин один из них. Но, увы, не единственный.
- И что же вы задумали? Бороться с Дьяволом?
Евгений усмехнулся.
- Ну, что вы! Это даже Христу оказалось не под силу. Я просто поищу себе место под солнцем такое, чтоб на двести километров вокруг — ни души! И буду просто жить. Я же сибиряк! Я все умею. Меня дед даже избу научил одним топором срубить. Уеду в какую-нибудь глухомань и буду ждать, когда Господь соизволит на Землю вернуться.
- М-да! Заманчиво. - Полковник осушил свой бокал и налил еще. - Возможно, для тебя это и выход. Боюсь, что здесь эфэсбэшники от тебя уже не отлипнут, будут искать, чем замазать.
- Ну, а ты, красавица? - обратился он к Линде, которая пила только кофе. - Небось, в Литву мечтаешь уехать? Так ведь не дадут же! У тебя допусков — выше крыши, пять лет как минимум сидеть тебе в России под колпаком.
- А я в Литву и не собираюсь, - не без вызова в глазах ответила девушка. - Я тоже сибирячка, на Байкале родилась и выросла, туда и поеду, на родину. Там у нас заповедник есть большой, устроюсь. Я же теперь по птичкам огромный специалист!
- Тоже идея, - похвалил Батуханов и вдруг, обратившись к Евгению, вопросил:
- Постой, постой! Ты уедешь, а как квартира? Квартира у тебя казенная! Служебная!
Евгений усмехнулся:
- Ну, я надеюсь, мать-одиночку с ребенком из этой квартиры никто не выселит?
- Ты, что, разводиться собрался?
- Именно. Другого выхода не вижу. Жена со мной в глухомань не поедет, а я здесь оставаться не хочу.
- То есть, развод — формальный, временный? - осторожно спросил полковник.
- Все в нашей жизни формально и временно, дорогой Алим Тулебекович! Жизнь сама расставляет акценты.
Батуханов посмотрел на него внимательно, потом перевел такой же внимательный взгляд на Линду, вдруг покрасневшую, и хмыкнул.
- А может и мне подать в отставку? Выйти на заслуженную и уйти подальше от этих непонятных игр. Дьяволы, говоришь? В каждом из нас сидят эти дьяволы, как их смирять, как с ними бороться — не знаю. Ладно, приеду как-нибудь к вам в Сибирь или на Байкал, может и меня, старика, уму-разуму научите. - Он поднял вновь наполненный бокал. - А за это и выпить не грех.